Итак, начнем!

Это почти что больно. Больно видеть уязвлённость чужих, цвета коньяка, глазах. А ещё присутствует совершенно иррациональное чувство мрачного удовлетворения. Всё же задел, смог получить хоть какую-то реакцию, пусть и не на те слова, на которые должен был получить подобные эмоции, такие волны ярости и ненависти, и от этого пробирает злость. Мужчина старается не показать эту ярость в глазах, и, что удивительно, получилось убедительно. Парень просто не стремиться замечать все оттенки эмоций. Что ж, активная агрессия порой вызывает ответную защиту или… такую же агрессию, только сильнее вдвойне. И не так важно, что действия и мысли будут иметь оттенки похоти, желания обладать. Словно зачарованный зачёсываешь пальцами волосы назад, пуская струйки воды по своей коже, которая впитывается в ткань, неприятно охлаждая тело. Прикрываешь глаза из-за стекающей по лицу холодной и шипящей влаги. Слизываешь солоноватые капли, ловишь чужой на мгновение помутневший от похоти взгляд и без раздумий тут же пускаешься на глупый поступок. По руке, что придерживала волосы за затылке, не давая им вернуться в привычное положение и нависать над глазами, продолжают стекать резвые струйки воды, поэтому поняв, что это не поможет, её пришлось опустить вниз. Черные пряди были сильно намокшими, а за шиворотом, в районе лопаток ощущался жуткий дискомфорт от ткани, пропитанной насквозь ледяной жидкостью. Ловишь снова чужой взгляд, а это ведь и не сложно. Парень словно сам пытается поймать тебя своими коньячными глазами, а ты сдаешься весь, со всеми потрохами. Медленно поднимаешь руку, до уровня его и своих глаз и, не моргая и не давая этим моргнуть ему, слизываешь соленые от состава минералки капли прямо с длинных пальцев. Парень непроизвольно облизывает свои обветренные губы, заставляя тебя перевести взгляд на них и откровенно залипнуть. Сглатываешь, и вдруг пробивает на хаха. Весело, безумно весело. Уже согнулся в коленях, приходится прислониться к стене, чтобы не упасть. Кое-как прекращаешь свой гогот, чтобы уже чуть посмеиваясь проговорить этому щенку почти в лицо, если бы не его ебнутый охранник: — Никакого суда, мистер ммм… Не буду возвращаться к этим церемониям! Я просто подожду «личного» извинения, Стайлз, — произнося имя, будто издеваясь, поигрывает бровями. Только глаза чертовски серьёзны. И от этого подростку почти на секунду становится плевать на то, что рядом тренер, и куча других людей, плевать на ещё недавно сжирающую душу обиду. Хочется просто подорваться к этому ебнутому и впиться в чужие губы, укусить больно-больно, чтобы потом пройтись по ранке языком также быстро-быстро, а затем проскользнуть в глубину и начать просто с какой-то животной страстью сосаться. Со слюной стекающей по подбородкам, со стонами и пошлыми потираниями о чужое колено. — Мистер Хейл, если вы желаете устроить индивидуально интервью, то, думаю, вам стоит это обговорить сперва со мной, — попытался вмешаться и свести на нет эту странную атмосферу Скотт. Чужой голос будто приводит в себя, моргаешь часто-часто и видишь такой же ошарашенный взгляд напротив. И словно осознание: «Его задело, ему нравилось, хотелось большего». Улыбаешься, а он краснеет. Сначала шея и щёки, затем уши и руки, что тут же оказываются за спиной. Отворачивается, из-за чего становятся видны ключицы, обтянутые тонкой кожей, что вот-вот словно грозит порваться от степени натянутости на хрупких косточках. Он спрятал взгляд, чтобы не видеть твоего смеющегося взгляда, но любопытство сгубило кошку. И чужие полуопущенные глаза, смотрят в твои, и ты отдаёшь им свои эмоции, не пряча ни капли. Пусть видит всё, пусть знает. Похоть, желание, восхищение, ревность, он видит всё, и, будто задыхаясь, тяжело дышит, но глаза не закрывает. Первым прерываешь контакт. Скомкано прощаешься и позорно сбегаешь. Очнись, Хейл! Парень просто ребёнок и он не должен видеть чужого желания по отношению к нему, тем более от такого старика как ты. Нет! Просто от такого как ты. Не тебе становится его любовником, ни тебе любить его, уж точно не такому уроду как ты! Вспомни все обиды, что были написаны твоей же рукой, вспомни все те грехи, что приписывал ему, заранее зная какой ужасной ложью они являются. Даже твой дядюшка назвал тебя уродом после выхода первой статьи, человек, что