Massive Attack – Paradise Circus Hidden Citizens – I Think We're Alone Now
Десятилетний Накаджима Атсуши не любит плохую погоду, вид крови, и когда на него громко кричат. Но сегодняшний день стал для него удивительно отвратительным подарком за всю его недолгую жизнь: с неба лил мелкий отвратительный дождь, воздух был влажным и удушающим, сам он размазывал кровь, перемешанную со слезами и дождем, по коже, пытаясь стереть, но делал только хуже, а мальчишки из его же группы громко смеялись над ним, когда светловолосый с первого удара в живот упал на темный от влаги асфальт. У мальчика покрасневшие от непрекращающихся слез глаза, разбитые в кровь коленки и нос да синяки по всему телу цветут яркими уродливыми бутонами роз и васильков. На белоснежной коже разрастается космос, и он устал быть полотном чужих картин. У Накаджимы Атсуши нет родителей, потому что они отказались от него сразу после рождения. И он совершенно не винил их в содеянном. У него не было оснований обвинять несуществующих родителей в том, что они бросили его, как котенка. Он не знал, мог бы он оправдать ожидания взрослых. Он понятия не имел, смог ли жить там, в огромном социуме, под давлением кучи людей, ведь даже в маленьком запертом мирке детского дома он остается самым слабым и еле-еле способным поддерживать жизнедеятельность. У Атсуши есть один единственный друг на весь целый свет, и он бежит сейчас сломя голову через весь сад, заполненный цветами и деревьями, чтобы выяснить, что произошло, и успокоить. Он, этот друг, что-то кричит издалека, но Атсуши совсем его не слышит, оглушенный шумом дождя и собственными всхлипами. У него яркие светлые глаза, и сам он буквально светится, однако внутренне является абсолютной противоположностью своему внешнему виду. Накахара Чуя — уверенный в собственных силах мальчишка, ненавидящий всех тех ублюдков, что самоутверждаются за счет других, более слабых. По мнению Чуи человек мог доказать свою силу, только вступив в бой с равным ему противником. Такие же, унижающие более слабых, только показывали всем, что сами-то они точно такие же слабаки, только еще и трусы вдобавок. Он обладатель какой-то поразительной эфемерной аристократичной внешности, настолько аккуратными были черты его лица, всегда втягиваемый в драку чуть ли не на одно провокационное «слабо?» и получающий выговоры от воспитателей за тяжкие телесные увечья своим одногруппникам. Чуя сильный, смелый и готов биться до конца, если это для него важно, если имеет цену. Он защищает Накаджиму Атсуши, потому что он не умеет драться, а только плачет и терпит. Он думает, что так от него отстанут. Глупый, глупый Накаджима Атсуши. Рыжеволосый бежит через кусты, царапая оголенные из-за шорт ноги шипами и колючками разнообразных цветов, но упорно ничего не замечает. Топчет цветы, смешивая зелень с грязью, и не думает о том, что воспитательница совершенно точно снова отругает его и, вероятнее всего, строго накажет. Но это сейчас совершенно не важно. Он буквально пышет гневом, когда замечает перепачканные кровью светлые кожу и одежду. Он подбегает к нему и садится на корточки, тут же задирая подбородок, чтобы оценить масштабы повреждений на слабом теле. Атсуши плачет беззвучно, размазывая кровь и слезы, пытаясь прикрыть лицо руками, на что Накахара лишь раздраженно убирает его руки, чтобы не мешали обзору. – Снова эти кретины? Накаджима ничего не отвечает, всхлипывая и смотря на Чую так, словно умолял не спрашивать. Конечно, это же так очевидно. Ему элементарно стыдно говорить об этом. Ведь давать вновь и вновь смеяться над собой, унижать — это совсем не по-взрослому. – Тебя нужно отвести в медпункт, – сообщает он и аккуратно стирает очередную слезу с щеки, хотя это и не дало никакого эффекта. Мальчишка тяжело вдыхает влажный, промозглый воздух полной грудью, пытаясь себя успокоить, но вместо этого срывается на сдавленное мычание, переходящее в крик. Жалостливый, полный отчаяния и невыносимой боли. У Накаджимы самая настоящая истерика, но ни он, ни Чуя этого не понимают, такое в их жизни впервые. Накахара молчит. В его сознании не укладывается то, что он видит. Именно поэтому он лишь молча притягивает к себе друга, позволяя буквально выплакать все, что только мог. Чуя даже не спрашивает в чем дело — он понимает, что сейчас ему