(начало зимы, 2016 год, пригород Лос-Анджелеса)
He kissed his cheek and then he knew that you could be homesick for people, too
Ханбин прилетает в начале зимы, недели через две или три. В течение этого промежутка времени Чживон пользуется электронной почтой чаще, чем за последние два-три года, и Ханбин ему пишет о чём угодно – что в детстве он был в Сан-Франциско вместе с отцом, когда тот летал по делам фирмы, что ему жаль расставаться со своим мопсом, что «нет, не надо оплачивать билет», у него деньги есть. О чём угодно, но не о том, что обрился под ноль пять, покрасился в красный и проколол губу. Чживон, хоть и прибыл за полчаса до прилёта и проверил информацию о рейсе на табло, как ни странно, Ханбина не видит, опять поднимает глаза на табло и опять ищет в толпе – может, затормозил с получением багажа? Ханбин трогает его за плечо сзади, мягко как кошка, и улыбается на всякий случай, немного растерянно – как будто понял, что чуть не стал потеряшкой... Чживон растерян не меньше него, но с оттенком неловкости, он ожидал увидеть светлую длинную чёлку под шапкой-гандонкой, выискивал глазами худую фигуру ростом примерно с него самого – таким запомнил его в тот вечер в клубе. Он узнаёт сперва улыбку – она как на том фото, прикреплённом к самому первому сообщению, узнаёт ямочку на левой щеке, узнаёт безо всякой причины добрый взгляд, на него устремлённый. Вся худоба его спряталась за большим размером одежды: безразмерный, как с плеча здорового темнокожего рэпера весом под сто пятьдесят кило, бомбер фиолетовой камуфляжной окраски, длинный свитер, свободные джинсы, ботинки. В Сеуле должно быть прохладно, зима всё-таки. В Калифорнии снега и холода не бывает совсем, а жители всё равно достают осенне-зимний гардероб – смену сезонов-то ощутить на себе хочется. Он забавный, тянет рукава свитера, прячет в них пальцы, из-за спины сиротливо выглядывает чемодан на колёсиках – опять-таки странно, переписывались о чём угодно, но сроки пребывания у Бобби в гостях тоже не обсудили, как-то не довелось. – Hey, wassup, man? – с приличным опозданием Чживон приветствует в американском стиле, зачем-то машет рукой и чувствует себя при этом полным идиотом. – Идём к машине? Давай помогу с чемоданом. – С этими словами шустро выхватывает чемодан из рук, и, пожалуй, это то единственное, что он сделал впопад, в остальном первая встреча, как ему кажется, полный фейл, удар ниже пояса по самооценке. – А ты на машине? – спрашивает Ханбин где-то позади. – А то! Он, можно сказать, почти успевает в ногу с Чживоном, но не совсем. У него мышцы одеревенели от длительного перелёта, и смена часового пояса набила голову ватой. Вокруг люди, много людей, какой-то калейдоскоп национальностей – аэропорт их заглатывает, выплёвывает из себя и снова заглатывает людей из бесконечного запасника мегаполиса. Ханбин вырос в маленьком городе, в столицу он переехал с семьёй подростком, в большом скоплении народа он как соломинка – потерян. Чживон об этом не знает, в городской суете ему никогда не было некомфортно, сколько себя помнит, он с чемоданом быстро и уверенно шагает к автостоянке возле залов вылета, всё прокручивает в уме, как он, должно быть, глупо выглядел со стороны. Но ничего, Ханбин же поймёт? Это, в сущности, такая мелочь, гораздо важнее то, что он добрался – сколько сейчас самолётов падает в воду, Чживон об этом каждый раз думает, как заходит на борт – и что они встретились, остальное – со всеми бывает. Его тянут за рукав, и он недоумённо оглядывается – оказывается, Ханбин плетётся сзади. Чживон притормаживает – тормоза у него есть, но вне сцены, – извиняется улыбкой, в непонятных ситуациях он всегда улыбается, ведь улыбка спасёт мир. Ханбин разжимает пальцы, отпускает ткань его рубахи, теперь он идёт вперёд, чтоб не отставал. Теперь точно всё в порядке, но до самой стоянки Чживон никак не может понять, что