Убийство на брудершафт

Гарри просыпался утомленным. Каждый день его тело неумолимо старело, дряхлело, пусть и выглядело прекрасно. Ощущал он себя сорокалетним стариком. Идти до кафе за чашкой кофе вдруг показалось отвратительной идеей. Она утомляла еще больше. Голова гудела от количества не сделанных дел, от количества дел, которые он не успел и не успеет совершить. Голова гудела от тонкого мальчишеского голоска, который воспроизводил отрывки в памяти. — Самые вкусные канноли на четыреста один Блинкен Стрит. Кондитерская Магнолия, ты наверняка знаешь. Там всегда очереди. Я часто захожу туда. Хочешь, сходим вместе? Там есть и чизкейк, и пирожные с заварным кремом, и фирменный десерт. Очень вкусный холодный многослойный десерт, ты знал, что его рецепт до сих пор держится в секрете? А ему уже около девяноста лет! Он был самым популярным во времена Великой Депрессии... И я люблю его кушать, когда мне особенно плохо. Там вкусный кофе, ты же любишь кофе. Мы могли бы зайти и взять тебе... Нет? Хорошо, прогуляемся. Гарри ощущал себя сорокалетним стариком, оставшимся без сил на существование. Сейчас ему не помогла бы даже чашка кофе. Ему вдруг потребовалось что-то другое. Антидепрессанты? Одинокие люди заводят кошек, чтобы не чувствовать себя уж слишком одиноко. С кошками можно разговаривать, не прославляясь сумасшедшим, который разговаривает сам с собой. В кошках много плюсов. Кошки мурчат и зависят от тебя. Кошки любят ласку и позволяют себя тискать. Кошки любят тебя за внимание. Кошки требуют внимания. Гарри ненавидит кошек так же сильно, как любит одиночество. Но сегодня в его постели особенно пусто. Холодно, несмотря на включенное отопление. И утомительно даже после десяти часов сна. Гарри засыпает снова, чтобы не испытывать тянущего чувства в груди. Люди часто так делают, желая проснуться другими, желая больше не проснуться. Чувствительные люди чувствуют запах смерти, проходя мимо тишины квартир. Тишины офисов, тишины кабинета директора, тишины случайного соседнего дома. Тишина смерти всегда особенная. Тишина смерти манит своей костлявой, изящной рукой, зажимая между длинными пальцами сигарету. Чувствительным людям страшно, но они идут на ее зов, а после застывают в ужасе, найдя случайного человека, соседа, друга, директора в петле, с простреленной головой или лужей крови, которая прекрасно впитывается в ворс ковра. Тишину смерти часто пронзает крик жизни. — Она кричала так громко... Я слышал ее как будто издалека, так тихо. Но от ее голоса было невыносимо больно. Кристен, домработница, которую нанял папа для квартиры, которую купил для меня. Она пришла раньше из-за того, что шла не из дома, а от какого-то парня, с которым провела ночь. Крис решила уйти, пока он не проснулся, чтобы ничего не объяснять. Не все люди любят объяснения и все эти выяснения отношений. Ребекка без ума от этого, а вот папа не очень. Он покидает квартиру на Манхеттене, когда начинается скандал. Обычно папа чувствует скандал заранее и тогда остается в отеле или в нашем доме в пригороде. А ты любишь выяснять отношения? Я думаю, что все можно решить тихо, без криков. Знаешь, я не очень открыт к чужим эмоциям, они меня часто пугают. Гарри нашел себя спустя восемь часов сидящим в мягком кресле, которое принимало его тело. Он не чувствовал чувства своих клиентов. Чувства, которые должен был понимать, принимать, оценивать. Он пил не чай, кофе или сок. В его стакане плескался алкоголь, который он с хмурым выражением лица понимал, принимал, оценивал. Люди умирают от