не ответят. Единственное, что он точно знает, так это то, что могло произойти что-то действительно отвратительное. – Ну, не плачь, тигриная ты морда, – Накахара тяжело вздыхает, одной рукой прижимая к себе мальчишку за плечи, а другой поглаживая по мокрым, перепачканным землей волосам. Успокаивать у Чуи получалось по большому счету не очень-то и хорошо. Эти неумелые попытки в нежность походили больше на жалость, а от этого он уже злиться начинал. Но Атсуши на самом деле привык к такому нему и его странной реакции на чужую боль. На боль друга. Накаджима что-то пытается сказать ему, но каждый раз через пару неразборчивых звуков вновь срывается на плач. Он утыкается носом в чужое плечо и мелко сотрясается от плача, холода и боли. «Помоги», — стонет он, задыхаясь от слез, кашляя, давясь соленой влагой. «Больно» — стон, переходящий в крик, тут же прерываемый кашлем и новой волной рыданий. Аккуратно отстраняя от себя светловолосого, Чуя замечает, что у него порваны штаны сбоку, как и рукав на той же руке. Вся кожа покрыта ссадинами, грязью и кровью. Вдобавок ко всему мальчишка прижимает к себе эту руку так, словно ее могут оторвать, отобрать у законного владельца. Взгляд у него напуганный, Атсуши сам ничего не понимает, но ему до невозможного страшно. Чуя аккуратно касается руки, пытается чуть надавить, однако Накаджима тут же дергается, давя в себе крик. И все, что остается в голове четырнадцатилетнего мальчишки — потерянное «твою мать». Атсуши всего десять и он, конечно, не понимает, почему ему так больно. Ему просто страшно, и он ищет помощи у старшего. Бежать и звать воспитателя, конечно же, смысла особого не было. Чуя понимал, что это бесполезно, поэтому просто как можно более аккуратно подхватил друга под коленки и поперек лопаток, а после направился в сторону медпункта. Атсуши был не сильно тяжелый — мальчуган недоедал, потому что чаще всего еду у него отнимали попросту. Сам он был довольно хилый и часто болел по той же, наверняка, причине. И Чуя впервые искренне радуется этому факту, потому что даже несмотря на то, что он старше на четыре года, по росту он был ниже, а вот в силе превосходил. И это единственное, что помогло ему донести плачущего, испуганного мальчишку до медицинского корпуса. – Что случилось? – первое, что он слышит от находившейся там одной из воспитателей, когда попадает внутрь. Но Накахара молча идет к кабинету, где его обычно принимала врач. Он не отвечает и когда воспитатель повышает голос, требуя ответа. На это Чуя лишь демонстративно хлопает дверью кабинета и сажает светловолосого на кушетку. Находящаяся внутри врач понимающе приоткрывает дверь, тихо объясняет воспитателю, что все в порядке, и вновь закрывает дверь. Щелкает замком на ней, чтобы никто их не беспокоил. Парня не слишком-то волнует, что этот воспитатель еще сделает ему выговор за игнорирование слов старшего, а уж тем более воспитателя. Они же обязаны слушаться их. Ну, конечно. Но это потом, когда он будет уверен, что жизни младшего ничего не угрожает. Что ему не больно. Что он в безопасности. – Ты расскажешь мне, что с ним произошло? – спрашивает она, когда Чуя самовольно открывает ящик с бинтами, разрывает их на куски, складывает и тут же смачивает их обеззараживающей жидкостью. Действия его рваные, нервные, но он справляется. – Ему руку сломали, – сухо произносит он, пытаясь как можно аккуратнее стереть грязь с ободранной кожи ноги. Но Атсуши и так не реагирует на эти действия со стороны друга, он слишком занят плачем, хоть и уже упорно пытается его успокоить, чуть ли не задыхаясь в рваных, судорожных вздохах. Накахару же буквально трясет от злости. – Сделайте с этим что-нибудь. Он узнает, что такое безысходная паника, когда поймет, что дело действительно опасное. Накахара совершенно не разбирается в переломах, хоть и уже получал их. На самом деле, именно факт того, что он их получал до этого момента, помог в определении того, что Атсуши также повредил руку. И черт его знает, что могло бы быть, не пойми он этого сразу. Девушка в свою очередь тут же спешит подойти к Накаджиме и аккуратно осматривает руку. Видит она его также не впервые, тоже тот еще любитель получить тумаков, однако обычно Атсуши ограничивался тихими всхлипами, считая себя взрослым мальчиком для развода соплей. Она