От восхищения

Дима повстречался с Викой еще недели две, а после спешно ретировался на месяц в неизвестном направлении. Учителя были в панике – пропал ученик, а он, между делом, несколько раз важно проходил мимо школы во время уроков. Мой наблюдательный пост возле окна оказался на редкость удачным. Но в середине октября, под конец четверти, Он все-таки вернулся. Сердце защемило при виде подавленного состояния Димы. Он казался еще более хрупким и легким, чем обычно. Господи, и он… ОН!... является школьной знаменитостью, школьным тираном и школьным богом! В эти же минуты во мне от прежней влюбленности осталась нестерпимая жалость к этому человечку. Хотелось прижать его к себе, защитить и утешить. Привычно не замечая, по мне скользнул взгляд его серых глаз, наполненных тоской и болью. Кто же посмел? Кто посмел так изменить его? Скажите мне, что это было?! Ссутулившись, он прошел между рядов парт и сел на привычное место. Наискось и три парты вперед от меня. Там его ждали друзья, которые, словно ничего не замечая, попытались завести разговор. Дима лишь отмахнулся, утыкаясь носом в сгиб руки. Он лег на парту и смотрел в окно на осеннюю морось, опадающие желтые листья, вечно черный забор, ограду территории школы, и стаю ворон, кружащих над голубятней. Он не замечал никого вокруг себя, не реагировал на учительские объяснения, а преподаватели, словно сговорившись, делали вид, будто ничего не замечают. После уроков, все также ссутулившись и опустив голову, он подошел ко мне и, взяв за рукав, повел следом за собой. Оказавшись в пустом мужском туалете, Дима закрыл дверь и, глянув на меня без привычного презрения, спросил: -И что ты все время интересного в моей скромной персоне находишь? Забыл мое прошлогоднее обещание? Или ты думаешь, что оно уже не в силе? Я слегка улыбнулся и ответил: -И почему мне кажется, что в этом году ты не будешь заниматься подобными глупостями? -Зря тебе кажется…, - осклабился Дима. Я спросил прямо: -Что у тебя стряслось? -А! – он махнул рукой, а потом, притворно удивившись, поинтересовался: - Ты заметил? -Да, заметил. Так что? -А с чего я тебе отчитываться, вообще, должен? – он сложил руки на груди, демонстрируя свое недоверие. -Мне показалось, что с друзьями ты это не хочешь обсуждать, а со своей свитой девиц и подавно. Он расхохотался, запрокидывая голову: -Чего? То есть ты думаешь, что, если я не хочу обсуждать что-то с друзьями, то обязательно выговорюсь какому-нибудь батану? -И вовсе нет…, - было немного обидно. Стремление узнать, что же его гложет, перекрыло во мне все стоп-сигналы, срывая никому ненужные предохранители, оголяя мое сопереживание. -Да ладно! – он снова махнул рукой, пытаясь показать прежнюю беспечность и уверенность, от которой теперь почему-то не осталось и следа: - Ты когда-нибудь кого-нибудь важного в своей жизни терял? Это был вопрос в лоб. Я оказался все же прав – выговориться ему необходимо. Пусть, это будет выглядеть несколько глупо: в школьном туалете среди плевков и сигаретных бычков, с человеком, которого он по-прежнему ни во что не ставит… Но самое главное – суть, и это мы прекрасно оба осознавали. -Младшего брата. Ему полгода было, когда… не доследили, короче, - ответил я. Пусть это была почти ложь. Действительно, братик был, но мне тогда самому было три, и я еще не понимал, что потеря ребенка для родителей – огромный удар. Я не имел привычки даже вспоминать о нем, почти заслуженно считая себя единственным ребенком в семье. Я солгал, понимая, что, скажи я правду, потерял бы крупицы того доверия и желания высказаться, которые плескались в глубине серых глаз. -Вот… Тогда ты меня просто обязан понять, - Дима вздохнул: - Неделю назад моя мама умерла. У меня глазах потемнело, мир сначала завертелся, а после, сделав несколько сальто, казалось, навсегда изменился. Я был в растерянности, смотрел на своего любимого и не мог ничем его утешить. Я хотел знания, я получил его… не из досужих сплетен, переданных десятыми лицами, а, что называется, из первых уст. Первым порывом было обнять его, но… он бы не понял, оттого случайный не доведенный жест смотрелся странно. -Не делай такие глаза. Трагедия, конечно, но тебе-то чего? – от Димки снова исходил яд. Он пытался реабилитировать себя и свою репутацию в моих глазах. Он не хотел терять достоинства, еще не понимая, что теперь этого никогда не случится. Да, у меня не самая лучшая мама на свете, но потерять единственно родного человека для него обозначает намного больше, чем может вместить в себя слово «трагедия». -Прости, я…, - я попытался что-то сказать, но тут же был перебит: -Даже не думай! Это мне тут надо извиняться за бабий концерт. Спасибо, ты был прав, мне надо было кому-то сказать, а теперь позволь, я пойду, - он резко