От восхищения

Как выяснилось примерно через трое суток: не раздавили… Ломота в костях была жутчайшая, вену на правой руке пронзала игла капельницы, а в палате, куда меня поместили, стоял привычный для таких мест запах медикаментов и чужих страданий. Неожиданно про себя я засмеялся: я же даже имени своего в предсмертной записке не указал, а документов при мне не было. Интересно, установили ли мою личность? Медсестра, ухаживавшая за мной, оказалась на редкость оптимистичной особой, и с иронией поведала историю о том, как я буквально с небес обрушился на мягкую болоньевую крышу «Газели», в которой везли помидоры на продажу. Перепугавшийся водитель-азербайджанец, стащил меня со своего транспортного средства, позабыв даже про верхний ряд раздавленных овощей, и привез в больницу. Мда… умирать надо так, чтобы запомнилось… окружающим. Посмеявшись немного, я снова провалился в сон. -…На море, я чувствую, ты с нами опять не поедешь, сынок, - отец скептически покачал головой, окинув взглядом мою загипсованную ногу и все еще торчащую из правой руки иглу капельницы: - Мать будет в бешенстве. -Откуда ты узнал, что я здесь? – спросил я через пару минут обоюдного молчания. -Я все больницы и морги объездил в городе уже на следующее утро после твоей пропажи. Чего ты вообще хотел доказать столь глупой выходкой? Только теперь я заметил в его руках знакомый листок в клеточку, на котором моей больной после избиения правой рукой были написаны слова, которые, я думал, станут в моей жизни последними. -Да так…, - мне стало по-настоящему стыдно. Кажется, именно из-за меня родители все еще жили вместе и называли друг друга по имени, а не оскорбительными наречениями, как бывало в минуты их злости друг на друга. «Я – гей», - неожиданно для самого себя я вспомнил эту часть своей записки и решил, что по выписке из больницы, на этот счет мне уготована отдельная головомойка. Испугавшись этого, я попытался оправдаться: -Пап… -Сын… Мы начали одновременно, и одновременно уступили друг другу дорогу, разрешая договорить. После полуминутного препирания на тему, кто же должен говорить первым, отец все же сдался и спросил: -Сынок, у тебя какие-то проблемы, с которыми ты не можешь справиться? -Не, все терпимо, - я слегка улыбнулся, приободряя отца. -Может, ты переживаешь из-за наших с мамой разногласий? -Я не лезу в это, ты же знаешь. -А школа? Давай сменим ее? Здесь с твоими мозгами не место. Я усмехнулся: -А кто же будет в будущем учебным году мальчиком для битья у одноклассников? -Расскажи, что у тебя произошло? – попросил отец. Я улыбнулся ему, отмечая, как деликатно обходит он тему того самого пункта моей записки, который сейчас волновал нас обоих сильнее всего. Да, я гей, и, да, я влюблен в парня, который погрозился стать моим персональным кошмаром до конца школы за один только взгляд! -Пап, все почти нормально, просто я – слабак. Мама снова оказалась права. -Нет, - он тряхнул головой, садясь на койку и обнимая меня через тонкое одеяло за ноги: - Мама не права. Она внушила тебе это, постоянно твердила, что ты не мужчина, но я-то знаю. Ты думаешь, я не проходил через школьные гонения? Ты думаешь, в мое время было почетно учиться на «пятерки»? Нет, сынок, со мной тоже обходились не лучшим образом, и в отличие от тебя я не могу похвастаться тем, что, когда меня били, я молчал. -Прости, пап, - это было все, что я смог из себя выдавить, хотя хотелось сказать очень много. Хотелось расспросить отца, почему тот ничего не говорил об этом раньше, почему стыдился своего красного диплома и золотой медали, почему защищал меня от мамы и почему еще не отругал меня… за всё… -Сынок, я только одного не понимаю…, - он замолчал, отводя взгляд в сторону. -Чего, пап? -Как тебя угораздило? В этого ублюдка… Мой папа… вот такой он… Понимает всегда то, что для других остается тайной до последнего. Кажется, он еще давно все понял, но почему-то молчал. Может, надеялся на что-то? Кажется, он обрадовался в прошлом году, когда я рассказал ему про Надю. Наверно, он думал, что меня потянет к девушке. Но нет, не потянуло… Я даже хотел извиниться за это, но потом подумал, что извиняться за то, каков я есть, глупо и совершенно не честно, потому что я ни капли не жалею об этом. -Угораздило, как видишь… Только маме не говори. -Знаешь… Я хотел тебе сказать, что развожусь. Через два дня будет суд. Если все пойдет, как надо, то ты останешься со мной, а мама получит нашу однокомнатную квартиру. Согласен? – в лице