делает все достаточно быстро, с набитой руки, и тут же направляется к ящику с таблетками, чтобы достать успокоительное. Кость нужно сначала вправить, да и самому мальчишке нужно успокоиться, иначе так и нервный срыв получить недолго. – Будет больно, но ты потерпи, хорошо? – Чуя выбрасывает в мусорное ведро грязные бинты и, пока врач достает таблетки, наливает в стакан из графина, что стояли на подоконнике, воду. Атсуши согласно кивает и принимает таблетки из рук девушки, а после запивает их водой. Еще покопавшись в ящике, она поворачивается уже со шприцем. Анестезия хоть и слабая, но для ребенка должно хватить, чтобы боль была не такой дикой. Время, что они ждут, когда все введенное обезболивающее подействует, Накахара использует на оттирание грязи, перемешанной с кровью с поврежденной кожи, а после обрабатывает все это йодом. Когда же врач аккуратно притягивает к себе поврежденную руку ребенка, Атсуши в поиске помощи цепляется за мокрую футболку своего друга, и тому ничего не остается, как подойти ближе, позволяя обнять себя за талию одной рукой и уткнуться носом в живот. Когда в кабинете раздается тихий щелчок, Чуя чувствует лишь то, как крупно вздрогнул Атсуши, задерживая вместе с тем дыхание, а после рваный всхлип. Накаджима, может, и понимал, что ему дико больно, но сил уже не оставалось на крики, а лекарства притупляли эту боль так, что теперь она и вовсе казалась какой-то инородной. То, сколько он выплакал, пока сидел под дождем на улице в ожидании помощи, и пока Чуя нес его сюда, быть может, и было на пользу мальчугану. Теперь если ему и было страшно, так сильно по уставшему сознанию это уже не било. Накахара же продолжал гладить его по голове, путая светлые мокрые волосы и совершенно бездумно шепча рваное «потерпи» и «еще немного». В самой глубине океанически-голубых глаз затаились больное сострадание и боль. Он готов был забрать ее у младшего, если бы была такая возможность. Он действительно был готов. Рыжеволосый и сам понятия не имел, как его нашептывания должны были успокоить пострадавшего от рук каких-то ублюдков мальчишку, но в данный момент это было единственным, на что тот был способен. «Так ему будет спокойнее» — понимал он. «Я рядом» — читалось в каждом его движении и словах. Еще пятнадцать минут Накахара терпеливо успокаивает паренька, пока ему накладывают на поврежденное место гипсовую повязку. Врач ничего не спрашивает и не пытается успокоить, она вообще всю работу проделывает молча, предельно аккуратно и, по возможности, быстро. Словно не ее работа заключалась в успокоении маленьких пациентов. Однако на самом деле вся причина крылась в том, что она видела, что им нужно поговорить. Врач не задавала вопросов, она ведь к тому же действительно хорошо знала Чую, который здесь бывал не редко из-за постоянных драк с мальчишками, его тяжелый характер и нрав. Этот парень вообще ничего рассказывать не будет, только больше злиться начнет, это они проходили уже очень давно. – Кто это сделал? – наконец, спрашивает он, когда дверь за врачом закрывается. Нервную дрожь в руках спрятать оказалось довольно затруднительно. Накахаре казалось, что гнев, все это время томящийся где-то на самом дне него, начинал потрескивать от напряжения, искриться и разрастаться в этом эфемерном пространстве, отзываясь колкой дрожью в руках. То, что он в принципе может испытывать злость такой степени, для подростка оставалось огромным открытием. Однако она, словно дикий зверь, металась внутри, искрилась, рычала и драла ему внутренности со всей жестокостью, беспощадно. Накахаре было больно, и он хотел позволить получить этому жестокому животному то, что оно требует от него. Чуе было всего четырнадцать, но он уже начинал знакомиться со своими внутренними демонами. Маленький Чуя — идеальное вместилище для этих монстров. Но он не боялся их. Мальчишка научился ладить с ними так же быстро, как понял, что сам по сути своей был еще страшнее их. Он узнает об этом лишь порядком позже. После того, как опрометчиво позволит этому гневу полностью заполнить нестабильное сознание. Атсуши же на поставленный вопрос упорно молчит, смотрит куда-то этим своим ошалелым, потерянным взглядом в пол. Он видел, что творится с его другом, но не смел и слова сказать, кожей чувствуя исходящую от него ледяную боль