алкоголя. Но выводы посланы к черту еще, кажется, с подъемом с кровати. Гарри был утомлен разговорами в группе. Разговорами о смерти, о недожизни, о жизни после смерти. — Моя жена беременна... — Марк всегда делал глубокие вдохи между предложениями, между словами. Глубокие вдохи дают ощущение, что разговор не закончен в такой же мере, в какой дают ощущение, что разговор окончен. Он продолжался. — Кажется, четвертый месяц. Так сказала мама, — мама, которая жила между двух огней, между двух своих таких одинаковых и в той же мере разных сыновей. Она принимала антидепрессанты и планировала самоубийство до рождения ребенка. Не стоит ее винить, редко, кто выдерживает подобное напряжение. — Иногда дети умирают при рождении вместе с матерью. Иногда дети умирают при рождении вместе с матерью. Иногда дети умирают при рождении вместе с матерью. Гарри хмурился и пил, понимая, принимая, оценивая напиток. Он спокойно наблюдал, как вскинулась рука Джесс, как огромные глаза ее расширились в огромном удивлении. Какими огромными стали ее глаза! Глаза, полные ужаса и злости. Она кричала о смерти неповинных детей, о тяжести утраты родителей. Она кричала, что от такого урода, как Марк, ушла бы любая женщина. Что лучше бы он умер при рождении и оставил Клару и Кевина свободными от его существования, от потерянных совместных лет счастливой жизни. Лучше бы он оставил свободными от своего существования всех. Что слушать его невозможно, что он редкостный зануда и женоненавистник, детоненавистник, у которого никогда не получится зачать ребенка. Она кричала громко, слезно, кидаясь вперед, ударяя кулаками по измученному лицу Марка. Она кричала и била. Она вспоминала своего мертвого ребенка на своих окровавленных руках. Она задушила его пуповиной. Она собиралась задушить и Марка. Некоторым подонкам действительно лучше умереть в утробе, перевернуться на живот и задохнуться, упасть с качелей головой вниз, утонуть, оставшись в ванной без присмотра на какую-то минуту. Некоторым подонкам лучше никогда не быть зачатым. Некоторым подонкам лучше не мочь иметь детей. Некоторыми подонками часто бывают женщины. Зачем только я тебя родила?! Ты отвратительный кусок мяса! Ты вышел с говном! Ты и есть говно! Такое же говно, как твой придурок отец! Ты никому не нужен, тебя ни-кто ни-ког-да не полюбит! Слышишь?! Ты меня слышишь?! На следующей встрече их было пятеро. Гарри и его подопечные. Одно кресло казалось настолько пустым, что его отодвинули к стенке. Самоубийца, перешедший в разряд убийц, это что-то новенькое для Гарри. Он мнет губы и хмурится. Женщины, потерявшие ребенка, надуты болью. Дотронься до них самым кончиком пальца, и они взорвутся. Взорвутся похлеще ядерного взрыва, разлетаясь кровью по стенам. — Моя жена... Гарри разглаживает морщины на лбу длинными пальцами, запивает антидепрессанты алкоголем. Некоторые выводы его не устраивают. Не сейчас, когда жена Марка сидит в его голове и мнет мозг жирным задом. Гарри ненавидит Клару. Гарри ненавидит людей, которые сделали самоубийц. Самоубийц, которые платят ему деньги. — Марк, скажи, почему ты решил покончить с собой? Давай поговорим о тебе, о твоих чувствах, оставим на время жену, — тут по комнате разнесся облегченный выдох. — Я... мне было очень одиноко и... — Ты потерял вкус к жизни? — Точно, без моей жены стало совсем тоскливо. — Я понимаю тебя, Марк. Сейчас все, что тебе нужно, это найти что-то, что будет приносить тебе радость. Хотя бы на короткое мгновение. Может быть, ты любишь футбол? Или животных? Ты мог бы