Развилка

      Дела Филиппа пока не шли из рук вон плохо, но он предвидел, что такой момент настанет, и настанет весьма скоро, если Марио будет прохлаждаться в своей Италии и дальше и задержится там ещё на две-три недели. Лиля была холодна как лёд — нечего было и заикаться о возможном свидании. Просительные взгляды и вечное ожидание в глазах Марины были Филиппу неприятны. Приходилось рыться в записной книжке, отыскивая номера телефонов не особо благонравных девиц. Желающих бескорыстно обслуживать интересы Филиппа становилось всё меньше и меньше; то, что оставалось, не давало ему радостей, щедро раздаваемых в своё время умудрённой в амурных делах и беспечной во всём остальном Лилей. Два раза Филипп ходил к Маргарите — на её старую квартиру и в только что отстроенный особняк. И тут, и там его ждала неудача: Маргарита с увлечением занималась своей мастерской и, так как просыпалась обычно к полудню, появлялась там во втором часу — следовательно, и возвращалась домой поздним вечером. Карточных компаний, судя по отсутствию чёрных «Волг» у подъезда, также не собиралось; Филипп не знал, что они заседают теперь в центре Жениного рынка, и только вздыхал, вспоминая свою самонадеянность, рассчитывавшую закадрить на выбор или Маргариту, или хорошенькую дочку кого-либо из приятелей Евгения. Деньги стремительно иссякали. Пару раз отоварившись в комиссионке, раз перейдя на дорогие сигареты, многократно подъезжая к своему дому на машине Марио, Филипп уже не мог отказываться от приобретения разных мелочей и одежды в частных лавочках, от «Мальборо» и «Винстона», от такси — всё это быстро опустошало сбережения, заработанные в кооперативе.       Но не эти неприятности печалили и злили Филиппа, лишали его присутствия духа более всего. К своему явному неудовольствию, он должен был признаться, что не только негодует на Марио, завидует ему, но и скучает без него, и дело тут было не во сне, который Филипп увидел в ночь после свадьбы Светы и Кости, — по крайней мере, не в нём одном. Видение и ощущения от него преследовали Филиппа несколько дней, но постепенно изглаживались, блекли, становились бледным воспоминанием; то же, что оставил Марио в жизни Филиппа собой реальным, не изглаживалось, а, наоборот, удаляясь по времени, притягивало всё сильнее. Филипп не мог избавиться от ощущения пустоты после отъезда Марио и не мог понять, что же он хочет и чего же ему не хватает. Свидетельств пылкой влюблённости? Глупо: они ему противны. Ну хорошо, пусть не противны (с учётом того сна), но всё-таки по-прежнему сомнительны. Разъездов по клиентам и стройке? Уже горячее: если бы они продолжались, Филипп не просиживал бы скучные перерывы с женщинами, а ежедневно погружался бы в то, что неуклонно поднималось, складывалось, украшалось и наконец вставало законченными формами, с приятным осознанием того, что в этом есть доля твоего участия, что ты сам приложил к этому руку, что после этого спокойно можно посвящать родных и знакомых в результаты личных трудов и усилий. Это не отнимало много времени, разбавляло скуку повседневщины, бессмысленной работы в конторе чем-то дельным, настоящим. И помимо этого, Филиппу нужно было общение с Марио: он всегда был набит свежими новостями, излагал странные, парадоксальные и потому притягательные суждения, он приближал Филиппа к блестящей верхушке «высшего света» Благина — какое кому дело, что у этой верхушки не всё в ладах с законом, порядком и моралью: все были бы таковы, если бы добрались до их возможностей. С ним интересно, волнительно, он так много Филиппу обещал и обещал не впустую, он всегда в новых планах, а Филипп корчил из себя святошу, оскорблялся, оскорблял. Дались ему два часа свободы в неделю! Наслаждайся теперь всеми ста шестьюдесятью