Шестое чувство

      Утро понедельника двадцать девятого ноября неожиданно наступило задолго до рассвета. Витя, до этого уютно сопевший в подушку, с воплем свалился с кровати, услышав в своей голове громкий возмущенный крик:         — Виктор! Сонно потерев глаза и ногами нашарив на полу теплые собачьи тапки, подаренные Юри на прошлый Новый год после того, как простуженный Витя все праздники провалялся дома с температурой, он дошел до ванной и, закрыв задвижку, уставился на себя в зеркало. Изображение сместилось, и взору предстал растрепанный Юри, во взгляде которого восхитительно сочеталось искреннее счастье и незамутненная злость.         — Слушаю, радость моя, — пакостно улыбнулся Витя, всеми силами стараясь не зевать.         — У меня только два вопроса. Первый: зачем ты потратил столько денег? Второй: как, как, черт побери, ты раздобыл мой адрес? Виктор пальцами зачесал назад спутавшиеся во сне волосы, продолжая улыбаться: подарок Юри на семнадцатилетие определенно удался.         — Затем, что у тебя день рождения, и из-за кое-чьего упрямства, не будем показывать пальцем, я не имел возможности как следует тебя поздравить все эти годы. А адрес, — он хихикнул, — адрес я нашел, когда ты случайно спалил мне название вашего рёкана. Юри залился краской, и Витя на автомате прижал руки к моментально вспыхнувшим щекам: тот, краснея, выглядел чертовски мило. Точнее, милым Юри выглядел всегда, от макушки до пяток, но когда смущался — особенно. Виктор прекрасно помнил момент, когда увидел его впервые, и сердце заколотилось часто-часто; он точно так же смотрел в зеркало, когда, моргнув, увидел незнакомую комнату, размытую, словно кто-то пролил воду на акварельный рисунок, а когда та обрела четкость, в отражении появился поправляющий очки юноша с торчащими во все стороны черными волосами, темно-карими глазами и потрясающе нежной улыбкой. И Витя резко, до боли обрадованно выдохнул, подаваясь вперед и касаясь ладонью холодного зеркала. Юри, повторивший его движение, был родным. Его. Только его. Стеснялся, но не отводил глаз, пока Виктор жадно скользил взглядом по его лицу, стараясь насмотреться, запомнить каждую мелкую деталь и жалея, что не может сделать фото. Хотя теперь-то Юри просто обязан ему их прислать, раз Витя уже увидел его через Связь! Он расплылся в улыбке, почувствовав, как горят кончики ушей: Юри, наверное, ждал, что Виктор что-нибудь скажет…         — Боже мой, — произнес он наконец. — Даже не будь ты моим соулмейтом, я бы в тебя влюбился. И это было правдой. На него словно пролили кипяток, и последнее, что увидел Витя, было лицо Юри, по цвету сравнявшееся с бабулиным борщом.         — Никифоров, ты что, сам себе в любви признаешься? — заржал вовремя зашедший в раздевалку Стас, когда-то занимавшийся у Якова.         — Ну не тебе же, — фыркнул Виктор в ответ; зеркало отразило только его самого. Но он знал, что скоро вновь увидит Юри. Обязательно. Теперь уж точно.       Витя часто передавал ему все то, что происходило вокруг, шепотом объясняя, кто все эти люди, и Юри вскоре начал следовать его примеру, заочно знакомя Витю со своей семьей, друзьями и родным городом, название которого он пока отказывался говорить. Виктор знал, что семья Юри владеет горячими источниками, и однажды, когда тот возвращался домой с катка и автоматически транслировал увиденное, его взгляд зацепился за вывеску над входными воротами. «Ю-топия Кацуки», — мысленно прочитал он, записывая на удачно подвернувшуюся бумажку знаки хираганы. И ухмыльнулся, открывая новое окошко браузера.         — Виктор, я надеюсь, ты…         — Юри. Я же тебе обещал. «И это обещание никогда бы не нарушил», — добавил про себя Витя, все же не удержавшись от легкого зевка. Даже узнав то, что Юри так долго скрывал, Виктор не искал о нем информацию в интернете.         — Поклянись мне, что не будешь смотреть записи моих выступлений, — попросил однажды Юри, упрямо сверкая глазами под стеклами очков. — Я хочу, чтобы впервые ты увидел это вживую. Это действительно важно. В нем было все, что нравилось Виктору, все то, чего ему самому частенько недоставало: серьезность, вдумчивость, твердость в принятии решений… И Юри за это он искренне уважал.         — Клянусь. Юри был идеален. Он умел кататься, и Витя умирал от желания увидеть его на катке — лично, а не на видео, как и обещал. Он играл на пианино и даже сам сочинял музыку, в чем однажды признался, когда Виктор, в очередной раз услышав незнакомую приятную мелодию, заинтересовался, что он только что играл — и от избытка чувств захлопал в ладоши, узнав, что Юри придумал и записал ее сам. А еще Витя помнил его слова, что пианино в ближайшем доступе есть в музыкальном кружке школы и в балетной студии его хореографа Минако-сэнсэй, и вопрос, что подарить Юри на день рождения, когда у Вити на руках был адрес их семейного отеля, отпал сам собой. И сейчас Юри растерянно моргал, сжимая в руках новенький синтезатор, и то и дело повторял «спасибо».       Мама только посмеивалась, каждый раз находя сына сидящим на полу перед большим зеркалом в прихожей — «чтобы Юри было лучше видно» — и что-то быстро-быстро тарахтящего по-японски с неизменной улыбкой на лице. Витя каждый раз извинялся, что не заметил, как она пришла, с работы, из магазина ли, но мама каждый раз, хихикая, ерошила ему волосы и повторяла:         — Я очень рада видеть тебя таким счастливым, Витенька. Стало привычкой всегда носить с собой небольшое зеркальце: с тех пор, как он мог видеть Юри, слышать его было уже недостаточно. Стало привычкой не плевать после пар в потолок в ближайшем кафе, а нестись домой в перерыве между университетом и тренировкой, пока Юри не успел лечь спать. Стало привычкой делать сотни фотографий и засорять его почтовый ящик, особенно когда Юри мало-помалу начал присылать свои — исключительно после того, как Виктор ничтоже сумняшеся признался ему, что сделал ровно триста пятьдесят два скриншота во время их первого и единственного разговора по скайпу со включенной камерой. Разумеется, специально. И одно из этих фото до сих пор стояло на заставке мобильного, о чем Юри, конечно, тоже радостно уведомили. А вот когда Юри в ответ продемонстрировал обои собственного телефона, на которых Витя узнал кадр из того записанного почти два года назад видео, где он, лохматый, как болотная кикимора, сидит в любимом кресле в драной домашней футболке, первой мыслью было: один-один.       На льду окончательно расправлялись крылья; Яков молча хмурил кустистые брови, но недочетов становилось все меньше, и впереди маячило вполне реальное очередное золото чемпионата мира. Витя на подобные разговоры отвечал одинаково: не говори «гоп»… Программа была хороша, но можно было еще лучше. Яков ворчал что-то насчет излишне самоуверенных юнцов, жаждущих самостоятельно ставить себе хореографию, сыпал замечаниями и забраковал пару десятков музыкальных треков, которые Виктор подобрал для программы будущего сезона. Она должна была быть особенной. Была причина.         — Со следующего сезона я ухожу из юниоров, — ответил Юри, когда Витя ненавязчиво поинтересовался, увидит ли он его на отборочных этапах гран-при следующей осенью, поздравив Юри с победой на японских национальных соревнованиях. Виктор начинал понимать, что тот пытался сказать, когда просил не смотреть его выступления. «Я хочу сразиться с тобой на равных, — кричал его взгляд. — И в конце стоять на пьедестале рядом». И больше не спрашивал, когда и где же они смогут увидеться, потому что мысленно сам уже ответил как минимум на второй вопрос. Два с детства ударенных башкой об лед психа могут встретиться друг с другом только на катке. И это — вопрос времени. И мучительного ожидания, убивающего его изнутри.       Вернувшись из Турина с золотой медалью чемпионата мира, Витя впервые почувствовал, как сильно устал: приехав домой из аэропорта, он прямо в одежде рухнул на кровать и проспал двое суток, до смерти перепугав Юри, который все эти два дня тщетно пытался до него достучаться — ладно хоть мама удачно подняла трубку его мобильного, увидев загоревшуюся на экране фотографию контакта, и на корявом английском смогла объяснить, что с ним все в порядке. Пришлось обещать, что он возьмет хотя бы неделю отдыха от тренировок, тем более, что Яков все равно запретил появляться на катке в ближайший практически месяц, и Витя в качестве разнообразия перестал пропускать университет, от чего Юри закономерно был в полном восторге. И когда в среду утром внезапно отменилась одна из лекций, которую Виктор обычно пробивал, а одногруппники собрались в близлежащее кафе, он чуть ли не впервые за время учебы пошел с ними.       