От восхищения

-…так, Ромашкина, пересядь на второй ряд к окну! Васильева, вещи в руки и живо к Соколовой на первую парту! А тут у меня кто? Неразлучная компания? Мишневский, первый ряд, четвертая парта, Осипов, остаешься на месте. Та-а-ак, к Осипову пересаживается Дедов, а Кириченко отправляется к Суворову… Утро двенадцатого декабря в школе началось крайне неожиданно. В классе хозяйничала директор, указывая, кто с кем теперь будет сидеть. Неразлучную компанию в одночасье раскидали по всему классу, лишив возможности хоть как-то сообщаться друг с другом, а стайку девчонок-хохотушек отсадили от них подальше, так же смешав для верности со «складками местности», то есть с не особо приметными учениками. Конечно, другие не такие, как я, к примеру, но тоже довольно однообразный народец. Так случилось то, из-за чего Димка, встав в полный рост, пять минут ругался с директором, в итоге так и не убедив ее, рассадить нас чуть иначе. Смущало его, как ни странно, мое непосредственное соседство… Наша классная чуть позже оправдалась перед нами: -Понимаете, ребята, школа наша стала одной из самых низких в плане успеваемости в последние годы. То, что вы сейчас ощутили – лишь малая толика предстоящих изменений. Сразу поясню принцип вашего нынешнего соседства: директор всячески старается повысить ваш уровень внимательности, - слева от меня раздалось недовольное бурчание: «Ну, спасибо!»: - рассадив друзей, тем самым вынуждено прекращая ваше общение на момент проведения урока, также более слабые ученики нашли свое место рядом с более сильными товарищами по классу и наоборот. Надеюсь, это хоть как-то повлияет на вашу успеваемость. Также я очень надеюсь, что вы с пониманием отнесетесь к происходящим изменениям, и не будете им препятствовать. -Это мы что – теперь все время так сидеть будем? – раздался вопрос из другого конца класса. -Да, все время. Директор периодически будет наведываться и проверять не только вашу успеваемость, но и положение на новых местах, поэтому даже не смейте производить какие-то изменения без ее ведома! Слева снова раздался приглушенный голос, явно разговаривающий со мной: -Лучше б преподавательский состав сменили. Половина же на уроки едва не с кофе и газетой приходит. -Угу, - согласился я. Наше мирное существование началось, сопровождаемое незначительными репликами по поводу перемен, грозящих школе, и вопросов по домашней работе… Примерно через месяц после нашего теперь уже официального сидения за одной партой, как когда-то во втором классе, ко мне перестали обращаться на «эй, ты», а еще через какое-то время исчезло пренебрежение в голосе при обращении ко мне кого-либо из одноклассников. Со мной, что не удивительно, никто не стремился общаться, но зато начали здороваться. Пытаться понять хоть что-то из происходящего у меня даже не возникло мысли – все равно основные события теперь не проходили мимо меня. Димка иногда сам, с моего молчаливого согласия, начинал переписку на выдранном из тетради листочке. Я заметил, что ему очень трудно бывает смолчать, усидеть на месте или же просто сосредоточиться на сорок пять минут. Ему требовались маленькие перерывы, которые я безошибочно угадывал по слишком резким движениям, частому выпадению из реального времени. «Если совсем со скуки будешь умирать – ты пиши, поболтаем», - нацарапал я на чистом островке исписанного днями ранее листка бумаги. «Спасибо. Сейчас самое время», - был ответ. «Ты не можешь долго концентрировать внимание?» «Нет, я просто отвык. Мы же с ребятами никогда лекции целиком не писали, сколько себя помню», - признался он. «Тоже понятно. Вы вечно какой-то ерундой там страдали, когда я на вас смотрел». «Значит, признаешь, что пялился?», - сбоку была пририсована забавная рожица, напоминающая ужимки нашкодившего ребенка. «Что же ты раньше не спрашивал, признаю я это, или нет, а сразу на своем настаивал?» «Придраться хотелось…» Я посмотрел на выражение его лица, но оно было бесстрастным и неправдоподобно спокойным. Он делал вид, что увлечен слушаньем преподавателя, но я-то знал, сейчас Дима не способен даже на малейшую концентрацию внимания. Для него подобное явилось бы подвигом. «Нет, это, конечно, замечательно… но почему именно ко мне?» - спросил я. Было немного обидно, но все равно очень приятно, что он сам сознался в намеренном допекании. «Так ты же пялился!!!» Я вздохнул, а глаза теперь уже соседа по парте, сверкнули хитрецой. «Ну, хорошо! Только не “пялился”, а смотрел! Мне не нравится твое выражение». -Суворов! Кириченко! Сколько можно уже всякой ерундой заниматься?! – мощный голос учительницы настиг нас совершенно неожиданно. Я не привык, что из-за меня останавливают лекцию, потому только подивился тому, как спокойно Дима сделал вид, будто внимательней него в классе сейчас не найдется слушателя. К