Cruel Youth – Diamond Days Bring Me the Horizon – Doomed
17 апреля, вечер.
– Конечно, – Дазай кивает головой и расплывается в горькой усмешке, которая в данный момент более похожа на оскал. Самый обычный защитный механизм. – Я. – Что? Накахара двинулся было к бокалу вина, чтобы сделать еще глоток, однако замер на полпути. Его светлые глаза обращаются к партнеру. Он не верит Дазаю, нет. Это же просто глупо. Осаму наверняка просто опять швыряется своими дебильными шуточками. Никогда не поймешь, когда этот кретин шутит, а когда говорит серьезно. – Вообще не смешно сейчас было, Осаму. – Он все-таки достигает своей цели и делает глоток напитка. А потом еще один и еще. Нервная усмешка касается искусанных губ. – Теряешь сноровку. – Я не шутил. Дазай поднимается со своего места и пожимает плечами, мол, «Ты уж прости, ничего личного». Чуя лишь делает новый глоток и ставит бокал на столик. Рыжеволосый разворачивается к нему и смотрит в глаза, пытается найти хотя бы намек на издевку, попытку задеть и просто немного поиздеваться над ним. Но не находит. Вообще ничего. Только голую скуку и горькую, окисляющую собой все правду. «Сколько же ты хотел уже это сказать», – думает он, чувствуя, как сидящее внутри раздражение перевоплощается в гнев, отравляющий его кровь, отчего его руки начинают чуть подрагивать. – Вся эта авария была продумана мной лично до мелочей. Именно по этой же причине ты бы никогда не нашел виновного в ней, – Дазай предсказуемо ловит сжатую в кулак ладонь прямо возле своего лица. – Но, вообще-то, на его месте должен был быть ты. – Что ты несешь, кретин?! – его зрачки расширились, а брови надломились в гневе и совершенном непонимании того, что говорит Осаму. – Атсуши тебя прикрыл, Чуя. От второй попытки удара Осаму ловко уклоняется, вместе с тем отпуская правую руку, которую до этого держал в захвате, не давая партнеру себя ударить. После третьего промаха Накахара только успевает почувствовать, как его атакующую руку перехватили и потянули на себя, а после — удар под дых. – Ты можешь дослушать? Осаму успевает только закончить свой вопрос, как ему прилетает в живот: Накахара со всей силы пинает его, так как руки ему блокировали. Пролетев через всю комнату и сбив собой же мебель, Дазай впечатывается в стену, закашлявшись. Такой исход событий он, конечно же, предполагал, но совершенно не желал. Чуя был слишком эмоционален, а в случае с Осаму так вообще особенно горячо любил пустить в ход кулаки. Откашлявшись, он поднял голову, смотря на подошедшего к нему мафиози. Чуя был самой настоящей свирепой фурией, однако Дазай прекрасно знал, он буквально слышал, как трещит внутри его партнера все. С каким хрустом он ломается, как его самообладание распадается на кусочки. Осаму слышал свирепые крики демонов внутри него, как они сходят с ума. – Послушай меня, – начинает шатен, но получает в скулу кулаком и чудом не прокусывает себе язык к чертовой матери, а после тонкие сильные пальцы сцепляются на его шее. Чуе совершенно не мешает их разница в росте: Дазай не успел встать на ноги в полный рост после удара о стену. И парень с неверием смотрит на шатена, с трудом осознавая, как его руки все сильнее сжимаются на чужом горле. Бинты под пальцами кажутся неприятной второй кожей, которую змея, Осаму, сбрасывает. Чужие хрипы — ужасной музыкой. – Остановись, – хрипит он. – Я ненавижу тебя, ублюдок… Накахару совершенным образом трясет. Он еле стоит на ногах, а сила в руках кажется неестественно большой в его-то состоянии. Голубые глаза блестят, и Дазай смотрит ему в этот океан с немой просьбой остановиться. И это единственное, что его спасает от смерти в руках собственного партнера. Дазай, конечно, знал, что ему придется несладко. Он знал, какие удары ему нужно пропустить, чтобы оказаться в ловушке. Парень знал ту степень гнева, которой необходимо выйти из Накахары, чтобы он ненароком вновь не рехнулся. У Чуи проблемы с психикой, и Дазай знал, что необходимо сделать, чтобы его партнер принял поражающий факт, не искалечив себя еще сильнее. Если бы он не пропускал сейчас ударов, не составило бы труда еще и с Акутагавой поздороваться, который тут как тут, если Чуе больно. А ему сейчас действительно больно. Осаму мастерски дозировал боль для своей королевы. В конце концов, Накахара отшатывается от него. Он упирается в грудь Дазая ладонями, опуская голову вниз. Дрожь не унимается, он часто дышит, словно это его сейчас душили, нервно сжимает ткань пиджака и рубашки пальцами, а после не сдерживается от бессильного рыка. Ему больно, он в бешенстве, он ничего не понимает. – Я хотел тебя спасти, Чуя. – Убив меня? Мафиози отстраняется. Взгляды пересекаются вновь. На его губах тянется нервная усмешка. Он понимает лишь то, что все то, что сейчас происходит, чертовски глупо. Даже эта чертова улыбка. Ему совершенно не смешно, но он ничего не может с этим поделать. Лишь закрывает ее дрожащей рукой, цепляясь пальцами за собственные скулы. – Я не собирался тебя убивать, – стоически вздохнув, шатен поправил пиджак и потер шею пальцами, вновь, наконец, нормально вдыхая кислород. – Если бы я собирался тебя убить, Атсуши бы сейчас был мертв. – О, то есть, ты просто хотел сделать меня калекой? – Чуя возвращается к столику и допивает бокал вина в пару глотков. – Спасибо и на этом, мудака ты кусок! – Мне просто нужно было тебя обезопасить, как ты не по... Дазай не успевает в который раз закончить свою мысль, как ему вновь приходится прерваться, уворачиваясь от полетевшего в него пустого бокала, сопровождаемого гневным «Заткнись!». Чуя ничего и слышать не хочет, но ему придется это сделать. Просто потому что другого выхода у них обоих не было. – Оставь все это говно тому, кто тебе поверит. – Та организация, которую ты сегодня уничтожил, просто отказалась сотрудничать с Портовой Мафией. – Это еще тут при чем? – Нас втягивают в неприятную игру, Чуя, – Осаму в пару шагов пересекает расстояние между ними и совершенно не обращает внимания на возмущенное «Не подходи ко мне, обмудок». Дазай вообще ни на что внимания не обращает. Лишь хватает партнера за грудки, чтобы тот смотрел на него и никуда не делся, пока он пытается хоть что-то объяснить. – И я пытался не дать тебе в нее попасть еще до того, как мои предположения подтвердились. – Что за жест доброй воли? – Я уверен, что Мори знает о наших отношениях, – не слушая Накахару, продолжает он. – Ты просто представить себе не можешь, каким рычагом давления являешься. Конечно, для Осаму все это было очень продуманно, просто потому что других вариантов не оставалось. Чуя бы ни за что не согласился прятаться где-нибудь и отсиживаться. Да и не в том он положении, чтобы творить такую бессмыслицу. Он не последний человек в Мафии, его исчезновение заметят если не сразу, то уже через пару часов. Это просто глупо было бы. Накахара молчит на его слова. Он упрямо поджимает губы, начиная несколько понимать сложившуюся ситуацию. Несмотря на то, что все это кажется ему совершенным абсурдом, он просто поверить не может, что его партнер пошел таким путем. Конечно, Дазай отличался своими методами борьбы, своей логикой и умом в целом, но Чуя все еще не мог поверить в это все. Он не смотрел в темные глаза напротив. Чуя вообще никуда не смотрел, его взгляд будто был устремлен на грудь партнера, но, по сути, был расфокусирован, а в голове мысли метались из стороны в сторону, пытаясь собраться в единое целое. – Понятия не имею, как обо всем узнал Атсуши, но из-за него нам придется участвовать в... – Заткнись, – парень прикладывает холодную ладонь ко лбу и разворачивается спиной к Дазаю в тот же момент, когда сильные руки отпускают его, позволяя отстраниться. – Вообще ничего не говори про него. Он просто... – ...