Когда Юри, краснея и бледнея, накануне начала отборочных попросил Витю помочь с четверным сальховом, тот от удивления потерял дар речи на добрую пару минут, за которые Юри, разумеется, уже успел надумать, что он ему надоел, что нельзя отвлекать его такой ерундой и что со всем надо справляться самому — именно в такой последовательности. Виктор, радуясь тому, что оказался в этот момент свободен, проскакал через весь коридор от своей комнаты до многострадального заляпанного зеркала в прихожей и медленно, один за другим, начал повторять этапы прыжка, как если бы на ногах были коньки, а под лезвиями — лед спорткомплекса «Юбилейный», ставшего вторым домом. В процессе он, слегка увлекшись, потерял равновесие и с размаху врезался в косяк; у Юри, вероятно, в этот момент тоже посыпались искры из глаз.         — Пожалуй, лучше я пришлю тебе видео с катка, — Витя, смеясь, сполз по стене, закрывая лицо руками. Когда в сети появилась таблица распределения участников гран-при, и он не увидел имени Кацуки Юри ни в одном столбце рядом с Виктором Никифоровым, он был готов кого-нибудь убить.       Виктор стоял в раздевалке малой арены спорткомплекса «Лужники» и с тоской разглядывал свое отражение. Золото на Skate America. Первое место после короткой программы на кубке Ростелекома. Бронза Юри на NHK Trophy. Четвертое место на Trophée Eric Bompard. «Прости, я подвел тебя, Виктор. Выиграй за меня». Он видел по баллам, что у Юри страдает техника, но он вытягивает программы за счет артистизма. Он уже знал, что по-хорошему Юри нужен новый тренер. Он неоднократно повторял, что сам в первый год после бытия юниором не хватал звезд с неба — Юри напомнил о выигранном Виктором в семнадцать лет чемпионате мира.         — Я не такой, как ты. Я не гений, — твердил Юри, и Вите хотелось с разбегу вмазаться головой в стену.         — Это неправда.         — Ты не видел меня на катке, как ты можешь утверждать? «Потому что ты мне запретил», — возражал он про себя, радуясь, что Юри не слышит его мысли. Виктор вздохнул, разгладив тонкую ткань костюма, облегающую, как вторая кожа, поправил блестящую синюю шнуровку на груди. Разговор с Юри так и не клеился; лишь когда Витя выехал на лед, картинка перед глазами на доли секунды поменялась, показав большой телевизор в главном зале гостиницы с ним самим в центре экрана, а уши заполнило тихое, но уверенное «удачи!».       В день восемнадцатилетия Юри Виктор сидел перед любимым зеркалом в коридоре и, издеваясь над Гошиной раздолбанной гитарой, играл известную всей русской молодежи «Все идет по плану» — просто потому, что песню с более простым набором аккордов найти оказалось нереально. «Улыбнись», — мысленно просил он, видя перед собой потерянного Юри, похожего на взъерошенного нахохлившегося воробья на наружном подоконнике под питерским дождем. «Улыбнись», — почти умолял, а сам рассказывал про русский панк-рок и в очередной раз демонстрировал старательно выученные три блатных аккорда. Ну ладно. Даже не три. Четыре.         — Знаешь… поешь ты и правда ужасно, — сказал наконец Юри, и Виктор едва не отключился от облегчения, увидев, как дрогнули уголки его губ и робко поползли вверх.         — И не смей говорить, что я тебя не предупреждал! Он хотел бы поддержать его лично — не так, через отражения и эхо в голове, а по-настоящему: обнять, зарыться пальцами в волосы, нести ему на ухо какую-нибудь чушь, просто прикоснуться. Быть рядом. Ему скоро двадцать два, и ему до дрожи хочется встретиться с Юри.         — Виктор. Я попаду на чемпионат мира. Чемпионат мира. Апрель. Токио. Токио, черт побери!         — Если… если у тебя будет время после соревнований… и если ты захочешь… поедешь со мной в Хасецу? В карих глазах — надежда; пальцы смяли ткань футболки на груди.         — Поеду, — хриплым от волнения голосом ответил Витя. — Конечно, поеду. И результаты японских национальных обязательно посмотрю.         — Ты же уезжаешь на всероссийские соревнования, разве нет?         — Они на два дня позже. К тому же, уверен, в Саранске найдется хотя бы одна точка беспроводного интернета.         — Виктор?       — Да?       — Спасибо. Витя растянулся на полу, случайно задев рукой прислоненную к стене гитару, и та с жалобным звоном грохнулась на пол. Когда, не если, а когда Юри скажет ему, что прошел отбор в команду Японии на международные соревнования, Виктор скажет, что это лучший подарок на день рождения, который ему делали за все двадцать два беспокойных года жизни.       Но не сказал. Не сказал ни слова — тупо пялился в запотевшее от его дыхания карманное зеркальце и чувствовал льющиеся по щекам чужие слезы.         — Его н-нет больше, п-п-понимаешь? Он с п-поводка сорвался и выбежал на д-д-дорогу… шо… шоссе в Фукуоку… а т-там г… гру… грузовик, — захлебываясь рыданиями, заикался Юри, пока до оцепеневшего Виктора пытался доораться Яков.         — Мне жаль, — прошептал он помертвевшими губами. — Мне так жаль, Юри, я не знаю, что сказать… И сполз по бортику прямо на лед, игнорируя остальных участвующих в утренней — слава всем богам, не публичной — тренировке фигуристов и то и дело утирая лицо тыльной стороной ладони, упакованной в тонкую перчатку; ледяная крошка противно царапала кожу. Он не заметил, как по лицу покатились собственные слезы — лишь вздрогнул, когда Юри всхлипнул:         — Виктор, хоть ты… не плачь…         — Эй, Витька, ты чего? — шурупом вклинился в подкорку испуганный голос Гоши, сменившийся другим, низким и ворчливым: «Оставь его пока, сам разберется». Он бормотал какую-то успокаивающую ерунду, кажется, даже на русском, почти вслепую пробираясь к ближайшему помещению, в котором можно закрыться изнутри, и вскоре обнаружил себя в кладовке с инвентарем. Вызванная переданной через Связь волной эмоций Юри истерика понемногу сходила на нет, и в голове Виктора билась только одна мысль.         — Юри. Тебе нельзя на лед.         — К-как нельзя? П-п-почему? — сбивчиво пролепетали по ту сторону.         — Потому что, если на льду ты будешь думать о чем-то, кроме программы, ты можешь там убиться к чертям собачьим! — Витя сорвался на крик, но после пары глубоких вдохов продолжил гораздо спокойнее: — Вспомни, как я катал произвольную на том чемпионате в Токио. Я чудом не врезался в бортик и несколько раз едва не упал. А то, что ты чувствуешь сейчас, не идет ни в какое сравнение. Юри, пожалуйста.         — Я не могу сняться с с-соревнований. Ты же знаешь, почему!         — Юри. Лучше я подожду нашей встречи еще год, чем ты покалечишься на этом долбаном катке!         — Нет, Виктор. Я должен выйти. И ты должен. Баран. Упертый баран. Прямо как сам Виктор.         — Хорошо. Хорошо. Тогда увидимся в Токио? Вызов — лучшая мотивация, верно? Услышать ответное «да». Пожелать удачи. Выдохнуть. Вдохнуть. И взрезать сверкающий лед — чистую ткань нового мира.       Два самых обидных места: второе и четвертое. Желанные места на японских национальных: первые три. Имя Юри четвертое в списке; зашвырнуть бы свое честно выкатанное гребаное золото куда подальше да сорваться в Фукуоку первым же рейсом с пересадками в Москве и Сеуле, но нельзя. Юри обещал приехать на чемпионат в Токио в апреле. «Мы встретимся?» — кусая губы, хотел спросить Витя. Но промолчал.       Утром одиннадцатого марта по всем новостным каналам одно за другим передавали сообщения о крупнейшем в японской истории землетрясении, и Виктор, в панике пытаясь достучаться на Юри, даже не заметил, как пульт выскользнул из вспотевшей ладони и больно ударил по ноге. Все японские аэропорты перекрыты, морские порты — тем более, железнодорожное движение остановлено, во многих префектурах отключено электро- и водоснабжение, на атомной электростанции в Фукусиме взорвался реактор, а Витя благодарил всех известных богов за то, что Юри с семьей живет не в практически ушедшем под воду Сендае, а на севере Кюсю. Осознание, что он мог потерять его, так ни разу и не увидев, настигло внезапно, обухом ударив по затылку, и когда в голове зазвучал дрожащий голос Юри, уверяющего, что они все в порядке, Витя вцепился в удивленно заскулившего Маккачина, от услышанного стараясь не разреветься в голос. «Когда все это закончится, Виктор… пожалуйста… приезжай».

