rotten.

(начало зимы, 2016 год, пригород Лос-Анджелеса)

He picked all the petals off all the flowers but in his heart he knew he loved him not

– Отпусти!.. Нет, не надо… Ты же не выбросишь меня в океан? Он холодный, ты сам сказал!... – Ханбин хохочет, захлёбывается от смеха, вырывается из сильных рук, не верит, но проверять ему как-то не хочется. – Кто ж виноват, что ты так плохо бегаешь? Уговор есть уговор – бежать изо всех сил, победивший кинет лузера в воду. Давай-ка, приготовься охладиться… Чживон волоком тащит его к воде, небрежно и бережно одновременно, он, безусловно, сильнее, и вместе с тем слабее – тот, кто влюблён, всегда слабее. Ханбин бьётся в его руках – да кто угодно бился бы, ведь океан остыл, когда в Калифорнию пришла зима, – зато Чживон не жаждет кого угодно так крепко обнять. Ноги Ханбина, обутые в фирменные кеды, отрываются от песка, и он кричит громче на безлюдном пляже. Чживон у самой кромки воды – вот они, волны, шелестят, накатывают на берег, лижут ему ботинки. Он делает круг против своей оси и ставит свою ношу обратно, туда, откуда схватил. Человек-глупая-шутка гогочет до коликов, демонстрируя кривоватые передние резцы, придающие ему забавное сходство с кроликом, пока Ханбин ищет своё перепуганное сердечко в пятках. Всё это очень похоже на шутку, если бы так не хотелось обнять. И руки ещё какое-то время помнят это ощущение – сжимать в объятиях того, кто стал очень дорог. На берегу ветрено, ветер пришёл с океана, прохладный и дерзкий – он треплет волосы и с разбегу забирается под одежду. Куртки валяются на заднем сиденье в машине, но они оба в футболках, разгорячённые бегом, несутся на перегонки навстречу порывам ветра. На этот раз без опасного пари, кто быстрее, они просто бегут, потому что свободны, потому что молоды, им кажется, навсегда молоды в это мгновение, которое может быть вечностью, а может быть лишь песчинкой в океане вечности. Ветер порывистый, свистит в ушах, хочет быть третьим, тоже поиграть в догонялки. Он заглушает громкие звуки регги, которые льются из машины – Чживон хотел рвануть к океану непременно на тачке с откидным верхом, не на своей, она не такая крутая, вообще не крутая, в ней не глотнуть свободы, не представить, что ты паришь, а не едешь. В динамиках Боб Марли поёт о том, что хочет оберегать и любить свою возлюбленную, любить днём и ночью – Чживон знает незатейливую лирику наизусть и подпевает, нарочито фальшивит при этом, переходя на фальцет:

I wanna love you and treat you right; I wanna love you every day and every night,

а Ханбин смеётся и умоляет его замолчать – уж слишком фальшиво. Алые всполохи закатного зарева вспыхивают в небе, и горизонт отодвигается, граница с океаном исчезает, стирается. Золотистые лучи заходящего солнца блещут и искрятся на волнах. Чживон терпеть не может подпевать певцам о любви – не мог, но сейчас душа его поёт. Он уже давно говорит, что вдохновение это нечто такое, на что тело реагирует естественным путём, но только теперь начинает постигать глубинный смысл этих слов. У него не было первой подростковой любви, которая бы покалечила его на изломе переходного возраста, как у многих других. Как-то так вышло, что он просто взял и перешёл его, пересёк эту возрастную границу, не испытав ни к кому больных, травмирующих сердце чувств. Он не влюблялся уже очень давно, не влюблялся настолько, чтоб можно было дать этому чувству название, обозначить его чьим-то именем, что сладко тает на губах. Настолько, чтоб любоваться, как волны переливаются золотом, и желать, чтоб момент этот замер, остановился, потому что вместе. В свои неполные двадцать один – без нескольких дней – он влюбился. Возможно, сразу влюбился, а быть может, позавчера. Он влюблён в парня, но что в этом особенного – он же в Америке. Он влюблён в человека, который родился парнем – в остальном чем это чувство отличается от сотен других влюблённостей, случающихся каждый день с другими людьми? – Я написал для тебя кое-что… – Ханбин подходит к нему с листами тетрадной бумаги в руках, когда он сидит в комнате без названия, для творчества, но думает не о творчестве вовсе, а о своём. – Но, честно говоря, не знаю, понравится ли тебе… Ханбин забирается в мягкое кресло с высокой спинкой, что стоит напротив дивана, залазит в него по обыкновению с ногами, обнимая руками колени. Он худой, в кресле остаётся место на ещё одного такого Ханбина – Чживону кажется, ничего не стоит поднять его, всего такого тонкого, лёгкого, и усадить рядом с собою. Почерк неразборчивый, как курица лапой писала, у творческих людей часто такой встречается, что не разберёшь их писанину. Это текст песни, в нём о парне, который оставил семью и уехал далеко-далеко, чтобы осуществить свою мечту, о том, как начинал он с самого дна в чужом ему городе, карабкался на высокую и крутую гору под названием «цель». О том, что, даже если ты потерян, всегда будут города, где ты почувствуешь себя как дома, всегда будут люди, которые протянут тебе руку и улыбнутся –