концу девятого класса, а если чуть точнее, то в середине апреля, оказалось, что к нам в школу на выпускные экзамены приедет областная комиссия на проверку. В виду этого, учителя похватались за головы и начали осваивать на нас усиленную подготовку к выпускным экзаменам, но находились и те ученики, которых тяни – не тяни, все равно потонут. Взяв в оборот мои теперь уже не слишком плохие отношения с самым популярным, но, тем не менее, самым бестолковым парнем нашей параллели, обязали «вытянуть» его по всем предметам к концу четверти. Сам же Дима, мило похлопав очаровательными глазками, заявил приторным голосочком: -Тебе же не хочется, чтобы меня на второй год оставили? Пришлось соглашаться на эту экзекуцию. Все вокруг словно бы сговорились испытать мое терпение на прочность, а нервы на наличие в них стали. Одно дело сидеть за одной партой с человеком, от которого у меня едет крыша и встает в самый неудачный момент! Но совсем же другое – находиться с ним в четырех стенах без возможности хоть что-то предпринять!!! А если встанет? Партой же не прикроешься?!! Мои нервные метания оказались к собственному недовольству и бесконечному злорадному восторгу Димки небеспочвенными… В первый же вечер у меня дома, когда после получасовых сидений над математикой я был обозван занудой и оббит подушкой… встало… На что? А на раскрасневшегося и от чего-то страшно довольного Димку… Волосы, обычно собранные в прилизанный хвост, растрепались, улыбка до ушей, глаза блестят, привычной маски надменности нету. Кое-как замяв инцидент, мы продолжили наши посиделки за учебниками… Уже на второй вечер Дима признался, что моя комната ему нравится и целый час отлынивал от работы, рассматривая какую-то мелочевку, книги и просто валяясь на кровати. Через неделю мы во всю курили у меня в комнате, болтали о школьной ерунде, перемежая ее с моими тестированиями его знаний, от которых он иногда с легкостью уходил, сделав лицо пожалостливей. Я таял, а он вертел мной остаток вечера, как хотел, но однажды признался, что боится не попасть в десятый класс со своими оценками, после чего общение не по делу было сведено до минимума. Мне казалось необходимым как воздух его присутствие там, где буду я, а я собирался тоже идти учиться в старшую школу. Он раскрывался постепенно, позволяя узнать его заново. Я смеялся, вспоминая, как девчонки, которые встречались с ним, говорили завистницам: «Да, в отношениях он именно такой, как на публике». Но в школе он был просто очень хороший актер, требовательный к себе и воплощаемому образу на «сцене». То же, что происходило у меня дома, было жизнью, и мне дозволялось это видеть, греться в лучах его истинной энергетики, не перекрываемой ничем. Иногда он жаловался на головную боль, друзей «идиотов» и надоедливых поклонниц, названивающих ему домой. Он вел себя как самый обычный человек, с той лишь разницей, что обычным он для меня вовсе не был. Я влюблялся в него снова, забывая все обиды, хранимые где-то глубоко с начальной школы, прощая те два избиения, организованные только за брошенные взгляды, удивляясь своей способности смотреть на него по-новому. Даже в школе я видел теперь его другим. Я понимал, как тяжело порой дается ему не снимаемая маска, как он порой готов разреветься, напоминая девчонку с кучей комплексов. О, комплексы!!! У него их, действительно, был целый букет! Он переживал из-за своего роста и тощего телосложения. -Веришь, я каждое утро бегаю и отжимаюсь! А еще жру в три горла! Но ничего, ничего не помогает!!! Неужели, я навсегда таким останусь? Нет, я так не согласен! – он вертелся возле зеркала у меня дома в холе, все больше заставляя меня сомневаться в его натуральности. -А ты мне таким нравишься. Куда тебе? Как друзья твои быть? Они же в дверь, наверно только боком проходят – плечи широки, - я подпирал дверной косяк, не стесняясь шаря глазами по телу Димки. Мое же собственное прозрачно намекало на слишком не прозрачные намерения на счет одноклассника, которые приходилось сдерживать из последних сил, чтобы не сорваться и не испортить хрупкий сосуд образовавшейся между нами дружбы. -Не, таким я тоже не хочу быть. Меня в себе почти все устраивает, но только бы быть чуть выше и в плечах пошире. Я даже заткнусь и перестану к себе критически относиться. -Если честно, то я всю жизнь считал, что у тебя самомнение до потолка. -Иди ты! До потолка! Что у меня, вообще, есть? Мордашка, на которую падки все девицы и некоторые пацаны… что ты смотришь? Думаешь, один такой? – он фыркнул, показывая, как мы его достали, и продолжил: - А еще что? Ну, умение привлекать внимание, но что оно дает? Я даже не знаю, что с ним, этим вниманием, делать. -А, по-моему, ты неплохо устроился. -Ага! Кто-то со мной гулять ходит, с кем-то я трахаюсь, ты мне помогаешь с экзаменами, друганы