защищал тебя, – кивает Дазай, угадывая продолжение фразы. – Защищать человека — извращенный способ нанести ему еще больший урон. – Теперь и ты об этом знаешь, правда? Чуя разворачивается к нему лицом, и в его глазах целый океан невыносимой боли, тоски и сожаления. Он, этот океан, переливается всеми своими оттенками темно-синего, отблескивая, и Осаму знает точно, сколько там утопленников. До сих пор весьма странно, что он сам не является одним из них, сколько раз у него был шанс просто захлебнуться. Он пережил уже не один шторм там и все продолжает дышать. На губах Осаму еле заметная ломанная полуулыбка. И Чуя понимает, конечно, он понимает, что Дазай прекрасно теперь знает, что это такое. Он так искусно уворачивался, но в конце концов пришел к предполагаемому итогу. У Накахары болит не то что сердце, ему будто душу с корнем вырывают. Хотя ему, вероятно, совсем не привыкать. «Это же Осаму», — думает он, смотря на партнера. Дазай манипулятор. Дазай — экспериментатор. Этот парень не боится никого и ничего. В этом не приходилось сомневаться, раз за разом наблюдая за его зачастую жестокими поступками и методами работы. Осаму с ног до головы покрыт кровью. Не то чтобы Чуя был лучше, но он, как минимум, не считал людей за марионеток. Его половина Двойного Черного же всегда с большим удовольствием манипулирует людьми, заталкивает их в такие ситуации, что в пору бы остановиться. Но он лишь с любопытством смотрит на реакцию, дергает за ниточки, развлекается, словно дитя. В работе его ум был невероятно ценен, не поспорить. Осаму строил многоуровневые стратегии, умел загнать врага в хитрую ловушку, ни разу еще на его допросе не было человека, который бы выдержал его пытку. Несомненно, он был лучшим в своем деле. Самым опасным, настоящим гением. Поставь его сейчас на пост босса мафии — все только рады будут. Дазай признан и уважаем своими людьми, будучи в данный момент правой рукой Огая, главарем. – Я не твоя работа, Дазай, – Накахара выкапывает свой телефон из-под горы бумаг и направляется в коридор. – И я не игрушка, которой ты отламываешь конечности, чтобы не делиться с такими же эгоистичными придурками, как ты. Накахара снимает свой плащ с вешалки в коридоре, кидает в карман сотовый и накидывает на плечи. Обувается и не слышит шагов в свою сторону. Конечно же, Осаму не пойдет его останавливать. Сейчас они оба были оголенными нервами, соприкоснись они, не избежать катастрофы, последствия которой могут быть действительно ужасающими. Пролетев все лестничные пролеты пешком, что было весьма не мало, Чуя буквально вылетел на свежий воздух, который тут же ударил в пылающее от гнева и бега по лестницам лицо. Он понятия не имел, какого черта в апреле вдруг стало так прохладно, однако темно-синее небо, переливающееся чернильным, было забито тучами, утопившими в себе все звезды. «Дождь будет», — подумал Накахара, всматриваясь в темноту над головой. Продев руки в рукава своего плаща, он засовывает их в карманы. В правом нащупывает купюры, сложенные пополам, и вытаскивает, чтобы пересчитать наличные средства. Оставшись удовлетворенным суммой, мафиози убирает деньги обратно, мысленно поблагодарив самого себя за то, что оставил их в кармане, и двигается с места, направляясь по главной дороге из дворов к намеченной в голове цели. Ему не хочется попадать под дождь, поэтому шаг он ускоряет уже через пару минут движения. В голове тем временем продолжает твориться полный хаос. Он почему-то с самого начала понимал, что за этой аварией скрывается что-то более глобальное, чем желание кого-то покалечить, убить — или даже чертов несчастный случай. Понимал, и от этого желание раскопать истину только увеличивалось. Только вот когда он ее получил буквально в руки, невыносимо захотелось выкинуть ее в мусорку, вымыть руки и постараться не вспоминать об этом. Было неприятно. Было обидно и горько. Впрочем, Осаму любил будить в нем эту горечь, Чуя часто балансировал на этом тонком льду боли, молясь, чтобы он не треснул вот-вот. И Накахара действительно был полностью погружен в эти ненормальные отношения. Он признавал это. Никто, кроме него, не мог понять, что Дазай умеет делиться лишь собственной болью. Этим была подменена в нем любовь, не его вина, что Дазай неполноценный. И так уж вышло, что в нем перепутаны все чувства местами, перевернуты с ног на голову, и Чуе оставалось лишь принять то, что ему вверили, разбираться в этом всем самостоятельно и помогать им обоим не сорваться в пропасть. Осаму был словно малое дитя, его нужно было научить чувствовать и распознать всю эту путаницу. Накахара не знал, какого черта ввязался в это дерьмо, зачем взял на себя столько проблем, но однажды просто понял, что они — единственное, что есть друг у друга. То единственное болезненное, что становится неотделимой частью, от которой невозможно избавиться. Что они — зависимость друг друга, причина жить. И, вероятно, Дазай искренне ненавидел Накахару, который умудрялся заражать его вирусом жизни. Однако, несмотря на то, что Чуя понимает его нестабильность, ему было крайне трудно простить Дазая, когда тот заигрывался. Когда втягивал его, Накахару, в свои безумства, а в этот раз следом потянул и Накаджиму. Тот вообще не при чем был, его нельзя было трогать. Это злило Чую больше всего. Потому что если он привык решать все сдвиги по фазе со стороны партнера, то это не значило, что кто-то другой может принять это. Атсуши вообще ничего не понимал. Даже если парнишка пытался его просто спасти, он совершенно не понимал, что это мало что изменит. Вдобавок ко всему в мафиози всегда жило чувство непреодолимой вины перед Накаджимой за скверный поступок из прошлого. Да, вероятно, не то, о чем бы стоило вспоминать, но Чуе невыносимо было смотреть на этого невероятного человека, готового на все ради него, прогнившего и запятнанного. И сейчас он в пару секунд понял, что новая волна горечи и тошнотворной вины накрыла его так стремительно, что поход в больницу, который он планировал на завтра, отменяется. Ему просто невыносимо будет смотреть в глаза блондина. Чуя не был сентиментальным, но он понимал, что такое совесть. «Возможно, Дазай просто не в состоянии найти иной способ?» — задумался он, переходя очередную дорогу, но буквально спустя пару секунд отмел эту мысль. Это совершенно не в духе Осаму. Вероятность могла быть, но Чуя слабо в это верил. Но несмотря на это, Осаму впервые в жизни, впервые за все время их знакомства, за время их странных, запутанных отношений признал, что Накахара действительно имеет какую-то значимость в его глазах. Это было чертовски