завести собаку и... — Да, я всегда хотел собаку, но Клара была против. — Теперь ты можешь сделать это. Клара больше не останавливает тебя, Марк. Пообещай, что на следующую встречу ты придешь с питомцем. — Обещаю! Впервые Марк радовался отсутствию жены в его жизни. Собака может порадовать его куда больше. Она всегда будет рада ему. Уже сегодня после группы Марк пойдет в приют и возьмет на попечение молодую дворнягу, на которую повяжет ошейник, которую привяжет к себе. Он придет на встречу с псом, счастливо улыбаясь. Он будет почесывать его за ухом каждые пять минут, курлыкать ему милости. Как своей жене в медовый месяц. Они станут спать вместе, просыпаться, обнимаясь. Пес лизнет его в губы, Марк засмеется и лизнет мокрый нос в ответ. Они будут счастливы. И эта псина никогда не забеременеет. Марк предусмотрительно выбрал кобеля. Кобель ему не изменит с его братом. Кобель останется верен до самой смерти, своей или Марка. Гарри обнял всех после группы. И если кто-то и услышал алкоголь, ничего не сказал. Гарри был для них спасением, спасением, которое могло стать смертью. Он никогда не отговаривал их покончить с собой, он просто слушал. А когда тебя слушают, умереть хочется чуточку меньше. Он шел вниз по улице, отказавшись от такси. Он шел вниз по улице, закутавшись в пальто. Он шел вниз по улице, сжимая в руке коробку канноли, ветер шел ему навстречу. — Я учусь в Нью-Йоркском университете, папа купил мне квартиру неподалеку на двенадцатом этаже, чтобы я не просыпался слишком рано. Это на Бродвее. Там часто бывает шумно, но только если открыть окна. Папа заказал окна, которые не пропускают шум. Они так и воздух не пропускают, но в квартире хорошая вентиляция. В этом доме есть кофейня Think Coffee. Не советую, их выпечка пахнет маслом, а кофе горчит. Я часто вижу их из окна. Однажды, совсем случайно, моя кружка полетела вниз и скатилась по крыше веранды. Она разбилась у ног старушки, рядом с ее маленькой собачкой. Еще бы чуть-чуть и... Это случилось случайно. Глухой стук пронзал тишину. Предсмертную тишину. Тишину, которая режет слух, которая напрягает каждый нерв. Тух-тух-тух. Коробка смята в длинных пальцах. Длинные пальцы глухо ударяются о дверь. Длинные пальцы оттягивают волосы. Все замирает в ожидании. Предсмертная тишина напрягает каждый нерв. — Повар приходит утром. А горничная, когда я уже ухожу в университет. Родители заходят очень редко. Вечера я провожу один. Иногда звоню своему психологу. Он отвечает всегда, но если у него другой клиент, то вежливо мне об этом говорит. Это нормально, я же не один. Но в квартире я часто бываю один. У меня была птичка раньше, но она однажды просунула голову между прутьями решетки и задохнулась. Это глупо. Птицы глупые. Глубинные бессознательные чувства переплетаются с рациональными. Непринятие себя, выдавание себя за другого, показ ложных чувств ведет к агрессии. Обман других перерастает в обман себя. Принятие себя обманным рождает агрессию. Страх рождает агрессию. Агрессия рождает депрессию. Депрессия рождает смерть. Чего ты боишься? Когда ты начал бояться? Какого цвета твой страх? — Кто это? — Гар... кхм, это Гарри. Гарри из кафе. — Гарри? — Да, Гарри. Мальчик открывал дверь медленно, вылупившись своими голубыми тусклыми глазами. Его тело скрывалось в темноте квартиры. Его лицо освещалось коридорным светом. — Твои губы. — Что? — свет коснулся руки, рука коснулась потрескавшихся губ, с руки соскользнула огромная белая кофта с незакатанными рукавами. — Я потерял свой бальзам. — Почему не купил