***

      Юри сидел на старой деревянной скамейке, чьи ножки, казалось, вросли в мелкий серо-желтый песок пляжа, и смотрел на курсирующий туда-сюда рыболовный катер; запах морской соли, водорослей, отливом выброшенных на берег, шерсти Виччана, который, набегавшись за время прогулки, теперь спал, положив лохматую голову ему на колени, приносил долгожданное умиротворение. Тренер строжайше запретил соваться на каток в ближайшую неделю, и Юри, которому от боли в содранных до крови ногах было тяжело даже нормально ходить, вопреки всеобщему удивлению, не стал спорить. Он тепло улыбнулся, почувствовав, как его за ухом ласково пощекотали перышком.         — Привет, Виктор, — сказал Юри, доставая из рюкзака уже привычное складное зеркало. Виктор, который нашел способ его разыскать. Виктор, который при этом сделал ему лучший подарок из возможных, и нет, дело не в дорогущем профессиональном синтезаторе, к которому Юри из опасений, что что-то в нем сломает, не притрагивался неделю, пока его импульсивный соулмейт не наорал на него на трех языках сразу, что если Юри сейчас же не прикоснется к клавишам, он пришлет ему второй, третий, и так до победного. Виктор, который, даже зная его полное имя, держал обещание не искать записи с его соревнований, и Юри, думая об этом, каждый раз словно задыхался от переполняющей его благодарности. От невыносимой, выворачивающей наизнанку любви, о которой он до сих пор не мог сказать Виктору ни единого слова.         — Юри! — море перед глазами исчезло, заменившись небольшой уютной кофейней; запах обожаемого Виктором густого горячего шоколада заполнил ноздри, и в зеркале отразились любопытные синие глаза, на которые то и дело спадала пушистая серебристая челка. Приглядевшись, он увидел, что часть его волос заплетена в разного вида косички, перетянутые тонкими разноцветными резинками.         — Забавная прическа, — не удержался Юри, и в этот момент ему до боли в груди захотелось коснуться его волос — будут ли они такими же шелковистыми и мягкими, какими ощущаются ежедневно, когда Виктор расчесывает их перед сном и заплетает в длинную толстую косу.         — До меня добрались мои одногруппницы, — жалобно протянул он в ответ и тут же рассмеялся, машинально ощупав голову. — Зато они дали мне скатать у них домашку. Виктор был дурашливым, настолько по-детски непосредственным человеком, что Юри частенько задавался вопросом, кто из них на самом деле старше другого на почти полных четыре года. Однако, несмотря на вышесказанное, в жизни Виктора были две вещи, к которым он относился предельно серьезно: Юри и фигурное катание. Еще пару лет назад он сам, наверное, без сомнений поставил бы лед на первое место, но с тех пор, как Связь коснулась зрения, их отношения стали неуловимо меняться. И это порой пугало Юри до дрожи в коленях.       Виктор говорил, что не идеален, но для Юри был идеалом во всем, к чему притрагивался, за исключением разве что учебы в университете и музыкальных данных. Виктор, увидев его впервые, сказал, что влюбился бы в него, даже не будь между ними Связи — а Юри представил их вместе и едва не разрыдался от того, насколько сильно ему этого хотелось. А еще хотелось встать рядом на пьедестале, быть наравне с Виктором если уж не во всем, то хотя бы в том, что стало жизнью для них обоих. Виктор… понимал. И за это понимание Юри готов был убиться насмерть на тренировках на льду и в балетной студии. Лишь бы сбылась дурацкая детская мечта встретить Виктора в качестве соперника перед лицом всего мира. Виктор понимал.         — Каково это — стоять на верхней ступеньке с золотом чемпионата мира в руках? — спросил как-то Юри после очередного просмотра записей короткой программы Виктора с предыдущего сезона.         — Холодно, — подумав, неожиданно ответил тот, и Юри услышал в его голосе затаенную горькую тоску. — Одиноко. И страшно.       — Почему?       — Потому что все те, кто хоть на ступеньку ниже, мечтают увидеть, как ты падаешь. С вершины путь только вниз. «У меня ужасный характер, из чего напрямую вытекает то, что у меня нет друзей», — всплыли тогда в памяти слова Виктора из того видео, и Юри сжался в комочек под одеялом, подтянув к груди колени. Он впервые задумался о том, насколько Виктор на самом деле одинок: ни товарищей по катку, как Такеши и Юко, которые бы не ждали момента, когда лезвие его конька попадет в выбоину на льду, ни друзей из школы или университета, заводить которых просто нет времени, ни большой теплой семьи, какая была у него самого — бабушка Виктора умерла полтора года назад, и из родных осталась только мама. Мама, годами работающая с утра до ночи, чтобы сын мог кататься и не думать о деньгах, и каждый раз, когда Виктор говорил об этом, то упоминал, как радовался призовым: ведь если ему хватало на связанные с фигурным катанием расходы, его мама могла себе позволить не надрываться, как она делала это раньше. «Мои близкие — это ты, мама и Яков, — часто повторял Виктор, и из его голоса исчезала привычная веселость. — И Маккачин». Юри хотелось пробить лбом стену своей спальни в Ю-топии и свалиться со второго этажа прямиком в онсэн. Если бы Виктор хоть словом, хоть взглядом показал ему, что он так больше не может, Юри в ту же минуту звонил бы в российское посольство и одновременно бронировал билет на самолет. Но Виктор дарил ему возможность доказать самому себе, что он его достоин — так, как Юри втайне мечтал. Юри бездумно-восторженно цеплялся за спасительную ниточку. Судорожное «прости меня-прости-прости-прости-приезжай-я так хочу тебя увидеть» оставалось невысказанным.       Лицо Виктора, выступающего на льду кубка Ростелекома, наверняка виделось непроницаемым как для зрителей, так и для журналистов, комментаторов, судей, но Юри и через экран мог видеть, как хмурятся светлые брови, как нервно подрагивают уголки изящных губ, даром что на время выступлений они оба инстинктивно отгораживались от передаваемых через Связь образов, и сейчас он мог почувствовать что-либо лишь в том случае, если Виктор потеряет контроль. Юри вздохнул и, мысленно показав ему общую комнату Ю-топии вместе с телевизором, прошептал: «Удачи!»       После финала гран-при Виктор заявил, что не собирается выступать со своей показательной программой, чем поверг всех в полнейший шок; Юри, смотревший прямую трансляцию пресс-конференции, со стоном зарылся лицом в подушку, что держал в руках, услышав, как Виктор с улыбкой произнес:         — Я придумывал показательное выступление этого сезона в качестве подарка для одного особенного человека, перед которым должен был выступить вживую. К сожалению, на данный момент это невозможно. Юри поклялся пробиться на чемпионат мира. Ведь Виктор его ждал.       Он ждал. Он продолжал ждать даже тогда, когда Юри, глотая слезы, сидел в номере отеля в Накано и вспоминал таблицу результатов национальных соревнований. И свое имя на четвертой строчке. И дрожащий голос Мари по ту сторону телефонной мембраны. «Я не умею утешать плачущих людей, я не знаю, что сказать», — шептал Виктор, пока не расплакался сам, и это сказало Юри гораздо больше, чем любые слова. «Я приеду в Токио на чемпионат», — сказал он. «И мы встретимся», — добавил бы, если бы не понимал, что после всего ему будет мучительно стыдно просто смотреть Виктору в глаза. Виктор ничего не спросил. И от этого Юри стало печально и горько.         — Ну нельзя же так, Юри, — мама ласково гладила его по волосам, когда он, то и дело словно спотыкаясь на каждом слове, пытался попросить совета. — Виктор любит тебя, мы все это знаем, но даже на любимых людей терпения иногда не хватает. Юри боялся. Все еще боялся увидеть тень разочарования в его глазах, несмотря на то, что Виктор знал его, знал как никто другой, и при этом говорил, что Юри не нужно быть никем, кроме себя самого. «Я годами держался, чтобы не смотреть записи твоих выступлений. Я ждал, пока ты перейдешь из юниорского этапа во взрослый. Я надеялся, что мы встретимся как соперники на льду. Я устал ждать так долго», — почти слышал он в голове обиженный голос Виктора, проговаривающий все те слова, которые, Юри был более чем уверен, не раз хотели сорваться с его языка. Потому каждый вечер он прибегал в ледовый дворец Хасецу, пользуясь запасными ключами, которые несколько лет назад отдала ему Юко, и полосовал лед лезвиями коньков, пока вся его поверхность не оказывалась изрезанной вдоль и поперек.       