In the stained sadness

Ledy Gaga – Judas Caught A Ghost – No Sugar In My Coffee Tom Odell – Can't Pretend

      Впервые Накахара встречает его спустя неделю после своего побега из приюта. Ровно семь дней, не более, не менее этого.       Это был очередной день, как он оказался на улице. В голове до сих пор слабо укладывалось то, что он натворил, но пути обратно не было. Мальчишка смутно помнил, что произошло, расплывчатые картинки мелькали в уставшем сознании, но в общую картинку никак не собирались. Словно и не он вовсе это делал.       «Просто забудь» — подсказывало это самое сознание, но Чуя упорно пытался вспомнить. В его голову словно запустили вирус, который медленно, но достаточно методично подтирал ему память. Ему не позволяли вспомнить.       «Это я убил их» — первое, что всплыло в его голове, когда подросток проснулся на земле в каких-то трущобах, зарывшись в мокрую траву, словно кот. Конечно, он помнил. Однако сознание не желало воспроизводить более четко все детали, до которых Накахара с завидной упорностью пытался докопаться. Ему просто необходимо было знать, как он это сделал.       Голова болела нещадно. С определенной периодичностью, но порой хотелось выть от ужаса. Он готов был сойти с ума от этих болей, затуманивающих после его восприятие окружающего мира. В итоге время от времени из его памяти и вовсе стирались мелочи того, где он, как сюда добрался, почему все еще жив.       Но мальчик хотел жить. Он так отчаянно хватался за эту жизнь, так желал дышать этим воздухом, что совершенный поступок казался просто дикой глупостью. Однако совершил он его сознательно. Чуя понимал, что выбор стоял между его жизнью и жизнью Атсуши. И если Чуя еще может постоять за себя, то Накаджима бы просто не выжил. А Накахара не может вечно за ним приглядывать, он не давал обет посвящать себя и свою жизнь сохранности жизни друга. Лучшим выходом было уничтожить угрозу, понадеявшись, что несчастный не найдет новую, и исчезнуть.       Атсуши должен был научиться жить без него. Вот что Накахара понимал лучше всего. Он младше, он еще не понимает этого. Зато Чуя прекрасно понимал, к чему все шло, и как это опасно.       И вот, на седьмой день своих скитаний, рыжеволосый бродил без особой на то цели между какими-то складами. Он не помнил, какой дорогой добрался до сюда, но и это не имело особой разницы. У него теперь вся Йокогама как собственный дом, ему нет необходимости переживать, что он не помнит, как вернуться обратно домой.       Откуда-то неподалеку он различил звуки выстрелов. Их было не так много, после каждого воздух сотрясала давящая тишина в несколько секунд, а после раздавался новый.       Первое, что пришло в голову мальчишки, — здесь где-то устроили тир. Это казалось интересным. И, конечно, ни единой мысли, что это может быть опасно. Чувство самосохранения словно отбили ему чем-то тяжелым, и оно где-то мертвым телом валялось в темноте. Быть может, осталось там же в приюте, он ведь собственноручно от него избавился.       Подросток шел тихо и медленно, поскольку выстрелы затихли. Будто бы боясь кого-то спугнуть, он прошел мимо пустующих зданий, пока не добрел до того, где, по его мнению, и раздавались выстрелы. В этот же момент дверь приоткрылась.       – О? – подросток застыл в дверях, уставившись на Чую с несколько удивленным выражением лица.       Тот, кого встретил Накахара в своих поисках, оказался подростком возрастом примерно с него самого. Одетым, правда, в строгом классическом стиле, совсем не по-детски: на нем был классический костюм, состоящий из черных брюк и белой рубашки. Галстук висел на его шее слабой петлей, будучи расслабленным, а белоснежный воротничок был расстегнут на две пуговицы, открывая перебинтованную шею. Шатен был выше Накахары на пару сантиметров, но смотрел так, словно на голову точно.       Взгляд. Взгляд мальчишки был взрослый. Оболочка из одежды не давала ему столько, сколько давал этот взгляд. Накахара был готов поклясться, что таких не было даже у мальчишек из старших групп, с которыми он часто проводил время. Кофейные глаза, такие темные, такие глубокие, казались Чуе ненормально безразличными.       Он смотрел на него так, словно они не были одного возраста, словно Накахара был мешающимся ребенком под ногами. С ним было что-то не так, но рыжеволосый отчаянно не мог понять, что именно. Что-то, что пугало его, отталкивало, от чего перехватывало дыхание. Но бежать ему не хотелось.       