восемью — что же они тебя не радуют? Что ты с них имеешь? Только с Лилей всё пошло наперекосяк, а остальные редкие эпизоды… В самом деле, какая, к чёрту, разница — Мария или Марио? У того по крайней мере и глаза, и волосы красивее. И всё то, что прилагается к телу, начиная от шмоток и кончая тачкой, — особенно если не только прилагается, но и предлагается тебе в совместное владение. Или предлагается точно такое же, но уже в личное пользование…       Филипп зацикливался всё больше и больше: пустые вечера этому немало способствовали. Тщетно он пытался заполнить вакуум: вопреки законам физики, он ничем не насыщался, ничего не втягивал. Филиппа уязвляло то, что теперь не он, а Света, на правах жены Костика, часто, подробно и оживлённо распространялась о том, где работает муж, чем занимаются его товарищи, какие объекты вводятся в эксплуатацию кооперативом. Лиля внимала с интересом, уточняла то одно, то другое, в её словах проскальзывало: хорошо бы, если Марио, вернувшись, на месте не сидел, начал капитально расширяться — того гляди и в Москву направится, развернётся в столице.       — А что? Почему бы и нет? — соглашалась Света. — Ему инициативы не занимать, и с башкой, и при деньгах. Ещё и повстречаетесь, а то и ваш Саша с ним сработается. Мир тесен. А вы к нему неравнодушны. — Света шутливо погрозила пальчиком. — Помню, помню, как на свадьбе танцевали и секретничали.       — Я не отрицаю. Такая красота не может не очаровывать.       — Филипп, на тебя надвигаются грозовые тучи.       — Не совсем. Я, как всегда, прежде о платоническом.       Филипп тоже слушал напряжённо, но восторги Лили, о которых он уже был осведомлён, его не волновали. Из слов Светы он старался протянуть цепочку от Кости к Валерию Вениаминовичу, от Валерия к сыну. Что там в деле, что там в замыслах, когда же Марио вернётся? Ужель и впрямь в этом ожидании кроется не только желание снова работать с ним, слушать пустые и значительные замечания, раскатывать на иномарке? Филипп всё чаще и чаще возвращался к первым дням знакомства, к спокойствию и уверенности, обретавшимися сразу, как только Марио вставал рядом, к поцелую среди снегопада. Почему он не сохранил это дыхание, не вник тогда доскональнее в свои ощущения?       Выискивая ответы, Филипп везде натыкался лишь на новые вопросы. Оставалось только одно: ждать возвращения Марио — тогда он во всём разберётся, всё узнает и всё решит. Для начала на отдых отбывшего Филипп положил две недели: вдруг не понравится, дожди будут лить, тоска заберёт в деревне (как и Марио, при словах «ферма» и «деревня» Филипп представлял себе деревянную избу с покосившимся забором и грубо сколоченными сараями и коровниками) — и вернётся уже в марте. Прошло две недели. Марио не возвращался. Филипп вздохнул, прибавил ещё одну и на её исходе позвонил Левитиным. К телефону подошёл отец. Марио очарован Италией, тётя балует его сверх меры — раньше апреля он не вернётся. Филипп положил трубку, вздохнул и прибавил к тому, что прошло, ещё семь дней, но снова не дождался и снова стал звонить.       — Всё в порядке, — беззаботно ответила Лаура. — В «Аристоне» солировало новое лицо — потрясающая мордашка с уникальным голосом — Рамаццотти, кажется, да и старые не подкачали. «Последний отсчёт» в натуре Марио тоже уже слышал. Не думаю всё-таки, что он будет по Европе за «Европой» гоняться, чтобы Темпеста соблазнить, так что скоро ждите.       — Скоро — это когда?       — Сроки ведомы только господу.       — Хорошо, я ещё позвоню.       