everything will be okay in the end, if it’s not okay it’s not the end.

Ханбин знает, каково это – начинать с начала в новом, незнакомом городе, в десятки, в сотни раз больше того местечка, в котором родился. Ему стоило больших усилий завести новых знакомых и найти новых друзей, ведь он так плохо сходится с людьми. Нет, не потому что он скучный или нет чувства юмора, просто в какой-то момент начинает надоедать и даже раздражать, наверное, со своим чудным пристрастием к уединению. Пока сверстники его прожигают свою молодую жизнь, он пишет тексты, читает стихи, смотрит фильмы – и не считает, что теряет драгоценное время. Люди, что способны провести день бесполезным образом, возможно, куда мудрее, чем те, что гонятся за полезностью, которой не существует. Ханбин порой думает, что со своим рождением опоздал на столетие, потому что старомодный во взглядах. И ему он тоже надоест, всегда надоедает рано или поздно, потому что он слишком сложный, потому что никому не открывается до конца, потому что боится привязаться. Ханбин знает, каково всё это, хотя у Чживона по-другому. Жизнь у всех разная, но тоскуют-то люди одинаково. И радуются одинаково, и любят, и плачут. – Почему ты не сказал, что сегодня у тебя день рожденья? У меня даже подарка не было. Не потому, что денег нет, ну ты знаешь, но мы ведь постоянно вместе, а как, целый день находясь с человеком, купить ему же подарок?.. Поэтому я написал вот это. Ханбин подсел поближе, рядом с Чживоном, на диван – ему важно увидеть реакцию в его глазах. «Он состоит сплошь из острых углов и прёт напролом» – так писали о нём в местном журнале о корейском хип-хопе на западном побережье, в «гугле» есть эта статья, – «…говорит, что не смыслит ничего в красоте со всеми его золотыми цепями, грилзами и джинсами наизнанку». Ханбин не уверен, что текст, написанный им, это та самая красота, в которой нужно что-то смыслить, но он это сделал от всего сердца. Он получил от Чживона много: побывал в прекрасных местах, что останутся в памяти до конца его жизни, наблюдал закат на берегу океана, увидел своими глазами тот американский уют и благополучие, что показывают в фильмах, узнал столько интересного, обрёл возможность по-настоящему прикоснуться к музыке. Плюс ко всему живёт в его доме считай что бесплатно, передвигается вместе с ним на машине бесплатно, а взамен может дать разве что свои идеи и мысли. – Откуда я узнал? У тебя паспорт в верхнем ящике стола лежит, я заглянул одним глазком… Ничего ведь страшного, а?.. Ну скажи что-нибудь. У Ханбина глаза большие и красивые, печальные немного, оттого что внешние уголки опущены вниз – он ими смотрит как будто в душу, и Чживон не знает, что и сказать, кроме того, зачем он так с ним… У Ханбина изо рта пахнет фруктовой жвачкой, ежевичной или арбузной, а может, карамельками – он любит сладкое. От этого очень сильно, до дрожи хочется его поцеловать, попробовать этот вкус на его губах, водить языком по нёбу и находить остатки этой сладости… Чживон вдруг понимает, что не сможет этого сделать, что никакой он не локомотив без тормозов. По мягким тканям сердца незаточенным лезвием корябнула мысль: Ханбин не ответит, взгляд у него спокойный и ясный, он хоть и близко, почти что в самых руках, но его не обнять, не прижаться к губам своими, не погладить ласково, не опрокинуть на спину и не подмять под себя, чтоб брыкался и хохотал – «отпусти, придурок»… Во всяком случае, он здесь, пока ещё