***
Тихий полумрак от неплотно зашторенных окон и затхлый воздух давно перестали волновать этого человека. Тихие щелчки от нервного дерганья пальцами всегда раздражали его родных. Непрерывный красный огонёк от вебки, как некая константа в его недолгой одинокой жизни. Как давно не включался свет? Счета уже давно приходят только от пользования электрическим чайником, чтобы заварить очередную бэпэшку. Резко дёргаешься, когда очередная мошка, что в необъятных количествах развелась от протухшей еды, хранящейся в комнате, садится на оголённую кожу. Раздражённо цокаешь языком, когда замечаешь очередные «следы» от различных насекомых на развешанных по стенам плакатам и газетным вырезкам, но всё же не меняешь ничего, кроме своего положения в офисном полу-развалившемся кресле. Устало достаёшь из старых, грязных и кое-где даже дырявых шорт почти пустую зажигалку, чтобы, тихо матерясь, с далеко не первой попытки закурить дешёвые сигареты, что от не бережного ношения, в этих же безразмерных шортах, успели помяться, и, что оставалось загадкой, удивительным способом не сломаться. И так далеко не свежего воздуха становится ещё меньше, из-за чего тяжёлый кашель болезненно напоминает о себе. Не в силах вдохнуть ни глотка живительного воздуха, вдыхаешь сплошной вонючий дым от дешёвых сигает, что безбожно стырил у подростков в метро. Лицо синеет всё сильней, до тех пор, пока на подставленную ко рту ладонь не падают первые брызги редкой крови. Кашель прекращается резко, оставляя за собой лишь неприятную режущую в глотке боль и дурное настроение. Сглатываешь вескую слюну и тут же сплёвываешь куда-то в сторону, не выдержав горького привкуса от табака и стального от собственной крови, не сильно задумываясь о том, куда попал плевок, тебя уже давно не заботят подобные мелочи. Кое-как сдерживаешь рвотные позывы, и, чтобы избавиться от отвратительного налёта во рту, хватаешь полупустую бутылку с каким-то неясным пойлом. Морщишься от ещё одного резкого и не очень приятного привкуса, но даже эта смесь, что по ощущения всё же стухла, куда лучше того, что чувствовал недавно. Неожиданно в комнате раздается новый звук. Совершенно иной раздражитель, от которого ты, не в силах вынести неприятной мелодии, морщишься. Около тридцати секунд пытаешься в темноте отыскать эту мерзкую пакость, и, что удивительно, находишь. В куче грязного тряпья, вперемешку с разными проводами от зарядных устройств, удлинителя и даже пары давно неработающих наушников, откапываешь захороненный недавно смартфон, чтобы отключив будильник, вернуться к любимому креслу. Пальцы заученно включают монитор и вбивают в поисковике любимый электронный адрес, чтобы по щелчку клавиши Enter перейти на одну из онлайн трансляций. Морщишься от неприятного режущего калифорнийского диалекта непрофессионального, или же просто слишком молодого, новичка-стажера, ведущего онлайн-трансляции. Нервно отслеживаешь лица тех, кого «захватывает» камера и удовлетворённо улыбаешься, слегка сумасшедши растягивая губы в подобии оскала. Даже не замечаешь, как с открытого рта стекает ни чем не останавливаемая слюна. Не можешь даже моргнуть, смотря на то, чего желаешь больше жизни, денег и власти. Тебе плевать на то, что питаешься вот уже неделю сплошными объедками и тухлятиной, что лекарства кончились пять дней назад, а кровь от очередного приступа становится чем-то вполне себе естественным стечением обстоятельств. Плевать на всё, кроме почти что ритуала. Ты готов уже даже убить лишь за то, чтобы увидеть то, ради чего вообще создал этот грёбанный будильник на четыре часа вечера. Не отрывая взгляда, отмечаешь для себя, что новый костюм у этого конкурсанта через чур отрытый и блестящий, что каждая пайетка на ткани излишне пестрит всеми оттенками сиреневого, что не даёт сосредоточиться на мелких и крупных вкраплениях, коричневых «поцелуях ангелов», что явно отдавали излишне навязчивое внимания этому юноше, если судить по одной только шее, про всё остальное тело этот человек старался не думать. Облизываешь мигом пересохшие губы, уже не сильно обращая внимание на горечь, всё ещё хранящуюся на потрескавшейся коже. Опускаешь руку на растянутую резинку этих чёртовых древних шорт, чтобы в нетерпении пустить её дальше под ткань. Почти ритуал, почти наваждение, почти маниакальная одержимость… И дай Бог, не зайти этому мужчине дальше, в этом сумасшествии, если слухи о реальной личной жизни всемирно известного фигуриста появятся в сети.***