новый? — Я... в последнее время мне не хочется делать покупки. — Почему? В ответ мальчик пожал плечами и уставился в пол. Его взгляд задержался на коробке, смятой в длинных пальцах. — Это что, коробка из кондитерской Магнолия? — Да. С канноли. Ты любишь канноли. — Люблю. Особенно в шоколаде. — Я не знаю, какие там, посмотри. Мальчик вышел на свет. Свет, который осветил его полностью. Его худощавое тело и голые ноги, которые кофта прикрывала до середины бедра. Свет осветил и маленькие пальчики на блестящих в свете ножках, которые поджимались от соприкосновения с холодным кафелем коридора. — С шоколадом смялись. Но это ничего, уверен, что они такие же вкусные. Это мне? — Тебе. — Спасибо, Гарри. Гарри хмурился. Голос Луи в голове звучал куда увереннее, громче, ярче. Да и сам Луи в его голове оставался уверенным, громким и ярким, пусть и с травмами прошлого. Напротив него стоял не Луи, а одна сплошная травма. Травма, которая засовывала в свой рот шоколадное канноли. Его сухие губы растягивались точно по диаметру трубочки. — Очень вкусно, спасибо, Гарри. — Почему ты молчишь? — Я... ем. Он молчал, потому что ел. Нет, конечно нет! Только дурак принял бы это за правду. Он ел, потому что молчал. Он боялся, потому что дрожал. Он закрывал глаза, потому что не смотрел. — Пустишь меня? Хорошие мальчики едят за столом. Он боялся, потому что дрожал. Гарри взял коробку и смял ее длинными пальцами. Длинными пальцами он надавил на дверь, чтобы пройти внутрь. На середине коридора его поймал тихий голос, просивший снять обувь. Весь пол застилал ворсистый ковер. Гарри снял и носки, чтобы почувствовать мягкий ворс. Луи ждал за спиной, будто ждал приглашения войти. Гарри позвал и направился в комнату, откуда доносилось слабое свечение ночника. — Так ты живешь здесь один? — Да, — мальчик сел и продолжил есть, бегая взглядом по комнате. Гарри удалось разглядеть его, как его мама разглядывала новых друзей Гарри в его детстве. В детстве Гарри часто приводил друзей домой, а мама разглядывала их, оценивая, кормят ли их родители, бьют ли, обзывают или не пускают гулять. Каким-то образом одного взгляда маме Гарри хватало, чтобы она поняла все. После она вела себя так, как было нужно этому ребенку. Отстранялась или превращалась в курицу-наседку, кормила или гоняла по периметру, заставляя сжигать жир. Гарри любил сжигать жир друзей. Это было весело наблюдать за задыхающимися мальчишками, когда они с мамой бегали по участку их небольшого домика. И кушать Гарри тоже любил. Для особенно тощих детей мама готовила особенно вкусную еду. Трубочки с кремом были в том числе. Луи ел эти трубочки, являясь таким же тощим. Родители его не кормят? Но Гарри совсем не любил, когда мама оценивала и его друзей для секса. Подросткового секса, который часто заканчивался троганием друг друга. В старшей школе ему удалось только раз не кончить раньше, чем его член попал внутрь. Раньше Гарри был очень активным, его сперма активно выстреливала на тела его друзей для секса. На грудь, лобок, бедра, однажды она попала на лицо. Лицу Луи подошла бы его сперма. Крем остался в уголке губ Луи, это могла бы быть сперма Гарри. — Расскажи, как ты провел последний месяц, — Гарри сел в кресло в углу комнаты, на котором валялись свитера. Он отодвинул их вбок. — Обычно, — Луи только пожал плечами и взял следующую трубочку уже без шоколада. Он сидел на краю огромной кровати. Его ноги не доставали до пола. И кому вообще в голову пришло изготовить столь высокую кровать? Должно быть, мальчишка забирается