Система раннего предупреждения сработала автоматически в пятый раз за последние трое суток, но сообщение, передаваемое по всем каналам радио и телевидения, изменилось. Юри выбежал из здания школы вместе с остальными учениками, чувствуя, что ему начинает мерещиться, как качается под ногами земля. Полтора часа спустя он не отрываясь смотрел на экран телевизора в общей гостиной и чувствовал проникающий под кожу липкий ужас, слушая репортаж о цунами, обрушившемся на все восточное побережье верхней части острова Хонсю.         — Юри! Юри, ответь, пожалуйста! Где ты? Где твоя семья, с вами все в порядке?! — резко вклинился в сознание донельзя перепуганный голос Виктора. Юри как подкошенный рухнул на пол, прислонившись к стене. А что, если бы землетрясение случилось здесь? Что, если бы это на Хасецу надвигалась волна высотой в пять метров и смыла бы город подчистую, как смыла аэропорт Сендая? Что, если бы… если бы он умер, так ни разу и не увидев Виктора? Не прикоснувшись к нему, не обняв, не сказав, как сильно любит его, особенно — заспанного, лохматого, вредного, ужасно фальшиво поющего под аккомпанемент раздолбанной гитары?         — Юри! Я только что узнал, Юри, если ты меня слышишь, прошу…         — Я… Виктор, мы… хорошо. Все хорошо, — бормотал Юри, не зная, кого пытается успокоить в первую очередь: его или себя. Хватит. «Сколько можно издеваться над ним? Над собой?» — буквально кричало подсознание голосом Мари. Страна будет закрыта какое-то время, но… но…         — Когда все это закончится, Виктор… пожалуйста… приезжай. Несколько секунд молчания. И тихое ответное «спасибо».       Когда международная федерация фигурного катания объявила о переносе чемпионата мира в Москву, Юри стоял у ворот школы с дипломом о законченном среднем образовании в руках.         — Поздравляю, — ласково шепнул Виктор, глазами Юри наблюдавший выпускную церемонию и даже проснувшийся ради этого в несусветную рань, потому что «Ну мне же интересно, Ю-ю-юри!». Он должен был прилететь в начале июня, как только пройдет чемпионат и закончатся университетские экзамены. На все лето — ор Якова Фельцмана по этому поводу Юри не повезло услышать, и Виктор после порадовался, что Юри не говорит по-русски, «а не то у тебя бы тоже уши в трубочку свернулись».         — У Якова есть его Истинная. Он все понимает, но все равно орет по старой привычке, — Виктор продолжал ворчать.         — Ты так сказал, словно Истинные — это редкость.         — У нас — да. Он резко свернул разговор, оставив Юри непонимающе смотреть в глаза собственному отражению.       Юри знал, что Виктор выиграет снова. Чувствовал, как только тот ступил на лед в день короткой программы и выехал в центр катка. Видел, что предчувствие его не обмануло, в день произвольной. И, черт возьми, ему пришлось не один час уговаривать Виктора выступить с показательным номером, который он непременно хотел показать Юри лично в первый раз.         — Ты же просил меня не смотреть записи своих выступлений, сказав, что хочешь, чтобы я увидел их вживую!         — Это… немного другое.         — Это то же самое!         — Но дважды за сезон отказываться от показательных — слишком!         — Виктор Никифоров я или где?! Спор продолжался бы бесконечно, если бы Юри не сказал:         — Я раньше хотел, чтобы мы встретились на соревнованиях. Как соперники. Как… равные. Но есть вещи более важные. И да, ты сам говорил, что создал эту программу ради меня, поэтому я хочу увидеть, как ты, лучший в мире фигурист, катаешь ее на глазах у всех. И только я буду знать, что она для меня. Пожалуйста, Виктор. Лицо обожгло жарким румянцем. Кажется, обоюдным.         — Только попробуй на меня не смотреть. Не смотреть на Виктора на льду? Как бы он мог?       Его костюм, черный с тонкими серебряными полосками-вставками, призывно мерцающими при каждом движении в обманчивом свете прожекторов, подчеркивал сохранившуюся юношескую стройность фигуры и ее обманчивую хрупкость, и Юри мысленно сравнил Виктора с распустившимся цветком сакуры: та же нежная красота, кажущаяся мимолетной, но возрождающаяся вновь и вновь, как феникс из пепла, небрежное изящество, на первый взгляд кажущееся простым. Тоскливая мелодия, льющаяся из многочисленных колонок, играла под сводами московской арены; Юри по просьбе Виктора вслушивался в слова, не отрывая взгляда от того, как под золотыми лезвиями его коньков лед поет в унисон, превращая дуэт в трио. Разве ты не знаешь, что нет худа без