Развилка

      Появление Марио произвело эффект разорвавшейся бомбы, но опишем прежде место, куда она попала, и жертв Сариной агрессии. Кабинет был невелик и светел; широкое трёхстворчатое окно, налево от двери, освещало дорогую изящную мебель; у стены напротив, справа, восседала сама производительница разных вкусностей. Её расчёт был прост: расположись она за столом сбоку, нескромное солнце явно обозначило бы полутенями носо-губные складки; у противоположной стены оно только мирно разглаживало морщинки поблёкшего лица. Мануэла в сей знаменательный день пребывала в радужном настроении и прекрасном расположении духа, так как в сражении с естественным ходом природы, которое она вела пластической хирургией, лифтинговыми кремами, косметикой и одеждой, новые технологии и её личное упорство в последнее время склоняли чашу весов в её пользу: она выглядела достаточно привлекательно и настолько молодо, насколько это слово могло быть отнесено к пятидесятипятилетней женщине. Кроме того, к ней вернулся кавалер, постоянно и неисправимо блудный, и она рассчитывала с лихвой окупить уже состоявшиеся труды и ещё предстоявшие траты грядущими радостями. При виде Марио в её душе поднялась целая буря чувств, первым из которых, конечно же, было восхищение сим изумительным сокровищем. Россия представлялась Мануэле сплошной Сибирью, на бескрайних просторах которой хозяйничали бурые медведи и выли волки; в местах, куда они заглядывали редко, вились дымки костров, зажжённых людьми, недавно перебравшимися из пещер в деревянные избы. Марио, с волосами, прикрывающими шею, с ослепительной кожей, с сияющими глазами, подчёркнутыми сапфирами в бриллиантах, Марио, в брендовой одежде, с узкими бёдрами, спокойными интонациями чарующего, практически без акцента, голоса оповестивший синьору о том, как он рад знакомству с нею, заставил отвиснуть нижнюю губу Мануэлы. К счастью, он не увидел, как у неё едва не отвалилась челюсть, поскольку перевёл взгляд, повернув голову к Джанлуке. Безукоризненный профиль, обрисовавшийся на фоне светлого окна, лишил мадам Коццоли самообладания; потребовалось некоторое время, чтобы она пришла в себя. «Ну и ну! Это же надо!» — прочла торжествующая Сара во взоре партнёрши и, вальяжно развалившись в кресле, начала пространно восхвалять родственника, отмечая и его ум, и способности, и деятельность, но главным образом, конечно же, напирала на его дивную красу, к которой регулярно возвращалась. Мануэла рассеянно поддакивала, любовалась Марио и думала о том, что Сара, как и все итальянки, склонная к преувеличениям, ни ранее, восхищавшись Марио, ни теперь ничуть не переоценила его достоинств. Правда, он приходился Саре всего лишь племянником, но владелица фабрики знала, как убеждённо, пусть и легкомысленно, компаньонка любила обобществлять и своё собственное имущество, и достояние сестры. Это приуменьшало собственные достижения синьоры Коццоли, отодвигая на второй план даже вернувшегося Джанлуку. К тому же он не оказывал своей поклоннице должного внимания, затеял с Марио какой-то задушевный разговор и, похоже, распускал свой хвост, адресуя свои действия вовсе не ей. Нехорошие предчувствия стали теснить грудь Мануэлы. Приметив это, Сара не дала ей ни опомниться, ни додумать и потащила к выходу:       — Ну пойдём, проверишь продукцию. Кстати, потом по цехам пройдёмся, у меня кое-какие замыслы по расширению твоей деятельности и тоже, можно сказать, из Союза. Когда я там была… Ну, молодые люди, думаю, не будут скучать. Они, как видишь, уже познакомились и обойдутся без нашего участия, посему мы вас покидаем.       Молодые люди действительно не думали скучать, потому что были поражены друг другом с первого взгляда и вздохнули с некоторым облегчением, когда остались одни.       Джанлука, сантиметра на два ниже Марио и на столько же лет моложе, был изящен, тонок, хрупок, но широкоплеч. Светло-русые волосы, более волнистые, чем у Марио, всё же нельзя было назвать кудрявыми, красивыми волнами они спускались на плечи и густыми прядями разбегались по спине и груди, на белой коже в обрамлении пушистых ресниц тепло блестели глаза, светло-зелёные днём и изумрудные при слабом освещении. В походке, жестах, обращении сквозили ленца и томность, Джанлука был эталоном изящества, лёгкости и грации. Его глаза, казалось, никогда не смотрели зло и настороженно, красивый рисунок бледных, чуть пухлых губ никогда не искажали муки боли, отчаяния и сомнений, тёмные дела, бранные слова и всё то, что портит жизнь многим из нас. Где бы он ни был, куда бы его ни заносило, он не шёл, а скользил и парил, царственно сверкая своими глазами, покоряя всех своей красотой и не обращая на это особого внимания.       Марио не придавал словам Сары большого значения: не считая их пустой салонной болтовнёй, он всё же помнил о своей привередливости и был уверен, что не найдёт в Джанлуке, особенно после Филиппа, что-то экстраординарное. Когда Марио вошёл в кабинет, предмет поклонения синьоры Коццоли стоял у окна, почти спиной к пришедшим. В руке у него был фужер с широким основанием, на дне которого переливался дорогой коньяк. Джанлука только начал поворачивать голову на звук отворяющейся двери. По этой причине или, скорее, механически, по заданности, по вежливости Марио прошёл направо, поприветствовал Мануэлу и лишь после того, как Сара завела с ней оживлённый разговор, обернулся к парню.       