полжизни угробил, работая в жёлтой газетёнки. Если считать, что работа в том случае произошла от слова раб. А ты теперь смеешь выказывать свои мерзкие желания этому человеку, этому ещё не зрелому ребёнку? Просто мусор, сплошное уродство, что должен был давно вскрыться в собственной ванной после всех мерзостей, что успел сделать за столь малое время. Делаешь шаг шире, надеясь скрыться как можно быстрее из этого места. Без задней мысли впиваешься ногтями на пальцах руки в кожу ладоней, сжимая их в кулаках. Боль не отрезвляет, не даёт прояснить мысли в голове, лишь разжигает какую-то непонятно откуда взявшуюся злость не только на себя, но и на весь окружающий мир. Отсчитываешь секунды до того как откроешь дверь и выберешься на свежий воздух. На улицу, что полна в этот момент толпой зевак, фанатов и фанючек, а также горсткой различной вшивости видео блогеров, что не получили приглашения на эту встречу, но всё же решились попытать удачу хотя бы рядом со зданием, где она и проходила. Охранников по мере приближения к выходу всё больше и их число близится к тому, что насчитывалось близ зала, где проходила конференция. После инцидента с чокнутым фанатиком-гомофобом, что попытался напасть на молодого, а ныне и крайне известного японского фигуриста, к вопросам безопасности стали подходить куда ответственней, чем пяток лет назад. Чувства продолжают бушевать. Не в силах сдержать старую и уже давно брошенную привычку, пытаешься нащупать по карманам зажигалку и сигареты. Тихо материшься, вспоминая, как младшая сестра ещё с пол года демонстративно сожгла на заднем дворе весь табак в доме, когда заметила тебя, клятвенно заверявшем её, что уже бросил это дело, тайком выкуривавшего сигаретку на лоджии. Материшься уже в голос, когда чувствуешь, как хватают за рукав чёрной кожаной куртки бренда Trussardi, что стоила больше тысячи доллоров. Хочешь высказать этому человеку всё, что на душе, используя при этом один лишь мат. И замолкаешь. Чуть сладковатый парфюм окутывает приятным облаком спокойствия и лёгкого желания, что почти стихло в теле, перекрываясь куда более яркими и агрессивными чувствами. — Я… И замолкает. Вслушиваешься в чужое сбитое от бега дыхания и не понимаешь, как мог не услышать чужих шагов. Смотришь на взмокшие волосы на шее и лбу и дивишься тому, почему парень так запыхался, всё же спортивная подготовка, все дела… Ты терпеливо ждёшь продолжения чужой реплики, но видишь лишь как парень начинает смущаться собственного порыва и быстро прячет взгляд, опуская голову вниз, разглядывая идеально отполированную черную плитку длинного коридора, на поверхности которой чётко отражались силуэты двух парней. Тяжело вздыхаешь, и так и не дождавшись продолжения слов от неразговорчивого, но желающего высказаться пацана, снова разворачиваешься к выходу, но чужая тонкая ручонка держит на удивление крепко, а затем и вообще пытается одёрнуть назад. Немного в шоке от этого, разворачиваешься обратно, мысленно уже проклиная это место, и напарываешься на гневный взгляд. Парень не убирает руку, но и не начинает говорить. Просто смотрит. Словно выжидательно. А Дерек и хотел бы сказать, а лучше и сделать, но вот этого он творить уж точно не будет. Статья ему не нужна, с довеском в виде увольнения, позора семьи и смерти как личности с мало-мальскими моральными принципами. После бурного романа в пятнадцать со студенткой колледжа, который он так старательно старался забыть, как нечто самое грязное и ужасное в его жизни, не ему поступать с мелким, как та блондинистая сучка из прошлого поступила, с когда- то школьником, им. Молчание продолжает затягиваться, и не желая появления бдительного тренера с остальной свитой охранников-менеджеров-приятелейвсейжизни, решаешь начать сложный разговор сам. — Ты что-то хотел от меня, Стайлз? — решаешь не продолжать этот фарс с «Выканьем». Не после обливаний водой уж точно. Парень заметно краснеет, то ли от того, как близко к нему ты стоишь, выдыхая вопрос почти в лицо, то ли от всё ещё непривычного, и от того и какого-то интимного обращения. — Дерек… — замолкает на секунду, чтобы судорожно сглотнуть и продолжить, а ты не можешь отвести взгляда от дёрнувшегося кадыка, желая пройтись по тонкой коже шеи языком, там, где её оттягивал он в быстром и нервном движении. — Я бы хотел, чтобы