же вышибло его из равновесия, которое он только-только пытался восстановить. Так дети цепляются ручонкой за мамину одежду, когда боятся отстать в толпе... Да нет, парень просто устал, потерялся в часовых поясах, запаниковал в международном аэропорте чужой страны. Кто угодно запаникует и ощутит себя беспомощным, не увидев знакомого лица, а только разношерстный поток людей со всех сторон. Кто угодно мог быть на его, Чживона, месте – когда чувствуешь минутную слабость, инстинктивно тянешься к кому-то более сильному и уверенному. Непонятное чувство без названия вспыхнуло и погасло где-то в груди… На стоянке ждёт чёрный хэтчбэк – подержанная «Тойота», не новая, но выглядит хорошо, Чживон ухаживает за ней даже лучше, чем за своей девушкой, если бы она у него была. Он подогнал машину поближе к выходу и мысленно теперь говорит себе за это спасибо – встречающих много, прямо столпотворение какое-то. Малышка, как он ласково её называет, отзывается звучным писком в длинном ряду автомобилей, когда он нажимает кнопку на брелоке сигнализации. – Твоя? – на всякий случай уточняет Ханбин. Чживон кивает, лыбится посдержанней, но выходит это у него плоховато. Он в душе ликует, что ещё есть шанс подправить смазанное первое впечатление о своей персоне, светится еле-еле скрываемой гордостью, как если б зажёг выступлением целый стадион – а всего-то припечатал к себе восхищённый взгляд одной пары глаз. Ханбин за каждым его заправским движением следит внимательно, вождение его интересует мало, вообще не интересует, он даже права не собирается получать, но Чживон всего на год старше – поэтому и интересно, в нём много чего интересного. Иметь машину, живя в Лос-Анджелесе, необходимо, если вообще хочешь куда-то добраться. С общественным транспортом тут дела плохи, не так, как в Нью-Йорке, но там вечная толкотня, нехватка места, нехватка жилого пространства… Чживон об этом рассказывает, пока пристёгивает Ханбина ремнём безопасности, выкручивает баранку руля и сдаёт назад. «Держись за её сиденье, к ней поближе, чтоб видела острый угол твоей челюсти» – так старший брат говорил, когда обучал вождению. Водить Чживон умел задолго до того, как выучился на права, но братову технику соблазнения девчонок в машине так и не опробовал, не пришлось – у него машина не так давно появилась, да челюсть у него, вообще-то, и без того острая, того и гляди порежет, откачивать придётся. Ханбин напрягается, словно под кожей у Чживона в руках вместо вен протянуты высоковольтные провода – если не замрёшь, может и током шарахнуть. Другой бы и значения не придал – Чживон махом фиксирует эту мысль у себя в мозгу. А ещё – что от Ханбина пахнет нежно, чем-то едва ощутимым, тонким, как вуаль, цветочным, и это не похоже на запахи того постоянного круга общения, к которому привык… Чживон выуживает из бардачка солнцезащитные очки. Да кто угодно бы на его, Ханбина, месте напрягся – у американцев-то понятие о нарушении зоны личного пространства иное, не такое строгое, скорее, не. – А вот теперь поехали. Let's go, man! Пасадена – большой город в тени ещё большего города, его любят на разнообразие и за то, что он не похож на урбанистический мегаполис, каким является центральная часть Лос-Анджелеса. Маленький городок, из которого удобно добираться до большого, девятнадцать километров – и ты в изящном, чистом, и гостеприимном пригороде, где живут искусством. Здесь дороги не перегружены постоянными пробками, как в Городе Ангелов – городе автомобилистов, где и пешеходов-то нет почти, разве что в центре, да и то потому что мест для парковки всем не хватает. Хэтчбэк едет по аккуратным, вылизанным улочкам с высоченными пальмами по обеим сторонам проезжей части. Вечнозелёные газоны, магазинчики, ресторанчики и закусочные. Зимы как таковой тут не бывает никогда. Чуть солнце выглянет – и снова почти как летом, тепло и сухо. И Пасадена, кстати