странно. Потому что Дазай понимал, что... «Что?» — Чуя напряженно поджал губы, пытаясь отследить хоть какую-то логическую цепочку, найти в их разговоре хоть что-то, что помогло бы ему в этом совершенно нелегком деле. Мафиози завернул по дороге. Бар, в который он направлялся, находился достаточно далеко от их дома. На машине ехать смысла не было, он ведь все равно собирался хорошенько выпить. А потом ищи ее, забирай. На самом деле, недалеко от их дома также находился вполне себе неплохой бар, который ему нравился, там они с Осаму нередко выпивали вечерами, когда не хотелось тухнуть дома, но и далеко идти желания не возникало. Однако он понимал, что там его сразу найдут и потащат домой раньше, чем он успеет напиться и все обдумать. Спешил же он только из-за того, что чувствовал приближающийся дождь. Воздух был прохладный, тяжелый и влажный, неприятно облипал лицо, от чего Накахара недовольно хмурился, но избавиться от неприятного ощущения был не в состоянии. В итоге он просто надеялся скорее добраться до здания, где располагалось заведение. «Мори знает о наших отношениях, – мысленно повторяет он за Дазаем, раздраженно кривя губы. – Будто и не он вовсе виноват, бинта кусок». На публике их отношения Двойной Черный в настоящем своем свете никогда не представлял. Постоянные перепалки, споры и унижения — как словесная ролевая игра, в которую оба играли с бешеным азартом, сравни покеру. Возможно, это даже помогало разгрузиться, выпустить гнев, которым в большей части особенно любил делиться Накахара. Однако он был уверен, если кто-то очень захотел, ему бы не составило труда увидеть ту самую иглу в стоге с сеном. Это неизбежно, всегда существует то, что невозможно спрятать, будучи даже со своим «заклятым соперником и врагом» в отношениях. Но, видимо, это заметил только Мори. Чуе даже кажется, что Осаму просто параноит. Хотя в его случае — это невозможно. Порой мафиози ловил себя на мысли, что ему даже нравилось то, что они так неплохо скрывают, отчасти ходя по лезвию ножа. Ему нравилось, когда Дазай зажимал его где-нибудь, повышая шанс быть раскрытыми. И он, конечно, возмущался, отталкивал партнера от себя, но откровенно лгал бы самому себе, уверяя, что ему это очень не нравится. И, опять же, Осаму понимал это лучше самого Накахары, и он любил этот риск не меньше Чуи. В тот момент, когда он увидел вывеску заведения, в которое Чуя направлялся, с неба, словно по щелчку, полил дождь. Накахара понятия не имел, что это: проклятье, поджидающее своего часа, или он вдруг заделался в экстрасенсы. Но то, как он чуть ли не побежал до бара, со стороны выглядело весьма комично, вероятнее всего. Здание, в котором находилось заведение, встретило его приятной атмосферой и теплом. Тот бар, который находился недалеко от их дома, представлял собой двухэтажное здание, где сам бар располагался на первом этаже, а на втором — ресторан, где не было курящей зоны вообще. Здесь же все было куда роскошнее: заведение располагалось на сорок втором этаже, это был последний в здании, и было оно напичкано различными ресторанами, магазинами и, вдобавок ко всему, в нем, по основе своей, находился отель. Насчет последнего Накахара очень сомневался, потому как слышал, что большую часть собирались переделать, но так как он сам бывает в этом месте очень редко, на подобные вещи ему было, откровенно говоря, плевать. Когда Чуя зашел в лифт, который после бесшумно закрылся и мягко тронулся с места, мафиози брезгливо начал стряхивать влагу с плаща и волос. К сожалению, он не мог снять с себя плащ, а только расстегнуть его, поскольку когда он попытался это сделать, то вспомнил, что так и ушел из дома в рубашке Осаму, которая и велика ему, и висит, и вообще не в его вкусе такой тип рубашек: с длинным рукавом, который практически невозможно закатать. Как с этим справляется Дазай — просто загадка века. Здание само по себе было круглым. В связи с этим все стены вокруг были чуть закруглены. И заведение не стало исключением: если сделать оборот в триста шестьдесят градусов, станет понятно, что гость стоит в центе окружности, а стены, коими здесь были прозрачные стекла с пола до потолка, являются границами. За стеклом — ночная Йокогама. Чуя очень любил засыпающий город, но вид на него в ночное время — нечто потрясающее. Накахара снова и снова влюблялся в это место, в небо над ним, в сияние портового города Японии. Когда он прошел чуть вперед, перед ним открылся вид на половину этого круга. В центре находился бар, по кругу от него столики, у окон — диваны. Столы высокие, из светлого дерева, для семейных посиделок. Там, в общем-то, и восседали лишь большие компании. Ровно половину места у окон занимали диваны светло-кофейного оттенка с низкими столиками для выпивки перед ними. Все сидения были обращены к окнам, что позволяло сидящим за ними любоваться прекрасным ночным городом. Оставшуюся половину занимали диваны с высокими спинками, что позволяло скрыться от чужих глаз, в отличие от противоположной стороны диванов. Они были молочного цвета, как и низкие столики перед ними. И Чуя как раз-таки направился к ним. Идеально, если необходимо уединиться со второй половинкой или выпить в одиночестве, не сидя в пустой квартире с отвратительным чувством пустоты. – Вам что-нибудь подсказать? – подошел к нему официант, как только Чуя сел на светлое, мягкое сидение. Темноволосый располагающе улыбнулся и протянул алкогольное меню. – А вы хотите мне что-то конкретное предложить? Чуя не смотрит в алкогольную карту. Он даже на официанта не смотрит. Вся его поза выдает невозможное напряжение: руки, сложенные на груди, нога закинута на ногу, поджатые губы, которые он вновь кусает, нахмуренные тонкие светлые брови. Мысли в его голове схожи смерчу: представляют собой ужасную несуразицу, хаос и сметают все на своем пути к чертовой матери. На его губах непроизвольно расплывается легкая, нервная усмешка, пока он лениво рассматривает город, что в данный момент словно на ладони. Не то чтобы ему плевать, что пить, но если этот мальчишка предложит ему что-то интересное, он не прочь попробовать. В конце концов, темноволосый не выглядел идиотом, предлагающим гостям все подряд. Он должен быть, как минимум, профессиональным сомелье, чтобы работать в этом заведении. – Быть может, «Kurni» придется вам по вкусу? – официант чуть склоняется и, пролистав пару страниц, указывает на предлагаемое вино. – Пронзительные ароматы спелой черешни, чернослива, пряного трубочного табака. Более того, мощное во вкусе, напоминающее фруктовую бомбу и со сладковатым долгим послевкусием. – Почему именно вино? – Вы не выглядите как человек, который желает просто напиться. Я предлагаю удовольствие и утешение во вкусе. Все с той же усмешкой он кивает, словно пропуская слова мимо ушей, и официант, словно призрак, исчезает. И всего через пару минут перед ним опускается бокал, а после чужие руки в белых перчатках аккуратно наливают в него красно-рубиновую жидкость, в конце сего представления ставя бутылку неподалеку, чтобы посетитель сам смог долить себе вина, когда это потребуется. Мафиози вновь кивает, уже в знак благодарности, слышит мягкие шаги