здесь, этого достаточно – Чживон привык жить одним днём с тех пор, как перебрался на другой край Америки. Он здесь, пока ещё не собирается обратно, не нужно быть жадным, решил Чживон про себя, но цветы нашли наконец, где зацепиться корнями. Их жестокое, уродливое, вывернутое наизнанку существование, которым никого не суждено порадовать, начало набирать соки. – «God Has Been Good To Me»… – Чживон перечитывает название. – Потому что, когда пройдёшь через препятствия, Бог наконец смилостивится, и в конце тоннеля будет ждать свет?.. Мы можем записать её вместе… Ханбин удивлён – это же его подарок ему, Чживону, на день рождения, и возможно, не такой уж шикарный. Трек под названием «God Has been Good To Me» они записывают вместе, с припиской feat. B.I вместо prod. by B.I, и каждый из них не может отделаться от мысли, что получил от другого гораздо больше, чем дал. Высокий, мягкий голос Ханбина с низким, хрипловатым Чживона сплетается так гармонично и по тональности, и по окраске. У Ханбина читка плавная и произношение чистое, у Чживона небрежное, и читает он трэпом, отрывочно. Бит яркий и свежий, в нём ритм западного побережья звучит с ненавязчивыми мотивами регги. Чживону такого подарка ещё никто не делал. Ханбин делает последние доработки по сведению в программе, сосредоточенный донельзя. «Он очень, очень талантливый. Мне кажется, в будущем он сможет стать известным композитором…». Он им станет, думает Чживон, пока курит и наблюдает за ним, будет штамповать песни разным знаменитостям и грести бабки лопатой, а пока сидит здесь, в этой студии, которую они с ребятами сняли в начале года, а в следующем могут перебраться в другую, и тут всё изменится… А ещё думает, что в Ханбина нельзя не влюбиться. На ту же неделю у Ника намечена New Blood пати – в название альбома, который он выпустил в конце лета – с последующей афтепати в одном из клубов Лос-Анджелеса. Приглашены только избранные, и билеты на тусовку распроданы были ещё в начале декабря. Чживон, само собой, приезжает вместе с Ханбином – он это с Ником по телефону обговорил, – сидит с ним за столиком для особых гостей, у самой сцены, знакомит его с братанами и понятия не имеет, что то и дело кладёт руку ему на плечо, чтоб никто не угнал ненароком, не подкатил, не приклеился. Но со стороны-то виднее. Ник в микрофон приглашает Бобби на сцену, чтобы исполнить какой-нибудь из их коллабов, просит публику поздравить его младшего братишку с прошедшим. Фирменная улыбка Бобби сияет ярче толстенной золотой цепи у него на шее и дорогущих «Ролексов» на левом запястье. Он поднимается на сцену нарочито расслабленно, с бутылкой «Хайнекен» в руке, в чёрной шёлковой рубашке и волосами, уложенными в прилизанный ирокез, берёт всю эту избранную публику на прицел хитроватым прищуром глаз в синих линзах и благодарит её грудным сексуальным голосом. Бобби исполняет их совместный с Ником «Vegas» и свой популярный «King Of The Youth», всей этой толпе напрочь вышибает мозги своей дикой харизмой, сорит со сцены долларовыми купюрами. Он хочет позвать на сцену Ханбина, зачитать вместе с ним хотя бы кусочек их божественной «God Has Been Good To Me», а потом передумывает – какой же глупец, отыскавший кристалл редкого горного хрусталя, станет хвастаться им всему миру? Вместо этого Бобби даёт обещание, что скоро вернётся с новым убийственным микстейпом. Чживон не может оторвать от него глаз, они с ним как чёрное и белое, как инь и