На сухих губах подростка появилась короткая, но окисляющая сетчатку глаза ухмылка. Шатен терпеливо ждал, когда Накахара проанализирует то, что видит. Вплоть до бинтов, которые тот разглядывал с легким отвращением. Он понятия не имел, что можно было заматывать на шее, которую было видно, и руках, на которых тот подтянул рукава рубашки лишь на треть, но и знать он, в общем-то, не горел желанием.       – Ты закончил?       Чуя вздрагивает от звука его голоса и возвращается взглядом к темным глазам, в которых теперь плескались глумливые смешинки. Вероятно, в глазах шатена он выглядит до ужаса глупо: потрепанный, одежда в темно-коричневых пятнах, в которых от пыли уже и не узнать, что когда-то это было кровью. И вот он, весь такой замаранный улицей и этой жизнью, прямо пялится на ровесника, одетого с иголочки, смотрящего свысока. Он словно изголодался по нормальной жизни.       – Что ты здесь делаешь? – вопросом на вопрос отвечает Накахара.       – Работаю.       – Работаешь?       Работает. Работает. Мысль никак не хотела уживаться в сознании. «Да сколько ему лет?» — потерянно вопрошал он мысленно у самого себя. Такие мальчишки должны играть со своими друзьями где-то во дворе дома. Или, если судить по хорошо одетому подростку, этот должен быть где-нибудь на светском приеме со своей семьей. Но никак не «работать» на заброшенных складах. Что там вообще делать можно было?       – Как тебя зовут?       – А тебе какое дело? – рыжеволосый фыркает и отходит в сторону от двери. – Иди куда шел и не мешай мне.       – Чем же я тебе мог помешать? – и снова эта усмешка на его губах появляется. Чуя нервно передергивает плечами, чувствуя, как по спине побежали мурашки от этой его мимики.       – Своим присутствием!       Накахара не специально, но повышает голос. От голода нервы его шатает, мягко говоря, не слабо, однако реакция его невольного собеседника становится еще страннее — подросток начинает смеяться, схватившись за живот так, словно Чуя только что поведал ему лучшую шутку этого хренового света. Только сам он не понял, когда успел о ней рассказать.       – Не смейся надо мной, – уже начиная закипать, он опасно понизил голос. Тонкие светлые бровки тут же нахмурились, сдвигаясь к переносице.       – Извини, я, вероятно, занял чужой дом, – мальчишка, отсмеявшись, учтиво ему поклонился, прислонив в извиняющемся жесте руку к сердцу. – Уже ухожу, слизняк. Будь осторожен в этих местах.       – Как ты меня назвал?!       Чуя зло топнул ногой, чуть ли не стреляя молниями от гнева, когда как подросток, снова начиная смеяться, быстрым шагом направился по дороге, по которой Накахара сюда забрел.       – Еще раз увижу — скумбрией в банку закатаю, понял меня?!       Непонятный мальчишка, вероятно, его уже не слышал, но Чуя считал просто своим долгом оставить последнее слово за собой. Вот ведь возомнил о себе. Только то, что они из разных социальных групп, не делает этого кретина выше него. «Буржуйский придурок», — думает рыжеволосый и толкает стальную дверь склада.       Однако он не успевает сделать и десяти шагов вглубь, как натыкается взглядом на медленно растекающуюся лужу крови. Жижа, словно обретя разум, медленно брела к его ногам, вынуждая подростка отступить на шаг.       «Работал» — отзывается эхом в голове.       Мальчик отступает к стене, обходя тем самым медленно растекающуюся лужу на полу. И тут же его глазам открывается полная картина: люди, все мужчины, валялись грудой уродливых манекенов у противоположной стороны. Некоторые из них лежали с открытыми глазами, уставившимися в пустоту, разверзшуюся перед ними. Наваленные друг на друга, они создавали какую-то кучу мусора, от которой у мальчишки начинала кружиться голова.       Тошнило. Его тошнило от запаха железа, витающего в помещении. Его тошнило от вида трупов, брошенных здесь гнить, где совершенно точно никто о них не вспомнит, не найдет. Только такие беспризорные люди, по «счастью» нашедшие весьма устойчивое место для ночлега. В соседстве с разлагающимися телами людей.       Накахара прикрывает рот и нос ладонью, не желая этим дышать. Его ужасно мутит, но страха и в помине нет. Это не пугает его, лишь отвращает.       «Работал» — вновь больно отзывается эхом в голове, и Чуя прижимается лопатками к стене, после чего медленно по ней соскальзывает, хватаясь руками за голову. Снова приступ головной боли, и помещение начинает кружиться, от чего он вынужден закрыть глаза, чтобы в конце концов его вдобавок еще и не стошнило.       