добра? Хореографическая дорожка. Разгон. Каскад. Можешь называть меня мечтателем или глупцом, слепо верящим в тебя, но я в мгновение ока умру за того, кто скажет мне это… так что скажи мне, скажи мне, какой же я на самом деле дурак… Комбинированное вращение, снова разгон для прыжка. Когда я тону в своих страхах, во тьме и печали, под серебряно-серыми небесами прозвучит обещание прощения, и я высушу слезы солнечными лучами. Виктор танцевал как никогда, и от бьющих навылет эмоций становилось физически больно; он воздевал к небу руки, будто умоляя о чем-то, и Юри не смог сдержать слез. Разве ты не знаешь, что даже у серых облаков серебряные края?* «Я катаюсь для тебя, я всегда рядом с тобой, я верю тебе, я верю в тебя, я люблю тебя, я умру за тебя», — кричал каждый жест, каждое выражение его лица, каждый прыжок, каждое вращение, бауэр, либела, вальсовая тройка. Зал сходил с ума, выкрикивая имя Виктора, а Юри рыдал в голос, утирая лицо рукавом толстовки.       В ночь на пятое июня он не мог сомкнуть глаз, то и дело проверяя в интернете электронное табло и наблюдая за маленьким самолетиком на карте мира, медленно движущимся через огромную Россию. Виктор тоже не спал — смотрел все подряд фильмы, предлагаемые пассажирам, слушал музыку, разгадывал судоку, методично тыкая пальцем в экран на спинке впереди стоящего кресла, и непривычно долго молчал. За стеклом иллюминатора, у которого он сидел, над облаками догорал закат; Юри чувствовал, как длинные тонкие пальцы Виктора то и дело машинально приглаживают кончики волос. Он всегда лез к волосам, когда нервничал: наматывал на палец ту или иную прядку, отбрасывал с лица мешающую челку, заплетал их в косички, чтобы потом, громко и со вкусом матерясь на трех языках сразу, распутывать их обратно. Знакомое физическое ощущение Связи, резонирующей натянутой струной, стоило расстоянию между ними начать сокращаться, было в разы сильнее, чем четыре года назад, когда в Токио Юри и Минако-сэнсэй вез шинкансен, а Виктора — самолет рейса Пулково-Нарита… Юри посмотрел на горящие на экране цифры и понял, что заснуть сегодня ему не удастся.       В аэропорт Фукуоки Юри приехал за четыре часа до прилета и за это время успел многократно измерить шагами зал для встречающих. Происходящее казалось сном, в который Юри до сих пор не мог поверить, даже когда зеркало отражало счастливого Виктора, демонстрирующего новую японскую визу в только-только полученном в консульстве загранпаспорте, когда он болтал с ним о какой-то ерунде, пройдя паспортный контроль, когда устало объявил, что они наконец-то вылетели из Токио, а взгляд Юри намертво приковался к цифрам на электронных часах. Час. Сорок минут. Двадцать. Десять. «Я уже в Фукуоке, жду багаж», — нетерпеливо звенящий теплый голос. И запах, тот самый, весенний и легкий, от которого сладко тянуло внутри. Сердце вдруг остановилось на несколько секунд… и забилось, заколотилось беспокойной птицей все быстрее и быстрее; Юри до рези в глазах всматривался в толпу людей, идущих к выходу, и что-то в нем резко ухнуло вниз, когда среди черного моря мелькнул серебряный отблеск. Он не глядя бросился вперед, едва не влетев в прозрачную стену коридора, за которой, прижав к стеклу ладонь, стоял Виктор. Живой. Настоящий.       Юри вряд ли смог бы сказать, кто из них начал бежать первым: он, то и дело одергивающий норовящую задраться толстовку, или Виктор, сжимающий ручку подпрыгивающего на колесиках чемодана, — но они бежали вдоль разделяющей их стены, ни на секунду не отводя взгляда друг от друга, пока… Пока стеклянные двери не разъехались в сторону, и светловолосый вихрь не сбил Юри с ног под грохот брошенного багажа, встретившегося с растущей в горшке пальмой. Виктор покрывал суматошными поцелуями его губы, лицо, шею и, кажется, очки, что-то ласково шепча на русском, пока Юри, обвив его руками, прижимал его к себе как можно крепче, вслушиваясь в бешеный стук родного сердца, эхом отдающийся в ушах. И ничто в мире не могло быть правильней. *Kamelot – Under Grey Skies - песня, под которую Витя катает показательную программу; every cloud has a silver lining - идиома, означающая "нет худа без добра", но мне захотелось дополнительно написать и прямой перевод этих слов. Очень рекомендую послушать.