развернулся и, нашаривая дверную ручку, неожиданно сник. -Дим…, - позвал я. -Да-да! Все в порядке. Сейчас. Его голос был не похож на тот, что звучал, взвиваясь над другими, все школьные годы. В эту минуту он был непривычно низок, практически не слышен и хрипловат. Набрав воздуха в легкие, как перед погружением, и готовый ко всему, я развернул его лицом к себе. Затравленный взгляд я поймал мгновенно. Дима попытался отвести глаза, но даже не подумал вырваться, хотя я продолжал держать его за плечо. -Дим… -Не… Заканчивай строить из себя друга и психолога, все равно хреново получается. Он завозился, но я, подметив очередную попытку уйти, прижал его к себе. Я мысленно попрощался с собственным носом, который после подобного непременно сломают его дружки, с возможностью ходить, говорить и жить. Странно, что с Димкиной стороны сразу не всплыла ожидаемая мною агрессия. Я готов был даже подобной ценой вернуть его прежнего, позволяя хоть на минуту абстрагироваться от случившегося в его семье горя. Он едва слышно всхлипнул и замер, вцепившись в ворот моей рубашки, как младенец. Я молчал, позволяя решать самому, что же потом. Я не хотел заставлять его что-то еще говорить, строить из себя «мистера у-меня-все-хорошо», изображать гнев ли, спокойствие… будь что будет… Мы простояли так несчетное количество минут, но, когда Дима завозился в моих объятьях, высвобождаясь, стало неожиданно холодно и слишком одиноко. Я – эгоист. Я пользовался его неадекватным состоянием в своих целях. Я получал от этого какое-то извращенное душевное удовлетворение. В конечном итоге, я обнял его впервые со дня нашего знакомства, а это было едва ли не пределом моих мечтаний. -Знаешь, я, наверно, заберу назад свои слова…, - проговорил он мне куда-то в ключицу. -Какие? -Те, что про друзей… Я сказал, что, если не хочу выговориться им, значит, никто от меня ничего не услышит. Ты прав, выговориться кому-то всегда надо…, - помолчав, он вполне уверенно и твердо добавил: - А друзья у меня – дерьмо! -Не говори так. Они просто пытались тебя развеселить. Он сверкнул глазищами и закурил: -Ага! Как же! Они ничего не поймут, даже если я буду стоять на табуретке, намыливая веревку! – а это уже было похоже на раздражение и психоз. Интересно, зачем он говорит мне то, о чем через пару часов, наверняка, забудет. И не может он своих друзей такими считать. Впрочем, не мне судить – у меня-то никаких вообще не водилось. -Не надо так. Ты просто сейчас злишься, - сказал я. А он… Он снова засмеялся с нотками истерики в вернувшемся голосе: -Ничерта ты, Суворов, не знаешь! Зато как пытаешься во всем разобраться! Ой-ой, держите меня! – теперь уже вернувшаяся окончательно язвительность стала меня немного напрягать. Минута нашего расхождения по своим местам, неким ступенькам в иерархии школы, была уже близка… или же неизбежна? -Прости, Дим. -Я тебя только об одном прошу, - заручившись моим кивком, он продолжил: - Никому не говори о сегодняшнем инциденте. У меня что-то нет никакого желания возиться с последствиями пятиминутной слабости до конца одиннадцатого класса. -Хорошо. Он вышел первым, распрямив плечи, подняв голову, будто эти пресловутые пять минут назад, он не вел себя как маленький ребенок, сначала плача, а потом, стараясь уязвить меня, лишь бы я не вспомнил о его собственных слабостях. Что ж, у него все получилось правильно. Все остались довольны: он выговорился, выплакался, проорался, я смог побыть к нему ближе, чем мне удалось за все шесть с лишним лет, ненадолго почувствовал себя важнее его нескончаемых девушек и постоянных друзей, а школа вернула своего любимца обратно в стройные ряды первых красавцев. Уже на следующий день от небольшого инцидента в туалете не осталось и следа. Меня все также не замечала пара любимых глаз, я по-прежнему вел себя соответственно прикрепленному в пятом классе ярлыку, а компания пацанов-одноклассников со всей увлеченностью обсуждала каких-то знакомых девчонок. Хотя, нет… Кое-что осталось прежним. Учителя с некоторой жалостью во взгляде провожали мое длиннохвостое чудо. Мое!!! – всем ясно?!!! Дома отец на все мое негодование ответил: «Ты знаешь свое место, сынок. Не лезь туда, где тебя не ждут. Его друзья – это свита. Его девушки – стервы. А его сердце пустует». Я возражал, что пустующее сердце когда-нибудь полюбит, но папа лишь покачал головой: -Там не твое место. Ты же сам говоришь – он девушек любит. Мыслями я снова возвращался к гей-дару. Может ли он обманывать? Можем ли мы обознаваться, принимая натуралов за своих? Я читал про латентный период, но и он имеет под собой не простую основу, а крепчайший фундамент, слепленный из мелочей, недодуманных мыслей, недосмотренных снов, недополученных улыбок и затолканных в глубины сознания мечтаний. Иногда