Нет смысла искать ответы, все было прямо перед ним. Этот мальчишка, подросток еще только, одного возраста с самим Чуей, но с такими ужасающими глазами. Это все сделал совершенно точно он. Накахара видел, с каким безучастным взглядом он уходил, ни одной эмоции на бледном лице. Насколько привычно это было для него.       «Мафия?» — предполагает Чуя, но следующие мысли начинают тонуть в нарастающей боли, выбивая из головы все остальное.       Он с трудом поднимается с места и, держась за стенку, берет по ней вперед. Не важно куда. Лишь бы не воняло кровью, лишь бы не чувствовать этого запаха смерти.       Вопреки всем своим домыслам, мальчишка остается на какое-то время жить именно в этом здании. Здесь уже не было смысла убивать, как ему казалось, если только раскидывать тела по углам. Но это было бы глупо. Сам он занял себе местечко на втором этаже, где, как он понял, были комнаты для служебного персонала. В некоторых комнатах еще уцелели диваны, кресла, стулья и столы. Где-то даже были шкафы с книгами, но все чтиво там оказалось сугубо профессиональным. Накахара-то и большинство слов оттуда не знал, совершенно не разбираясь в терминах специальности. В принципе, мальчишки хватало и того, что он мог лечь на что-то более или менее мягкое, а не на холодную землю. Все это романтично до тех пор, пока не становится повседневной жизнью.       На следующий день подросток пришел к выводу, что сидеть теперь совершенно спокойно в своем маленьком царстве и радоваться налаживающейся жизни не получится. Хотя бы потому, что ему элементарно нужно было что-то есть.       И вот мальчишка отправился в сравнительно ближний комбини*. Воровать у него получалось довольно-таки ловко, Чуя приноровился к основному источнику своего питания довольно легко, поскольку, живя в приюте, они с ребятами порой хулиганили, воруя сладости в магазинах. Поэтому особых проблем у подростка не возникло, разве что он чуть не упал на выходе, когда в глазах начало темнеть. Голод давал о себе знать.       И вот уже на пути к своему новому жилищу Накахара, рассматривая булочки в руках, которые и схватил-то не глядя, наталкивается на группу из трех человек.       Подняв голову от своих рук, он наткнулся на высоких парней, по виду которые явно были старше него самого. «Этого только не хватало», — устало подумал он, но на деле так и остался стоять, без особого интереса рассматривая преградивших ему дорогу.       – Поделишься? – хмыкает главарь мелкой банды и кивает на руки мальчишки, в которых он держал еду.       – С чего бы это?       Это было плохой идеей. Все это было, откровенно говоря, просто отвратительной идеей. Все эти выпады и соревнования кто сильнее покажется перед невидимыми зрителями. Потому что Чуя был уверен, что ему нечего и пытаться драться с ними, даже несмотря на то, что за годы в приюте он стал довольно сильным, ловким и в принципе натасканным для такой жизни.       Однако, оценивая свои способности адекватно, он понимал, что сейчас совершенно точно не боец. И это именно то, что заставило сорваться его с места и бежать. Не важно куда — лишь бы оторваться от них, а там уже что-нибудь придумает.       Чуя еще не знает, что только это становится причиной всех его бед на всю следующую неделю. У него вполне себе получается оторваться и убежать от этих ублюдков, а после и даже вполне успешно вернуться в свое новое жилище, не нарвавшись на очередные беды. И он понимает, что если хочет остаться здесь, если хочет выжить, то придется бороться за это место под солнцем.       И он начинает влипать в драки снова и снова. Каждый чертов день, получая столько синяков, что временами сомневался в том, что вообще может еще двигаться. Временами по ощущениям его внутренности превращались в кровавый суп, пару раз даже казалось, что ему к чертовой матери переломали все ребра. Но Накахара больше никогда не сбегал. Он проигрывал и выигрывал в этой войне, но не убегал, поджав хвост, словно последний трус.       Иногда, всего пару раз, ему хотелось вернуться обратно в приют, залезть в свою жесткую, уже даже чужую кровать и забыть о том, что произошло. Ему хотелось вернуться ко времени, когда он дрался с парнями из старших групп, защищать Атсуши и в какой-то мере наслаждаться частично беззаботной жизнью. Но всякий раз Чуя понимал, что это уже его взрослая жизнь. Что она его просто так не отпустит, что теперь он несет ответственность только за себя и должен справиться с этим во что бы то ни стало. Иначе чего он вообще стоит в этой жизни. Он уже и так прекрасно понял, что слабакам в ней не место.       