вперемешку с ненавистью чистой пробы. И это никогда не кончалось чем-то хорошим. Чуя его уже отпустил и теперь возможности спрятаться в мокрой ткани, словно в импровизированном домике, к сожалению, не было. А пока этот упрямец не получит ответ — не успокоится. Накахара умел докапываться до правды. – Хорошо, – он тяжело вздыхает, борясь с желанием перестать контролировать себя и надавить на пострадавшего. – Допустим, я понял кто. Как? – Я упал с крыши нашего сарая. – И как тебя туда занесло? – Они меня туда заставили лезть вместе с ними, – Накаджима поджимает губы. – А потом смеялись. И пугали. А после начали говорить, что без тебя ничего не могу, что трус, ну и я в драку полез. А потом меня толкнули, и я упал с крыши. – Ты хоть понимаешь, что мог себе шею сломать? – Я не хотел, чтобы меня считали слабаком! – Ну, а кто же ты тогда?! И Атсуши, и сам Чуя замирают после выкрикнутых на эмоциях фраз, смотря друг на друга в немом шоке. Накахара ответил ему буквально спустя пару секунд, и сомнений не оставалось — он выпалил чистейшую правду. Накаджима Атсуши — слабый, болезненный, пугливый мальчишка, считающий, что лучше перетерпеть идиотов, которые над ним издеваются, нежели ввязаться в драку и показать, чего он стоит. Светловолосый сам дал понять, что он не может дать отпор, что он позволяет издеваться над собой. Что все, что у него есть, — Чуя, защищающий непутевого друга, если имел возможность. Но так как он был старше, это удавалось нечасто, будучи занятым со своими сверстниками на заданиях от воспитателей для старших ребят. Сейчас в его глазах лишь боль. Невыносимая, топящая в себе боль, утягивающая Накахару за собой, который даже не противостоит этому. Он лишь вновь приближается к пострадавшему и обнимает за плечи. Атсуши вновь утыкается носом ему в живот и всхлипывает, но не плачет. Кажется, уже и так всю влагу организма истратил. Быть может, успокоительное также имеет свое воздействие. Накахара потерянно перебирает в пальцах светлые волосы, которые потихоньку начинали подсыхать в помещении. В глазах — потерянность, испуг и злость. В голове бешено крутились шестеренки. Он знал, что должен был сделать. Он прекрасно понимал, что последствий не избежать. Но это было его неконтролируемое решение, в противовес которому — взвешенное желание претворить кошмар в реальность. В груди болезненно сдавило. Чуя был не по годам умным и, конечно, все понимал. Понимал и приходилось принимать решения сразу за двоих, потому что Атсуши, такой доверчивый и совсем не смышленый, не сможет. В нем нет столько сил, решительности. Он просто не смог бы жить со всем этим дальше. – Ты должен мне кое-что пообещать, – сгорбившись, он утыкается носом в чужие волосы и тяжело вдыхает этот запах дождевой влаги и хвои. Голос его ломается в приступе отчаяния. – Я больше так не буду делать, – Накаджима поднимает свои огромные глаза на Чую, смотря на него, уже выпрямившегося, снизу вверх. – Нет, Атсуши, – он зачесывает рваную челку назад, открывая лоб. – Что бы ни случилось, ты должен знать и держать в своей голове, что мы с тобой друзья. Понимаешь? Не больше этого, но и не меньше. Даже если мы не увидимся никогда после всего этого. – О чем ты? – Просто скажи мне, что понял. – Понял. Друзья. – Вот и прекрасно, – на губах подростка появляется натянутая улыбка, но Накаджима не догадывается об этой его фальши еще. Он целует того в лоб и тяжело вздыхает. – Когда-нибудь ты поймешь. На следующее утро Накаджима просыпается от криков воспитателей и всех ребят из приюта. Он узнает, а после и вовсе становится свидетелем четырех трупов прямо на футбольной площадке: все обезображены до тошноты, многие тут же убегали в сторону, будучи не в силах сдержать рвотные позывы. На следующее утро мальчишка узнает о загадочном исчезновении Накахары Чуи. Кто-то выдвигал версию, что это сделал именно он, кто-то же из необоснованных побуждений защитить подростка уверял, что убийцы похитили ребенка. Что он в опасности, что нужно искать. На следующее утро Атсуши остается совершенно один в целом мире.* * *
A Perfect Circle – The Noose Hidden Citizens – Silent Running