говоря, всеми погодными преимуществами западного побережья пользуется с выгодой и толком. Трёхэтажное здание, в котором они с ребятами арендуют помещение, расположено в старой части города, втиснуто между массивной застройкой прошлого века и современной высоткой с зеркальными окнами. Студия просторная, тут можно и музыку записывать, и даже жить – Чжинён, кстати, из соображений удобства часто ночует вон на том широком чёрном диване, ему до работы отсюда совсем близко. Чживон знакомит Ханбина с Коко, карликовым пуделем, это их общая собака, они все её воспитывают общими усилиями. Коко скучать не приходится, говорит Чживон, сюда каждый день кто-то да приходит из их тусовки. Он включает Ханбину трек, который записал под сочинённый им бит, он закончил работу над ним в считанные дни. Ханбин уставший, это видно по его лицу, что перелёт с поездкой выжали из него все соки, но его потухший взгляд оживляется, когда он слышит свою музыкальную дорожку. Низкий голос с хрипотцой читает расслабленно, немного лениво, как в пятницу вечером – рабочая неделя закончена, и впереди выходные, можно позволить себе релакс. Песня так и называется – «Friday», с припиской в скобочках – prod. by B.I, и, судя по широкой, лучезарной улыбке Ханбина, до глубокой ямочки на левой щеке и маленькой на правой, именно этой приписки в его жизни и не доставало до полного, тотального счастья. Чживон радуется вместе с ним результату своей, нет, их общей работы, ему до его тотального не хватало такой вот реакции, искренней и живой, потому что сам он – человек эмоций, и счастлив он всегда громко. Музыка связывает их накрепко, и связь эта заполняет пробелы, выравнивает немного неровные впечатления друг о друге в тот день. Хотя что не так было с тем днём? Чживон помнит его в мелочах, почему-то запомнил и часто перебирал в памяти уже потом. – Ты останешься здесь с Коко или едем ко мне? – спрашивает он Ханбина вроде как между делом, пока тот треплет собаку, похожую на детскую набитную игрушку, всё ведь зависит от того, на сколько он хочет остаться. – Но имей в виду, душа здесь нет, и уединения тоже нет. Квартирка у Чживона небольшая, но комфортабельная, с приятным видом на тихую улочку – в Нью-Йорке за такую жилплощадь заломили бы тройную цену, там вообще приезжим трудно снять жильё. В квартире две комнаты, светлые, с высоким потолком: маленькая спальня, холостяцкая, в ней ничего лишнего, и комната без названия, для творчества, для отдыха; ещё кухонька с отделкой под декоративный камень и ванная с душевой кабиной от пола до потолка. Чживон переезжает в комнату без названия, на диван, у него сон крепкий, он где угодно заснёт. С Винни Пухом под боком. Ханбину его бредовую болтовню во сне слушать незачем, он размещает своего гостя в спальне – они на ней всё равно вдвоём не поместятся, там кровать односпальная, да Чживон и не уверен, что это уместно. Важно, чтоб было удобно всем. На стене в спальне висит панорама – на ней, освещённый закатом, замер Бруклинский мост снежным днём. Запорошенные снегом, под ним приютились застройки из красного кирпича на окраине Бруклина, а по ту сторону пролива Ист-Ривер устремились ввысь величественные небоскрёбы Манхэттена. Ханбин рассматривает панораму, завороженный, перед сном, ему интересно, почему Нью-Йорк. – Ты когда-нибудь бывал в Нью-Йорке? – спрашивает он у Чживона и катит за ним тележку в супермаркете, а тот всё накладывает и накладывает с полок. – Ага. Я там жил почти всю свою жизнь, не считая шести лет детства в Сеуле. Ты это хочешь? Я беру, в общем… А мороженое? – Значит, твоя семья в Нью-Йорке?.. – Ханбину неловко, он не знал, но, с другой стороны, он в этом не виноват, они вообще многого друг о друге не знают. – А ты по ним не скучаешь? Это же далеко, на противоположном конце Америки… Я вот уже скучаю по сестрёнке. И не только… – Скучаю, конечно… – вдруг говорит