удаляющегося молодого человека за спиной и тянется к бокалу, в стекле которого плещется пьянящее своим потрясающим вкусом вино. «Полусладкое», — с первого глотка понял он, и уголки губ чуть дрогнули — то ли от попытки улыбнуться, то ли от укола печали. Он поклонник полусухих сортов, но Осаму приучил его к разнообразию в виде полусладких вин. Звуки, что окружали голубоглазого, пестрели своим разнообразием: тихие разговоры с одной стороны, дамский смех на высоких тонах и басящие голоса мужчин, компания молодых пижонов, что-то бурно обсуждающая где-то неподалеку, и время от времени раздающийся звук соприкасающихся в танце стекол бокалов, после чего компания на секунды затихала, делая по глотку. И все это живое, немного шумное, игривое находилось за его спиной, за спинкой высокого диванчика. Перед ним же — даль ночного города, вода и небо. Перед ним тишина и спокойствие. Перед ним отрезвляющая пустота, от которой хочется отвернуться, от которой холодеют пальцы и замедляется пульс. Чуя не мог решить, в чем он действительно нуждался в данный момент: в том, чтобы обдумать все произошедшее безумие без раздражающего ублюдка рядом, или все-таки элементарно забыться в пьяном угаре, послав все к черту. Так или иначе, он даже здесь, сейчас, все равно ощущал незримое присутствие Дазая, запах от его рубашки буквально душил Накахару. И мафиози снова и снова делал глоток за глотком потрясающего напитка, искренне желая притупить это навязчивое ощущение в своем сознании.SMNM – Everything Ross Copperman – If I
Ночь с 18 на 19 апреля.
К тому моменту, когда Рюноске подходит к зданию больницы, свет горит лишь в окнах, ведущих из коридоров, да пары палат особо увлеченных чем-то пациентов, засидевшихся над чем-то до столь позднего часа. Как их еще не заметили медсестры и не уложили спать — остается загадкой. Быть может, ребята там особенно настойчивые, и работники уже просто сдались, позволяя непослушным сидеть до такого позднего времени, даже несмотря на то, что пациентам необходим сон стабильные восемь часов. На улице совершенная тишина. Ни стрекотания насекомых, ни мимо проходящих людей. Даже ветра не наблюдалось, а дождь прошлой ночью был высушен теплым дневным солнцем, не оставляя от влажности и следа. Такая переменчивая погода очень смущала японцев, привыкших к стабильности по сезонам, большей частью которой является тепло, а дожди если и были, то по большей части мелкие, длящиеся от силы полчаса или час. Однако той ночью был такой ливень, словно сезон Цую* решил наступить на пару месяцев раньше, и это было как раз-таки его завершение. Почему он приходит к Атсуши только ночью — Акутагава и сам понятия не имел. Раньше они виделись в любое время суток, но почему-то конкретно в больницу ему было удобнее приходить именно в это время. Никаких посетителей и людей, которые могли бы им помешать, смутить Накаджиму или раздражать Рюноске. Тишина и спокойствие. Они буквально могут остаться одни в это время, не уходя никуда. Так или иначе, каждый раз, когда он появлялся в светлой палате после того, как блондин очнулся, Накаджима словно ждал его: не спал, что-то спокойно читал, используя маленький переносной фонарик, который можно было прицепить на книгу и установить нужный угол. Иногда парнишка просто лежал на кровати и рассматривал небо за окном и казался настолько глубоко задумавшимся, что Рюноске даже первые секунды сомневался, заметят ли его присутствие в принципе. Уже подходя к порогу больницы, он краем глаза заметил неподалеку тихо разговаривающую по телефону девушку. Вот и хоть что-то живое, издающее звук. Она была одета в рабочий костюм медсестры: белый застегнутый на все пуговицы халат, на кармане которого висел пейджер, прямые штаны из той же ткани, волосы собраны на затылке в пучок. На ресепшене стояла невысокая блондинка, сосредоточенно заполняющая какие-то бумаги в папках. Девушка постоянно грызла ручку, от чего ее кончик изрядно помялся и выцвел. От этого наблюдения Акутагава поморщился, чувствуя некую брезгливость. Он уже собирался повернуться и направиться к лестнице, сделав вид, что не принял во внимание это недоразумение, но девушка его заметила и окликнула. Голос ее заметно задрожал. – Извините! – она перегнулась через стойку, цепляясь своими пальцами за ее край так, словно боялась с нее упасть ненароком, это было видно по побелевшим костяшкам. – Время для посещений уже давно закончилось. Вы можете... прийти завтра? Рюноске нахмурился и молча направился к ней. В тишине холла раздавались лишь его тихие шаги и шуршание небольшого пакета, что он держал в руке все это время, в котором лежало что-то весьма увесистое. Подойдя ближе, он перевел глаза на настенные часы, где высвечивалось уже два часа ночи, а после перевел взгляд снова на нее. – Мне нужно навестить его сейчас, другого времени не будет. – Вы же понимаете, что я не могу вас пустить, – она чуть вжимает голову в шею, но все же смотрит на него, возвышающегося над ней. – Но вам придется это сделать, – мафиози одной рукой забирается во внутренний карман своего плаща, а после вытаскивает несколько купюр, кладя перед собой на стойку, аккуратно задвигая их под лежащую папку. Он был уверен, что здесь стоят камеры, хотя сам он до поры до времени своей спиной прикрывает взятку. – И я буду очень благодарен за ваше молчание. И любезно предоставленные ключи от черного входа. – Вы собираетесь кого-то убить? Она дрожащими руками притягивает к себе папку, вместе с деньгами аккуратно спуская на внутренний столик стойки. А после кладет перед ним небольшой ключ. Девушка понимает, зачем он ему понадобился: там нет камер, никто не увидит, как убийца уйдет. Более того, нигде бы даже не запечатлели его лица, настолько удачно он поворачивался ко всем камерам спиной. – С чего вы взяли? – Акутагава усмехнулся, смотря на работницу, и принял ключ. – В фильмах такие, как вы, приходят для того, чтобы убить. – Не в этот раз, – он качает головой, и блондинка облегченно выдыхает и чуть улыбается ему. Странноватая девушка остается позади, когда Акутагава разворачивается и возобновляет свой путь к лестнице. На самой лестнице света уже нет, как и на этажах. Из-за окон на дверях, что ведут в коридор этажа, было видно лишь стойку, похожую на ресепшен на нижнем этаже, только меньше. За этими столиками сидели медсестры и кто чем занимались: кто читал книги, кто заполнял что-то в бумагах, кто работал за компьютером. Акутагава же, пока поднимался на нужный ему этаж, искренне недоумевал с девушки, явно пересмотревшей боевиков и прочего криминала. Она действительно серьезно напряглась, когда остановила его. А сколько, должно быть, мужества в ней, что она не побоялась его оставить. И при этом у нее не было причин верить ему, что он не собирается никого убивать. Видимо, в тех фильмах мафиози всегда держали свое слово. Попав на необходимый этаж, Рюноске на минуту остановился у двери, что тихо закрылась за спиной. Медсестры за своим местом не было. Вслушиваясь в тишину, он пытался уловить хотя бы еле различимое копошение, но ничего. Возможно, та девушка, что стояла на улице, и должна была находиться в данный момент здесь, но по счастливому