на нее на карачках. — Ты пополнил свою коллекцию ванных принадлежностей? — Нет, я... я не использую джакузи в последнее время. — Почему? — Боюсь утонуть. — Утопиться? — Д-да. Да, точно. Утопиться. — Тогда почему ты говоришь, что провел этот месяц обычно, если не купался, не покупал... — Почему ты здесь? — мальчик смотрел на него голубыми тусклыми глазами. Мальчик смотрел и был готов заплакать, как ребенок, как человек, пытавшийся покончить с собой. Почему он здесь? Гарри не знал. В его голове голос Луи затихал. По утру, когда все казалось особенно утомительным, ему обычно помогал именно он. Болтающий обо всем на свете, высокий, надрывающийся голос Луи. Истории все еще звучали, но уже чужим голосом. Преобразованным, некрасивым, смешанным с десятками других голосов. — Почему ты ничего не рассказываешь? — о, эта великолепная тактика нападения, которая избавляет от ответа. Прищуренные глаза и раскованная поза, оценивающий взгляд, минимум движений. Гарри вернул себе управление ситуацией. — Я... уже все рассказал. Гарри бы поверил, учитывая, сколько информации за месяц он получил. Люди за всю свою жизнь не рассказывают столько. Люди за всю свою жизнь не накапливают столько моментов, о которых можно рассказать. Но не с Луи. Луи молчал, потому что испытывал дискомфорт. Дискомфорт, который никогда прежде не испытывал с Гарри. Неужели все из-за группы? — Это из-за группы? — Я до сих пор хочу попасть туда, да. Но нет, это не из-за группы. Просто мне некомфортно. Ты прав, наверное, ты прав, говоря, что я не подхожу. Я учусь в университете второй год. На первом курсе мне сказали, что я не подхожу для группы, которая отвечает за издание журналов и книг, хотя я предложил много новых идей. С анализом и картинками... Они их использовали, но мне сказали, что я не подхожу. А потом был фиолетовый бал, праздник клубники и много других праздников, в которых я очень хотел участвовать. Я хотел быть и организатором, предлагал клубнику с огорода бабушки. Она у нее вырастает необыкновенной. Такая вкусная. Я предлагал себя и как помощника для украшения зала. Но мне сказали, что я не подхожу. Я учусь второй год, а меня до сих пор не приняли ни в один клуб, у меня... у меня нет друзей или подруг. Я никогда не вел себя агрессивно или как-то странно. Но почему-то все отказываются быть со мной в паре или пообедать вместе. Однажды я принес коробку печенья. Очень вкусного печенья. Но никто не ел. Два года назад Крис закрыл каюту. Он сделал мне больно, так больно, что я задыхался. Он смеялся и смеялся. А потом, осенью, я поступил в университет. Мой психолог сказал, что так будет лучше. Смена обстановки, новая квартира. Ее мне купил папа. Они и теперь устраивают свои вечеринки, но я их больше не посещаю. Вода заполняла джакузи. Пена переливалась блестками. Ее было так много, что излишек переваливался через бортик. Гарри не рассчитал. Его руки с засученными рукавами рубашки как-то долго держали бутылку перевернутой. Прозрачная вязкая блестящая жидкость мерно лилась в прозрачную, слегка голубоватую воду. — Как давно ты ел? — Сегодня утром, кажется. Ох, нет, это было вчера. Или... но я поел канноли. Очень вкусно, спасибо, Гарри. — Залезай. — Ты будешь рядом? — тихо спросил Луи, мучая рукава растянутого свитера. — Буду. — Хорошо, — он выдохнул и стянул свитер. Стоит ли говорить, что под ним ничего не оказалось? Стоит ли говорить, что Гарри застыл в шоке от увиденного. Как мальчик садился на бортик, перекидывал ножки и сползал в пену, едва не прячась в ней. — Я посещаю