янь. Он смотрит ревностно, как Ханбин пьёт со всеми «Дон Периньон» на тусовке после пати, опрокидывает бокал за бокалом, и его стеснительность с незнакомыми людьми тонет где-то в одном из этих бокалов. Он в белом свитере с широкой горловиной, серебряная цепь поблёскивает на ключицах – они худые и острые; интересно, сколько монет можно положить в его ключичные впадины? Популярный ныне флешмоб в интернете… Много, они же у него глубокие... Да чёрт с ними, с монетами и с помешавшимися на дурацких флешмобах юзерами. Он бы их целовал, очерчивал языком… Белое Ханбину очень идёт. Лямка подтяжек сползла с одного плеча, на другом осталась. Он суёт пальцы в прореху на своих джинсах, из которой выглядывает коленка – какая-то его неосознанная пьяная привычка, милая и эротичная одновременно, Чживона с неё торкает, размазывает по стенке, алкоголь горит у него в крови, а выпил он прилично. Может, признаться ему? Говорят, признание оставляет сильное впечатление, подчас даже может менять чувства… – Ревнует он, уедет он в Россию по обмену… Ну и езжай!.. – Ты с кем тут разговариваешь? Ханбин, уткнувшись в свой телефон, неуклюже врезается в него на выходе из туалета, поднимает голову, чтобы извиниться, а потом узнаёт. Он стоит, покачиваясь, и взгляд у него расфокусированный, пьяный – Чживон только сейчас понимает, что с выпивкой он не дружит. – А?.. Меня просили перезвонить, а я ответил, что у меня тут час ночи и музыка громкая… И, в общем, получилась обидка… – он и сам обижен, это очевидно, голос у него дрожит, как стекло, которое вот-вот лопнет и разлетится на осколки. – Кому перезвонить-то? Родителям? Собачке? – Чживон съезжает на шутку, но что-то неприятно ковыряет у него в груди. – Обещай, что не разочаруешься во мне. Многие разочаровываются, когда я это говорю… – он смотрит и ждёт, пока Чживон кивнёт, хоть и не сразу, ведь иначе не скажет, пускай слова и вертятся уже на языке. – У меня есть парень... и этот дебил ревнует меня к тебе, ко всей Америке, пишет мне чушь всякую, говорит о расставании, а потом опять звонит, как ни в чём не бывало. На нервах он играет, ага, а я терпеть не могу, когда он пытается мною манипулировать. А я же говорил, что когда-нибудь ему надоем, и тогда начнётся… А Чживон стоит, переваривает, невольный слушатель нечаянной тирады о запутанных чужих отношениях. Все эти слова Ханбин и дальше, скорее всего, продолжал бы беречь в себе, он, видимо, привык, что некому об этом рассказать – ведь он влюблён в парня, в человека одного с ним пола. А отношения-то, независимо от этого фактора, всегда сложные. Отношения это не только дом, который нужно строить общими усилиями. Это такая гадость, после которой в сердце остаётся дыра, повторяющая форму чувства к тому, кто тебя оставил, и под форму эту больше никто не подходит, поэтому и рана заживает долго… – Значит, ревнует ко мне?.. – Да. Потому что у нас музыка и всё такое… Я ему говорю, что всё это для меня важно. Но я же на другом конце света с каким-то парнем, у нас много чего общего, и это трагедия… Почему он не доверяет мне, а? Почему так бывает?.. У Ханбина глаза большие и красивые – и печальные в этот момент, когда он смотрит отчаянно и ищет в его, Чживоновых, ответ, словно может найти там разгадку, которая подскажет ему успешный знаменатель залога удачных, крепких отношений без ссор. – Извини за все эти подробности, я не собирался тебя грузить… И рука у Чживона на плече… Почему так бывает?..