стечению обстоятельств вышла с кем-то поговорить. Еще одна короткая усмешка коснулась губ мафиози. Если бы он действительно пришел убить человека, ее бы обвинили в том, что ее не было на месте, она не могла бы дать показаний. Она даже не глянула на него, когда он проходил мимо. Более того, в любой момент пациенту может стать плохо. И он умрет, потому что никто не окажет ему первую помощь ввиду своего отсутствия за постом. Праздная халатность. Приди он сюда действительно убивать, посчитал бы себя отменным учителем, давшим весьма весомый урок этой нерадивой ученице. Когда парень попадает в палату, перед его глазами предстает весьма необычная картина: Накаджима стоит на четвереньках в одних свободных мятного цвета штанах на постели, склонившись над светящимся телефоном, и увлеченно в него тыкает пальцами. Когда на весь экран разворачивается красная табличка, освещая ярким цветом бледное лицо и оповещая, видимо, о том, что игра закончена — и совершенно не в пользу игрока, светловолосый обиженно выдыхает и выключает средство связи. Акутагава оповещает о своем присутствии, тихо прокашлявшись в кулак. Атсуши на это вздрагивает и оборачивается. Однако когда вместо сердитой медсестры, собирающейся прочесть ему нотации о необходимости сна, он видит подходящего к нему мафиози, что на ходу кладет пакет с чем-то на один из стульев в этой комнате, мальчишка совсем по-доброму улыбается и, встав на колени, подползает к краю больничной постели. Рюноске тихо вздыхает и несколько потерянно блуждает взглядом по небу за окном, когда худые руки аккуратно обхватывают шею, а сам Накаджима доверчиво прижимается к нему, утыкаясь своим совсем холодным, совсем как у кота, носом в шею. Атсуши вздыхает так, словно с его плеч скинули тонн двадцать, не меньше. Рюноске каждый раз чувствует себя поставленным в тупик, сбитым с толку, когда Накаджима ведет себя настолько открыто, доверчиво и чрезмерно нежно. Его огромный спектр эмоций трудно поддается законам логики Рюноске, но тот честно старается принимать это как есть. Атсуши такой какой есть, у Акутагавы просто нет столько нервов в запасе, чтобы пытаться как-то изменить нерадивого, невероятно солнечного и до пугающего богатого на эмоции мальчишку. – Ты почему раздетый, болван? – он аккуратно проводит ладонью по спине, чувствуя грубую ткань бинтов под подушечками пальцев. Акутагава также знает, что спереди, на груди под белоснежными бинтами, у мальчишки все перешито, но он, словно не чувствуя никакой боли, так крепко и доверчиво прижимается к мафиози, что болеть начинает уже у него. Для мафиози это чувствовать крайне странно, непривычно, непонятно. Он не пытался передать Накахаре о том, насколько пострадал его друг. Он словом не обмолвился с Дазаем о Накаджиме, потому что каждый раз, когда тема касается его, Акутагаве кажется, что от злости он готов разорвать шатена на части. В принципе, рядом с Атсуши было с точностью до наоборот: если тот вспоминал о Дазае, разорвать на клочки хотелось уже блондина. – Я переодевался. Чтобы мы сразу отправились на прогулку. Рюноске кожей чувствует теплую улыбку светловолосого. Он чувствует даже то волнение, которое под кожей мальца буквально мелкими рыбками проплывает, с которым он отчаянно сжимает ткань плаща и, кажется, совершенно не планирует отпускать в ближайшее время. У Акутагавы, опять же, что-то внутри ужасающе болит, когда он чувствует эту тихую, но топящую в себе их обоих радость Атсуши. Чисто от инстинкта самосохранения Акутагава чувствует сильную потребность оттолкнуть от себя Атсуши, но почему-то вместе с этим он вдыхает холодный медицинский запах, которым парень пропитан насквозь, перемешанный с каким-то легким запахом цветов, и легко сжимает пальцы на чужой талии. Накаджиме в его руках чересчур уютно, а Рюноске кажется, словно это самое правильное, самое лучшее, что он делал за последнее время. Но в конце концов он заставляет себя отстраниться от Атсуши, который в темноте комнаты смотрел на него какими-то невероятного цвета глазами, словно фиалки и нарциссы, отражающиеся в водяной глади. Светловолосый понимающе улыбается и отползает к другому концу постели, где лежит белого цвета майка, и натягивает на себя одежду. Поверх он натягивает теплую вязанную кофту, что висела на стуле, словно на улице в любой момент мог начаться ужасный ветер, дождь или нечто в этом духе, а после подходит к мафиози, который все это время молча ожидал его возле двери. – Не запаришься в ней? – Нет, просто подмерзаю из-за лекарств. Когда они выходят из палаты, медсестры все еще нет на посту, поэтому они совершенно спокойно направляются в противоположную сторону от той, с которой приходил Рюноске. Атсуши привычно молчит, но мягко улыбается каким-то своим мыслям, ощущениям, чувствам. У Накаджимы вечно все на лице написано, особенно негативные отражения эмоций. На улице, конечно же, все так же безветренно и удивительно тихо. Две фигуры медленно направляются в небольшой сад, который находился возле здания больницы, чтобы пациенты могли там прогуливаться одни или же с родственниками, друзьями, читать книги и просто дышать свежим воздухом. Свежий воздух, безусловно, положительно влияет на процесс выздоровления человека. Этот сад был наполнен множеством деревьев, которые днем всегда создавали приятный тенек, спасающий от солнца каждого не желающего попадать под натиск солнечных лучей, пышных кустов и лавочек с навесом. Некоторые из последних походили на качели: на них можно было удобно усесться и чуть раскачивать себя, чуть подтолкнув за металлический столб конструкции или же оттолкнувшись ногой о землю. – Ты снова не предупредил его? – наконец, подает голос светловолосый, садясь на скамейку. Он неловко улыбается, понимая, что начинает разговор не с самой удачной темы. – Почему ты постоянно об этом спрашиваешь? Накаджима пожимает плечами. Ему трудно объяснить, несмотря на то, как сильно он хотел бы это сделать. Конечно, Дазай понимал, что Акутагава все равно уйдет, он знал, куда именно он уйдет. Было бы наивно полагать, что Осаму вообще не заметит этого. И за это Атсуши чувствовал какую-то колющую вину. После того единственного посещения Чуи и Осаму его в больнице у Атсуши вообще какая-то нервная дрожь начинается, стоит об этом вспомнить. – Переживаешь, что Дазай ревнует? – Если быть честным... – Это не его дело, – обрывает его Рюноске, вытаскивая руку из ручки пакета и кладя тот возле себя, чтобы не мешался. Атсуши вновь замолкает. Его взгляд устремился куда-то на дорогу, словно там было что-то поистине интересное. Акутагава же достал из пальто пачку сигарет и ловкими движениями вытащил одну, поджег кончик, а после всех действий послышался расслабленный выдох. Накаджима уже не пытается его остановить, объяснить, что на территории больницы курить запрещено. Соверши он еще и эту ошибку, то они и разругаться могут. В общем-то, далеко от Дазая и Накахары они так и не ушли, видимо. На самом деле, не сразу парень привык к этой вспыльчивости Акутагавы. В Чуе это почему-то как-то иначе ощущалось. Словно у этих двоих был совершенно разный гнев, что не совсем легко понять. Скорее, почувствовать проще на