отца была тревога, но он знал наверняка: к матери я не вернусь ни под каким предлогом. -Конечно, пап. На суде мое присутствие даже не понадобилось, родители развелись без особого шуму, поделив имущество вполне честным образом. Мать могла видеться в любое время вплоть до моего совершеннолетия, а после такового только на мое личное усмотрение. Я не знаю, что там сделал отец… Возможно, приплел каким-либо образом к делу две мои попытки свести счеты с жизнью, или, что смешнее, распечатку запросов в «Яндексе», но дело он выиграл и теперь фактически являлся моим единственным родителем, а мать, по идее должна была платить алименты, на счет которых она могла не волноваться. Внесудебная договоренность с отцом освободила ее от таковых, и все оказались вполне довольны судьбой. В больнице же время текло медленно. Даже разбирательство, на которое отлучился отец, показалось мне целой вечностью. В общей палате было слишком суетно. Кому-то что-то постоянно требовалось, кто-то звал медсестру, кто-то ворочался на койке, к кому-то приходили друзья. Мужик, спавший по соседству со мной, явно мучался не только сломанным позвоночником, но еще и несварением желудка, от чего страдал, как ни странно, именно я. Выручал, привезенный отцом плеер и альбом для рисования с простым карандашом. Я что-то писал, иногда рисовал и практически все время слушал по кругу, записанную папой из моей музыкальной коллекции солянку. За прошедшие в больнице три с небольшим недели, я не раз слышал, произнесенное мне в спину: «самоубийца». Что ж, это действительно было так, но с одной небольшой оговоркой: смерть отворачивалась от меня дважды, явно намекая, что некоторые события еще впереди, но знать о них до поры до времени мне было не положено. Из любопытства я начал жить снова. Отец взял отпуск, повез меня в Санкт-Петербург на неделю, отложив покупку нового автомобиля до зимы. Он всячески пытался увлечь меня чем-то. Надо сказать, у него иногда получалось. Мы вместе бродили по улицам этого прекрасного города, и я заново узнавал человека, с которым прожил бок о бок всю жизнь. Оказалось, он также как и я любит праздное шатание по улицам, сидение в парках на скамейке и чтение книг. При маме он практически никогда не позволял себе такого, стараясь вести себя «как подобает настоящему мужчине». В наших разговорах он часто парадировал маму, а я понимал, что эта женщина точно не для него. Я представил его рядом с тихой девушкой в очках и книжкой под мышкой. Да, с такой он нашел бы общий язык… Такой мачехе я, пожалуй, мог бы даже обрадоваться. Еще мы с отцом вместе ходили по магазинам. Он, во что бы то ни стало, решил меня приодеть, что, в конце концов, было проделано вполне успешно, хотя и вызвало много шуму и недовольства с моей стороны. Потом я долго убеждал отца, что с диагнозом «гей» можно жить и строить свое счастье. Встречая на улицах лица, по которым я теперь с легкостью читал интерес ко мне (странно… очень странно…), а не только безразличное автоматическое отмечание «свой», пихал в бок отца и шипел на ухо: «Смотри! Наш!» Папа никак не мог взять в толк, почему я отмечаю тех, а не других парней и мужчин, напрочь игнорируя понятие, которое еще весной у меня самого вызывало непонимание, как «гей-дар». Однажды вечером, слегка поддав пива, отец все же сказал мне то, что я и не мечтал услышать от него: -А знаешь, мне абсолютно все равно, какой пол ты предпочитаешь, противоположный или свой, главное, чтобы человека ты себе хорошего нашел и был счастлив… Я едва не задушил его в объятиях, расцеловав в обе колючие щеки. Я, правда, тогда и не мечтал, что может быть и такое… что не нужно будет оправдываться, когда смотришь вслед парню… Вот только… Дима… но я решил не думать о нем до августа. А потом, вернувшись из Петербурга, мы с отцом рванули в Крым пожариться на солнышке. Я не слишком люблю пекло, но нарушать ежегодную традицию своими прихотями не стал. Возможно, будущим летом… Мы попали в не слишком хорошую погоду. Практически четыре дня без остановки лил нескончаемый дождь, и мы просидели все время в гостинице, потягивая холодное пиво. Курить я ходил все же на балкон, поскольку отцу этого удара только для полного «счастья» и не хватало. Я и так в последние несколько недель заставил его изрядно по удивляться. К концу отдыха папа завел небольшой курортный роман с одной из туристок нашего отеля, круглосуточно пропадал вместе с ней, предоставив меня самому себе, чему я, признаться, был несколько