Сильный напор бьёт по измученному телу, смывая пот, но не снимая собой напряжения, от которого мышцы ноют уже битый час. Глаза, красные от недосыпа и нервов, слезятся, когда вода стекает по лбу к ним, скапливаясь на длинных ресницах, чтобы крупными каплями рухнуть вниз, порой попадая на чувствительные зрительные органы. Тянешься провести рукой, чтобы стереть влагу с лица, а в итоге царапаешь пообломанными ногтями на руках по лбу, оставляя за собой уродливые полосы моментально покрасневшей кожи, что наверняка вернёт свой прежний вид уже к вечеру. Раздражённо тихо шипишь, отдёргивая ладонь, и обессиленно закрываешь глаза, опуская голову, подставляя под горячую воду измученную спину. Тебе не нравится холодный душ, куда привычнее оставлять за собой безбожно запотевшие стёкла и зеркала, когда из-за пара словно находишься в каком-то сказочном мире, где всё окутывается облаками влажного жаркого воздуха. Горло дерёт ещё с утра, пить хочется настолько давно, что уже и не можешь вспомнить, когда думал сегодня о чём-то кроме живительной влаги. Поддавшись секундному порыву приоткрываешь рот и наслаждаешься редкими каплями, что собираются на потрескавшихся, а сейчас просто на размокших от воды, покусанных губах. И почти сразу начинаешь судорожно кашлять, когда вдыхаешь слишком сильно, хреново проглатывая редкие и от этого неожиданные капли, что за мгновение достигают больного покрасневшего горла. Опираешься рукой о мокрую стенку душевой кабины, задевая отбитый не так давно мизинец. Давление из-за погодных условий опустилось до такой степени, что ты не мог уже ровно стоять на ногах, ведь голова то и дело дико кружилась, отдавая неприятным звоном в ушах и черной пеленой перед глазами, и лишь вовремя выставленные руки помогали удержать своё тело в горизонтальном положении. Дураку понятно, что горячий душ не самый лучший выбор при таких обстоятельствах, но и изменить себе уже не можешь. Голова с каждой минутой кружится всё сильней и ноги предательски подкашиваются. И это делает толчок к неприятных воспоминаниям. Первые шаги невесомы, мотаешь головой словно в полубреду. Откровенно играешь на публику, а тебе не верят. Но если поддашься эмоциям, то в миг потеряешь лицо и запнёшься. И именно поэтому внаглую врёшь. Совершенно бесчестно изображаешь чужую невинную душу, а сам отслеживаешь каждое своё невольное движение. Не имеешь права на ошибку, а на бешеное сердцебиение плевать, как и на мечущийся в панике взгляд. Прекрасно знаешь, что не найдешь на трибунах среди бесчисленной толпы зрителей нужного тебе человека. Но ты не сдаёшься и продолжаешь рассматривать людей, чьи силуэты медленно сливались в единые абстрактные пятна. Всё равно ищешь, словно слепой котенок, в ужасе находя лишь незнакомцев, чьи лица больное сознание воспринимает лишь как усмехающиеся в издёвке гримасы. Сбиваешься с ритма, но тут же нагоняешь, лишь неуловимо запнувшись. Первый прыжок, но аплодисменты воспринимаются выстрелами смеха. Объезжаешь по большой дуге, двигаясь спиной, и вот новый трюк, значит руку нужно держать вытянутой. И вроде даже справляешься, замечая облегчённый выдох тренера. Позволяешь даже мысленно выдохнуть и сам, радуясь удаче и ромашковому чаю, что давно действует на тебя лишь как плацебо. Слишком рано расслабляешься и тут же пожинаешь горькие плоды. Выступление почти окончено и на последнем элементе, размахнувшись, задеваешь рукой лёд. На лице