Праздность Марио и томность Джанлуки отступили куда-то за их спины и лёгкими незначащими облачками истаивали, испаряясь к потолку. Между ними было не больше двух-трёх метров, и это пространство наэлектризовалось мгновенно стремлением друг к другу. Джанлука стоял, заливаемый потоками солнечного света, искрящегося в шапке волос, русыми прядями прячущих хризолитовую серёжку в левом ухе и ласково обвивающих шею. Фосфорически блестели белки глаз, предлагая сапфирам объединиться в драгоценный ансамбль.       «Я уже умер. Ура!» — пронеслось в уме Марио. Он подошёл, улыбнулся, тихо поздоровался и, наслаждаясь долгим нежным рукопожатием, восхищённый, читал готовность к сговору и жажду обладания в глазах итальянца.       — Ты меня озадачил, — говорил Джанлука, лаская Марио взором и словом, — я думал, что Россия — это сплошь бледные тона, и никак не ожидал такого колорита.       — Я принадлежу ей лишь наполовину и, напротив, всегда считал, что недобрал красок по сравнению с черноволосой матерью, — в голосе Марио тоже зазвучали бархатные интонации. — Но и ты меня удивил: Италия никогда не ассоциировалась у меня с блондинами. Хотя, если ты с севера…       — Ни с севера, ни с юга: я местный, из Анконы. А ты успел побывать и в Неаполе, и в Милане?       — Нет, только в Риме и до сих пор под впечатлением и от фресок Микеланджело, и от того момента, когда ступил на Аппиеву дорогу.       — Я потому спросил, что то, что на тебе надето, только в этом месяце появилось в Милане.       — Я рад, что официальная столица не отстаёт от деловой.       — У тебя прекрасный вкус. Впрочем, такую внешность не сможет испортить даже рубище. А эти сапфиры так подчёркивают глаза… Тоже в Риме обзавёлся?       — Не знаю точно: Сара преподнесла в январе, когда гостила у нас.       — Если бы я знал, что в России скрываются такие красоты, я напросился бы к ней в сопровождающие…       — Если бы я знал, что в Анконе живут такие создания, по сравнению с которыми Давид — просто увалень, я прибыл бы сюда гораздо ранее…       — Ничего, самое главное, что дело сделано. Чёрт, я так увлёкся, что не предложил тебе выпить. — Джанлука подошёл к бару, взял второй фужер и налил в него коньяк. Пальцы Марио, принимая хрусталь, скользнули по его пальцам.       — За встречу, — тихо проронил Марио.       — И её продолжение. — Последние слова они сказали вместе.       — Я пригласил бы тебя к себе, если бы сам не был в гостях, но думаю, что Сара догадается сделать это от себя: ведь мне крайне необходимо, чтобы посторонний человек проверил, нет ли у меня огрехов в итальянском…       — Кстати, ты говоришь прекрасно, практически без акцента.       — Периодически тренировался с мамой. Ну, а ты можешь отведать русские блюда. Борщ, пироги с мясом, блины, наверное, ещё не пробовал.       — Конечно, нет и горю желанием.       — Ешь вдоволь и можешь не утомляться обратной дорогой. Дом большой, останешься на ночь, не стоит выезжать поздним вечером. Хорошо бы, если синьора Коццоли после предложений Сары озаботилась бы сегодня исключительно производственными вопросами.       — Слов нет, дельно. Я сумею направить её мысли в правильное русло, не беспокойся.       Джанлука не страдал заниженной самооценкой и неоднократно прозрачно намекал Мануэле, какое сокровище преподносит ей в минуты свиданий; та не без оснований подозревала, что не одной Анконой и не одной синьорой Коццоли ограничиваются набеги молодого Кастелли на обеспеченных и часто скучающих дамочек. Как бы то ни было, к своим двадцати годам он уже обзавёлся и хризолитами в белых бриллиантах на дневной выход, и изумрудами, преимущественно с чёрными алмазами, на вечерний, и особняком, обставленным, как у Сары, мебелью, стилизованной под барокко, и парой приличных спортивных машин. Мануэла страстно желала знать, сколькими нулями после какой цифры выражается сумма, осевшая на его личном счету, но Джанлука оберегал числа и похождения не менее тщательно, чем свою свободу. С этим приходилось мириться; Мануэла частенько завидовала беспечной приятельнице, не крутящей долгих романов и нередко обходящейся мальчиками по вызову. Несколько раз, взбешённая частыми долгими отлучками, она намеревалась порвать с прекрасным возлюбленным, но он в какие-нибудь пять минут утихомиривал её. Вновь очарованная, Мануэла покорно соглашалась с тем, что разъезды по фотосессиям (а таковые действительно имелись) отнимают уйму времени; в подтверждение этих слов за ними следовали журналы, где полу- или полностью обнажённый Кастелли возлежал в таких соблазнительных позах, что возможность проверки времени выхода в свет периодики по месяцу, указанному на обложке, как-то отпадала. Гроздья гнева превращались в тихое ворчание, оно сменялось нежным мурлыканьем. «В конце концов, — думала синьора Коццоли, — деньги я с собой в могилу не унесу, от детей всё равно никакой благодарности не дождёшься; кроме того, они и так останутся с главным — фабрикой. Лучше уж пусть этот неверный красавец попользуется, а не рулетка отнимет», — и делала очередной взнос изумрудным глазам.       