Второй раз, когда он встречает того странного подростка, устроившего на первом этаже его жилья настоящую человеческую мусорку, вторая неделя близилась к концу. И этот вечер был одним из тех, когда сил на выигрыш не было, и он вновь чудом остается в живых.       Накахара помнит все на удивление остро. Помнит, как чужая хватка на шее душила его, прижимая к бетонной стене. Помнит издевательское «Ну, и когда же ты, наконец, перестанешь лезть на рожон, мелкий?». Помнит, как пытался отпихнуть того ногами, но вместо этого получил сильный удар в живот и захлебывался в кашле от нехватки воздуха и боли.       Он хрипел, вырывался на оставшихся силах и практически был уверен, что в этот раз, дав слабину, он может распрощаться со своей жизнью к чертовой матери. И, быть может, так и было бы. Но какофонию насмешек и громкого смеха за спиной этого выродка прерывает оглушающий выстрел. Глаза напротив буквально за секунду стекленеют, хватка на шее ослабляется, а после он и вовсе падает на землю. Чуя дышит загнанно, жадно вдыхает холодный воздух легкими и испуганно опускает взгляд на лежащего на земле, когда прижимается спиной к стене, находя в ней поддержку, чтобы стоять хоть как-то на ногах. Из простреленного затылка парня льется кровь.       Секундой позже все обращают внимание на появившегося за спинами остальных подростка. Тишина зависает между ними, словно программа на компьютере, зараженном вирусом. Непредвиденный сбой в системе.       – Я же сказал быть осторожным.       На губах шатена разливается бледными бликами усмешка. Снова эта ядовитая, окисляющая сознание и сетчатку глаза усмешка, отпечатавшаяся в памяти Накахары еще с первой встречи. Мальчишка был уверен — узнал бы из тысячи безошибочно.       Она, это подобие оскала, казалась ему болезненно изломанной, вымученно жестокой в своем происхождении. От этого суррогата, порожденного судорогой мышц лица, становилось не то что не по себе. Было до крика жутко. «Опасно» — непроизвольно кричало сознание. Оно верещало, истерило где-то внутри, что нужно бежать.       С фразы «Это еще что за придурок» начинается кровавое шоу. Оставшиеся пятеро человек, которые были в этот вечер вместе со своим главарем, начинают нестись к нарушителю их развлечений. Двое тут же получают по пуле в голову, третий ловит одну в ногу и падает. Двое оставшихся буквально в момент понимают, что с голыми руками против огнестрельного не попрешь. «Раньше-то ума не хватило», — думает рыжеволосый, наблюдая за всем со стороны.       Они пытаются убежать, но получают по пуле в спину. Подросток молча подходит ближе и заканчивает с ними еще двумя выстрелами в головы. Возвращаясь к стонущему от боли в ноге, он смотрит на него сверху вниз. Смотрит до тех пор, пока тот не начинает вымаливать пощады, просит отпустить. Уверяет, что больше ничего подобного делать не будет.       Раздается еще один выстрел и еще один оглушительный стон, переходящий в неистовый крик, от боли. Вторая нога теперь тоже прострелена.       – Если не умрешь здесь от потери крови или болевого шока, например, – темноволосый убирает пистолет в кобуру, которая находится где-то под черным плащом в районе ребер. – Передай оставшимся ублюдкам, чтоб даже близко не подходили к порту.       Когда убийца направляется к Накахаре, тот непроизвольно задерживает дыхание. И с трудом понимает, что ему совершенно не страшно. Даже несмотря на все то, что он увидел, будучи затопленным жестокостью этого подростка. Это чувство похоже на болезненное восхищение напополам с отвращением.       Чуе четырнадцать, и ему кажется, словно этот возраст — самое подходящее время для того, чтобы начать делать непоправимые ошибки. Ему кажется, что даже если этот парень из мафии, это не становится ему помехой вызывать дикое для нормального человека восхищение. Накахара реагирует на его животный расчет, на его безжалостность, на его демонов.       Они видятся второй раз в жизни, но он почему-то уверен, что этот парень уже в курсе, что его демоны договорились с демонами Накахары о следующей встрече. Он видит это по полуулыбке, в которую преображается сиявший на губах ранее оскал.       