гримаса невыносимой боли, но стоит закричать и это будет означать проигрыш для самого себя. Не во время соревнования, когда на главном экране лишь ты и твой танец. По лицу бегут слезы, рука пульсирует огнём, а мизинец онемел, но всё же поднимаешь ладони вверх. Натягиваешь совершенно искусственную улыбку, словно в надежде изобразить что-то новое. По лицу стекают слёзы, размывая грим и мейк, что так долго наносили шебутные девочки-гримёры, по бледным щекам и шее. На правой руке слегка мокнет рукав от быстрой и тёмной струйки крови, что тянется с разбитого ногтя. Душевная боль куда сильней физической и на то, чтобы проглотить комок в горле уже не хватает никакой силы воли. Предчувствуя слезную одинокую истерику, делаешь напор ещё сильней, струи бьют уже ощутимо больно, но как-то плевать. Шум воды перекроет любые звуки, а посвящать кого-то в свои проблемы нет ни единого желания, и уж лучше получить лёгкие ожоги и микротрещины по всему телу, чем видеть жалость на лицах соседей и близких, что живут на соседнем этаже. Сжимаешь руки в кулаках, сминая собственные пальцы, от чего повреждённый мизинец мгновенно напоминает о себе. Глотаешь горькие солёные слезы, по-детски хныча от беспомощности. Как же задолбало оставаться таким уязвимым не из-за физических недостатков, а из-за собственного воспалённого разума. Врач, тренер и те редкие люди, что знают о твоей вечной проблеме, наперебой утверждают, что с приходом Дерека в твою жизнь, ты стал уверенней чувствовать себя на льду под чужими взглядами. Но только вот последнее выступление опять показало, что ты остаёшься всё тем же слабаком, с боязнью сцены. Пабло нахваливает тебя за то, что ты всё же смог откатать номер, что почти нет ошибок, но ты видишь оценки за артистизм и удивляешься, как вообще умудрился пройти дальше? Худшая оценка за игру, но одна из наивысших за технику — этим можно было бы кичиться, если бы ты не знал, что был на волоске. И ты вместо гордости ощущаешь презрение и ненависть к самому себе. Вспоминаешь как цеплялся в момент единения со сценой не за разум, а за глупые чувства, как искал глазами чёрную макушку, а находил лишь незнакомые и безразличные лица пустых для тебя людей. Ты так надеялся на поддержку, но в итоге остался, как и всегда, один. Можно вспомнить про тренера и всю его семью, что всячески поддерживали и на трибунах, и в гримёрке, вообще везде, где только можно. Можно, но вот кричащее от боли самолюбие отказывается слушаться. Ты слишком ребёнок, чтобы всё время считаться с чужими желаниями и возможностями, твоё «Хочу» сейчас стоит на первом месте и за это платят не только близкие тебе люди, но и ты сам. Разум давно твердит об этом, но всё те же чёртовы чувства, что так старательно прячешь при чужих, молчать не умеют. Они напоминают о себе в любую минуту, когда можно остаться наедине со своими мыслями, пожирая душу и оставляя за собой кровоточащие огрызки. Уже тише всхлипываешь, давя в себе желание заорать от душевной боли. Спина сотрясается будто в лихорадке, глаза закрыты. Пытаешься не думать ни о чём, но выходит дерьмово. Настолько погружаешься в самокопания и пути к выходу из них, что вздрагиваешь при соприкосновении своей кожи с чужой, такой холодной по сравнению с твоей, разогретой почти что кипятком, что не переставая льётся сверху. Раздражение становится сильнее, стоит лишь услышать его голос: — Стайлз, я звонил тебе, почему ты не взял трубку? Даже на дверной звонок не отзывался. Знаешь, это всё же жутко смущает пользоваться ключом от квартиры, что ты мне дал. Не люблю казаться навязчивым и без спросу нарушать чужое личное пространство, — плечо нежно поглаживают, стараясь расслабить напряжённые мышцы. Молчишь до последнего, стараясь задушить внутри жгучую обиду, но мягкие губы, что следуют за движениями жёстких подушечек пальцев общего для них хозяина, словно запускают взрывной механизм. — Не трогай меня! Если я не отвечаю, это не значит, что я жду, когда