себе, нежели пытаться разобраться. Накахара был вечно горящим огнем, который то чуть потухал, то возгорался до небес, опаляя собою все вокруг и сжигая на своем пути любую преграду. Рюноске был цепным псом: флегматичным и спокойным, который в любой момент может сорваться и загрызть насмерть к чертям. И Атсуши порой чувствовал себя именно тем, на кого он сейчас набросится и загрызет. Но в итоге пес тыкался ему в ладони своим мокрым носом и доверчиво опускал голову, позволяя погладить по жесткой шерсти. Мальчишка понятия не имел, как это трактовать, однако он просто чувствовал это небольшое доверие со стороны Рюноске, от которого дыхание перехватывает. – Дазай все рассказал, – неожиданно раздается в тишине низкий голос мафиози, а следом совсем тихо, практически на грани слышится треск тлеющей бумаги сигареты. Накаджима смотрит на него неверяще. В его глазах тысяча вопросов, но Рюноске не смотрит на него. Он и кожей чувствует все ту же тысячу вопросов. Атсуши невероятно любопытный. И вот он обратил свои желто-фиалковые отражения водяной глади на него, с нервным любопытством ожидая продолжения рассказа. Конечно, он не мог поверить, что Осаму сказал кому-то, даже если это Чуя, о своих планах до их совершения. Тем более, если он провалился. «Как же он должен доверять», — думает пораженный мальчишка. Теперь представление о доверии между ними и отношениях, похожих на Чую и Осаму, рушатся, словно карточный домик. Атсуши трудно прийти к выводу, что эти двое действительно близки на ментальном уровне. Со стороны, смотря на них, трудно сказать, что эти двое вообще могут более или менее ладить и прожить хотя бы час без ссор. – По крайней мере, он пытался объяснить, что ты помешал изначальному плану, – Акутагава грустно усмехается, поворачиваясь к нему. Конечно, он с самого начала понимал, что парнишка специально это сделал. Почему Атсуши был так наивен, полагая, что Рюноске не поймет его «миссии по спасению друга», он понятия не имел. В конце концов, именно Акутагава рассказал ему о том, что собирался сделать Дазай. – Откуда ты знаешь? – Просто Чуе было очень больно. Мафиози замолкает, делая затяжку никотиновой отравы. Выдыхает, поднимает темные при свете луны глаза на небо, с которого им совершенно бесполезно светят мелкие звезды, с которого пытается приветствовать их луна. Такая неестественно большая, потерянная, четко отражающаяся в чернеющих зрачках, словно в омутах. Накаджима искренне не понимает, что Рюноске имеет в виду под «Ему было очень больно». Это не отвечает никаким образом на вопрос парнишки о том, как он обо всем узнал. В принципе, когда ты не так уж и хорошо разбирается в таких вещах, как расщепление личности, вопросы помножаются как минимум на десятку. Но, конечно, Акутагава все их слышит, даже если они застревают в горле у младшего, так и не будучи озвученными. – Вся его боль — моя боль, – он опускает взгляд на Атсуши. – Он понимает, что Дазай не просто так это пытался сделать, но чувствует себя преданным из-за его молчания. Что Осаму молча хотел его убрать, словно ненужную вещь. В глазах Атсуши тупая боль, от которой невозможно отвернуться. Этому парню как никому другому известно, почему Чуя так остро отреагировал на этот факт. Есть вещи, которые Накахара искренне ненавидит. Есть вещи, которых он боится, но считает, что ненавидит в особенной мере. Потому что Чуя слишком идеальный, чтобы бояться. Поэтому Атсуши знает все те немногочисленные вещи, который мафиози «особенно сильно ненавидит». И, кажется, Дазай не знал об одной из них. Или же ему пришлось давить на эту болевую точку, потому что не оставалось выбора. Атсуши не знал. По сути, ему бы сейчас снова вернуться в минуты, когда они находились в палате, вновь уткнуться носом в теплую шею и ощутить этот до безумия знакомый запах. Но вместо этого он нервно кусает губы. И Рюноске, конечно же, понимает. – Говори уже, – туша сигарету о бок мусорного бака, произносит он и выкидывает окурок в железную урну. – Может, тебе... – он осекается, поджимает губы, блуждает взглядом по сложенным на груди рукам мафиози. – Может, вам и правда исчезнуть? – О чем ты? Рюноске непонимающе хмурится, и мальчишка понимает, что еще немного — и его перестанут слушать. Нужно было срочно объяснять, дать понять себя правильно, даже если это и звучало до идиотского глупо. – Он может попытаться убрать тебя, то есть, вас, снова, – Атсуши теряется. Он не хочет признаваться, что встрял в это не только для того, чтобы спасти друга. – Дазай не промахивается дважды. Я просто... переживаю. Тяжело вздыхая, Рюноске протягивает руку, позволяя Атсуши приблизиться и обнять себя. Он аккуратно укладывает руку так, чтобы было удобно провести пальцами по позвоночнику, останавливаясь на шейных позвонках, но чтобы не задеть бинты, хоть они и под двумя слоями одежды. В этот раз он пытается быть осторожнее. – Ему это больше не необходимо, не неси чушь. – Почему ты так уверен? Накаджима рвано выдыхает в чужую шею, несколько успокаиваясь от такого близкого контакта с Акутагавой. Его действительно это успокаивает: то, как он пахнет, то, как звучит его голос так близко, так тихо и с хрипотцой, то, как ему тепло рядом с ним становится. Несмотря на то, что руки у Рюноске всегда были какими-то запредельно холодными, Атсуши каким-то образом умудрялся ловить в нем свое невообразимое тепло. – Я в любом случае не смогу сделать этого, – оставляя вопрос без ответа, произносит Акутагава. Атсуши не понимает. Он чуть отстраняется, опираясь ладонью на грудь Рюноске, и пытливо смотрит в глаза мафиози. Акутагава видит в его глазах целое поле цветов, посеянных паникой и отрицанием слов собеседника. У него глаза влажные, и парень не сдерживает легкой усмешки, кладет свободную ладонь на щеку Накаджимы и аккуратно проводит большим пальцем под светлым глазом, касаясь подушечкой длинных ресниц нижнего века, цепляя вместе с тем скопившуюся там непрошеную влагу. Эмоции Атсуши всегда отвратительно заразительны. Акутагава чувствует глубоко в себе пробудившийся огромный комок печали и тоски, бессильной боли и отвращения. А это зеркало, переполненное эмоциями, сейчас смотрит на него так искренне и умоляюще, словно на последний их шанс выжить. – Но почему? – Потому что с Дазаем связан не только я, – мафиози вымученно выдыхает и соприкасается с блондином лбами, смотря при этом на подрагивающие от влаги не пролитых слез ресницы, на дрожащие в растерянности зрачки. – Не будь идиотом. – Почему из-за другого человека я должен терять двух близких мне людей? – тонкие брови парнишки надломились в гримасе боли. – И эгоистом тоже не стоит быть, – Рюноске уже не усмехается. Уголки губ чуть приподняты, но это все, на что он был в данный момент способен. – Не в твоих или моих правах разделять целое на части. Нельзя забрать себе то, что лишь на словах принадлежит тебе. Поверь, Осаму это тоже весьма хорошо понимает. – Почему же так больно.... Атсуши не выдерживает и зажмуривается, чувствуя, как по вспыхнувшему лицу скользят обжигающие слезы. Он чувствует взгляд Акутагавы, что все так же смотрит на него, но вторая рука тоже перемещается к его лицу, мягко оглаживая большим пальцем