рад. С папой мы еще друг другу успеем надоесть, а вот отдых требуется не только мне. В очередной раз пережидая в гостиничном номере жару, я посмотрел на свое отражение в зеркале. «Парень как парень. Пятнадцатилетний такой парень…» - подумал я, все же чувствуя, что чего-то во мне не хватает для хорошего впечатления. Приодеть меня отец приодел, а вот слишком высокий рост, острые локти и плечи девать некуда – выпирают. «Жрать надо больше», - сказала бы мама. Папин же совет прозвучал бы несколько иначе, в чем вечером я и убедился: «Тебе бы руки подкачать немного и все пришло бы в норму». Именно на этом я и решил сконцентрировать свое внимание. Конец лета ознаменовался для меня еще одним приобретением. На день рождения отец подарил мне гитару и заявил, что я могу записаться в недавно открывшийся в нашем доме кружок, где учили играть на ней, а вот с переводом в другую школу малым семейным советом было решено повременить – пора учиться отстаивать свои права. И снова был сентябрь, а в нем… …а в нем были серые глаза, прекрасное лицо и обезоруживающая улыбка для девушек, и унижающая ухмылка специально для меня. Он загорел, слегка прибавил в плечах и обзавелся очередной девушкой, на которую поглядывал со снисхождением. Она же не сводила с него восхищенных глаз. -Дай мне пообщаться с друзьями, - в его голосе звучало пренебрежение, смешанное с раздражением, когда он обращался к новой пассии. Удивительно, но девушка не обижалась, а просто переставала виснуть на нем и уходила к подружкам. Насмотревшись на это, к концу дня я опьянел от собственной безнаказанности и, застав ее одну на крыльце школы, заговорил: -Привет, ты Вика? -Да. А ты кто? -Я из девятого «Б». Не думаю, что ты меня знаешь. -Да, ты прав, что-то не припомню. -Я хотел с тобой поделиться некоторыми наблюдениями, но не хочу ранить тебя или обидеть, боже упаси. -И что же ты хочешь сказать? – девушка пристально взглянула меня, явно пытаясь прочитать в моих глазах что-то помимо искренности и желания добра… от чистого сердца. Правда! -Ты, главное, не обижайся. Хорошо? – она утвердительно кивнула, и я продолжил: - Диму ты просто раздражаешь, он, на мой взгляд, пытается от тебя отвязаться, но пока не понимает как. Он обращается с тобой не так, как со всеми своими бывшими, которых он непременно уважал. Плечики девушки опустились, взгляд потух, а сама она, достав сигарету, проговорила: -А ты думаешь, я не вижу? Но это хоть что-то… Понимаешь, я согласна даже на такое обращение…, - потом она вскинула руки и в голос чуть ли не прокричала: - Господи, я ли это?! Год назад я не была такой дурой, за мной парни толпами ходили на даче, как за ним девчонки по всей школе! Мне в любви признавались, а я скатилась до такого унижения… Я потоптался на месте, не зная, как Вика отнесется к тому, что я попытаюсь ее хоть немного утешить, но девушка, продолжила, раскачиваясь в ритм слышимой только ей музыке: -Пойми, я не такая, как про меня говорят, я просто влюбленная дура, каких тут полшколы. Ну, скажи, скажи как парень, что в нем такого особенного?! – девчонка ждала от меня ответа. Но что я скажу? Много ли я могу сказать тому, кто ждет от меня объективности по отношению к Диме? -Наверное, что-то есть, раз ты не одна такая… Неожиданно Вика вскинулась и, посмотрев пристально мне в глаза, спросила: -Ты не можешь уйти сейчас с последнего урока? -Почему нет? Могу. -Пойдем, - она взяла меня за руку, подхватила, стоящую у нее в ногах сумку с учебниками, и увлекла в сторону детской площадки за домом напротив. Она уселась на качели и громко разрыдалась, закрывая лицо руками. В нерешительности постояв какое-то время, я подошел к ней и обнял за плечи. Белокурая голова уткнулась мне в живот. Какое-то время Вика еще плакала, но потом, утерев слезы, сказала: -Прости за глупую истерику. Просто накопилось слишком много… -Ничего, это иногда полезно. Поплакать. -Спасибо. Он бы меня не понял…, - она жалко всхлипнула, но удержалась от нового потока слез: - А почему ты мне сказал все это? Мы же не знакомы даже. -Просто подумал, что тебе это нужно знать. -А ты, ведь, не первый, хотя и единственный, кто произнес эти слова без злорадства и надменности. Знаешь, сколько ко мне подходило сегодня сучек? И из вашего класса тоже… Они все на Него или слюни пускают или зуб имеют. Пытаются уколоть. Кто меня из-за него, кто его через меня. Они-то, наверно, думают, что я к нему жаловаться побегу, а он тут как тут меня отошьет. Нет, я молчу, я