из меня выпытают ответ, это означает, что я не хочу разговаривать! — срывающийся на визг голос сдаёт внутреннее состояние сразу, с первых звуков, с первых слов, коими ты решаешь обменяться со своим бойфрендом. Возможно это от того, что ранее у вас не было таких недомолвок, или от того, что в отличие от Дерека, это твои первые отношения и ты слишком уж многого от них ожидал. А теперь настало время разочаровываться, разбивать собственные представления об идеальном утре в объятиях любимого партнёра и просто принять, что этого самого партнёра ты не то что сможешь видеть по утрам, даже просто созваниваться и переписываться для тебя и него будет очень накладным. Естественно, ты понимаешь, что не один страдаешь от этих недолгих отношений, Хейлу наверняка начальство только так по ушам ездит за его регулярные отлучки, что со стопроцентной вероятностью ощутимо вредят продуктивности молодого журналиста, в уже новой для него стезе. Он никогда не говорил об этом, но ты умеешь замечать, как устало он вздыхает, стоит тебе отвернуться. Мужчина умеет говорить красиво, умеет заговаривать зубы, а спорт для него — давно изведанная тема, только вот он теперь крутится в другом круге мира шоу-бизнеса. Теперь он спрашивает и разговаривает не о матчах, соревнованиях и гонках, теперь ему приходится посещать недели моды, концерты различных бойз- и герлз-бендов, что совершенно выматывает молодого парня. Со стороны он выглядит смелым и сильным мужчиной, но стоит приглядеться, и становится ясно, что к двадцати пяти годам он смертельно устал от всей той суматохи, что не прекращаясь творится в его жизни. Не для этого он пытался будучи подростком самоутвердиться и доказать родным, что разбирается в чём-то помимо лакросса, чтобы потом всё бросить и окунуться в другую, не совсем интересную ему стезю. Отрываешься от своих мыслей, стоит чужим пальцам коснуться правой мочки уха. Пробирает озноб, хотя в душевой кабине так и не становится хотя бы на градус ниже. Уже даже никак не комментируешь, просто бьёшь рукой по чужой «клешне», что так и не удосужилась отстать от измученного, напряжённого тела. — Знаешь что, Стайлз?! Я пытался, ясно тебе? Я взял этот долбанный билет самого ближайшего рейса, пытаясь не сойти с ума в пробке, просидел пол дня в душном зале ожидания из-за задержки рейса, а в итоге получаю подобное отношение?! Да пошёл ты в задницу! — резко разворачивает лицом к себе, толкая спиной к мокрой стенке кабинки. На душе скребут кошки, но старательно молчишь, опустив глаза в пол. Не сразу успеваешь прийти в себя и понять суть чужих слов, а ОН уже уходит прочь: насквозь мокрый и обнажённый, даже не взяв второго, специально купленного именного полотенца зелёного цвета. Наконец, поднимаешь голову, стоит услышать хлопнувшую дверь, с запотевшим стеклом, по которому тут же спускает несколько струек скопившегося в каплях конденсата. Пытаешься выбежать следом, но почти что падаешь от резко накатившей слабости в теле. Откровенно подташнивает, в глазах всё никак не прояснится, не можешь толком заметить дверцу в душевой кабинке, но упорно нащупываешь её вслепую. Идёшь, еле переставляя ноги, чтобы, наконец, выйдя из душной ванной в куда более прохладную комнату, так сказать единственную более-менее жилую в его студии, обнаружить, что уже скорее всего опоздал. Футболка, натянутая на мокрое тело, облепляет в меру подкаченное тело, очерчивая все нужные изгибы, чтобы не оставить и грамма для фантазий. Для Стайлза остаётся загадкой, как Хейл умудрился натянуть джинсы, ведь тот наверняка ноги так же решил не вытирать, а значит эта задача оставалась крайне тяжёлой. Тебе хочется попросить прощения, но вместо этого смотришь, как он хватает так и не разобранный рюкзак и снимает с зарядного устройства у кухонной тумбы телефон. Возможно, просто не веришь, что Дерек может так поступить: оставить тебя одного, в этой холодной квартире, что мысленно порой называешь общей. Что