Развилка

      Человек обычно просыпается в дурном настроении, но добрый ангел оберегал спокойствие Марио, не оставляя его с момента прилёта в Италию. Было уже около часа дня, когда Марио проснулся и сладко потянулся. В спальне царил приятный полумрак, но за шторами угадывался весёлый солнечный день. Марио встал, раздвинул портьеры и открыл окно; комнату залил яркий свет, ворвавшийся вместе с оглушительным щебетанием птиц; лёгкий ветерок шевелил ветви деревьев; за садами простирались луга и пастбища; и простые, и внушительные дома округи были увиты зеленью и тоже утопали в деревьях, солнце и птичьем гомоне. Марио вернулся в постель и взялся за сигарету. Вымытая пепельница сверкала хрусталём, на столике стоял поднос, тарелка на нём, размером более походившая на блюдо, была украшена бутербродами с маслом и сырами и свежими булочками с изюмом; тонко нарезанные колбасы и ветчина, яйца всмятку, творог и фрукты в сметане, запечённые в духовке перемолотые грецкие орехи со взбитыми белками и сахаром, залитые шоколадной глазурью, апельсиновый сок, йогурты, вафли, печенье и шоколад теснились на оставшемся пространстве.       «Ну и ну! — думал Марио, блаженно затягиваясь. — Надо узнать, есть ли на вилле бассейн, пока я тут никем не обзавёлся, — иначе через неделю я не с хрюшками, а с коровами буду соревноваться по весу. У Сары действительно всем, как у Христа за пазухой. Любопытно, не возьмётся ли она с тем же рвением устраивать мою личную жизнь? До чего же здесь много солнца, зелени, тепла! Комфорт, удобства, каждое желание предупреждается, по телевизору в любой час и музыка, и фильмы, и сериалы, и история, и открытия, и животные, и новости, и порнуха, любой магазинчик забит до отказа, границы практически отсутствуют, каждый город — музей под открытым небом, и снова солнце, солнце, солнце, свет, тепло! Это я ещё до вечерней жизни не добрался, до концертов, до ресторанов, до побережья! Эх, плюнуть бы на всё и остаться здесь навсегда, но нельзя: сначала дело, работа, сначала обеспечение, сначала надо сколотить хотя бы маленькое состояньице. Потом — посмотрим».       Как Марио ни оказывал должное завтраку, больше трети он не осилил и спустился вниз, приканчивая залитые шоколадом орехи. Сара сидела за столом и поверяла какие-то счета. Услышав шаги, она подняла глаза от бумаг и тут же просияла:       — Как спалось, солнышко?       — O sole! O sole mio! — пропел Марио. — Солнышку спалось прекрасно, но с завтраком я расправился всего на треть.       — Что так?       — Сара, помилуй! Если ты и дальше будешь так усердствовать…       — Нет, абсолютно по-другому: завтра — яичница с колбасой и гренки со сливками, послезавтра — пончики с джемом и горячее какао, через два дня — тортики собственные и готовые, заварной крем. Пицца, бисквиты, пирожки…       — Суфле, миндаль, варенье, орехи… Меня в стойло можно будет поставить и от барана не отличить. В этом столько калорий…       — Да какие же калории в соке, молоке, фруктах, ветчине? Ешь за милую душу!       — А орехи? Причём такая вкуснятина, что просто не оторвёшься. Ещё с шоколадом…       — Х-ха! — хохотнула Сара. — У меня всегда такое обеспечение, у меня и индюшки на орехах сидят, чтобы толстеть быстрее.       — Во-во, и меня туда же! Это при всём том, что я обычно с утра не ем.       — Я помню, ты говорил. Я просто думала, что «с утра» — это часов в восемь-девять, когда на стройку собираешься и время поджимает. А сейчас половина второго, — Сара посмотрела на часы, — даже без четверти, а по-вашему и вовсе четыре, дело к вечеру.       — Я уже акклиматизировался и адаптировался. Только в Риме пораньше лопал, когда только прилетел и восточное время в себе носил.       — Не переживай. Если и наберёшь жирок, за пару сеансов в сауне скинешь, а с сексом и того лучше: плюс удовольствие вдобавок.       — Насчёт секса — пока пусто, насчёт сауны — горячо, а бассейн у тебя имеется?       — А как же! И не один, а целых два: первый внутри, небольшой — метров шесть на десять, мы вчера до него не добрались, потому что из кухни обратно в столовую перешли; второй снаружи, сзади дома, он побольше и не прямоугольный, а со всякими извилинами. Правда, я им только летом пользуюсь: по мне, сейчас ещё прохладно. Конечно, можно горячую воду подпустить, но для полной безопасности в смысле отсутствия простуды надёжнее будет съёмный навес установить, чтоб был крытый. Там просто возни много, потому что на бортиках не закрепишь — крепления за окантовку выносить надо. Ты скажи, хочешь — сделаю.       — Да что ты! Я и внутренним обойдусь, к тому же по вашей погоде через несколько дней запросто нырять под синим небом можно будет.       — Да, весна нынче очень тёплая. И всё-таки мальчики… — Сара будто о чём-то задумалась, в её глазах зажглась хитринка: — А тебя в любовных историях какие отношения устроят?       — Как «какие»?       — Так, если примитивно, то можно разделить на две части: или весёлые, беззаботные, без всяких обязательств, с любыми отступлениями и для тебя, и для него, без ревности, если обнаружится, что твой дружок попутно с кем-то забавляется или стрижёт какую-нибудь бабёнку, себя обеспечивая, — ну, чисто плотские, или всё на прочность, на верность, на долгую привязанность, с сильной страстью, сходством интересов, совместимостью характеров — и материальное, и духовное — стремление, тяга, томление, жажда постоянно видеть и слышать. Что тебе милее?       — Трудно сказать. — Марио пожал плечами. — Первое, конечно, привлекательнее, да учитывая, что я здесь примерно на месяц…       — Ну вот! Почему не на полгода, не на десять, не навсегда?       — Сара! Я думаю, что ещё сюда вернусь, может быть, даже этой весной. У меня кое-какие прикидки, одна операция на уме, и эти соображения… А у тебя ведь тоже какие-то соображения имеются: неспроста ты этот разговор затеяла, а? — засмеялся Марио. — Ну выкладывай, выкладывай…       — Да нет же, нет! — Сара махнула рукой, немного погримасничала, но лукавство не покинуло её глаз. — Какие соображения…       — Ой, не темни! По взгляду вижу, что замыслила что-то.       — Мысли ещё воплотиться надо. Если и есть что, то не тяни за язык. Как всё образуется, как кто кому приглянется…       — Ну Сара! Не томи! Ты решила заняться моим личным счастьем с конкретной персоной? Откровенничай же, откровенничай!       — Я же говорю, что пока рано.       — А если намёками? — упорствовал Марио. — Давай начистоту. Хочешь, я тебе в знак полной открытости свою печальную историю расскажу, только и ты тогда свои проекты не утаивай!       — А почему печальную?       — А вот почему.       И Марио поведал тёте и свою любовь, и свою заботу, и свою опеку, и свои ухаживанья, подарки и посулы, и полную бесплодность того, другого и третьего, развенчанные в воскресенье надежды и обстоятельства последней встречи, за которые он ещё испытывал некоторое чувство стыда. Рассказывая всё это, Марио с удивлением обнаружил, что не чувствует сильной боли, приступы которой охватывали его ежечасно всего лишь неделю назад; иногда ему вообще казалось, что он говорит о дурном сне или злом приключении, случившемся не с ним, а с кем-то другим, приключении, от которого он всё больше и дальше отходит, в котором становится просто наблюдателем. Он даже не волновался, излагал суховато, комментировал и анализировал, не обеляя себя, не апеллируя к состраданию любящей родственницы, но Сара, выслушав всё, разъярилась не на шутку:       — Ах, сволочь! Ах, подлец! Это после того, что ты для него сделал! Вот дрянь! Вот подонок! Это после того, как на работу взял и платил царское по вашим меркам жалованье! Ну, засранец! Ну, паршивец! Это после того, как возился, возил, обеспечивал, задаривал! Хам и ничтожество, воришка дерьмовый! Половину проектов спёр из журналов, которые я твоему отцу посылала! — Воспоминание об этом увеличило гнев Сары: Филипп становился виноватым и перед ней, и ей было приятно, что она как бы объединяется с Марио для праведной ярости.       — Ну, не половину, а меньше…       — Всё равно! — Сара на минутку задумалась. — Я ведь его видела…       — Ну да, я же подвозил тебя на стройку и его подсаживал по дороге.       — Не по дороге, а крюк здоровый делал. Он и литра бензина не стоит.       — А ты догадывалась о том, что я к нему неравнодушен?       — Да, что-то такое у меня мелькнуло: ты изменился в лице, когда он сел, словно внутренне озарился. И дома, когда о нём говорил: теплота проскальзывала, нежность… Лаура знает?       — Да, я ей открылся.       — А отец?       — Наверное, догадывался, но… мимоходом, что ли: он же всё в работу зарывается. Скорее всего, не придавал значения.       — Ты знаешь, он не поразил меня красотой. Смазлив, правда, но черномазый и для тебя не очень-то худой — знаю твои предпочтения. И ты его всё ещё?..       — Как сказать… — Марио задумчиво покачал головой. — Сейчас успокоился, и, потом, после такого фонтана ощущений… Я и сам виноват: не смог убедить, не переориентировал, не зажёг…       — Он к тому же и тупица… А мстить как думаешь?       — Вроде и сделал это, когда на свадьбу заявился, но по-детски вышло: разрядился, подъехал на твоей тачке в твоих бриллиантах. Я же говорил…       — Правильно: поставил его на место и дал понять, что он потерял.       — Но, Сара, ты совсем не видишь в нём никаких достоинств, а одно у него всё-таки есть: ведь, отказываясь, он не захотел лгать, изображать несуществующее, подделываться. Ему противно враньё, ему претит компромисс, он не идёт на… соглашательство или как там… отказывается от подкупа.       — Ага, а когда это ему шло просто так, с удовольствием принимал и вдобавок расценивал как должное. Видали мы таких, знаем! Только дошло до ответа, до отдачи — сразу в кусты. Прощелыга, проходимец, притворщик! Нет, одних показательных выступлений мало, ты должен отомстить весомее. — Сара не думала ни минуты: — Сколотить капитал — раз, завести и выставить ему на обозрение прекрасного любовника — два, забыть его и не испытывать к нему абсолютно ничего — три, но это произойдёт само собой: со временем, с новыми впечатлениями, с занятостью, в делах. Любовь, страсть, ненависть, равнодушие — обычная цепочка. Капитал — тоже дело наживное, постепенное. Сам обернёшься, я — чем смогу, помогу. А вот любовничек… Есть, есть у меня одна задумочка…       — Тогда колись! Откровенность за откровенность!       — Помнишь, я говорила вчера про свою подружку?       — Ту, у которой фабрика? Помню, ещё и в Благине упоминала.       — Именно. В мужской красоте она разбирается не хуже, чем в печенье: парня заарканила что надо. Видимся мы часто. Поставки, расчёты… Кроме того, я её сейчас на расширение подговариваю: очень мне по вкусу ваши пироги с мясом пришлись. На днях к ней заедем, заодно и тобой похвалюсь: не чета её детям-дармоедам. Он часто у неё на работе пасётся — скорее всего, застанем. Сначала оцени и, если придётся по вкусу…       — Так какой ему смысл менять стабильное обеспечение на месяц с туристом?       — У меня подозрение, что Мануэла не единственное обеспечение. И, потом, он не до такой степени повязан, чтобы ходить за ней на верёвочке. Вполне может на время смотаться поглазеть на русскую экзотику: в удовольствиях он себе не отказывает. Естественно, сперва ты приглядись. Понравится — тогда и обольщай.       — А если парни не его страсть?       — Ого, как же! Это женщины для него не страсть, а источник дохода. Правда, должна предупредить, что он легкомыслием и эгоизмом не обделён. Это учитывать надо, я потому и говорила о сугубо плотских отношениях. Но это на днях, а теперь — поход на ферму. Выходи на осмотр хозяйства!       