раковину уха, вместе с этим заправляя за него локон. – Прекрати рыдать, твои слезы ужасны, – но в противовес его словам они все продолжают рисовать влажные следы на светлых, чуть покрасневших щеках. Накаджима знает, что его «Твои слезы ужасны» — это «От них мне еще больнее», это «Не рви мое сердце, Атсуши», это неумелая просьба, попытка попросить прекратить плакать. Акутагава очень слеп в таких вещах как эмоции и чувства, но Атсуши готов стать его собакой-поводырем в этом непонятном мире ощущений, таких чуждых мафиози. Иногда он задумывался, откуда Рюноске такой. Странный в чем-то, с эмоциональным спектром не таким уж и широким, таким забавным, когда пытается преодолеть себя в этих их непонятных отношениях, для него, Атсуши. Но сейчас он просто был рад, что этот неизвестно откуда взявшийся, но пришедший так вовремя, просто есть. Он радовался и сожалел одновременно. Атсуши тихо всхлипывает, а его теплые ладони ложатся на холодную тыльную сторону рук Акутагавы, когда он чувствует на своих губах чужие. Мальчишка не желает открывать глаза. Ему невыносимо страшно, на самом деле, это сделать. Он просто чувствует теплоту и мягкость чужих губ, и это кажется чем-то запредельным, невозможным, потерянным. Их не затягивает в долгий поцелуй. Рюноске лишь прихватывает его нижнюю губу своими, они лишь делят еле различимое тепло на двоих. А после оно пропадает с губ, оставаясь на мягкой коже горячим дыханием и каким-то странным чувством горечи и отчаяния. – И почему мы не могли встретиться... нормальным образом? – Это каким же? – Ну, ты же понимаешь.... Накаджима чуть отстраняется, вытирает рукавами кофты слезы с щек, чувствуя, как лицо до сих пор горит. Он ужасно смущен этим неожиданным порывом эмоций. В последнее время он действительно много думал об этих вещах, но, похоже, именно сейчас они, эти мысли, решили выйти из него путем слез. Парень чувствовал странное опустошение внутри, словно выплакал целое море, а не пару слез. – Это очень нелегко, быть с Чуей рядом, как со своим другом, когда понимаешь, что глубоко в нем есть сознание... другое. – Мне больше не появляться? Мафиози смотрит на него серьезно, а Накаджима от заданного вопроса вздрагивает так, словно ему ток по венам вместо крови пустили. Это совершенно не то, к чему он вел. Хотя, по сути, он даже ни к чему не вел. Он не знал, к чему хотел прийти в этом разговоре. – Нет! – он нервно мотает головой. – Это не то, что я имел в виду. Я просто... просто не знаю, что с этим делать. Так ведь тоже не может продолжаться вечно. – Рано или поздно я исчезну, – Акутагава пожал плечами, выглядя при этом так, словно ему совершенно все равно. – Либо появится еще личность, если все оставить так, как есть. Атсуши на его слова опускает голову и поджимает досадливо губы. Он в тупике и совершенно не знает, что делать. В их ситуации выхода, по сути, просто-напросто не было. Акутагава это понимал, Атсуши не хотел мириться. – Ты не можешь принести в жертву друга, Атсуши. Даже если бы был хоть какой-нибудь выход. – Я просто не знаю, что мне делать. Ты появился и исчезнешь, а я как был, так и останусь. – Не факт, что Осаму заставит его лечиться. Ему удобно иметь две личности. – А если появится третья? – Тогда ему может не повезти, и следующая личность не окажется киллером или вообще как-либо связанным с криминальным миром, будучи совершенно бесполезной для него. Минуты две они сидят молча. Атсуши смотрит вновь себе под ноги, Рюноске разглядывает небо. В мыслях у обоих одно и то же — невозможность что-либо изменить. Они герои тех самых дешевых драм, главным героям которых никогда не попасть на счастливый конец. Наконец, тишину разрывает шорох пакета, на который Накаджима оборачивается. Он смотрит на вещь, обмотанную белой бумагой в пакете. Размером он был как лист форматом А4, как если бы это была обычная стопка таких листов. Вещь не слишком тяжелая. – Что это? – Не задавай вопросов, – когда пакет забрали из его рук, Акутагава поднялся со своего места. – Откроешь только тогда, когда я исчезну. Понял меня? Атсуши растерянно кивает и опускает взгляд на запечатанную вещь. Он хотел было задать вопрос Рюноске, однако его мысль прервали тихие шаги. Подняв голову, Накаджима только и смог, что молча проводить удаляющуюся фигуру печальным взглядом. Рюноске никогда с ним не прощался. Возможно, потому что понятия не имел, когда это действительно стоит сделать. Быть может, этот подарок — его совершенный способ попрощаться, когда уже будет поздно для него самого.EDEN – Wake Up Wolf Colony – Lean On (Major Lazer Piano Cover)
Ночь с 17 на 18 апреля.
Более или менее прибрав образовавшийся хаос в квартире, Дазай отправился спать. И это даже несмотря на то, что он с самого начала понимал, что просто так уснуть у него не получится, как бы он того ни хотел. Не то чтобы он часто переживал такие «веселые» ночки, однако определенный опыт уже имелся, как ни крути. Изначально виновником его бессонницы стал Накахара, мысли о котором успешно выедали мозг и не позволяли провалиться в тот самый волшебный мир снов, который обычно дарит Осаму совершенно безобразную несуразицу. Мафиози прекрасно понимал, что его партнеру просто нужно время, чтобы прийти в себя и более адекватно обдумать ситуацию. Именно по этой причине Дазай не пошел за ним вечером. И вот уже после, когда мафиози вроде как даже уснул, виновником стал, о чудо, сам Чуя. Опять же. Конечно, зачем прекращать пытки бессонницей, если можно еще и в реальности напомнить о себе. «Неугомонный рыжий муравьишка», — бурчал Осаму в подушку. Все началось с сообщения. С того самого сообщения, на сигнал которого Дазай даже сначала не хотел реагировать, решив проигнорировать и попытаться уснуть вновь. Однако у Чуи были другие планы. Сам факт того, что Осаму услышал сигнал первого сообщения, свидетельствовал о том, что шатен ждал его. В ожидании чего-то сон человека становится невероятно чутким, даже если сам человек этого не осознает. Так и с Дазаем. Конечно, он ждал. Потому что это его неизбежность. Потому что Чуе нужно было помочь, каким бы самостоятельным и не нуждающимся в чужой помощи он ни был. А еще просто потому, что у Накахары эмоции создают такой безумный водоворот, что Дазаю, эмоции которого несколько притуплены, не остается выбора, кроме как нырять за ним в эту воронку. Со страдальческим вздохом поднявшись с постели и приняв сидячее положение, шатен вытащил телефон из-под подушки и снял блокировку с экрана. Два новых сообщения высветились иконкой на дисплее, и он нажал на «прочесть», уже примерно представляя, что его там ждет. «Я ненавижу тебя больше всего за то, что ты распоряжаешься людьми, как вещами. А сам из себя ничего не представляешь, неполноценный ты кусок дерьма» «Ублюдок» Дазай еще раз для общей картины устало вздохнул, по сообщениям примерно пытаясь представить, насколько этот идиот уже пьян. Отвечать он, конечно, в данный момент не собирался. Но лучше совсем промолчать. Это было чревато чем-нибудь хлеще смс, через которые можно было буквально почувствовать градус, под которым находился Накахара и строчил свои гневные письмена. Прихватив с собой телефон, Осаму поднялся с