Он приобнимает мальчишку поперек спины, и Чуя даже хочет возмутиться, какого черта он его лапает, однако спустя пару секунд перестает чувствовать почву под ногами, оказавшись на руках шатена.       – Что ты творишь? – нервно поджимая губы, бормочет Чуя, но в действительности внутренне даже рад этому действию — ему, на самом деле, просто стоять сейчас было крайне тяжело. И единственное, что сдает это его несопротивление и немое позволение — доверчиво вцепившиеся в лацканы плаща пальцы.       – Что, откажешься от моей добродетели?       – Убийства — добродетель?       – Добродетель не совершенна и понимается в разных своих обличьях, Чуя, – он пожимает плечами и, наконец, двигается с места, – не тебе ли об этом знать?       Голубоглазый забывает спросить, куда его несут. Его это вмиг перестает волновать, когда в голову врывается осознание, что незнакомый ему мальчишка знает его имя. Это же вообще безумие. Как такое возможно.       – Откуда ты знаешь мое имя?       – Его сейчас полстраны знает, кровожадный маленький убийца.       Он смеется так весело и беззаботно, словно рассказал какую-то шутку, смысл которой до Накахары совершенно никак не дойдет. Это кажется ему диким абсурдом. Рыжеволосый совершенно не понимает, как ему на это реагировать. А вдруг он несет его в полицию? Или тоже хочет утащить куда-то и там застрелить?       Но ведь это же бред полный. Нужно было бы его застрелить — парень бы давно с этим разобрался на месте. Какой смысл оставлять мусор повсюду, если можно кучей свалить в одном месте и забыть там, пока все не сгниет и полностью не разложится.       – Что ты... – начинает было он, но его прерывают.       – Осаму.       – Осаму?       – Дазай Осаму, – шатен хмыкает и заворачивает по дороге, выходя из переплета заброшенных и все еще рабочих зданий. Только теперь Накахара узнает дорогу — по ней он обычно возвращается к своему своеобразно обжитому складу. – Будет честнее, если мы будем знать имена друг друга, правда?       – Зачем ты спас меня?       – Я не спасал тебя, – он пожимает плечами, опуская взгляд темных глаз на лицо Чуи. – Это моя работа. Очищаю территорию порта от ублюдков, подрывающих репутацию и порядок Портовой Мафии.       Когда их взгляды встречаются, Накахара буквально слышит тихие смешки исчадий ада в своей голове. Дазай их тоже слышит, безусловно. Они перешептываются друг между другом, пока эти двое совершают первое свое погружение в этот безумный мир друг друга.       Но неожиданно Осаму разрывает их зрительный контакт, возвращаясь к разглядыванию дороги. На улице было темно, фонари в этой местности — явление довольно редкое. Поэтому подросток идет буквально наугад.       – Я остался в том здании, – неуверенно, но с напускным безразличием отзывается Накахара, когда замечает, как Дазай крутит головой, рассматривая здания.       – Фанатеешь от запаха разлагающихся тел?       – Фанатею от чувства безопасности и уверенности, что никакой кретин вроде тебя не придет туда снова, чтобы оставить еще с десяток тел, – он фыркает, переводя взгляд на здание, к которому и лежал их путь. – И на втором этаже не воняет.       – О, да ты принцесса с приданым теперь?       Осаму хохочет, кажется, на всю улицу, пугая своим смехом живность, находящуюся поблизости, когда Чуя начинает извиваться в его руках, собираясь то ли выбраться из объятий, то ли ударить, то ли все вместе. Однако получается это у него слабо: все тело тут же отдает ужасными болями от побоев, ссадины напоминают о себе рваными вспышками огненных ожогов на теле, и он довольно быстро затихает, шипя и выругиваясь на придурка.       Осаму заходит в здание и сразу же направляется на второй этаж. Накахара обычно старается пройти здесь как можно быстрее, потому что со временем от лежащих тел начинает вонять все больше, и он даже представлять не хочет, что будет дальше, когда все это мясо начнут пожирать черви и прочая гадость.       Комната, которая больше всего приглянулась рыжеволосому, оказалась единственная с закрытой дверью, поэтому он сразу же направляется туда.       – А здесь уютно, – осматривая небогатое оформление комнаты, произносит он. Похоже на то, что Чуя перетаскал все необходимое из других себе и вполне неплохо устроился на новом месте. – Есть что-то вроде аптечки?       – Какие-то остатки в шкафу были, но я не уверен.       В шкафу, конечно же, из остатков одни бинты и какая-то никчемная мазь. Дазай понимал, что, скорее всего, все наличие медицины он воровал где-то, но в данной ситуации это ему мало бы помогло. Так что мальчишка просто отправился в ближайший комбини купить что-то более или менее позволяющее обработать раны.       