Покинул подвозивший его автомобиль Осаму, так и не доехав до своей изначальной цели — главного офиса Портовой Мафии. Мори не назначал ему точно времени встречи, поэтому он мог со спокойной душой появиться в темных тонах коридоров вплоть до двенадцати дня — глава организации все же уточнил, что встреча должна состояться в первой половине дня. Приди Дазай в пять утра или в одиннадцать — разницы не было. С чего Огай так разбрасывается драгоценным временем, он не совсем понимал. Однако догадывался, что у мужчины на самом деле просто была важная причина находиться в своем кабинете безвылазно все это время, быть начеку. Быть может, он за чем-то следил. Точнее, это вероятнее всего. Ранее босс такой фривольности не допускал. В случае с Дазаем — весьма удачно пытался. Мафиози дождался, пока автомобиль скроется из виду, и только после этого начал свой пеший путь до места назначения. Походка его была медленной, словно даже расслабленной, однако, стоило лишь присмотреться к ней, можно было легко заметить тяжелую поступь, напряженную спину и нервно сведенные к переносице брови. У него была сотня несчастных метров пути для того, чтобы привести свой разум в порядок и не позволить Огаю сыграть на шахматной доске его сознания. Погода в свою очередь была не самой приятной для прогулки, когда голова разрывалась от бессонной ночи с Накахарой, а глаза болели все от того же недосыпа. Собственно, Чую он не особо обвинял — тот всю ночь кричал во сне, подрывался, время от времени пытаясь избить резкими взбрыками, и цеплялся за Дазая, который так и не смог провалиться в полноценный сон, подскакивая при каждом особенно болезненном стоне. Что ему снилось — остается загадкой, однако Осаму почему-то догадывался, чем бы это могло быть. Ближе к утру Чуя проснулся, но, как понял Дазай, он этого не помнил. Этот момент удивительным образом стерся из взбудораженного сознания рыжеволосого. Однако после этого пробуждения, во время которого Осаму терпеливо объяснял тому, что он в своей квартире, и опасаться нечего, Накахара заснул совершенно спокойно, удобно устроившись на чужом плече. И вот уже через полтора часа сна началось то еще веселье. Попивая свой кофе, Осаму и не сразу понял, что это Чуя. Но решил проверить, поскольку тому вновь могли сниться кошмары. Но, конечно, отличить стоны боли и возбужденные вздохи — достаточно просто. Для Дазая, причины и тех, и других в реальности, — еще проще. Но посмеяться над неудовлетворенным напарником он еще успеет. С какой-то стороны это даже его косяк, однако Дазай лишь усмехается этой мысли. Солнце продолжало настойчиво и весьма неприятно царапать воспаленные глаза, вынуждая шатена щуриться и опускать голову, избегая прямого контакта со светилом. Единственное приятное в погоде этого дня — легкий ветерок. Духота бы его просто изничтожила, Осаму готов был поклясться, что не пережил бы в ином случае этот день. Оставив Акутагаву, предоставленного самому себе, Осаму даже не сомневался, что тот отправится к Атсуши. Киллер имел какую-то особо интересную зависимость от этого мальчишки, и Дазай имел лишь предположение, откуда это в нем. Предположения эти являлись не самым лучшим фактом, конечно, однако с помощью этого можно было объяснить многие вещи. Мозаика собиралась буквально на глазах. Осаму все прекрасно знал. Между тем шатен предположил, на что будет расщепляться эта личность, если он отправит Чую на лечение. Что будет с Накахарой, когда подающие части жизни вернутся к нему, когда он перестанет жить от сознания к сознанию. Было бы совершенно неудобно, если бы Чуя помнил что делает Рюноске для Дазая. Что он делает для Атсуши. И дело было лишь в самой личности. Эмоциональный спектр Акутагавы позволял ему запереть все секреты внутри самого Чуи, не осведомляя того об этом. Их память делится на двоих лишь в одном случае, и этой функцией мог пользоваться лишь его партнер, сам того не осознавая. Акутагава — темный подвал, имеющий лишь один выход. И ключ от двери только у Осаму. Однако в данный момент он уже расставил приоритеты, и, к сожалению или счастью, дело о сознании Чуи — сейчас не самое важное, что они имеют. А имеют они достаточно печальное стечение обстоятельств, которые Дазаю нужно либо разрулить, либо привести все это дело в такую задницу, чтобы и достать уже невозможно было. В этом случае уже ничего поделать нельзя будет, останется лишь бросить то, что есть, ради того, чтобы вновь что-то было. Ради того, что еще можно получить с этого