сильная. -По-моему, ты себя мучаешь этими отношениями. Рядом с ним надо быть не только сильной, но еще и коварной, а в тебе этого нет, - ответил я. -Почему нет? – удивилась Вика: - А ведь было когда-то. Я могла фору дать его прошлогодней Катьке и Наташке Васильковой из десятого «А», но ты ее, наверно, не знаешь. -Знаю, - кивнул я: - Я наблюдаю за событиями в школе. И тебя помню хорошо. Ты интриги против Катьки плела, но все безуспешно – она тебя сделала. -Ты жесток очень в выражениях, - в голосе девушки проступила едва заметная обида и тут же исчезла: - Но мне это нравится. Ты прямо все говоришь, без обиняков и честно. Думаю, мы могли бы подружиться. Я ухмыльнулся: -Если ты планируешь продолжать свои отношения с Димой, то наша потенциальная дружба накрывается медным тазом. В конце прошлого года он обещал мне персональный ад. -О! – девушка опешила: - Это за что же? -Свои счеты, - я пожал плечами: - Не женского ума дело. -Он тоже так говорит, когда со своими дружками общается. Что они такого обсуждают, что мне это слышать не обязательно? Я заулыбался, вспомнив прошлогодние посиделки в курилке: -В том году они усиленно обговаривали тему того, кто с кем, когда и сколько раз. -Вот как? А в этом? -А этот только сегодня начался, так что я не в курсе. Помолчав, Вика выдала: -Знаешь, мне твое лицо кажется смутно знакомым, но вспомнить тебя не могу, хоть всю память наизнанку выверни! -Я изменился за лето? – удивился я вслух, мысленно сравнивая образы. Ну, загорел, ну подстригся, ну сдался под отцовским натиском и пришел в школу в новой одежде, ну стал немного шире в плечах и вытянулся вверх еще на три сантиметра. Так что теперь – причина меня совсем не узнавать. Впрочем, моего класса это не коснулось. С первого урока меня признали как своего родного изгоя и оставили в покое. -Может быть… У меня не слишком хорошая память на лица, все больше имена запоминаю. Кстати, - она густо покраснела: - я же так и не спросила, как тебя зовут. -Ничего, бывает. -И все же? – Вика была в ожидании, но мне абсолютно не хотелось говорить ей, кто я, хотя пришлось: -Стас. Суворов. Словно в замедленной съемке ее лицо вытянулось в удивлении, глаза расширились и поползли на лоб вместе с бровями. Через секунду, кое-как состряпав нормальное выражение, девушка не своим голосом спросила: -Так этот ты тот самый гей и ботаник? Я готов был провалиться сквозь землю. Во слухи! -Положим, я не ботаню, и уроки-то почти никогда не делаю, - я сложил руки на груди, делая вид, что меня задели ее слова. -Но ты отличник? И гей. Ситуация оказалась до крайности комичной, а деваться было некуда: -Неужели в курсе вся школа? Девушка расхохоталась: -Нет, что ты! Просто я кое-чего летом понаслушалась, пока с Димкой встречалась. Они довольно живо эту тему обсуждали, а я тогда не могла тебя вспомнить. Впрочем, и сейчас не особенно получается. -И что же они говорили, если не секрет? Она не надолго призадумалась, явно решая, стоит ли мне выдавать секреты своего парня, но все же ответила: -Планировали выжить тебя из школы и даже делали ставки, за какой срок им это удастся. -А вдруг не удастся? – хмыкнул я. -Один против пятерых? Думаю, после того, что они задумали, тебе не захочется об этой школе даже вспоминать. Кстати, - как часто бывает у девчонок, Вика тут же перескочила на другую тему, увлекая меня за собой: - Это правда, что они тебя два раза отделали? -Побили, ты имеешь ввиду? Да, было дело… -Ага! Значит, про остальное враки! – смекнула для себя Вика. -Что «враки»? Они еще что-то обсуждали? -Не делай такие глаза, иначе я решу, что так и было, - она пригрозила пальцем: - друзья Димкины говорят, будто трахали тебя. -Чушь! – фыркнул я от возмущения: - Интересно, когда же? Я из больницы в больницу весь восьмой класс мотался! А все остальное время мы и парой взглядов не перекинулись. -Вот и я о чем… Врут. -А Димка что? -А ему все равно. Он о тебе слышать ничего не желает, как говорит, но сам же после этого тему поднимает, провоцируя новые обсуждения. Еще говорил, что ты с собой в седьмом классе покончить пытался. Про отравление что-то говорил… -Интересно только, откуда ему такие подробности известны. Может, я протухший помидор съел, а не горсть снотворного? – неожиданно осознав, что я сказал, хихикнул в кулак, вспоминая свое весьма удачное падение на «Газель» с помидорами. -Значит, он прав? Интересный ты экземпляр, Стас. Я бы правда не отказалась с тобой дружить. -А это уже не нам решать, - вздохнул я.