кровати и потянулся. Поспал он всего ничего, и глаза нещадно слипались, желая закрыться и ближайшие восемь часов не открываться вновь, не видеть ничего вокруг. Однако вместо этого он направился на кухню, намереваясь сделать себе кофе, предчувствуя предстоящую веселую ночь. Заправив кофемашину капсулой, Дазай поставил стакан на полагающееся место, включил аппарат и, дождавшись начала его работы, сел на высокий барный стул, складывая руки на столе и опуская на них голову. Мафиози прекрасно понимает, что конфликт можно было бы решить и другим путем. Без ухода из дома и шатания в каких-нибудь барах. Но Чуе нужно выпустить пар. Он устал. Дазай клялся уничтожить каждого потерявшего страх ублюдка, кто так или иначе причинит боль его королеве. Но цена этому — он сам будет делать больно. Настолько, что ничей чужой удар не сравнится с его. Осаму это понимал, он готов был заплатить. Он понимает, что уснул в таком положении еще на добрых двадцать минут, когда телефон вновь оповещает о пришедшем сообщении, а кухню наполняет запах ароматного кофе. Осаму поднимается, вновь разминает затекшие от неудобного положения мышцы и отправляется сначала за кофе. Первый глоток отзывается урчанием в животе, отчего шатен удивленно приподнимает брови и делает еще один глоток чуть остывшего напитка. «Когда-нибудь я тебя убью собственными руками, понял?» Первое сообщение пришло минут десять назад. Он его не услышал, то ли настолько сильно задумавшись, то ли уже уснув. Второе сообщение, от которого он проснулся, пришло только минуту назад. «Хватит меня игнорировать, трус!» Мафиози делает глоток бодрящего напитка и опирается поясницей на столешницу. Накахара пьян, и ему больно. Дазай это прекрасно понимает. Он это видит. Все эти жалкие попытки выругаться, прикрыв тем самым нечто более недостойное, жалкое, неуверенное. То, что Чуя ненавидит показывать ему. Оба мафиози неуемно гордые. Но Осаму хватает мозгов находить лазейки даже в таком, казалось бы, тупике. Благодаря им же он видит Чую насквозь, с этими его масками. Не с Дазаем ему в этом соревноваться уж точно. Следом Накахара присылает ему фотографию. На ней изображена Йокогама, как есть сейчас: переливающаяся цветными огнями в ночи, с пиками домов, с плоскими крышами, с далекой водой у порта. Дазай видит легкий отблеск и понимает, что фотография сделана все-таки через окно. Конечно, Чуя вряд ли собрался бы прыгать с какой-нибудь высотки, даже в пьяном виде это не в его стиле. И явно не из-за такой ерунды, как ссора. Они сколько лет живут таким образом. Но, как минимум, Осаму начинал понимать, где тот находится. Порт находится с северной стороны от их дома. А в той стороне всего несколько высоток, но лишь одна с расположенным на такой высоте баром. «Ты бы хотел, чтобы я умер?» На следующее сообщение Осаму уже допивает кофе и чуть было не давится последними остатками. Вот теперь точно пьян. Совершенно. «Тебе бы не пришлось жить» Дазай надевает брюки и белую рубашку, которую до этого повесил на стул, зная, что все равно придется выходить из дома. Смысла надевать чистую просто не было. Одной рукой заказывая такси, он уже надевает плащ, застегивает и обувается. Когда он закрывает дверь квартиры и спускается по лестнице, телефон в кармане плаща оповещает о новом сообщении, но Осаму его уже не смотрит. Он быстрыми шагами направляется к тому месту, где обычно его высаживают машины. И, к счастью, такси уже ожидает. Мужчина оказывается сонным и неразговорчивым, что только радует. То, что Чуя не пошел в более близко располагающийся бар, Осаму совершенно не удивляет. Его партнер наверняка не горел желанием, чтобы его искали. Даже несмотря на то, что Дазай не собирался, потому что намного лучше знает, что делать в таких ситуациях. Добравшись до места, Дазай тихо присвистнул, взглянув на верхушку здания. Сколько Чуя сюда шел, сложно было сказать, на такси он точно сюда добираться не стал бы. Ему нужно было выпустить пар, поэтому он бы пошел пешком. Но когда он попадает в сам бар, то с удивлением замечает, что здесь еще есть посетители. Мафиози был уверен, что, придя сюда, обнаружит пустое помещение и одного только пьющего Накахару, который плевал на то, что бар должен закрываться. Он пистолет достанет и установит свои правила на вечер. Шатен оглядывает помещение быстрым взглядом, пытаясь выцепить рыжую макушку, но попытка не увенчалась успехом, к сожалению. За столами его не было, но он бы и не пошел в настолько открытое место бара. За барной стойкой его тоже нет. На кожаных сидениях никого похожего, оставались лишь высокие диванчики, за которыми вообще ничего не было видно. – Прошу прощения, – Осаму подходит к первому попавшемуся официанту. – Не подскажете, где тут сидит такой рыжеволосый, невысокий и, я полагаю, уже пьяный паренек? Работник перед ним сначала делает озадаченное лицо, а после, видимо, поняв, о ком речь, согласно кивает и улыбается. Он молча просит следовать за ним и направляется прямо к окну, к одному из сидений, за спинкой которого как раз-таки невозможно было бы никого разглядеть. После парень их оставляет, а Дазай узнает в пейзаже за окном именно то фото, которое ему прислал Чуя некоторое время назад. Заглядывая за высокое сидение, Осаму не без усмешки обнаруживает заснувшего Чую, калачиком умостившегося на сидении. На столе лежал чек об оплате выпивки, три бутылки вина и телефон. Как он так умудрился уснуть — шатен понятия не имел, но вытаскивать его все же нужно было. Убрав телефон в карман, Дазай аккуратно подхватил спящее тело, удобнее устраивая его на своих руках, и направился к выходу, совершенно игнорируя чужие взгляды, устремленные на них. Его партнер, наконец, успокоился, и это было всем, что облегчало его в данный момент. Они успешно избежали всего цирка, на который бы можно было напороться, что радовало только больше. Чуя в его рубашке выглядит теперь намного забавнее, нежели дома до этого. Закатанные рукава были спущены, и он явно в них путался своими руками. Ткань измялась от непонятного положения и, возможно, парень ворочался. Плащ, который он надевал дома как полагается, был обмотан вокруг и не закрывался полностью, ибо он пытался укрыться, но он смялся где-то в спине и теперь покрывал лишь плечи, шею, и полы запахнулись на бедрах. Как он так непонятно укутался — еще одна не решенная загадка для Осаму. В лифте Накахара сонно заворочался, начал морщиться, а после чуть приоткрыл заспанные глаза. Ладонь скользнула в расстегнутую часть плаща Дазая, цепляясь за чужую белую рубашку. Все так же хмурясь и еле открывая глаза, рыжеволосый пробормотал недовольное «свинья» и снова заснул, уткнувшись в эту же рубашку носом. То, что Накахара терпеть не мог частичную неряшливость Дазая, не было секретом, рубашка его должна была сейчас быть в стирке, но никак не на нем. Но почему-то это грозное и очень сонное «свинья» с его стороны заставило мафиози тихо засмеяться, от чего плечи содрогались, и он искренне удивился, что от этого Чуя не проснулся. Осаму просто не мог сдержать этого порыва смеха, смотря сверху вниз на хмурое спящее лицо. «Забери меня домой» – осталось непрочитанным сообщением на телефоне Дазая.