Чживон, он сам не ожидал, что Ханбин своим вопросом копнёт так глубоко ему в душу, его о родителях даже друзья не спрашивают, ведь переезд был его собственным выбором. – А ты по ком ещё скучаешь? По родителям? По собачке? – Да так, есть… – мямлит Ханбин. Но Чживон его уже не слушает, идёт на кассу, оплачивает картой покупки и, пока вводит пин-код, вспоминает маму с отцом – он им вначале по «скайпу» звонил часто, утирал слёзы, потому что очень скучал, а теперь и слёз давно нет… А, нет, вот они, комом подошли к горлу… – А как я тебе долг отдам? Мы так и не сходили к банкомату, где можно деньги снять без комиссии… – Ханбин поспешает сзади с пакетами в руках, он дотошный, не любит, видимо, оставаться в долгу. – Забудь. Я только натурой беру, – бросает Чживон, чтобы не оборачиваться, ему нужно немного времени, чтоб восстановить брешь в своём фасаде напускной беззаботности. – Ты это серьёзно? – А ты испугался? Чживон специально Ханбина водит подальше от таких банкоматов. Баланс на его карте хоть и не резиновый, но зарабатывает он достаточно, да и не тратит много на себя, всё больше на друзей – ему нравится делать приятности людям, которыми он дорожит. В каком-то плане – если быть точным, в экономическом – Ханбин на данный момент от него зависим. Чживону осознание этого факта доставляет какое-то ненормальное удовлетворение, но он сам себя оправдывает тем, что ни в каком другом виде Ханбин его благодарность не примет – приходится хитрить и навязывать. И это, в общем, никак не связано с тем, что улыбка у него чудесная, и хочется радовать его безо всякого повода, просто потому что приехал, потому что здесь. Ханбин знает много музыки, и Чживона это восхищает. Они слушают студийные альбомы Кендрика Ламара, сидя в в одном из милых пасаденских ресторанчиков, где дресс-кодом является отсутствие дресс-кода, и никого не волнуют косички из красочных ниток в Чживоновых вьющихся волосах, собранных в хвостик, его драные на коленках джинсы и ботинки без шнурков, или Ханбинов яркий цвет волос и колечко в губе. Они разговаривают про нью-йоркский хип-хоп, который одно время был популярен, про стиль Кендрика Ламара, который невозможно понять, а можно только инстинктивно почувствовать, про Бигги и его дебютный альбом «Ready To Die» – Бигги похож на книгу, если хочешь читать рэп, просто послушай его трек «Ready To Die». Ханбин разбирается в разных стилях, он говорит, что в рэпе Бобби звучит ритм западного побережья, что рэп его небрежный, и в этом заключается его уникальная особенность. Бобби не нужно гнаться за оригинальностью, собственный цвет у него уже есть, изначально был – Ханбин слушал его раннюю музыку, – он должен просто творить и реализовывать идеи, которые давно хотел. Чживон прислушивается, переосмысливает концепцию и своё отношение, для него во всех этих словах о его творчестве есть много смысла. Ханбин его направляет, но не навязывает своё мнение, выслушивает внимательно, и под его сосредоточенным взглядом в голове у Чживона рождаются задумки, которыми он тут же спешит поделиться – с энтузиазмом, с восторгом. У них гармоничный творческий симбиоз. Треки с припиской prod. by B.I, сведённые им же в музыкальной программе, появляются один за другим, хотя Чживон толком так и не знает, какая ему, Ханбину, от всего этого польза. Музыка живёт в нём самом, и при желании он мог бы выпустить свой собственный альбом, оставить все идеи, которые дарит ему, для себя самого. – Я мало что делаю для самого себя, для меня в этом нет интереса, – отвечает ему Ханбин. – У меня нет никого, для кого я бы мог создавать музыку. Так что считай, работа над твоим микстейпом – отличная возможность всерьёз попробовать себя в этом впервые. Закончилась вторая неделя декабря, тёплого и солнечного, как бывает зимой только в Калифорнии, когда Чживон понял – он влюбился. Прямо как в тех приложениях к еженедельным