Пока шатен пропадает где-то на улице, Накахара засыпает на своем диванчике от усталости, голода и удивительно насыщенного дня. Особенно под конец он решил сбить мальчишку с ног, чему активно препятствовал Дазай.       На следующее же утро рыжеволосый проснулся с обработанными ранами, перевязанными бинтом, и запиской, что он храпел во сне. Однако в этот раз Чуя не чувствует злости и раздражения. Он почему-то не может сдержать горькой усмешки, потому что не мог понять мотивов этих поступков Осаму. Почему помог ему. Вот что его беспокоило.       Более того, он еще и не проснулся, когда ему обрабатывали повреждения, настолько оказался он вымотанным прошедшим днем. Но сейчас, к обеду следующего дня, он уже не чувствовал такой невыносимой боли. За это все-таки Дазаю следовало сказать спасибо.       Однако мальчишка почему-то не был уверен, что они вновь встретятся. Оба раза они встречались совершенно случайно и вот как-то так вышло, что подрастающему мафиози приспичило поухаживать за ним, позаботиться, если это так можно было обозвать. «Тоже мне, бездомного кота нашел, что ли», — раздраженно фыркнул Накахара, садясь на диване.       Осаму показался ему каким-то не от мира сего, но в то же время нечто чарующе знакомое почувствовал он в этом человеке. Рыжеволосый в принципе не очень-то хорошо разбирался в людях, недостаточно еще опыта, а тут еще сложнее загадка. Целый, мать его, ребус.       Чуе не нравилось, что он чувствовал к себе отношение, словно к грязному котенку, живущему на улице. Его жалеют, оттого и подкармливают, понимая, что самостоятельно он не сможет добыть себе пропитание. От этого он чувствовал себя еще грязнее, словно каждый такой раз его купали в грязевой луже. А потом кидали на землю, перемешанную с мелким мусором. Было противно. Такое отношение раздражало. Ведь он не чертов маленький котенок и вполне может за себя постоять. Он, конечно, тоже не всесильный, но, как минимум, нашел лазейку для себя в этой жизни. Нашел способ выжить, пускай пока и не особо устойчивый.       Голубоглазый злится. Он думает «Вот я тебе покажу, придурок». Он гневно бурчит под нос шипящее «Попробуй только снова притащиться, благодетель хренов» и выливает себе на ранку, с которой заранее снял бинт, обеззараживающее средство, что ранее ему оставил Осаму.       В том, что у него все наперекосяк идет с этого самого вечера, Чуя винит исключительно Дазая. Хотя, казалось бы, в чем виноват шатен, если Чуя просто не заметил небольшой ямки, оступился и прополол носом землю сразу же, как вышел на улицу? И в последующие дни, когда его ловит продавец на воровстве, но почему-то отпускает, решив не вызывать полиции для разбирательств. И это, вероятно, единственное хорошее в этом всем.       Дальше — хуже. Новая неделя тянется безумно медленно, и мальчишку это буквально сводит с ума. Особенно — когда очередная новая шайка беспризорников, появившаяся не так далеко от его своеобразного места жительства, начинает интересоваться произошедшим неподалеку от этого места инцидентом. Временами, когда он прятался за бетонными выступами, Чуя слушал смешки и рассказы о том, какая ужасная и жестокая Портовая Мафия. И тяжело вздыхал, потому что если то, что он видел, — цветочки, что же будет, когда пойдут ягоды?       В нем кипит бессильная ярость, но он не понимает, почему не может, наконец, перетерпеть ее и затушить где-нибудь на дне, словно горящую бумажку в луже. По большей части ему глубоко плевать на то, что Осаму исчез. На самом деле плевать. По крайней мере, ему так казалось каждый раз, когда он пинками выгонял шатена из своей головы.       Следующим ненастьем на его светлую голову стала вмиг испортившаяся погода. Солнечные дни потонули в сплошных ливнях, топящих город под собой, заливая его, словно грозя самым настоящим потопом в конечном итоге. На чем уплывать отсюда, Накахара точно не знал, но был уверен, что в Ковчег его явно не возьмут. Так что оставалось лишь надеяться на лучшее. Выживать ему не привыкать, так что уж придумает что-нибудь.       Температура, упавшая на удивление сильно и резко, подкосила мальчишку еще больше, потому как одежды у него теплой по сути не было. Когда он сбегал из приюта, все дожди, которые он успел пережить, были теплые, и температура стойко держалась на своей отметке. Однако из-за того, что влага не переставала литься с неба, то и градус начал стремительно падать.       