К чести Джанлуки надо сказать, что его далеко не всегда и далеко не так часто, как казалось ревнивой Мануэле, занимали чисто меркантильные соображения. У него действительно была разбросана по Италии пара-тройка периодически обновлявшихся бабёнок, служивших ему дойными коровками, но он и сам трудился на фотосессиях и был приписан к модельному агентству, блистая на показах новых коллекций и в глянцевых журналах; любовь к ювелирным украшениям, к драгоценным и полудрагоценным камням вообще заставила его потратить пару недель на беглое изучение тонкостей огранки и прочее, и Кастелли регулярно появлялся на частных телевизионных каналах типа «gioielli per tutti», стимулируя продажу с доставкой на дом после телефонного звонка самых разных колец, браслетов, серёг и ожерелий. Такие занятия сделали Джанлуку, одарённого от природы безукоризненным вкусом, жутким привередой, возведя его привычки в ритуал, от которого нельзя было отступать. Он ни разу не появлялся вечером в той одежде, в которой его видели днём; то же относилось и к украшениям; он постоянно обмерял себя и иногда подкачивал плечи, тщательно следя за тем, чтобы рисунок рельефа мышц не превратился в выступающие бугры, и не подвергал никаким нагрузкам узкие кости бёдер и ног; он прекрасно разбирался в шампунях, гелях, дезодорантах, лосьонах, одеколонах и менял их только тогда, когда на рынок выбрасывалось более высокое качество. Но во всём этом Джанлука видел лишь достойное обрамление своей жизни, главную часть которой составляли любовные истории и прочие развлечения. Приятелей и знакомых у Джанлуки было великое множество; из их числа он выбирал себе и дружка на ближайшие недели; они составляли и более шумные и многочисленные компании для походов на футбольные матчи, концерты, пикники, вечеринки, в ночные клубы, бары, рестораны. Джанлука знал, что жизнь коротка, особенно молодая, и прожить её надо было так, чтобы в старости не было томительно грустно за упущенные возможности и всё то недобранное, что по отдельности, может быть, и не имело большого значения, но, сложенное воедино, становилось образом жизни, устраивающим её обладателя. Читал он от случая к случаю, телевизор смотрел и того реже, особых пристрастий за ним не водилось. Всё, что окружало Джанлуку, должно было быть весёлым, лёгким, беззаботным, красивым и неизменно приятным, тратить надо было немного меньше, чем зарабатывать, — этим и ограничивались его правила.       Если Марио знал, что, скорее всего, встретит у Мануэлы легкомысленного красавца и поразится его внешности, то самому Джанлуке Марио свалился, как снег на голову. Он даже не пытался вспомнить, говорили ли Сара и Мануэла в его присутствии что-нибудь о Марио, потому что то, что он видел в настоящем, было намного важнее того, что он мог слышать в прошлом. Представления об СССР и людях, живущих там, были у него весьма туманными и складывались в нечто смутное, среднее между папуасами и эскимосами — тем более он восхитился и озадачился. Джанлука был разборчив, но, меняя любовников постоянно, не мог удержаться на неизменно высоком уровне. Даже в Италии, где красота была главным культом, ему приходилось скатываться от эталонов совершенства до просто приятных и хорошеньких. Его самолюбие при этом не страдало, так как сознавало преходящесть и кратковременность очередной истории. На Марио Джанлука загорелся сразу: это было нечто, это было супер, это было из туманных загадочных широт, это ставило с ног на голову его понятия о них. Это манило и влекло, это синело и белело, удивляло и восхищало, было одновременно близким и далёким, открытым и непознанным.       Джанлука скользил пальцами по шее Марио, делая вид, что любуется сапфирами; Марио проделывал ту же операцию с его ухом, в котором мерцал окружённый бриллиантами хризолит. Жесты были красноречивее слов, вскоре парни совсем перестали таиться. Вздрагивали ресницы, переливались глаза, трепетали ноздри, губы, бросая какую-нибудь реплику, тянулись друг к другу, и тела шли за этим стремлением, поддавались напряжению порывом, отрываясь от земли, уносясь в небеса, предвкушая хлопоты грядущей ночи. От поцелуев и объятий, откровенного соития их удерживала только неизбежность возвращения Сары и Мануэлы — не столько стыдом, сколько досадной необходимостью остановиться.       — Ну как, уже познакомились? — Открыв дверь, Сара заулыбалась, когда увидела воркующих голубков, так и льнущих друг к дружке. — До чего подходят, а глаза-то, глазки — чистые сапфиры и изумруды! Джанлука, не могу отказать себе в удовольствии видеть вас обоих вместе в течение нескольких часов, поэтому приглашаю тебя на обед в русском стиле: грибы, борщ, поросёнок с кашей. И вообще, можешь оставаться как можно дольше: на ужин шашлык организуем, а если понравится, то и на ночь оставайся, чтобы завтрак не пропустить: блины с мёдом, оладушки, вареники…       — Сара, принимаю с огромным удовольствием. Жалко, Мануэла не сможет поехать: ваши предложения по расширению ассортимента выпускаемой продукции определённо задержат её на совещании с технологами до глубокой ночи.       Лицо синьоры Коццоли вытянулось; впрочем, кислое выражение установилось на нём, как только она вернулась в кабинет.       — Ничего страшного: я с января, как из России прилетела, Мануэлу потчую восточными изысками. Занимайся, подружка, делом. Даст бог, как-нибудь и вместе соберёмся.       Надо отметить, что при словах «поросёнок с кашей» в душе Марио не шевельнулось ничего. Никаких воспоминаний о разъездах с Филиппом, о кратких минутах, когда они оставались наедине, о поцелуе в машине, об объяснении, о последнем свидании не было совершенно.       