Ферма была настолько велика, что Сара передвигалась по ней на гольф-каре. Марио рассматривал всё с неподдельным интересом, особое внимание уделяя производственным линиям. Было чему удивляться, было чем восхищаться. Везде царили чистота и порядок, во всём чувствовались забота и внимательный уход, всё было сработано добротно и с любовью — бесспорно, Сара была мудрой, опытной и умелой правительницей; в знак уважения к ней и к своему собственному удовольствию Марио влез на трактор и совершил круг почёта, замкнув в нём курятник.       — Нет слов, всё великолепно. И всё в комплексе, из одного целая цепочка тянется. Овечки — и сыр, и шерсть, и мясо. Коровы и их молоко — мясо, печень, сметана, творог, сливки, масло, те же сыры. Птица — и мясо, и яйца. Из мяса и колбасы, и сосиски. Виноград — ягоды и вино. Фрукты — свежие, джем, варенье, компоты, мармелад, соки. Овощи — свежие, маринады, соленья, икра. Всё в дело, всё супер. Ты просто уникум, тётя!       — Ты тоже, а теперь вернёмся в дом, я тебя в расчёты введу. Не бойся, пока ничего особенного: сверим затраты с доходами и из последнего вычтем первое — будешь знать примерный ориентир.       Дорожил ли Марио своей любовью, боялся ли её потерять, оберегал ли свою печаль? Был бы Марио женщиной, можно было бы определённо сказать: да, конечно. Женщина замыкается на своей любви — тем крепче, чем она несчастнее, ей свойственно прижимать к сердцу нож, который нанёс ей рану, не боясь, а, наоборот, втайне желая ещё одного пореза. Она не видит ничего, кроме неё; пусть вокруг пылают пожары, пусть рядом обваливаются стены — она будет смотреть на это с презрением, не придавая значения. Отними у неё любовь, удали страдание — и вместо живого существа останется мёртвый отпечаток, недышащий слепок того, что когда-то болело, жгло, но создавало и возвышало. Чем дальше, чем призрачнее, чем более платоническим будет чувство, тем всевластнее воцарится оно в сердце. Сирены, химеры, зловещие предзнаменования — она пойдёт сквозь них, заведомо несбыточнее страсть — сильнее прорастает она в душе, изначально бесконечный путь — тем лучше: так даже покойнее, если дорога определена на годы вперёд. И только тогда, когда годы пройдут и любовь выдохнется, — силы иссякнут и можно будет с недоумением и отчаянием взирать на руины недавнего прошлого. Но до этого ещё ведь долго, этот час ещё не пробил и даже не угадывается…       Марио не был женщиной. Он рад был бы предаться платонической любви, но всякий раз, дорываясь до цели своих желаний, обнаруживал, что, кроме секса, ему нечего было брать, нечем прельщаться. Оставшиеся отношения сводились к чисто приятельским: он встречался с очередным дружком, сидел в ресторанах, ходил на концерты, ездил на шашлыки, а потом оставался один, ломал себе голову над тем, чем же любовь отличается от еды, и не находил никаких различий, вплоть до того, что изящно поданная упаковка не влечёт после того, как он её вскрыл, как и наполненная соблазнительными яствами тарелка вызывает лишь неприятные чувства, если он уже насытился. Обладая долго, он неизменно остывал, в сухом остатке обнаруживалась лишь привычка. Смутное ощущение того, что только безответное, долго тянущееся влечение может вывести его страсть на более высокий уровень и новое качество, он отторгал — и чисто интуитивно, и рассудочно. Простирающийся в бесконечность знак вопроса его пугал, и он понимал, что, бродя по его изгибам, легко можно было растерять всё то, что составляло его жизнь помимо любви, а эта жизнь шла, она ему нравилась, и он не собирался от неё отказываться. Да и чему в угоду: вздохам, стонам, слезам, мрачно горящим воспалённым глазам? Глупо…       Любовь Марио к Филиппу была не первой, и он знал, что она может в себе таить, вернее, что она ему откроет, — то, что ожидалось в жизни вне этого чувства, было неизведанным и манило больше. Новая обстановка, новые обстоятельства — ожидаемые, являющиеся и складывающиеся в систему — отвлекали его от страсти и умаляли её значение.       