всего. До офиса оставалось не так уж много расстояния, и в голове шатена мысли начинали перерабатываться с еще большей скоростью. Он примерно предполагал, что конкретно Огаю от него нужно, о чем они будут разговаривать. И Дазай также прекрасно понимал, что должен сделать все, чтобы Мори расценивал его минимально опасным для своих планов. Потому что в ином случае война может начаться внутри организации. А лучшего способа по уничтожению организации, чем заражение изнутри, просто не существует. Но, конечно, босс Портовой Мафии не настолько глуп. В конце концов, он не может быть таковым в полной мере, управляя настолько огромной и опасной организацией на протяжении столь долгого времени. На протяжении времени, в которое она все более и более расцветала. Поспособствовать тому, во что она выросла, переродилась подобно фениксу. Дазай довольно часто бывал в кабинете босса. Положение обязывало. Но в этот раз идти ему туда, мягко говоря, не очень-то и хотелось. Не то чтобы раньше в нем горело желание ошиваться в кабинете Мори, однако в этот раз не хотелось там появляться как-то особенно сильно. Он понимал, что ситуацию нужно решать, она не может вечно оставаться в этом подвешенном состоянии. Но желания от этого по-прежнему не прибавлялось. Вероятнее всего, Огай уже если не был уверен, то хотя бы догадывался, что Осаму поймал его за хвост. Пускай Дазай и имел лишь догадки и пару фактов, на основе которых приходил к определенным выводам, он точно знал — босс мафии взялся за нечто масштабное. Надоело довольствоваться малым? Возможно. Нашел себе новую забаву? Тоже нельзя отрицать. Подходя ближе к зданию, Осаму заметил знакомые фигуры подразделения «Черные ящерицы», выходящих из него. Все, как один, хмурые, явно обдумывая новый приказ или же получившие выговор за проваленную миссию. Хиротсу замечает его буквально случайно и разворачивается лицом к Дазаю, кивая в знак приветствия. Брови мужчины нахмурены, на лбу от этого появились складки, тонкие губы поджаты, и он машинально лезет за сигаретами. – Выглядите измотанным, – протягивает Осаму. Мафиози останавливается буквально в метре от Рьюро. Осаму был выше на пару сантиметров, однако положение в иерархии мафии словно подбрасывало ему еще с десяток, потому как смотрел он на мужчину сверху вниз. Никто не знал, как Дазай относится к своим подчиненным, никто даже и предположить не мог. Но одно знали все — он всегда смотрел сверху вниз на людей. Кто-то был уверен, что все это из-за воспитания Мори, кто-то считал Осаму просто самовлюбленным, зазнавшимся убийцей, не имеющим сердца и чувства сострадания. Сам Дазай на это лишь усмехался, предпочитая вообще не обращать внимания на эти пересуды. – Много работы в последнее время, – он поджигает сигарету, прикрывая огонек рукой, затягивается, а после медленно выдыхает в сторону. На лице у мужчины все та же нестираемая хмурость. – Снова отправляемся на зачистку. – Я слышал, вас отправляют в Токио на следующей неделе? – Да, но я не знаю подробностей. – Берегите своих людей, – тоном, словно он предупреждал о мировой катастрофе, произнес мафиози и двинулся к дверям в здание. Дазай чувствует серьезный, тяжелый взгляд в спину, но не оборачивается и отмахивается от этого так же легко, как от лишней ложки сахара в кофе. Внутри здания, как и обычно, ничего не изменилось со времени его последнего визита сюда: полы все такие же мраморные, стены стеклянные, а потолок зеркальный. Ничего нового, собственно, как и должно было быть. Этот холл настолько приелся Дазаю, что он практически каждый уголок, каждую трещинку знает, хоть и никогда не проводил здесь много времени. Попав в лифт, что вновь пустовал, Осаму развернулся лицом к стеклянной стене, из-за которой видно весь город, когда капсула поднимается достаточно высоко. Кабинет Огая находился на самом последнем этаже, поэтому какое-то время он может спокойно наблюдать раскрывшийся перед его взором пейзаж. С каждым этажом все лучше становилось видно город, сплошь покрытый зеленью и бетонными коробками домов, высокими или же низкими. Людей оттуда, конечно же, уже видно не было. Лифт поднимался все выше, и некогда огромные вещи становились совершенно маленькими, буквально умещающимися на ладони. Сожми только немного и разрушишь все к черту. Еще пара этажей и метров