газетам, где пишут, как люди с понедельника начинают новую жизнь. Было утро – да – понедельника, он возник в дверях кухни, сонно потирая глаза, растянутая футболка сползла с одного плеча, на голове – непередаваемый словами беспорядок, он подтянул шорты и плюхнулся на стул. Квадратные часы на стене показывали начало десятого, солнечный свет разлился по кухне, плеснул золотистым по стенам. На плите уже закипал чайник, на столе стояли две чашки, рядом сахарница и банка с кофе, словно только ждали, пока он, Чживон, проснётся. – Кофе будешь? – спрашивает Ханбин, откладывая телефон, и соскакивает со стула, у него забавная привычка забираться на него с ногами. Вопрос едва ли требует ответа, ведь наличие второй чашки говорит само за себя. Чживон всё равно кивает, смотрит, как экран на телефоне гаснет. На заставке фотография, на ней Ханбин смеётся, красивый до чёртиков, с этой своей ямочкой милой. Чья-то рука его держит за подбородок, и он хохочет, а кто-то фотографирует. – Тебе без сахара, да? А молоко закончилось… Как мне пить без молока?.. – Как вариант, можно одеться и попить кофе в другом месте, через улицу «Старбакс» есть. Голос у Чживона с утра по обыкновению грубее, будто рычит приглушённо, и вид заспанный может сойти за недовольный – Ханбин к явлению этому не привык, думает, что это он разозлил, спешит сказать, что и без молока попьёт, на вкус тоже нормально. – А как твой пирсинг в брови? Подживает? Он нависает сбоку без предупреждения, наклоняется и кончиками пальцев осторожно трогает штангу у Чживона в левой брови – прокол свежий, спонтанный, они мимо салона случайно проходили. Не просто осторожно, а даже нежно, как Чживону кажется, трогает. Он сидит и не шевелится, не дышит наверное, потому что Ханбин слишком близко, можно заглянуть в горловину его белой футболки с Микки – свободной, как и вся его одежда – и разглядеть вытатуированное узорчатым латинским шрифтом «nihilism» на груди слева, худые ключицы и острый кадык. И губы, красивые, пухлые – тоже близко. У Ханбина все прикосновения неосознанные и без предупреждения, он цепляется за руку, когда переходят дорогу, даже если движение одностороннее, обнимает, когда хочет обнять. В Ханбине много вот этой нежности, от которой по венам течёт кипяток, и автоматическое нестояние – как на друга, как на всех остальных – никак не вырабатывается. До Чживона только сейчас доходит, что и не выработается. Он не хочет быть другом, он хочет поцеловать в губы, в изящный изгиб шеи, в щёку, туда, где вмятинка от ямочки появляется. – А?.. Да… Главное – не зацепиться ни за что… Чживон опять дышит, Ханбин опять напротив, с ногами на стуле, и в мире снова всё на своих местах. В окружающем, но не в его, Чживона, мире. – А почему именно эта фотография Марли? Она самая красивая или что? – спрашивает Ханбин, указывая на татуировку у Чживона на руке, выполненную в стиле реализм. – У него есть и другие фотографии, где он смеётся, я смотрел в «гугле»… – Ну, на самом деле не так уж много у него фотографий, это же семидесятые были… Но да, она одна из самых красивых, я думаю. Чживон пьёт несладкий кофе, тот же самый, какой наводил себе много раз, но в это утро он отчего-то кажется ему вкуснее. Да и само утро прекрасней обычного, и солнце светит ярче, и во всей квартире уютней с тех пор, как Ханбин появился. Как в тех же самых приложениях к еженедельным газетам, где пишут что-то вроде – «А вы когда-нибудь встречали такого человека, с которым вам сперва было неловко, а потом вы с ним заговаривали и понимали, что ждали его всю свою жизнь? У вас тоже такое бывало?» – Чем займёмся сегодня? Поедем в студию? У тебя текст не закончен, надо доработать… «Чем займёмся сегодня?» – что нужно сделать, чтоб ещё много раз услышать этот вопрос? Просыпаешься, и – «чем займёмся сегодня?» «У вас тоже такое бывало? …Понимали, что ждали его всю свою жизнь?»