Кто знает тебя, душа человеческая, если и твоему обладателю неведомы твои изгибы? Кто знает вас, струны сердца, если и его владельцу неизвестны мотив и рука, готовая его сыграть? Кто знает тебя, судьба человеческая, если твой хозяин, да и то не всегда, только мнит себя таковым? Чувства и мимолётность жизни, дороги и провидение, желания и стена перед ними, агрессия и фатализм… Бегите, волны, дуйте, ветры, вставай, солнце, сменяй его, луна. Что можно удержать и сохранить навек в душе, памяти, сердце, ощущениях? Только миг настоящего и только на мгновение. Сдвинулась секундная стрелка — и он канул в вечность. Вся жизнь, любая жизнь — не более, чем химера, и блажен тот, кто об этом не думает. Да здравствует миг двадцатилетних!       Под вечер Джанлука приехал к Саре верным себе: сменил хризолиты на относительно скромные и немногочисленные изумруды, выделяя только свои глаза, в строгий костюм рядиться не стал, а надел прекрасные джинсы и лёгкую, по погоде, ветровку, желая подчеркнуть этим неофициальность визита. Марио тоже встретил его просто, по-домашнему одетым. На языке у него вертелся вопрос насчёт Мануэлы, но Джанлука опередил его:       — Слава богу, обошлось без долгих концертов синьоры Коццоли: я просто дал ей понять, что покушения на мою свободу, когда она полнится такими восхитительными ожиданиями, бессмысленны. Тебе, наверное, тоже часто надоедают назойливые поклонницы?       — Нет, мне повезло больше: я вернулся домой после института в Ленинграде, и там пять лет был чужим, держался достаточно замкнутым, и в Благине сразу за работу у отца принялся. Если меня кто-то из бывших одноклассниц и засекал, всё равно из моего времени им не удавалось похитить ни минутки. Проходи. Мы с Сарой страстно надеемся, что ты очень голоден.       — А я так же страстно желаю, чтоб вы надеялись на разный голод.       — Самый разный: и по месту расположения, и по способу удовлетворения.       Марио был так раскрепощён, что даже не испугался своих откровенных слов; впрочем, Джанлука и сам его к этому подтолкнул. Гость тем временем роздал припасённые гостинцы:       — Цветы для дамы, буклет для туриста, вино к столу.       — А что за брошюра? — Марио с интересом рассматривал яркую обложку.       — Путеводитель по Италии, где указано всё: не только музейные достопримечательности, но и ночные заведения, рестораны, бары, гей-клубы и так далее. Если тебе придётся по вкусу моё общество, думаю, что Сара не будет возражать против наших поездок. А начать надо, конечно, с ответного визита: посмотришь на моё холостяцкое жильё. У меня, как и здесь, всё под барокко, только решено в другой цветовой гамме.       Марио пребывал на верху блаженства, хотя борщ никогда не жаловал. Предвкушение сладким ядом разливалось по телу, сверкало в сияющих глазах, увлажняло губы. Его красота в этот вечер, позолоченная ожиданием любви, ещё более ярче выступала, была несомненной, и Сара горделиво посматривала на племянника, от всей души желая ему короткой памяти и долгого грехопадения — то есть счастья. Даже плотоядное злорадство завтрашнего лицезрения вытянутой физиономии Мануэлы при повествовании об идиллии накануне отступило на второй план.       …Ели с аппетитом, беседовали с удовольствием. Из приоткрытых окон доносилось затихающее щебетание птиц, тёплый вечер вступал в свои права, темнил зелень травы, серебрил листву деревьев, умиротворяя сердца и души. Марио не покидало ощущение того, что он находится в сказке. Беготня, сутолока, постоянное напряжение буден, изматывающая усталость к концу рабочего дня, блеклые рассветы и холодные дожди остались где-то там, позади, далеко и казались теперь нудным беспокойным сном, к счастью, уже прожитым и ушедшим. Сара знала толк и в кухне, и в комфорте, и в уюте, сочетала изысканность и достаток с насущными потребностями так, что человек, попавший в её дом, неизменно получал больше того, что хотел, и был доволен этим сверх собственных ожиданий.       — Я был один раз в русском ресторане, — говорил Джанлука, — но это не идёт ни в какое сравнение с тем, как вы меня потчуете. Сара — великолепная хозяйка: ей удаётся любая кухня.       — Ешь, ешь на здоровье. У меня длинный список восточной кулинарии. И на утреннее меню хватит. Оставайся, если понравилось, потихоньку всего отведаешь.       Джанлука заговорщицки посмотрел на Марио:       — Если не буду стеснять вашего племянника…       — Он не против, по глазам вижу. У меня есть несколько свободных комнат, но Марио неприхотлив: можете вместе расположиться на ночь, как раз поболтаете на сон грядущий…       — С превеликим удовольствием, — хором ответили парни.       — Тем более полезно, — продолжил Джанлука, — что я о Союзе практически ничего не знаю. В Якутии добываются алмазы, золото тоже имеется, в Иркутской области встречаются изумруды, на Урале — малахит, пользовавшийся большим спросом в предыдущие века. Нефть, газ, руда… Вот и все мои познания. Безумно богатая страна, но… правда, что у вас бывают проблемы с колбасой?       Марио рассмеялся:       — И да, и нет. Это смотря с какой стороны в магазин заходить.       — То есть как — с какой?       — А вот так: нормально и к прилавкам — можно ничего не обнаружить, сзади к продавцам — купишь. На витринах может не лежать ничего, а в подсобках имеется. И дома странности: в магазинах пусто, а холодильники у всех забиты. Это такая игра, называется «дефицит». У нас вообще своеобразные забавы… О! — Марио поднял вверх указательный палец. — У меня появилась гениальная идея. Оформи визу, поедем вместе. С одной стороны — экстремальный отдых. Колбасу я тебе гарантирую, можем у Сары не запасаться. С другой — осмотришься, может, и вложишься во что-то. У нас ни один рынок практически не освоен. Строительство, маркетинг, перевозки — выбирай что угодно. Гид и переводчик в моём лице всегда под рукой. На гостиницу не надо тратиться, у нас поселишься — или в квартире, или на даче, или в частном доме. Гей-баров, правда, нет, но кинотеатры, рестораны имеются. А если в Ленинград заскочим, и на итальянскую архитектуру под северным солнцем полюбуешься. В Москве, в ансамбле Кремля один дворец точно Кварнери построил. Ну, как тебе моё предложение?       — Великолепно! — Глаза Джанлуки сияли. — Я уже загорелся.       — Действительно, здорово. Жалко, мне ферму надолго оставлять нельзя. Я бы тоже с удовольствием ещё раз прокатилась бы. Поезжайте, мальчики, поезжайте вместе.       Как ни был Джанлука одержим любовными помыслами, слова Марио заставили его задуматься, пробудили и честолюбие, и амбиции. Он вспоминал рассказы Мануэлы о поездке Сары в Союз, о кооперативе, организованном там её родственниками, и то, что слышал от самой Сары, когда встречал её у синьоры Коццоли. Навсегда избавиться от случайностей своего обеспечения, от необходимости притворства, от подчинённости своего положения, стать полноправной независимой единицей, вести дела с таким красавцем — почему бы и нет? Джанлука отправил идею Марио в свои мозги, законсервировав её до поры до времени, — так, на заметку, на «чем чёрт не шутит», на «может быть». От его головы не убудет, если он выучит пару сотен самых употребительных слов и выражений на русском, но это в перспективе, а пока…       Из динамика телевизора полилась приятная лирическая мелодия, Марио потащил Джанлуку танцевать. Они сплелись руками, отнимая их только для того, чтобы поиграть волосами друг друга. Ресницы и губы вздрагивали постояннно, тщетно пытаясь удержать улыбку, восхищение, желание — всё то, что цвело внутри и просилось наружу.       — Ну, вы отдыхайте. Полежать после еды — святое дело. Марио, я прислугу заслала в твою комнату: она чай, кофе и десерты приготовила. Поднимитесь, покажи Джанлуке свои фотографии. Он столько нащёлкал, пока из Рима домой добирались, всё по архитектуре… Ну, а для меня сиеста откладывается: пойду к своим птичкам итоги дня подбивать. Скоро не ждите, мне ещё счёты надо свести, наверное, до ночи засяду.       Парни поднялись на второй этаж. В комнате Марио у кровати действительно уже стояли чашки, чайник, кофейник и вазы с фруктами и сластями.       — Тётя у тебя супер. Я думаю, нам надо избавить её от необходимости устраивать для меня постель.       — Для этого сначала ты должен оценить удобство моего ложа.       Джанлуке долго с огромным удовольствием пришлось убеждаться в том, что Марио — истый итальянец, а Марио, засыпая прижавшись к его груди, не мог поверить своему счастью. Чувство блаженства, свободы и отдыха накрыло его с головой, и впереди простиралось то же самое великолепие. Лёгкое сожаление о том, что сейчас он заснёт и не успеет насладиться своим настроением, проскользнуло тонкой змейкой и тут же исчезло: ведь и завтра он будет предаваться ему, к тому же целый день, а не только вечером! Марио заснул как убитый, но и во сне ощущал умиротворение, спокойствие, защиту — то, что человек испытывает в младенчестве, прижимаясь к материнской груди или лёжа в постели, когда заботливая рука родительницы натягивает и расправляет одеяло. Любовь, наслаждение, счастье довериться всецело — и всё это в лёгких безоблачных грёзах о продолжении, о вихре предстоящих удовольствий. «Как странно, что этот океан уместился в меня весь!.. Или я плыву в его бесконечности… Или…» — Марио так и не домыслил, погрузившись в отдохновение от праведных трудов.       Доверие Марио не было инстинктивным, бездумным, покоящимся на голом месте, как могло показаться на первый взгляд; Джанлука не был честнейшим безгрешным ангелом, и это было видно невооружённым глазом. Интерес и благополучие Марио блюла Сара и блюла зорко, несмотря на кажущуюся простоту своей натуры — а, может, и благодаря ей; Джанлука не зависел от Марио, был обеспечен прекрасно и не мог искать свою выгоду в том, что делал, пленившись красотой и реализуя юное стремление, — он резко разграничивал заведомо корыстное и бессребреническое увлечения. Общаясь с Филиппом, Марио поневоле думал о деньгах и непрестанно — о работе, испытывая холод и голод, постоянно напрягая и тело, и мозги, — деньги и работа, холод и голод, вечное напряжение таким образом связывались — когда косвенно, а когда и прямо — с Филиппом; Джанлука встретился ему в тёплой, благодатной стране, куда он приехал отдыхать, бездельничать и веселиться, стряхнув с себя всякого рода заботы (контейнеры с машинами он отправил в самом начале отпуска и до своего возвращения в Союз мог с абсолютно чистой совестью исправно бить баклуши). Джанлука не нуждался в деньгах, опеке, не испытывал недостатка в продуктах, одежде, аппаратуре — во всём том, что было дефицитом или абсолютной новинкой в Благине, возбуждало одновременно и зависть, и жажду заиметь это самому, — наоборот, именно он мог показать Марио не виданное им, не имевшее ходу, не запущенное на родине и становился в этом примерно тем, кем сам Марио был для Филиппа. Здесь не знали ситуации, когда достать продукты и прокормить хотя бы одного человека становилось проблемой, отнимало львиную долю жалованья и свободного времени, здесь не было километровых очередей, здесь не бегали месяцами за модной кофточкой, не переплачивали за неё втридорога, здесь в самом скромном трактирчике, как бы неказист он ни был, никто и мыслить не смел о возможности подачи серого бесформенного куска, гордо именуемого шницелем и постыдно соответствующего резине, здесь простой люд обзаводился аппаратурой и разъезжал на машинах, которые только собирались, да и то по знакомству, купить Евгений и ему подобные, оставив прочим лишь восхищённые вздохи при виде блестящей иномарки, здесь излишества были нормой и ничего не стоило проехать десяток километров, чтобы полакомиться в обед хлебом из средневековья, здесь мясо, из которого делали колбасу, предварительно вымачивали в коньяке, а в шоколад и в пакеты с помидорами закладывали игрушки, сюрпризы и блестящие серийные картинки, чтобы мамы чаще приобретали их, радуя своих чад. Здесь всегда было тепло и шубы одевались лишь для шику, здесь снег был редкостью и зимний рассвет не приходился на позднее утро. Здесь каждая улица была историей и каждое здание — музеем. Здесь даже работа была в радость. Здесь все-все-все на долгие-долгие годы вперёд были красивы, молоды, здоровы, беспечны, богаты, выхоленны, сыты, прекрасно одеты и счастливы.       Марио первый раз увидел Италию и сразу в неё влюбился — не столько по зову сердца, сколько по неизменно прельщающемуся взору. Это чувство распространялось на всё и вся — от Миланского собора до яичка, снесённого самой маленькой курочкой на ферме. Лица, внешность, голоса, мелодии, музыка, музеи, живопись, архитектура, скульптура, телевидение, интерьер, одежда, обувь, еда, а автомобили, а аппаратура — разве можно было этим не восхищаться, разве могло это не волновать, разве можно было не смотреть на это самозабвенно, долго, неустанно! Разве могло всё это — такое красивое, чудное, дивное — обмануть, обидеть, предать, рассыпавшись после! И Джанлука… Он очаровался — и не таил своего восторга, он хотел — и ясно это показывал. В нём не было скрытности, недомолвок, мелочных расчётов, он был искренен — по крайней мере для Марио. А Мануэла… Да что Мануэла!.. Когда-то где-то какой-то мужчина, влюбившись в неё, молодую, красивую, блондинку, предложил ей руку, сердце и своё состояние — теперь она тратит своё наследство на развлечения, и от неё не убудет, если красавцу Джанлуке перепадёт несколько десятков миллионов лир. Марио был благодарен Джанлуке ещё и за то, что природа одарила его потрясающей внешностью, нисколько не уступавшей и даже в чём-то превосходившей красоту Филиппа. Сколько раз Марио с тоской думал о том, что Филипп так и останется непревзойдённой, совершенной и, к несчастью, отторгнувшей его жемчужиной, что это отравит его существование на долгие годы, будет являться, жечь, уязвлять длинными бессонными ночами. Но не прошло и недели, в сердце воцарилась ещё бо́льшая драгоценность и ночь наполнилась не страданием и стенаниями, а счастьем и наслаждением. Тело, душа, честолюбие (ведь и это понятие можно отнести к любви!), самолюбие были удовлетворены — и Марио вверился Джанлуке почти как богу.       — Ты в душ или как? — Проснулись они почти одновременно, как и заснули.       — Или как… — и снова сплелись в объятиях.       В замочной скважине белела бумажка, которую Марио вытащил после утренней зарядки.       — «Спускайтесь, как проголодаетесь. Завтрак готов».       Лицо Сары засияло ещё ярче, когда она увидела, что парни спускаются по лестнице в обнимку. На столе уже красовались масло, сахар, мёд, сметана и фрукты с соками. Верная себе, Сара проворно добавила к ним взятые из термостата блины, оладьи и вареники.       — Как спалось, мальчики? Хорошо отдохнули?       — Практически не отдыхали, всю ночь трудились и утром продолжили.       — Тем лучше, если работа в радость.       — Ещё в какую!.. Сара, вы не будете возражать, если я периодически буду похищать вашего племянника? А то он у меня в гостях ещё не был, Анкону досконально не изучил, побережье не объездил…       — Жалко, конечно, расставаться, но дело молодое — гуляйте. Марио, тебе подсыпать немного на дорожку?       — В смысле чего?       — Да денег.       — Что вы, Сара, не волнуйтесь. У меня есть, я же недавно с фотосессии. Да Марио, наверное, в чаевых ещё не успел разобраться, кому сколько.       — Ну ладно, — улыбнулся Марио. — Но только при одном условии: когда приедешь в Союз, поступишь под моё чуткое руководство.       — Идёт, обещано.       — Я всё-таки тебе три-четыре миллиона подкину, — завершила Сара. — Мало ли что…       Джанлука открыл Марио тоже прекрасную, но совсем другую Италию, о которой Сара, конечно, слышала, но которую, не особо искушённая в развлечениях, не могла показать племяннику, — то была Италия южной ночи и всевозможных увеселений курортников и беспечных прожигателей жизни. Перед глазами Марио замелькали ночные клубы, гей-бары, концерты под открытым небом, дискотеки и всякого рода пикантности для острых ощущений. Парни утопали в роскошных креслах гостиной Джанлуки и располагались в диско-барах, где на смену затянутому в кожу кордебалету приходил стриптиз, танцевали дома и рядом со сценой, где записанное на аудио являлось живым ликом, гуляли по шумным, заполненным народом в любое время суток, расцвеченным и вспыхивающим огоньками неона набережным приморских городов и бродили по тихим, ещё пустынным пляжам, обласканным в полночный час прохладой слабого ветерка. Удивлению и восторгу Марио не было предела: они обнимались на виду у нескольких тысяч зрителей — и никто не кидал на них косых взглядов; та «Europe», гремевшая в прошлом году мегахитом «Final Countdown», казавшаяся такой недоступной, так вечно недостижимой, солировала на не очень высоких подмостках, оборачивалась вживую, стоящею в каких-нибудь трёх-четырёх метрах от тебя — смотри, слушай, наслаждайся и песней, и голосами, и ухом, и глазом. И разве на этом всё заканчивалось! Сведущий в расположении злачных местечек Джанлука таскал Марио по укромным уголкам, где можно было заказать мальчишек для приват-танцев и просмотреть секс в натуральном выражении, напоказ, выписывал к себе домой парочку симпатичных мордашек для индивидуального просмотра; подогретые оным, они бросались в постель и ласкали друг друга, пока колл-бои удовлетворяли их потребности ниже пояса.       Десятки раз Марио готов был плюнуть на всё, что оставил в Союзе, и навеки поселиться в озере наслаждения, море любви и океане страсти. Его останавливало только то, что в Благин он вернётся вместе с Джанлукой. Воспоминания о Филиппе стёрлись фактически начисто: даже когда он обращался к своему возлюбленному, то не фамильярно хлопал его по плечу, а нежно касался пальцами его груди. В очередной раз за этим прикосновением Марио произнёс:       — Слушай, у меня появилась идея, как пышнее отплатить тебе за великолепное гостеприимство.       — Ну о чём ты говоришь? — Джанлука дымил утренней сигаретой и гладил свободной рукой стройную спину Марио. — Какие расчёты между нами?       Час был полуденный, по их меркам утренний. Наполовину спущенные портьеры воевали с тёплым солнцем, выдерживая осаду его лучей, чтобы они не тревожили слишком ярким светом нежащуюся в постели парочку.       — Построенные на доверии и взаимовыгодные. Проведи ревизию своих финансов и определи, сколько у тебя свободных денег. Мы летим в Союз и открываем в Благине дочернюю фирму при кооперативе моего отца. Занимаемся покупкой, продажей и сдачей в аренду недвижимости. Прибыль пускаем на особо лакомые куски — есть такие приличные многокомнатные квартиры в центре города, дорого ценящиеся, — и вкладываем в строительство. Я тебе говорил, что у нас пока ни один рынок не освоен — мы в самом начале, а с того времени, когда всё это закрутится, до относительной стабилизации цены будут расти, как грибы после дождя. Сейчас всё дёшево, сейчас всё в рублях, но доллары ходят всё свободнее, мы постепенно перейдём от рублей к валюте, её курс постоянно будет идти вверх — вот тебе фактор роста номер один. Во-вторых, десятилетиями действовавшая система распадается, колхозы разваливаются и делятся на паи, а это земельные участки и — опять-таки до поры до времени — почти что бесплатно. В-третьих, у нас много так называемых коммунальных квартир: в своё время приличные апартаменты делились на несколько одно-двухкомнатных. Мы расселяем их жильцов по отдельным изолированным квартирам, делаем прекрасный ремонт в бывшей коммуналке и спокойно ждём, пока цены не поднимутся на нас устраивающий уровень. В-четвёртых, я полгода крутился на стройке и выяснил, что конечная цена построенного дома превышает затраты на него примерно вдвое. Мы просто не могли взять эти сто процентов, потому что первые сто нам обеспечивали заказчики. Если мы вложимся сами, то спокойно их получим. Можем выйти на недвижимость в столице — это вообще золотая жила. На Кавказе намечаются интересные дела. Возможностей много, смысл один: чем больше подомнём под себя на первоначальный капитал, чем больше выдержим паузу, тем больше заработаем. Или эта операция с машинами. Ты будешь со мной — сам посмотришь на месте, как пойдут дела. Можно ездить челноками и гнать товар. Сейчас много подпольных миллионеров на свет божий вылезает — раскупят. Если уговоришь, пусть и синьора Коццоли в дело вложится, а то ты в последние дни мало внимания ей уделяешь. Не везёт в любви — повезёт с умножением состояния. Процентов тридцать-сорок в год мы ей обеспечим — никакой банк, никакая фабрика так не сработают.       Джанлука задумался, пустил струйку дыма вверх, но спину Марио гладить не перестал.       — Мм… А если прогорим?       — Чему быть, того не миновать. Я фаталист, полную гарантию даёт только господь бог. Я не могу отвечать даже за то, что случится через пять минут. Допустим, конечно, неохотно, что сухогруз, на котором плывут мои тачки, попадёт в шторм и потонет, — тогда вместо того, чтоб обрадовать Сару, как я прокрутил свои и её деньги, я ещё в убытке останусь.       — А ты контейнеры не страховал?       — Нет: я в тяжбах ничего не смыслю и не буду ими заниматься, даже если разберусь. Оплатят не полностью, время, нервы… И, потом, сам по себе крах — сигнал от всевышнего: сюда не соваться, раз с первого раза всё так неудачно пошло. Жалко, конечно, если придётся начинать всё снова. Бо́льшую часть денег мне Сара дала — на раскрутку, без всяких условий, словом, подарила, но я, разумеется, хочу их ей вернуть или хотя бы посадить тётушку на приличные проценты. Риск присутствует всегда — поэтому я не особенно на тебя давлю.       Джанлука не раздумывал долго:       — Чёрт побери, надо рискнуть, но с условием: разоримся — будем восстанавливаться вместе. Скину тебе парочку Мануэл…       — Ты толкаешь меня на измену?       — На отработку. Мне тоже придётся изменить тебе пару раз: надо растрясти синьору Коццоли на великие начинания.       — Если согласится, можешь хоть под расписку…       — Обойдётся. — Джанлука обнял Марио и стал осыпать поцелуями его плечи. — Я оставлю ей подписи другого рода.       Память о сорока днях, проведённых в Италии, Марио сохранил на всю жизнь. Весна, солнце, тепло, нега и любовь без конца и края… Какие мысли о Филиппе могли сохраниться перед ласками Джанлуки? Какая грусть могла устоять перед первой молодостью и голосом Рамаццотти? Марио смутно представлял, как вроде бы буднично поведает по возвращении Филиппу о счастье, его постигшем, оформит цивилизованный развод по чувствам и совместным делам и тут же забудет об этом. Теперь он знал, что такое любовь, что такое доверие, теперь он знал, как можно жить, не стервенея от жажды денег, не погружаясь в дрязги, мелочные расчёты, корыстные прогнозы. Да, всё это важно, всё это необходимо, от этого никуда не деться, но всё это должно идти привнесённым, второстепенным, прилагающимся, в это нельзя углубляться, зарываясь с головой, не видя больше ничего вокруг, и Джанлука — сему достойный пример. Всегда, всегда на первом месте любовь, а всё остальное… пусть идёт вторым номером. Как всё-таки была права мама, пророчествуя о том, что Марио найдёт своё счастье в Италии!       — Ману, Ману, не печалься! Что вы все такие грустные? И у Марио в глазах тоже слёзы стоят, как будто расстаёмся на несколько лет… Вот увидишь: нескольких недель не пройдёт — и встретимся опять. Будем жить на две страны: мы к вам, вы к нам. Живут же тысячи на два дома, а у нас просто больший масштаб.       Джанлука перед полётом в неизведанное был оживлённее и веселее всех в квартете, которому через час предстояло разбиться на два дуэта. Женщины смахивали непокорные слёзы. Мануэла боялась и самолёта, и разлуки, и неясного будущего; более осведомлённой Саре просто жалко было расставаться с красавцем-племянником и обрекать его на сомнительное питание сразу же после того, как парни умнут великолепные сыры и колбасы собственного производства. Что же касалось Марио, то он грустил из-за того, что до будущего года расставался с Сан-Ремо, с холящей его тёткой, со сказкой, рассказанной и показанной Джанлукой. Ничего не поделаешь: дома ждёт больше работы и меньше удовольствий, но… Он всё сможет, красавец Кастелли рядом, самолёты летают регулярно туда и обратно. Он не покидает мечту, она сохранится в нём, он просто соскучится хорошенько по её свежему дыханию и возвратится сюда снова. И не в следующем году, а гораздо раньше. Это Сан-Ремо лишь через год, а его участники никуда не делись, как и Джанлука, как и дела Марио. Марио повеселел, его лицо снова расцвело в улыбке. Ободрённые ею и словами Джанлуки, женщины успокоились.       — А теперь прощальные поцелуи в залог скорых встреч.       Раздались сочные чмоки, пространство прочерчивалось движением рук, осеняющих крестами отбывающих на восток.       — Как доберётесь, на ферму звоните: Мануэла ко мне поедет.       — Хорошо! Ждите: сначала мы к вам, а потом и вы в Союз. Из Москвы сразу в Ленинград, если прямого рейса не будет. Почувствуете себя как дома, увидите, что Растрелли с Росси понастроили.       Грусть всё ещё прорывалась в словах Мануэлы:       — Теперь ждать. — Женщина прижалась к телу подруги словно в поиске защиты и надежды.       — И планы строить. Сразу печаль пройдёт, когда начнёшь хлопотать насчёт загранпаспорта и визы. Мне тоже свою посмотреть надо, на какой срок проштамповали: я всё-таки в январе ездила, сейчас уже апрель, а следующий раз, наверно, на лето придётся.       — А ты веришь во все эти пышные проекты? Джанлука же в деле ничего не смыслит, да ещё в чужой стране…       — Не волнуйся, он не один. Не пропадут твои денежки, дай бог, ещё благословишь Марио, как проценты прибегут. Ой, уже двинулся, смотри.       Вопреки обыкновению, расположившись в самолёте, парни не стали вспоминать о том, что оставили, а начали обсуждать то, что предстояло.       — Слушай, ты говорил, что с родителями живёшь. А они как, не будут возражать, когда мы ляжем в одну постель?       — Нет, ничего такого: мама уже знает и полностью за меня. Скорее всего, и отца прозондировала, а заодно и посоветовала не выказывать неудовольствия. Он, может, и удивится, но ворчать не будет, помолчит: тактичен и деликатен. Единственная загвоздка — то, что тебе самому будет тесновато и беспокойно вчетвером, но в этом случае или на дачу переедем, или в дом, который в кооперативе построили. Пока я развлекался, отец отделочные работы там закончил. Барокко я тебе, правда, в ближайшем будущем нигде не обещаю.       — Нет проблем, два экземпляра у нас уже имеются: у Сары и у меня, а с тобой у меня нынче всё общее…