В конце концов, через три дня в сырости и холоде мальчишка словил вирус. Ничего удивительного для него в этом, в принципе, не было, Америку он не открыл. По большому счету Накахара и без того предвидел свое заболевание, потому как только чудом можно не заболеть в таких условиях.       Пролежав в своем укромном месте весь день с тогда еще легкой температурой, он пытался надеяться на то, что следующий день будет уже теплым. И тогда его состояние постепенно пойдет на поправку. Да и в теплую погоду всяко болеть не так отвратительно, нежели с дождем за окном, который лил и лил, со временем становясь чем-то схожим с белым шумом.       Следующее утро выдалось еще отвратительнее предыдущего. Белый шум буквально оглушал Чую, усилившись и врубив свою монотонность до максимума. Мальчик задумался даже о том, что это могло бы стать весьма неплохой пыткой в свое время, когда подобные вещи еще принимались в обиход. Действовало на уровне пытки, когда на макушку жертвы капала вода.       Вдобавок к этому температура подростка снова повысилась, горло начало болеть и, конечно, слабый насморк превратился в свою самую извращенную форму — он совершенно лишился возможности дышать и приходилось добывать кислород, вдыхая ртом. И испытывать ко всему этому ужасные боли, настолько влажный воздух резал воспаленное горло, а сухие губы, казалось, покрылись тяжелой, раздражающей коркой.       Мир за окнами склада померк окончательно, невозможно было различить и домов по ту сторону стекла: дело было то ли в усилившемся до ужасной силы ливне, то ли в плывущей картинке перед глазами от температуры. Чуя точно не знал, но в итоге просто разворачивался и возвращался в свою комнатку, вновь сворачиваясь в несчастный комок на диване. Никаких одеял у него не было, поэтому приходилось укладываться таким образом. Так казалось теплее. А болезнь можно было и переболеть, сама пройдет.       На третий день своей болезни рыжеволосый подскочил от чужого плача. Сначала он не сразу и понял, почему проснулся, но тихий скулеж где-то за стенкой раздражал чуткий слух, не давая и шанса проигнорировать.       Чуя упорно пытался сморгнуть сонную пелену, которая на деле являлась жаром. Встать со своего спального места оказалось еще труднее, потому как голова кружилась настолько сильно, что комната буквально плясала перед глазами. Накахара хватался ослабевшими пальцами за каждую попадающуюся под руку вещь, выступ и стены, пытаясь выйти из комнаты.       Завидное упорство в Чуе проснулось лишь по одной причине. Он узнавал этот плач. Так хорошо он знал эти нотки боли и истинного страдания в голосе, что мозг даже не пытался уже переварить информацию и задаться одним простым вопросом — как? Этого просто не могло быть. Не могло быть, но мальчишка в иступленном испуге вываливается в коридор, пытаясь понять, откуда доносится плач.       – Атсуши? – вместо голоса с губ срывается хрип, а в горле тут же словно гвоздями полоснули по мягкой стенке дыхательного органа.       Слышится громкий удар, словно что-то тяжелое падает с приличной высоты, а после вскрик и снова рыдания. Рыжеволосый только и вздрагивает, оборачиваясь на звук, но видит лишь пустой коридор. Найти. Ему нужно найти его.       И он срывается с места, начиная по очереди открывать двери в пустые кабинеты, но всякий раз натыкается на насмешки пустоты. Ничего. Каждая новая дверь бьет пощечиной ему по лицу с размаха, окатывая в довершение тихим ужасом. Не нашел. Накахара сдавленно шепчет потерянное «Где ты?», искренне желает услышать ответ, но, так и не дождавшись его, на заплетающихся ногах спешит к следующей двери.       Отключается от так же неожиданно и резко, как и проснулся. Все перед глазами просто в считанные секунды меркнет, а тело перестает казаться непосильной ношей, которую необходимо было удерживать на ногах в этой реальности. Он провалился в иную реальность, лишенную физической оболочки и осознания.       Следующим же «возвращением» в реальность стал момент, когда мальчишка открыл глаза и увидел перед собой Дазая. В этот раз он вновь лежал на своем диванчике, все в том же положении эмбриона. Глаза словно свинцом налиты, он буквально их еле открывал, в голове гудело и словно все там было забито ватой, а тело горело. Под кожей кололо, жгло и клокотало. Чуя думал, что демоны внутри кого-то казнили и теперь празднуют, Дазай напротив улыбался, словно все это было его рук дело.       – Что ты здесь делаешь? – он снова хрипит, но из-за общего отвратительного состояния уже не чувствует боли в горле, она просто сливается с общей болью в теле. Всего лишь капля в его океане безумия.       – Наблюдаю за твоей скорой кончиной, – на нем снова белая рубашка с расслабленным галстуком и заляпанная в этот раз в крови.       – Я умираю?       Чуя даже не злится. Все его эмоции будто бы кто-то съел, подобно термитам. Довольно быстро, медленно и практически безболезненно. Он устал. Возможно, это действительно лучший исход для него. Возможно, маниакальная идея жизни с самого начала была обреченной утопией, а он всего лишь глупый мальчишка.       – Конечно, – он вздыхает, и Накахара улавливает на его губах легкую полуулыбку. – Поэтому я подумал, что было бы щедро с моей стороны облегчить твои страдания.       Шатен достает из-под плаща пистолет, который находился все в том же месте, что и раньше. Чуя ловит мутным взглядом очертания оружия и тяжело, с сиплым свистом вздыхает через рот, когда дуло наводят ему на голову, а после раздается щелчок снятого предохранителя.       – Хочешь что-нибудь сказать на прощание?       Он бормочет сбивчивое «еще чего» и раздается оглушающий выстрел. Без задержки, без секунд на размышления, правильно ли он поступает, без единого шанса передумать и сделать шаг назад. Он не осекается.       Короткий, рваный вдох, и океанические глаза раскрываются в панике. Вдох прерывается душащим кашлем, и он сотрясается, где-то краем сознания понимая, что почему-то чувствует тепло и совершенное удивление, что еще не умер.       Когда приступ оставляет его, позволяя, наконец, вдохнуть спасительного кислорода, Чуя откидывается головой на что-то теплое и мягкое. Он вспоминает свой жесткий диван и моментально понимает, что это точно не он. Чуть позже в голову закрадывается осознание, что его еще и слабо покачивает, хотя взгляд он все равно не поднимает.       Еще через пару секунд он скользит ослабевшей рукой по чему-то мягкому и медленно переводит взгляд на это «что-то». Под пальцами — ткань черной рубашки. Чуя с трудом приходит к мысли, что «тот» Дазай, вероятно, всего лишь приснился. Иначе он был бы уже мертв.       Он цепляется за пуговицу случайно, но от маленького кусочка пластмассы вздрагивает так, словно укололся булавкой. Однако пальцы продолжают скользить выше, касаются бинтов на шее, а после, словно успокоившись и узнав кто это, рука падает поперек живота. Это были последние силы.       Шатен опускает на него взгляд, но мальчишка на его руках не реагирует совершенно. Он с трудом дышит, постоянно кашляет, и его ужасно лихорадит. Скорее всего, вновь потерял сознание. Осаму поджимает губы, но никак не комментирует его состояние и даже не пытается спросить у того, как он себя чувствует, как давно лежит в этой своей конуре в таком состоянии и сколько вообще приходов уже словил в этой своей горячке.       То, что он вообще появился здесь, — лишь последствия скуки и, возможно, удачное стечение обстоятельств. Подростку было до отвратительного скучно сидеть в здании штаба, и это было единственной причиной, по которой он направился на территорию, где находилось довольно много заброшенных складов, в одном из которых прятался его бездомный, беспризорный знакомый.       И вот же он, приезжая сюда, обнаруживает того если не при смерти, то опасно близко к этому состоянию. Накахара совершенно никак не реагировал на то, что происходит в реальности, поэтому Осаму решил все сделать именно так, как ему показалось, будет правильнее. Или же проще. В конечном итоге, Чуя рано или поздно придет в себя и сам решит: правильное это было решение или улизнет, как сделал это раньше. Накахара не из тех, кто позволит решать за себя.       Как только подросток вышел из здания, над ним раскрылся черный зонт. Мужчина возле него вопросительно взглянул на подрастающего мафиози, но ничего по этому поводу не сказал. Вместо этого он лишь кивнул другому мужчине, сидящему в автомобиле за рулем, давая понять, чтобы тот завел мотор.       Дазай же направился к машине и уселся на заднем сидении, аккуратно умастив рыжеволосого на своих коленях, все так же позволяя откинуться его голове на свое плечо. Чуя глухо закашлялся, но сознание его возвращаться обещало еще не скоро. Осаму же с нервным, несколько даже тревожным смешком подумал о том, что обзавелся принцессой с приданым.