моя уверенность в Димкиной непоколебимой натуральности рушится на глазах, когда я вижу, как он улыбается, виснет на могучей шее кого-нибудь из уже хорошо сформировавшихся дружков или ругается со своей девчонкой, так что в курсе оказывается вся школа. Он спорит чисто… по-женски?... По-гейски?... Не знаю, меня сбивает с толку его природная женственность и бросающаяся в глаза грация в сочетании с высоким голосом. Но, если это просто женственность то, что в нем находят его поклонницы? Кажется, я уже пытался ответить себе на этот вопрос. Не убедительно, судя по всему… Так что же мне остается? Остается верить, что однажды вопрос мой разрешится сам собой? Или, быть может, останется навсегда именно в том положении непонимания, которое сейчас уверенно занимает? Я просто не понимаю его. А эти слова его бывшей девушки Вики? Она говорила, что про меня там часто вспоминали, и именно с Димкиной подачи. Зачем ему это? Нужно? Или просто так, очередная бесполезная тема обсуждения, как те, которые они обговаривают в раздевалке перед физкультурой? Я не знаю, что отвечать не только отцу, но и себе. Любит ли Дима девушек, или же он с ними только встречается? Сам я в это чувство верю, и верю в способность каждого на любовь, но не понимаю, как можно бежать от себя и того, что говорит сердце, хотя столько раз встречал это в книгах, фильмах, каких-то статьях… вспомнить тот же латентный период, который, порой, может затянуться до самой старости. Я не желаю никому таких мучений, я считаю, что человек должен любить… вовсе не обязательно человека какого-то определенного пола! Я, в общем, готов бы отказаться от понятия «сексуальная ориентация», а оставил бы только всеобъемлющее и слишком расплывчатое слово «любовь», не будь это так крепко связано с физиологическими процессами и потребностями… А еще человек должен любить себя… таким, какой он есть. Не нужно погребать частичку своей души, если она чем-то не вписывается в общепринятые рамки «нормальности». И кто придумал это понятие «норма»? Почему все так отчаянно за него цепляются? Зачем людям нужны дурацкие ярлыки, шаблоны, правильность – не правильность, если судит толпа, которая, к сожалению, всегда консервативна и легко управляема? Каждые двадцать лет стандарты этой самой «нормы» изменяются, но само понятие остается неизменным: людей не признают индивидуальностями со всеми их заморочками. Болезни-болезнями – это, конечно, совсем другое! Я говорю о простых, не касающихся этого вопроса вещах. Тут же вспоминается деление на «цивилов» и «неформалов», панков и готов, американцев и англичан. Знаете, смешно! Все мы ходим на двух ногах, все понимаем человеческую речь, все цивилизованные люди, умеющие не только справлять нужду в унитаз, а еще читать, писать, а главное – мы умеем думать, что отнять у человека невозможно! Так какого же хрена вокруг творится? После таких мыслей становится немного грустно, а потом резко веселее, потому что по телевизору нам не скрываясь навязывают точку зрения с индивидуальной обработкой, но в тоже время массового действия, в книгах скрыта определенная, доносимая автором мысль, которую он, обычно, считает едва ли не истиной в последней инстанции! А что Интернет? Разномастный набор ярлыков и ярлычков, которые мы добровольно на себя надеваем, посещая те или иные сайты, интересуясь теми или другими вопросами… и так далее… Кругом мы поделены на столбики в графиках: по возрасту, месту проживания, полу, той же ориентации, отнесении себя к субкультуре или же религиозному течению… Странно, что хочется найти Димку и, встряхнув хорошенько, спросить… спросить о том, что он думает по этому поводу? Согласен ли он со мной или, что вернее, тоже делит всех на категории. Я же для него не Стас Суворов, его одноклассник, а просто «ботаник». Да, пожалуй, он сам зависим от ярлыков, поэтому так стремится не упасть в глазах соучеников, скрывая свою боль и настоящее лицо, лицо потерянного в жизни человека. Но я теперь знаю, знаю, как выглядит всеобщий любимец без гладкой фарфоровой маски с нарисованной талантливым художником улыбкой. Пускай носит! Вот только я всегда смогу разглядеть сквозь маску его глаза так же хорошо умеющие играть свою роль, но в их глубинах, как я понял, всегда тлеет тихий теплый огонек, нежно оберегаемый его носителем. Я верю, что однажды Дима сумеет освободиться от своих оков и предстать перед нами, сбросив ненужную личину всеобщего кумира, холодного идеала. Я верю, что однажды его сердце перестанет пустовать. Даже, если мои мысли окажутся неверны, и это место займет девушка, я буду рад… рад за него. Ежели нет – то пусть найдется в его жизни такой человек, который сможет его провести через все круги личного ада, любя так, что мне останется только позавидовать.