отстаивают мои интересы, а сам я – ноль! Вот так! Понимаешь? – он снова завертелся перед зеркалом: - кошмар! Ты только взгляни на это! Он задрал вверх свитер, оголяя впалый живот и торчащие бедренные кости. Из нижней части живота ко мне в голову снова поступил сигнал о том, что терпеть сил больше нет, а Димка, ничего не замечая, поправил одежду и уставился своему отражению в глаза, продолжая болтать: -У меня кости торчат. Везде!!! Я дохлый, как вяленая рыба, а у тебя на такое стояк! Я поперхнулся: -Что? -Стоит же? Вот я и думаю, что вы все во мне находите… Он уселся в кресло, подобрав ноги, и посмотрел мне в глаза: -Что у нас еще на сегодня осталось? А-то мне на тебя уже смотреть жалко. Я судорожно пытался вспомнить, что мы не успели сделать, но в голове ничего, кроме оголенного впалого живота не было. -Та-а-ак, - протянул Димка: - Соображать ты уже, как я погляжу, не способен. Мне уйти? Шумно сглотнув, я кивнул, глядя на своего любимого, как зачарованный кролик на собравшегося его слопать удава: -Думаю, до завтра остальное потерпит. -Вот и мне так кажется. Мы с ним никогда не говорили ни о моей ориентации, ни о конкретном влечении к нему (Димке). Возможно, он был даже убежден, что у меня готово на кого угодно встать из-за отсутствия какого-либо сексуального опыта, но он был не прав. Обнажались мои низменные инстинкты только благодаря нему. На уроках, при одном взгляде на мягкие губы и черные, чуть загнутые вверх ресницы, от ощущения теплого тела рядом, от простого касания его колена моим. В курилке, когда он брал в рот сигарету и втягивал в легкие дым, а потом иногда задумчиво, иногда по-женски кокетливо, выпуская его обратно. Но сильнее всего это проявлялось у меня дома, во время наших «посиделок» за учебниками. Иногда он закусывал нижнюю губу, чего-то не понимая, иногда заваливался от усталости поперек моей кровати и лежал так, пока я не начинал его щекотать. Даже его попытки увернуться от моей щекотки были наполнены какой-то необъяснимой притягательной энергией, на которую слишком бурно реагировало мое тело. Дошло до того, что мне приходилось снимать напряжение еще до его прихода. Бывало даже по два раза к ряду… А еще он меня провоцировал. Чаще всего просто безразличным отношением и упорной попыткой не замечать очевидного. Я понимаю, что он мог делать это, чтобы не смущать меня… но выглядело это! Увольте! В конце мая он мог, развалившись у меня на груди, что-то читать, попутно спрашивая объяснений, мог бессовестно теребить губами серебряную цепочку с крестиком, болтающуюся у него на шее, мог по полчаса торчать перед зеркалом, что-то болтая, а боковым зрением подмечая момент, когда у меня выключалась способность связно мыслить, после чего он обязательно говорил что-нибудь… что-нибудь непристойное. -У тебя вид, как будто ты меня сейчас трахнешь без разрешения. -А ты непоколебимо веришь, что я себя отлично сдерживаю? – язвить и подшучивать оставались моей единственной ширмой, когда даже сидение нога на ногу не помогало. -Ой, ну что ты! Все мы люди. -Что ты хочешь этим сказать? -Ничего. Я только хотел спросить, у нас на сегодня еще задания есть? -Вали домой, вымогатель! Я отлично понимал, что он мною пользуется… Причем, бессовестно и нагло. Он особенно и не скрывал это, просто наслаждался позицией барина, вынужденного прибывать на чужих харчах. В последний день перед первым экзаменом мы засиделись до прихода моего отца. Окинув мой весьма красноречивый видок непроницаемым взглядом, папа принялся за изучение моего гостя. Ну, или не гостя, судя по тому, как заправски орудовал на моей кухне этот экземпляр школьника выпускающегося. Потушив сигарету о дно мокрой раковины и швырнув бычок в мусорное ведро, Дима приветливо улыбнулся и поздоровался, попутно сцапав со стола банан: -Добрый вечер. -Здравствуй. Ты Дима? – осведомился отец из вежливости, хотя он был в курсе, кто ко мне ежедневно приходит заниматься. -Да. А вы – отец Стаса, - он не спросил, а скорее утвердился во мнении, озвученном вслух. Папа, расспрашивал его о чем-то, а под шумок готовил ужин. Мне была отведена минутка для того, чтобы сбегать в туалет и «привести себя в порядок», как выразился мой родитель. «Беганье» затянулось, а, когда я вернулся на кухню, то обстановку было не узнать. Дима очень вежливо (не ожидал, признаться честно) разговаривал с моим отцом на тему какой-то театральной постановки. Я не большой любитель подобного времяпрепровождения, но сразу уловил, что Димка в этом неплохо разбирается и может кое-что новое рассказать моему отцу, заядлому театралу. Но на следующий день, понятное дело, Дима уже не пришел заниматься. Все, что я успел ему дать, было достаточной и прочной базой, чтобы уверенно ответить на всех экзаменах как минимум на «четыре», а, если придет вдохновение, то и выше.