вместе с ними, в конце концов, он вовсе перестал различать что-либо, находящееся на земле. Спустя пару секунд раздался тихий звонок, оповещающий о том, что лифт прибыл на указанный этаж. И Осаму не медлит, он спокойно разворачивается и выходит из железно-стеклянной конструкции, тут же направляясь прямиком к кабинету босса. Пройдя мимо людей в черных костюмах, выполняющих сугубо функцию охраны, молодой мафиози постучал в дверь, а после приоткрыл ее, заглядывая внутрь. Никого внутри не было, однако стоило шатену войти, как из двери в дальнем углу, которой не было совершенно видно в действительности, вышла Элиза. Мори шел за ней. Собственно, на самом деле картина была донельзя нелепой: девочка шла со скрещенными на груди руками и заметно дулась, надувая маленькие розовые губки и хмуря светлые брови. Мори же за ней шел, держа в руках какие-то сумки и приговаривая на высоких тонах, каких только мог, и в максимально мягкой форме «Ну не дуйся, принцесса». Элиза фыркала и отворачивалась от распадающегося на молекулы в извинениях отца. К тому подошли двое мужчин, что вышли из-за двери, возле которой Дазай все еще стоял. Он не любил мешать семейным трагикомедиям, поэтому обычно наблюдал со стороны, чему свидетелем становился уже не раз и не два. Когда из рук Огая забрали сумки, мужчина присел перед дочерью на корточки. Та же с невозмутимым видом все так же стояла и дулась, отводя взгляд в сторону. Она натыкается взглядом на Осаму, и тот в знак приветствия улыбается ей. Ну, конечно. Обещанная поездка за границу. Которая, конечно же, состоится, но Мори опять не может полететь с ней. – Ты обещал! – капризно произносит, все так же не смотря на отца. – Конечно, но давай в этот раз ты сама, а вернешься — и мы с тобой вместе куда-нибудь слетаем? – Мори поправляет кружева на пышной юбке блондинки, которые совершенно неподобающе для юной леди разлетелись по сторонам, создавая малышке совершенно неопрятный образ. – Ты ведь такая у меня самостоятельная, правда? – Ты лжец, Ринтаро, – обиженно выдает она, но теперь, наконец, смотрит на Огая. – Я опаздываю. Веди себя хорошо, пока меня не будет, понятно? – Конечно, дорогая. И девочка уходит вместе с мужчинами, которые забрали сумки у Мори. Видимо, это были вещи его дочери. Дазай же все так же стоял молча, наблюдая за всем этим цирком. – Итак, рад тебя видеть, – Огай поднимается, поворачиваясь лицом к Дазаю. Осаму думает — «лжец», он думает — «твоя дочь видит тебя насквозь», но вслух не произносит ничего. Мафиози лишь проходит вглубь помещения, когда Мори указывает рукой на диван, что стоит возле его кресла и журнального столика, расположенных перед стеклянной стеной. Небо отсюда видно так, словно если была возможность открыть окно, то эту воздушную пену можно было бы черпать прямо руками. Они садятся на сидения, и Осаму ждет. Ждет, когда босс начнет разговор. Ждет, пока тот сделает первый ход. Мори же словно беззаботно наблюдал за облаками за окном, любуясь этим неизменным пейзажем. На сухих губах мужчины играла легкая полуулыбка. – Как прошли дела с зачисткой организации? – Как обычно, – на лице шатена совершенно нет эмоций, разве что оттенок напускной скуки. Мори не любит подходить к сути издалека. – Выживших нет, ни единого свидетеля. – Другого от тебя и не ждал, – он довольно хмыкает. – Как Чуя? – Чуя? Дазай внутренне напрягается, не сильно контролируя одеревеневшие мышцы лица. Изнутри будто бы все разом похолодело. И дело не в страхе. Осаму в принципе тяжело понимал это чувство, будучи тем, кто порождает это чувство в других. Это было похоже на отрезвляющую пустоту, звенящую, словно струна, оглушающую, словно в момент рухнувший дом. – У него тоже было задание. Я думал, ты осведомлен о делах своего напарника. – Вероятно, мне было не до него. Он лгал. И Огай скорее всего это прекрасно понимал, но выдал лишь очередную легкую снисходительную полуулыбку. Осаму все еще был для него ребенком. Хоть он рядом с ним уже и достаточно много лет, Дазай по-прежнему остается закрытой книгой, и содержание ее Мори вытягивает с трудом. Сюжет порой для него весьма предсказуем, Дазай для него все еще мальчишка, идущий на поводу у собственных желаний и чувств, когда как сознание Мори — набор военных стратегий, лишенный иллюзий, которые люди впитывают в себя