Марио не шёл вперёд, не понукал себя, не рвался к сияющим вершинам. Он не был ни боевой лошадью, ни бравым гусаром, клавшим все свои дни на алтарь победы, перед ним не маячила непрестанно цель, которую надо было достичь во что бы то ни стало. Да, он хотел себя обеспечить, по возможности — прилично, да, он готов был трудиться для этого и, вероятно, много, да, он мог уходить в работу и в свои планы с головой, но то, что для его отца являлось смыслом, для самого Марио было лишь средством. Марио нужен был капиталец, желательно без уменьшительного суффикса, который поселит его в приличных условиях, позволит ему не думать о завтрашнем дне и хлебе насущном и оставит кругленькие суммы на прихоти, а что он будет делать тогда? — он посмотрит и выберет наиболее занимательное. Как придёт к нему состояние? Для этого все средства были хороши, и Марио планировал свои спекуляции не менее увлечённо, чем разъезды и контроль на стройке, но об отдыхе не забывал. По крайней мере он уже что-то сделал за последние полгода — и Марио с превеликим удовольствием, вспомнив мальчишеские упражнения, взбирался на высокие деревья в саду Сары, брался за лопату и совал свой нос и в сыроварню, и в пекарню, и в коровники. Сара не могла нарадоваться на красавца-племянника; умудрённая опытом, она прекрасно понимала, когда человек играет, но не может отойти от своих проблем — Марио играл от души, не вспоминал своего негодного дружка и думал о встрече с Джанлукой, о которой ему говорила тётка.       — Ну что? — спросила Сара через пару дней. — Всё обошёл, со всем ознакомился? Это на месте, а теперь пора посмотреть, куда это всё развозится. Собирайся, поедем клиентуру снабжать.       Фабрика Мануэлы Коццоли, чья фамилия вызвала у Марио, с оглядкой на редукцию в русском языке, лёгкую усмешку, располагалась на окраине Анконы и не поражала ни архитектурными красотами, ни внушительными размерами, что, впрочем, на доходах не сказывалось. Персонал был хорошо знаком с постоянными поставщиками: ворота перед автомобилем Сары и небольшой вереницей фургончиков, едущих сзади, распахнулись заранее, избавляя посетителей от ненужного ожидания.       — А у тебя владения убедительней, — сказал Марио, пригнувшись на сиденье, чтобы лучше рассмотреть двухэтажный комплекс.       — Ещё бы! У меня всё убедительней, а уж наследничек…       Горделивая улыбка, заигравшая на лице Сары при последних словах, не сходила с её лица, пока она важно шествовала под руку с Марио к кабинету своей подруги, рассыпала встречавшимся короткие приветствия и с огромным удовольствием представляла, как вытянется физиономия Мануэлы, когда она увидит, какое изумительное чудо, да ещё родное, прибыло к Саре из таинственной северной страны.       — А что написано на дверях её кабинета? — поинтересовался Марио, тоже односложно отвечавший и коротко кивавший головой здоровающимся. — «Генеральный директор», «президент», «председатель правления», «дуче»?       — «Фюрер», — рассмеялась Сара. — Да просто фамилия. Кстати, чего ты улыбнулся, когда её услышал?       — Если её повторить по-русски, первое «о» изменится на «а».       — Ха, забавно, сейчас же уколю. Вот мы и у цели.       Сара постучала в дверь и растворила её, услышав «входите».       — Мануэла, здравствуй, подружка! Джанлука, моё почтение… Сто лет тебя не видела. Как приятно, что все в сборе, поскольку сегодня и я не одна. Позвольте представить: Марио, мой племянник, о котором столько говорила, Лауры сыночек, вылитая мать, сразу видна родная кровь…