ты взял у меня интервью, я готов на многое ответить, скорее всего на все твои вопросы, просто… Ты же понимаешь, у меня нет интереса в отношениях с моими тренерами, они все мне были и будут кем-то вроде родителей, да и вообще мне кажется, что мне нравится уже один человек… Пытается продолжить, но ты быстро прерываешь его, не желая и одновременно с этим наоборот, сгорая от желания удостовериться в надуманном и дослушать окончание чужой быстрой тирады. — Я решил больше не заниматься чем-то связанным со спортом, поэтому собираюсь переходить в другой отдел в журнале. Так что спортивной колонкой заниматься теперь будет другой человек. Если у тебя появится желание дать интервью нашему издательству, то поверь больше чернить тебя никто не будет. Прощай, Стайлз, надеюсь, в следующий раз мы увидимся, когда у обоих нас всё будет куда лучше, чем сейчас и за много лет до этого. Не в силах видеть боль и разочарование в чужом взгляде, позорно отворачиваешься, но ладонь, покрытая частыми родинками, не желает разжимать мягкую кожу на рукавах куртки. — Мне нужно, чтобы интервью взял ты! — Глаза горят янтарным гневом, нижняя губа нервно прикушена и брови сведены у переносицы. Всё тело, вся мимика подростка выражает протест, но мужчина не может отступить, не сейчас, когда здравый смысл только-только зародил праведную мысль, не когда желания долгих физически и морально выматывающих дней и месяцев поутихли. — Прощай, Стайлз, — вымученно улыбаешься, насильно отдирая чужую руку и быстро идёшь прочь. Отчего-то становится погано на душе, будто он сейчас не жизнь пацану в каком-то роде спас, а наоборот угробил. Дышишь, будто астматик от охвативших чувств, но шаг не сбавляешь. Хочется заорать, но ещё сильнее желание оказаться на улице подальше от этой боли, от Стайлза. Совершенно не замечаешь летящих в спину криков, сначала просящих и удивлённых, а затем и обозлённых. И от того, хоть и не от боли, а скорее от неожиданности, вскрикиваешь, когда что-то прилетает в спину. Всё та же полупустая бутылка. — Вот и вали! Думаешь, ты нужен кому-то? Нет! Нахрена мне сдалось вообще предлагать что-то такому уроду, как ты?! — голос парня уже хрипит от долгих криков. Глаза подозрительно покраснели, а поза, в которой тот застыл, выражает агрессию, и будь парень диким животным, Дерек мог бы поклясться, что тот нападёт прямо вот сейчас, с секунды на секунду. Проклинаешь себя за то, что делаешь, но момент упущен. Надо было бежать тогда, не оборачиваясь на пацана, не слушая его криков, а теперь Дерек, уже не особо стараясь что-то поменять, достаёт из кармана визитницу с одинаковыми ламинированными прямоугольничками. — Если не хочешь всё усугубить настолько, чтобы твоя и моя карьера повисла волоске, если не желаешь, чтобы журналисты продолжили писать о твоей личной жизни всякое дерьмо, если не хочешь позора, что почти сто процентов польётся на голову твоей матушки, то разорви к чёртовой матери эту визитку. Порежь её на мелкие кусочки и сожги в мусорном баке, — удерживаешь зрительный контакт, — но если, всё же пожелаешь начать то, на что с таким упорством сейчас напрашиваешься, если готов рискнуть из-за возможно временных порывов, то просто позвони по этому номеру. Через три дня я сломаю симку. Тебе решать, Стайлз, кем стать: разумным взрослым человеком или обычным, как и все мы, эгоистом. В душе ещё теплится надежда, что парень прямо сейчас кинет белый прямоугольник на пол уйдёт в другом направлении. И в то же время внутренности обжигает холодом от одной лишь мысли, что фигурист откажется и исчезнет из жизни уже точно навсегда. Оба не моргаете, смотрите пытаясь найти ответы, и если ты не находишь, то юноша сдаваться не собирается. Проходит секунда, две, семь и вдруг, с удивлением и с каким-то восторгом наблюдаешь как парень, не отрывая своего взгляда от твоего, достаёт из кармана джинс смартфон. Тут ему приходится моргнуть и посмотреть на визитку, чтобы быстро вбить цифры и дождаться гудков. Под выжидательный пронизывающий взгляд достаешь яблочный гаджет и снимаешь трубку: — И как мне стоит записать тебя, Хейл? Не против быть Хмуроволком? А то я только что понял, что мне безумно нравится, когда твои брови выражают эмоции куда ярче, чем всё остальное. Особенно когда ты не в настроении. И это… — переходит на шёпот, — возбуждает.