из-за отказа в близости всё кончено. Просто следишь, как он быстрым шагом достигает подобия коридорчика, чтобы обуть новенькие чёрные кроссовки. Не веришь до последнего, пока не раздаётся щелчок от захлопнувшейся металлической двери. В голове воцаряется глухая тишина. Не можешь пошевелиться и даже моргнуть с целую минуту или даже две, чтобы, наконец, сбросив оцепенение, кинуться к двери. Добежать до грязного коврика и остановиться в бессилии. Не можешь унять дрожь. Пытаешься обхватить себя руками, но снова задеваешь больной мизинец, отчего безуспешно пытаешься сдержать вскрик. Дыхание сбито и ты считаешь до десяти, чтобы на девятке понять, что вот она истерика. Размазываешь горькие горячие слезы по щекам и шее, что тяжёлыми крупными каплями быстро сбегают по лицу. Мысленно то жалеешь, то проклинаешь себя, бросаясь из крайности в крайность. Надрывно и в голос рыдаешь, пытаясь зацепиться глазами хоть за что-нибудь, но не можешь. И тут приходит ярость и злость на всех. Ты ненавидишь в эту минуту всех бывших тренеров, Дерека и мать, Пабло и его семью, даже мысленно обзываешь последними словами отца, чей образ почти стёрся из памяти. А потом просто вбегаешь на кухню, чтобы схватив первую попавшуюся кружку с кроликами, запустить ею в стену, а потом другую, пока последняя из коллекции не заденет отлетевшим осколком левую скулу. Правда от этого злости в тебе не становится меньше… Глаза щипет и голова раскалывается, но слёзы продолжают стекать, уже даже не стираемые быстрыми движениями рук. Ты набросил тогда, выходя из ванной, на автомате, полотенце на бедра, и удивительно, как оно ещё держится. Твои движения становятся всё более резкими, ты продолжаешь кидаться посудой и прочей утварью, словно это твоё самое заветное желание в жизни. Когда последнее из того что может разбиться встречается со стеной, сил не остаётся даже на то, чтобы добраться до одинокого и так полюбившегося диванчика. Скорее всего задница скоро заболит от сидения на столь твёрдом покрытии, но тебе плевать. Пол с подогревом отдаёт приятным жаром, а ты бессмысленно пялишься на тысячи осколков толком не заботясь о том, не сидишь ли на них. Не можешь вспомнить сколько времени прошло с того момента, как дверь захлопнулась за возможно уже бывшем парнем, и даже не догадываешься, как долго продолжаешь отсиживать задницу на каменном полу. В одинокой квартире становится слишком тихо. Вздрагиваешь, когда это безмолвие, скрипнув, нарушает противный скрип петель тяжёлой входной двери, информируемый об её открытии. Ты в смятении. Внутри царит полная какофония: невыносимое счастье от того, что «Нет! Тебя не оставили» и безумный стыд от погрома устроенного из-за сущего пустяка. Не знаешь, как поступить и что говорить, поэтому просто утыкаешься лицом к согнутые колени, закрыв глаза. Стараешься сдержать лёгкую, но настойчивую улыбку, когда слышишь, как ОН шуршит по полу метлой, собирая осколки, не открываешь глаза, даже когда вновь слышишь знакомый скрипящий звук со стороны входной двери, ведь понимаешь, что мужчина ушёл с мусорным пакетом, переполненным стеклянными и керамическими осколками от разбитой кухонной утвари. Но резко вздрагиваешь, стоит ему, вернувшись, взять тебя за руку. Не моргая следишь, как умело перебинтовывают чужие руки, повреждённый участок. — Как знал, что пачку брать надо, — тихо, на грани слышимости произносит, а затем достаёт из коробочки какой-то жёлтый детский пластырь с мультяшками. Не можешь вдохнуть, когда он, придерживая тебя за подбородок, аккуратно промывает перекисью царапину, а затем заклеивает её весёлой клейкой медицинской лентой. И вновь, как в первый раз, открытый зрительный контакт, только теперь нет того жара и похоти, только сплошное спокойствие и приятная опека сильного над слабым и наоборот. Лёгкий поцелуй, где одни губы отдают сладостью выпечки, что раздают на борту самолёта, а другие солёной горечью от надуманной и беспочвенной истерики.