В конце марта Филипп считал уже не недели, а их половинки. Тридцатое и тридцать первое пришлись на понедельник и вторник; в апреле счёт пошёл на сутки. Только соображения приличия удерживали Филиппа от ежедневных звонков. Ведомые господу сроки не приходили; когда Филипп пытался разузнать что-то конкретное касательно будущих дел, слова Валерия Вениаминовича становились невнятны и неопределённы: если предположить, что он ничего не утаивал, то и сам не видел всё точно. До Филиппа доходили маловразумительные фразы о совместных предприятиях, частных инвестициях, дочерних компаниях; речь заканчивалась тем, что ему недвусмысленно советовали набраться терпения и тонко намекали на неуместность излишнего любопытства к чужим планам. Как ни унизительно это было, но Филиппу пришлось расспрашивать даже Свету в надежде на то, что её Костя может быть информирован лучше. Света подробностями не блеснула, обмолвившись лишь о том, что проектов уйма и каждый грандиозен.       — Что, скучаешь без живого дела? Иди к Костику в ученики, будете вместе паркет укладывать.       — Спасибо, я уж как-нибудь карандашом и линейкой управлюсь.       — А что, — не унималась Света, — за прошлый месяц почти что тысячу выручил. Попотеть, правда, пришлось: частенько к восьми домой заявлялся. Мне даже неудобно, что мои сто пятьдесят рэ фактически карманными деньгами оказываются, зато кормлю на славу. Представляете, Лилия Андреевна: так здорово, когда с утра на работу еду муженьку заворачиваешь.       — И вечером трясёшь за свои благодеяния, — съязвила Марина, не обратив внимания на обращение Светы к Лилии.       — Я вообще-то Лилии Андреевне говорила: семейную жизнь разумнее обсуждать с замужней женщиной, — не растерялась Света.       — А, да, муженьку еду приятно заворачивать, — Лиля словно очнулась от глубокого раздумья. — Я помыслами уже в Москве, поэтому заторможена немного.       — А жалко, если уедете: мы к вам привыкли, скучать будем.       — Ну, скучать не придётся, когда дети пойдут. Вы ещё не намечаете?       — Пока нет, для себя немного поживём. Так, в проекте…       — Самое главное — со временем не прогадать. Сначала, конечно, для себя. Привыкните, притрётесь, но на долгие годы откладывать тоже не стоит. Пока бабушки ещё молодые, и мама поможет, и свекровь пособит в случае чего. Первый год самый трудный, потом легче. Ты скольких хочешь?       — Двоих, на крайняк — троих: два мальчика и девочка.       — Правильно, одному скучновато. Кстати, методика есть: как-то по возрасту супругов считают, кто родится. Гинеколог должен знать, можешь спросить.       — Учтём, спасибо.       — А Марина молчит. Когда соберёшься? — ты у нас теперь одна незамужняя.       — Марина ждёт молодого американского миллионера. Или прекрасного весёлого принца. Наш что-то скучен ныне…       — Филипп уязвлён тем, что и без его участия кооператив процветает, — в голосе Лилии прозвучало не предположение, а убеждение.       — Или грустит без Марио. Ваши разъезды так смахивали на ковбойские набеги, — мечтательно протянула Света, — особенно когда наших миллионеров стригли.       — С чего ты взяла? — Филипп пожал плечами.       — Так, предполагаю…       — Филипп мрачен, потому что Марио ему лазерную вертушку не презентовал, — в свою очередь высказалась Марина. — А Света уже обеспечена… Что же касается замужества — успеется: ярмо на себя надеть всегда можно, да не к спеху.       — Марина, ты так ревнива к чужим успехам, — вяло возразил Филипп, — что это наводит на мысль о зависти…       — К тому же, — продолжила Лиля, — насчёт ярма: это кому как повезёт. Кто действительно ярмо наденет, а нашего Светика в новые серёжки обрядили. Это александриты, да? И к глазам подходят, и к новой кофточке. Поздравляю. Свекровь преподнесла?       — Она, благодетельница. Костик хотел что-то купить, но мы собрали семейный совет и решили свободные деньги откладывать. Сначала на тачку надо собрать — так машину хочу… Дай бог, чтобы у Кости всё с работой так же было… Ты, Марина, просто ленивица, а я радивица и никакой обузы не вижу в том, что у меня после работы в кастрюльке, сковородке и духовке всегда что-нибудь шипит, жарится и печётся. А «к спеху», не «к спеху» — тоже двояко. Конечно, можешь свободнее себя чувствовать, если нравится одиночество, но ведь определяться когда-то придётся. После двадцати пяти замуж трудней выйти, чем в двадцать, да и от секса нет смысла отказываться.       Марина поджала губы и ничего не ответила. С начала марта она не выходила из состояния мрачной задумчивости и в разговорах отмечалась язвительными репликами, впрочем, безуспешными и нисколько не походившими на весёлые колкости Светы. Надежды Марины на то, что Филипп, освободившись от работы и заимев достаточно свободного времени, наконец образумится и возобновит встречи с ней, не сбылись. Холодок в отношении Лили к Филиппу она заметила и рассчитывала на то, что теперь они не встречаются, но, даже если это было так, Марина от этого ничего не выигрывала: Филипп не заикался о свиданиях, тратил заработанное, расхаживая по комиссионкам, ждал возвращения Марио и часто болтал со Светой о делах в кооперативе. Марина теряла остатки терпения и, вспоминая советы Кати, всерьёз стала задумываться о том, не стоит ли ей бросить неосуществляющиеся желания, невесёлые думы о равнодушном к ней красавце, отложить их куда-то на «потом» и завести обеспеченного любовника, деньги которого поднимут ей настроение, компенсируют то, что она по такому глупому стечению обстоятельств (или по предусмотрительности Лили — какая разница!) потеряла у ворожеи, и предоставят новые возможности. Главной возможностью, конечно же, будет новая попытка обретения любви сероокого Филиппа. Как? Неважно! Были бы деньги, а там она разберётся… И Марина хмурилась, прикидывала в уме то одно, то другое и постоянно язвила.       Лиля так и не смогла простить Филиппу его грубый отказ Марио и даже сама не ожидала, что её не очень сильные, но всё-таки существовавшие чувства вследствие глупости и упрямства партнёра испарятся без остатка. Её мысли строго сконцентрировались в двух направлениях: она страстно желала Марио дальнейшего процветания и бессильной зависти Филиппа; она думала о том, что будет делать в Москве. Венчало всё то, что, возможно, вечно прихотливым промыслом судьбы две этих ветви пересекутся когда-нибудь в будущем.       Лидия Васильевна вела себя тише воды ниже травы и в последнее время почти перестала тиранить молодёжь. Её, как и Лилю, одолевали две думы, но совсем иного свойства и абсолютно противоположного настроения. Сорокалетняя Лиля была как бы связующим звеном между старой Лидией Васильевной и молодой троицей. Её отъезд означал бы, что это звено выпадет и старая женщина останется одна против блестящей, как представлялось ей, тройки, которая постоянно что-то обсуждала, цапалась, спорила, строила планы — в общем, жила, нисколько не интересуясь скучной, толстой, ворчливой пенсионеркой. Нелады дома, хворая невестка, собственное пошатнувшееся здоровье плюс ко всему этому одна на работе — каждое заигрывающее, весёлое, оживлённое лицо казалось Лидии Васильевне насмешкой над её возрастом и немощью, ненужным опытом. А работа! Слова Лилии, брошенные вскользь о том, что СМУ сегодня или завтра — в любой день — могут расформировать, не давали покоя: устроиться на другую работу в годы Лидии Васильевны, конечно, было нереально, и в случае ухода ей ничего не оставалось бы, кроме как обречь себя на нескончаемые домашние и так надоевшие хлопоты и обслуживать рано поблёкшую от слабости и болезней жену сына — кстати, тоже ворчавшую и сетовавшую непрестанно. О том, как удастся жить на грошовую пенсию, Лидии Васильевне и вовсе не хотелось думать.