салон красоты в последнюю неделю месяца. Мне нравится, как я выгляжу после посещения. Вся кожа такая гладкая и мягкая. Обычно я прошу водителя довести меня до дома, потому что слишком расслаблен после процедур. Они очень расслабляют. И чай там подают особенно вкусный. Или я настолько расслаблен, что не замечаю его обычности. У меня есть личный консультант. Девушка. Она все делает аккуратно и с заботой. Моя кожа никогда не горит или еще что-то подобное, что обычно вызывает проблемы. После нее нет проблем. Она хороший специалист. Если ты захочешь, я могу дать тебе ее номер. Ким, ее зовут Ким. — Тебя нужно держать за плечи? — Гарри оперся о стену, выложенную кафелем, и откинул голову, чтобы не видеть смущенных искорок счастья. Они взлетали вверх вместе с пеной, которую раздувал Луи. Которая перевалила через край. — Нет, кажется, я не собираюсь утопиться. С тобой лучше купается. Тебе там удобно? — Нормально. Просто купайся. Луи был тих. Его дыхание смешивалось со звуком слабого бульканья воды. Гарри сидел на бортике с той стороны, куда пена не перевалила. Луи блестел под слабым освещением и выглядел более чем довольный. Он мылился шоколадного цвета мочалкой и попросил потереть ему спину. Гарри ощущал себя Ричардом Гиром во всей этой пене и костюме. Он мылил худую спину слишком долго, трогал плечи. Его пальцы горели от соприкосновения с гладкой мягкой кожей. Гладко и мягко. Гладко и мягко. — Ты чистый? — хрипло спросил Гарри, помогая душем смыть пену от шампуня. Его одежда намокла и прилипла к телу в некоторых местах. Шланг душа едва доставал, из-за чего Луи изгибался. Пол давно залило блестящей водой. — Чистый, — с придыханием ответил Луи. Он ахнул, стоило Гарри вытянуть его из воды за талию, прижать к себе. Гарри хватило прелюдии. Гарри целовал удивленного мальчика, вылупившегося на него тусклыми голубыми глазами. Мальчика, который прижимался к нему всем телом, чьи ноги доставали до кафеля только носочками. Костюм покрывался блестками, вода хлюпала под ногами. Ах! Ах! Луи повис в сильных руках. Тонкое тело падало на мягкую незаправленную кровать. Тонкое тело утопало в мягкости перины. Тонкое тело прижималось большим горячим телом. Большие горячие ладони скользили по тонкой талии, огибали бедра и попу. Большие горячие ладони были везде. Маленькие хрупкие ладони закрывали лицо. Луи задыхался. — Черный, черный, черный, — шептал он в ладони, замерев под прикосновениями. — Расскажи мне, смотри на меня. — Черный, он черный. — Смотри на меня. — Черный, — Луи открыл испуганные глаза, затаив дыхание. — Черный. Горький. И колючий. Терпкий. Невкусно терпкий, как духи... Как духи. Его духи. — Что мы можем сделать? — возбуждение давно взяло бы верх над Гарри, но годы практики, практики психолога, сыграли свою роль. Он терпел, кусая щеку, глубоко вдыхая, поглаживая трясущиеся бедра мальчика. — Я... Я могу... Сидеть на тебе. Я могу? — Ты можешь. Луи уже не боялся. Его дырочка, растянутая кокосовым маслом, прекрасно принимала член Гарри. Луи сидел на нем, оттопырив попу, переливаясь блестками в тусклом свете. Ему стоило многих усилий расслабиться, впустить Гарри в себя. Но сейчас он не боялся. Он ахал и стонал. Он немного подпрыгивал, уставал и покачивал бедрами, опираясь на широкую грудь Гарри. Гарри, который сходил с ума от картинки, от ощущений и силы оргазма. Его сперма выплескивалась внутрь. Туда, где чисто, гладко и мягко. Его сперма выплескивалась внутрь три раза за ночь. И в последний раз Луи лежал под ним. Потный, блестящий, разрушенный.