от этого отвратно-чувствительного мира. И, конечно, Осаму не был его копией. Он был его порождением, изломанный, искалеченный, но ставший настолько уникальным, что мужчина не мог не умиляться ему. – Вы хотели со мной о чем-то поговорить, – напоминает он, когда молчание становится слишком продолжительным действием в их спектакле. – Ах, да, – мужчина облокачивается на подлокотники своего кресла и скрещивает пальцы рук между собой. – Дазай, ты ведь, вероятно, не понимаешь, зачем я это делаю? Шатен молча буравил тяжелым взглядом профиль своего босса, так и не собираясь отвечать на этот вопрос. Было бы глупо просить уточнить, о чем конкретно его спрашивают. Мори уже догадался. Поэтому перешел в наступление, минуя всяческие прелюдии и свою дурацкую привычку красивого фарса перед собеседником. – Но в первую очередь ты должен понимать, что все, что я делаю — на благо Портовой Мафии. Во всех моих действиях нет ни единого намека на личную выгоду, потому что мафия — та организация, которой я отдал всего себя. Это место, где каждый отдает себя полностью. У нас, знаешь ли, нет иного выбора. Это наше клеймо. – К чему вы ведете? – Однажды ты унаследуешь ее, – Мори говорит это совершенно спокойно. Это не было вопросом или предложением. И ни в коем случае не трактовалось как подарок. Однажды Осаму должен будет принять последнее свое повышение, отдать себя окончательно этой организации, отдать все, что имеет, и принять ее. – У тебя есть множество способов заполучить это место, но итог-то будет одним, верно? Огай не исключал той возможности, что Дазай мог бы со спокойной душой убить его и перенять управление мафией, забрать все в свои руки и начать править этим кровавым миром. Однако также он понимал, что если бы ему нужно было это — парень бы давно нашел способ. Вероятно, Мори бы даже не осудил его за это, умирая с гордостью, что оставил такого идеального преемника. – Не мешай мне, – тон его голоса внезапно стал совершенно стальным. – Никто так не понимает, как ты, что остановиться на месте — не сохранить положение, а потерять его рано или поздно. Отсутствие развития всегда означает деградацию. Я не позволю нам упасть. Поэтому мы должны идти вперед. – Это опрометчиво. – Война в любом случае включает в себя необходимый риск, – на губах мужчины появляется короткая хищная усмешка. Глаза его все так же устремлены на небо за окном. – Умей рисковать, если хочешь заполучить победу. – Мы не можем так... – Дазай, – будто бы даже мягко Мори перебивает его все с той же усмешкой. – В твоих интересах принять игру. Я доверяю тебе своих людей, потому что уверен, что ты справляешься со своей работой. Не заставляй меня сомневаться. Между ними вновь появляется молчание. Тишина эта холодная, и Осаму чувствует, как этот самый холод с каждым вздохом неприятно колет легкие. Огай не оставляет выбора, он элементарно ставит перед фактом. «Не разочаруй меня» так часто говорил мужчина ему в детстве, и Дазай выполнял миссию на высшем уровне. Потому что не хотел разочаровывать. Потому что было уже все равно за чем гнаться, если оно могло оказаться хоть сколько-нибудь важным. Молодой мафиози все так же молча поднимается со своего места. Еще с пару секунд он смотрит на не двинувшегося с места босса, а после разворачивается и направляется к двери. Здесь ему делать больше нечего. – Уверен, Чуя не обрадуется, если ты будешь вести себя неразумно, – кидает ему в спину брюнет, и Дазай замирает прямо около дверей. Он не брезгует начать дергать своего исполнителя за ниточки. Осаму ничего не отвечает, лишь с тихой яростью крепко сжимает ручку массивной двери и открывает ее, после чего выходит в коридор и спешным шагом направляется к двери. Накахара — его рычаг давления, слепое пятно, слабое место и, черт возьми, Ахиллесова пята для Мори. Все это убожество разом. Вдобавок ко всему Огай прекрасно понимал это. Вероятно, он был безумно счастлив найти такой непоправимый изъян в своем создании. Но, выходит, как же сладка ему мысль, что эта погрешность позволяет манипулировать этим мальчишкой. Осаму был в гневе. Он был уверен, что Огай недоговаривает, что он лжет. В таком случае и Дазай лгал. В этой игре они вновь на равных. А это значит, что мафиози еще не выкинул и одного туза из рукава, пускай Мори и был уверен, что заранее победил.