Развилка

      Возможно, Филипп мог бы пребывать относительно долгое время в более менее спокойном состоянии духа, следя с почти что эстетским почти что наслаждением за лабиринтами, конструируемыми высшим произволом, но… Тарелка супа представляется человеку в тысячу раз важнее, ценнее и желаннее всего собрания сочинений Достоевского, если человек очень голоден; в силу того же преобладания материи над духом великие деяния меркнут и судьбы мира значат очень мало по сравнению с таблеткой пенталгина, когда у человека раскалывается голова. Это произошло и с Филиппом: бытовые неурядицы и финансовые проблемы заставили его забыть духовные изыскания. Дома были нелады: после обнародования горькой истины Надежда Антоновна находилась в смятении чувств; растерянная и потерянная, сразу поблёкшая, она не находила выхода из ситуации, в которую попала вместе с Филиппом, терзалась, смутно сознавая свою вину, а скандал с мужем, чью правоту ей частично, хоть и с большой неохотой, но пришлось признать, только усугубил положение дел. Дрязги продолжались, и Надежде Антоновне теперь практически нечего было противопоставить Александру Дмитриевичу. Лишённая процветания сына, она была обезоружена; о снисходительном отношении, собственном высокомерии, уколах, подколах, равно как и о прекрасных кофточках, не стоило и вспоминать — оставалось только считать деньги от получки до получки и вяло, скорее по привычке, переругиваться с мужем. Лиля уехала в конце апреля, распрощавшись с Филиппом точно таким же поцелуем, каковой предназначался и Марине, и Свете, и Лидии Васильевне. Злобой Филипп пытался заглушить поднимавшуюся в нём глухую тоску, но удавалось это плохо: в нём ещё жила память тела, он ещё помнил подробности жарких свиданий, а резкий разворот Лили от любви к равнодушию не злил его ныне и объяснялся просто: Лиля старалась для его же пользы и так же, как отец, оказалась права. Отсутствие Лили усилило ощущение разлада, вползавшего в настоящее всё глубже и глубже. Деньги, полученные за работу с Марио, вернее, за его любовь к Филиппу, истаяли практически полностью. Не осталось ни любви Марио, ни благополучия в доме, ни ясности в дальнейшем, ни Лили, ни финансов.       Филипп решил начать с попытки хотя бы частично вернуть потерянное, плюнул на свою гордость и позвонил Валерию Вениаминовичу. Господин Левитин был само благодушие, сама вежливость и сама откровенность. Он терпеливо выслушал дежурные вопросы, задал точно такие же и поведал, что в услугах Филиппа кооператив не нуждается, так как работает не по индивидуальным проектам, а на себя и черпает идеи из заморских изданий. Филипп не счёл нужным поинтересоваться делами Марио, буркнул «желаю успехов, до свидания» и повесил трубку.       «Это просто полоса чёрная, неудачная, — убеждал он себя, сидя на работе и смотря на пустой стул, занимаемый прежде Лилей. — Надо переждать и пока никуда не высовываться. Надобно терпение, а время и так пройдёт».       Квинтет, уменьшившийся в плановом отделе до квартета, в конце апреля как-то притих и заскучал. Лиля не была душой компании, да и поселилась в кабинете незадолго до Филиппа, но её отъезд заставил поблекнуть всех: Лидия Васильевна осталась без собеседницы, иногда утешавшей почтенную даму и в силу своего возраста не огрызавшейся, а улаживавшей частенько появлявшиеся недоразумения; Свете не с кем стало обсуждать свои семейные, чужие амурные дела, достоинства тех или иных персон, веяние времени, ассортимент комиссионок, одежду и прочие животрепещущие темы; Марина, сперва воспрявшая духом после убытия удачливой соперницы и надеявшаяся на то, что теперь-то Филипп возобновит их встречи, опять просчиталась и, получая в ответ на свои призывные взоры лишь молчание, захандрила. Иногда побуждение к действию прорывалось в ней, она пускала пробные камни, но Света оказалась достаточно тактичной и, видя печаль и задумчивость Филиппа, не развивала вступления Марины в свои подколы, а Филипп всё смотрел и смотрел на осиротевший стол и думал, что по сравнению с этим деревом он сам сирота вдвойне: стол потерял только Лилю, а Филипп…       «Дошло до того, что Света меня жалеет, — подумал Филипп и тут же поймал себя на второй мысли: он считал дни до следующей зарплаты! Нет, это невозможно — скатиться на полгода назад, жить так, как прежде, ничего не видеть в перспективе! Это невозможно — надо что-то менять! К чёрту волю бога! К чёрту, потому что у меня остаётся моя. Или я ничтожество — или я выберусь!»       — Мальчики, девочки, гоните по рублю на майский чай, — прервала всеобщее затишье и печальные мысли Филиппа о мрачных днях и необходимости менять ситуацию Марина.       — «Вы этого от меня никогда не дождётесь, гражданин Гадюкин!» — оживилась Света.       — Откуда это, гражданин Удавкин? — поинтересовалась Марина.       — Кажется, из рассказов про Дениску.       — А, припоминаю что-то насчёт Дениски, а насчёт рубля не поняла. У тебя финансовый кризис, или, как предполагал Филипп, на кооперативе повисли жуткие долги и Костик остался без работы?       — Напротив, всё на мази. Марио уже успел второй раз в Италию съездить с ещё более крутым оборотом — кризиса не предвидится, просто меня в мае здесь не будет.       — Ты в отпуск уходишь?       — Нет, перехожу на другую работу.       — На другую работу? — хором удивились Филипп, Марина и даже Лидия Васильевна. — Куда это?       — Да к Марио. — Света наслаждалась произведённым эффектом, посматривая на озадаченные лица и делая вид, что припудривается.       — В кооператив? Ты что, паркет будешь вместе с Костиком настилать или стены штукатурить? — в голосе Марины недоумение мешалось с недоверием.       — Не, это Костикина территория — я в магазин иду. Марио уже оборудование туда поставил, товар загрузил, забегаловки оборудовал и персонал нанял. Так быстро у него всё, просто везде успевает. Позавчера меня пригласил и предложил прекрасное место, так что с мая… ну, в крайнем случае, с середины мая я в коммерции, а увольняться уже сегодня начну.       — Ты уже решила?       — А что решать? И не раздумывала ни минуты.       — Так что ты там будешь делать? Колбасу развешивать?       — Скажешь тоже, Марина! Я — менеджер по продажам! Во!       — А чем одно от другого отличается? — не отставала Марина.       — Уровнем положения, ответственностью, специализацией и, само собой, окладом. У нас магазин будет не обычный, а — ого-го! — всем вкусам удовлетворяющий! Допустим, приходит клиент и хочет купить варенье. Лежит у нас на полках немецкое, отечественное или конфитюр из стран социализма, а он говорит: «Я хочу домашнее, чтобы как у бабушки», а я ему: «Через считанные часы получите», — и сразу фрукты с сахаром в подсобку, там ему варят самодельное, по личному заказу, и доставляют на дом. Или другой заходит, недавно из Финляндии приехал и томится по пирогу с рыбой, а я ему: «Сейчас же организуем». Открываю книгу, читаю рецепт, снова на кухню с ингредиентами, распоряжаюсь, ну, а персонал выпекает, то есть широкий профиль: и магазин, и кулинария, и готовое, и полуфабрикаты, и домашняя выпечка, и салаты, и винегреты, и любые частные заказы. Точка удачно расположена: на стыке уже построенного и только строящегося. С одной стороны все зажиточные, у них и дни рождения, и юбилеи. Не захотят сами возиться — мы обеспечим с доставкой на дом. С другой стороны полно рабочих бригад — и чебуреки, и пирожки с удовольствием на перерыв разбирают. Я уже догадалась: курьера с утра по стройке буду посылать, пусть заказы к часу-полвторого соберёт, а мы исполним и отправим, чтобы после полудня не толпились, а то наплыв неравномерный. Ну, естественно, на мне ещё будет обязанность следить, чтобы ничего не залёживалось, а пользующегося повышенным спросом всегда хватало — в общем, ни потерь, ни дефицита. Во! Работа интересная и, самое главное, вкусная — мне по душе.       — Ишь как пышно! — выслушала Лидия Васильевна. — А справишься?       — Желание есть — остальное должно получиться.       — А зарплата какая? — спросила Марина.       — Пока тысяча в месяц и процент с продаж, но мне Марио сказал, что, если дело хорошо пойдёт, он на втором этаже ресторан откроет, я и там управлять буду. У меня уже кабинет с телефоном — заказы принимать, а тогда на второй этаж поднимусь, и со старым не расстанусь, и новое освою. Вообще Марио — голова, очень удобное место выбрал. Я уже решила: ни копейки не зажилю, мне же польза. Наконец-то на уровне Костика буду получать, а, может, и побольше выйдет. Он тоже обеими руками за. — Взор Светы затуманился, мечтательно простёршись в заманчивое будущее. — Говорит, если так дальше пойдёт, к концу года и тачку возьмём.       — «Форд», что ли? — спросил Филипп.       — Не, пока нашу, совковую. Хорошо бы ещё участок купить и начать строиться потихоньку, а годика через два, — Света нежно погладила себя по животу, — и ребёночка можно, а то сперматозоиды впустую расходуются.       — Ой ли?       — Не, я о чисто материальном. Умножение, прибавление, разрастание. Только я пацана хочу, а он девочку — говорит, чтоб на меня похожа была.       — Тогда придётся двоих.       — Я не возражаю, надо со временем удачно подгадать, чтобы с работы практически не отлучаться. — Света покачивалась на стуле, отложив пудреницу в сторону, упоённая будущими перспективами, мысленно лаская грядущие приобретения. Её сердце переполняли сознание своей удачи, мечты о том, как она поведёт дело, благодарность Марио за то, что он её не забыл и отметил, гордость за его настоящее и свои предполагаемые успехи. — Вот как бывает: я Марио после свадьбы салатов с печёным завернула, чтобы его мама с готовкой не возилась, у неё тогда работы много было, а он не забыл, оценил — мне и аукнулось. Он вообще заботу ценит и благодарный… и высокомерия в нём нет, со всеми как равный. Как его на работе любят! И его, и отца. Они так с рабочими хорошо, ежемесячно тарифы повышают, все на них молятся. Конечно, Марио повезло, что отец — учёный, семья обеспечена, тётка в Италии, но он и сам здорово крутится. И умный, и мозги, и хватка, и соображалка, и работоспособность. А вы, Лидия Васильевна, всё «жульё» да «воры»… Всем бы такими быть — через десять лет страну бы не узнали! И ты, Филипп, напрасно сомневался насчёт инвестиций: у них сейчас такие дела, такой масштаб, разорением и не пахнет. Жалко, конечно, что ты сейчас с Марио не работаешь, хотя они сейчас преимущественно по западным проектам идут.       — Ну вот, а мне милее своё разрабатывать. А в смысле привлечения капитала со стороны… У рабочих оплата сдельная: сдал — получил, а у меня была другая система, поэтому риски, мои риски никуда не делись, а интерес, наоборот, пропал. А контора по купле-продаже… тоже… найди — купи, найди — продай. Только нажива, а смаку нет. — Филипп поспешил уйти со скользкой для него темы: — Что-то ты так сильно восхищаешься Марио, уж не жалеешь ли о том, что уже замужем? Или это не имеет значения, если очень хочется?       — К сожалению, я верная супруга. — Света рассмеялась и погладила себя по голове, хваля за благонравие. — Да Марио женщинами не увлекается: общеизвестно, что мы в подавляющем большинстве коротконожки.       — Смотря кто, — многозначительно вбросила Марина.       — А кем он увлекается? Инвестором? — съязвил Филипп, серьёзно подумывая, не разгласить ли ему великую тайну.       — Ах! Инвестор-то, инвестор! Чуть не забыла! — и Света затараторила: — Инвестор на пару недель отбыл в Грецию. Ему там фотосессию предложили. Представляете: контракт на две-три недели, а сумма — сто тысяч зелёных! Сто штук, целое состояние! Вот это да! Вот как в Европе красота ценится! Приедет — ещё шире развернутся! Да, великие дела, аж завидки берут!       — Ничего, не завидуй, раз тебе на пользу. — Внутри у Филиппа пробежали какие-то искры, словно символизируя что-то своим вспыхиванием. «Уж не знак ли это? Знак чего? — подумал он. — Где ты, Лиля?»       Зависть Марины не выдержала сравнения с предстоящей тоской, она чуть не расплакалась:       — Так что это выходит? Сначала Лиля, теперь ты, а потом… — Марина затравленно посмотрела на Филиппа. — А я?       — О, тебе надо сыграть на опережение и слинять отсюда раньше, чем наш красавец выйдет из-под чуткого руководства Лидии Васильевны, — посоветовала Света. — Всё равно смысла нет на машинке стучать за девяносто рэ в месяц. Смывайся в какой-нибудь кооператив. Ателье там или что… Вяжешь прекрасно — и шить научишься.       В голове Филиппа снова как будто что-то вспыхнуло. «Марио — инвестор — отъезд, Марина — ателье — Маргарита… Это надо как-то увязать. И опять-таки без Лили».       Воспоминания о Лиле и желание её тепла, смутные контуры пока неясных построений, симпатия к Марине, простое человеческое участие — Филипп не разбирал, что им руководило, просто встал и, подойдя к столу сослуживицы, стал утешать девушку, взяв её за руку:       — Марина, ну что ты, не надо раскисать. Вспомни, что Лиля ещё полгода назад говорила: наше СМУ всё равно расформируют. Это от нас не зависит, здесь мы ничего не решаем, это надо принять. Если ты веришь в бога или судьбу, пойми, что это неизбежно, и не расстраивайся. Ты видишь в этом только плохое, потому что смотришь на то, что оставляешь, что уходит, а ты бери пример со Светы: она, наоборот, думает о том, что её ждёт, что предстоит.       Марина подняла глаза на Филиппа, грусть в них сменилась нежностью, но из голоса ещё не исчезла:       — Просто это так неожиданно. Когда Татьяна Семёновна ушла… ты её не застал, позже поступил… это было как бы разовое, естественное, по беременности… а сейчас… как обвал: Лиля, Света.       — Правильно. И Лиля нисколько не жалела, и Света нисколько не жалеет, оставляя эти мрачные дубовые столы, эту печку, которая до осени простоит без пользы, эту канцелярщину. Ты сконцентрировалась на прошлом, а надо думать о будущем. И тебе, и мне. Хочешь, пойдём сегодня после работы куда-нибудь погулять? Посидим где-нибудь в центре, у ЦУМа недавно кафе открыли.       — Я слышала. Около садика?       — Да, как раз между. Слышала, а теперь увидишь. Там миленько, всё из дерева.       Упоминание о дереве привело к тому, что у Филиппа снова проскользнула мысль о Маргарите — снова какая-то неясная, пробирающаяся наугад, ощупью, вслепую. Впрочем, Марина уже улыбалась.       — А мы туда попадём? После работы, в такую хорошую погоду всё может быть занято.       — Нет, там столов полно, посетители быстро сменяются — определённо забуримся. Посидим, кофе выпьем, поболтаем и что-нибудь придумаем. А когда придумаем, у тебя настроение сменится на прямо противоположное. Идёт?       — Идёт, идём. — Марина кивнула головой и тут же подумала: «А, может, давно надо было так: казаться беззащитною, в слёзы, бить на сострадание? Нет, нарочно не надо было, а теперь это искренне. Он мужчина, ему, конечно, льстит роль утешителя».       К концу рабочего дня мысль о Маргарите оформилась у Филиппа в стройную идею, ту часть из неё, которая относилась к Марине, он изложил ей, уже сидя за чашкой кофе в открытом кафе. Вечер выдался чудесный: ни один листочек на деревьях не шевелился, было сухо, ясно и светло, солнце не спешило на запад и даже чуть припекало — казалось, близящееся лето всё громче заявляло о своих правах.       — Смотри, какой денёк. Грех хмуриться в такую погоду, раз она с тобой не согласна, — начал Филипп. — А теперь слушай. Когда Света упомянула рукоделие, мне в голову пришла одна мысля. Был у нас в кооперативе один очень важный и очень богатый клиент — Нечаев Евгений.       — Это который с наркотиками…       — Про наркотики забудь, нынче у него всё чистенько: рынок, мебельная фабрика, лесопилка. В то, что под ними схоронено, никто не лезет. И нам интересен не он, а его жена.       — Жена?       — Именно. Маргарита Борисовна, вся холёная, беленькая, гладенькая, вся из себя. В жизни пальцем о палец не ударила, но на середине четвёртого десятка загорелась: сначала на лесопилке захотела свои способности проявить, но это дело ей быстро надоело. Теперь у неё другой пунктик: арендовала, а потом купила здоровую квартиру, поставила там швейные и вязальные машинки, наняла персонал и… как говорит наше драгоценное пятнистое отродье, процесс пошёл.       — И удачно?       — В том-то и дело, что очень. Вкус у неё есть, модельер, закройщица и журналы под рукой и со сбытом никаких проблем: вывешивает продукцию на рынке у мужа, и там её охотно разбирают. В этой связи у меня к тебе предложение. Основы кроя ты, вероятно, знаешь…       — Ну да, я же по выкройкам вяжу.       — И вяжешь отлично. Не хочешь пойти к ней на работу? Я, правда, не знаю, как у неё насчёт свободных мест, но ценный кадр она… закадрит. Я могу переговорить. Зайду как бы в гости, как бы осведомиться, пришлось ли построенное по вкусу, а в середине беседы эту мысль и протолкну.       — А ты сам как на это смотришь? Всё-таки сразу уходить, обрубать концы… а вдруг не придусь ко двору?       — Никто не говорит про «сразу», ни в коем случае не надо срываться окончательно. Возьми больничный на недельку или ту же недельку или две из отпуска: тебе, наверное, уже полагается… Это свободное время проработаешь у Маргариты и всё хорошенько оценишь. Понравится, устроит — оставайся. Выяснишь, с кем будешь сидеть, они вряд ли кусаются…       — А сама Маргарита?       — Насколько я помню, она тиха и ровна. Правда, я видел её только в домашних условиях. В общем, придутся работницы по вкусу — хорошо. Заплатит Маргарита — ещё лучше: будешь знать, на что примерно рассчитывать. Я никогда никому ничего не навязываю, решать, конечно, будешь сама. Могу лишь добавить, что работу за девяносто ты найдёшь всегда, а в кооперативе, скорее всего, будет лучше.       — Но это частное, а не государственное. Вдруг закроется?       — Другое откроется. Лично мне кажется, что быстрее развалится наше драгоценное СМУ. Момент подходящий: предпринимательство сейчас только начало развиваться. Наберёшься опыта, узнаешь что к чему — может, и собственное дело откроешь.       — Ой, страшно!       — Да, тут уже на себя надеяться и работать на полную, государство за тебя отвечать не будет.       — Нет, слишком опасно: у Маргариты-то готовый рынок есть, а у меня — нет, ещё и рэкет наедет.       — А, об этом я не подумал. Ну ничего, будешь на хорошем счету — Маргарита тебя своим замом сделает. — Филипп вспомнил «Блондинку за углом» и улыбнулся: — Будешь главная по петелькам.       — Заамом… — Марина чуточку повооброжала про себя и даже немного приосанилась, снова протянув: — Заамом…       Тень пробежала по лицу Филиппа: он тоже был замом, он тоже был в кооперативе, и предполагаемый союз Маргариты и Марины почему-то очень походил в его голове на недавнее сотрудничество с Марио. Также неожиданно, также экспромтом, будущие возможности, перспективы пьянили, а теперь… Филипп тряхнул головой, но это не помогло: из неё всё лезли и лезли сырые, нахальные, разноцветные мысли. Лезли быстро, закручиваясь, удлиняясь, лезли толстыми проводами в синей, зелёной, розовой изоляции, и это многоцветье пугало: казалось, оно скорее могло ранить, сильно, глубоко оцарапать, нежели принести пользу.       Филипп затеял разговор с Мариной, потому что хотел свидеться с Маргаритой; согласившись, Марина предоставила бы ему великолепный предлог для встречи. Сейчас он прозондирует ещё одну темочку…       — Собственно говоря, отпуск лучше не брать: образуется всё — возьмёшь разом и отпуск, и расчёт; не образуется — отдохнёшь в середине лета по полной. С больничным легче. У тебя знакомые в поликлинике есть?       — Нет, — разочарованно протянула Марина.       У Филиппа отлегло от сердца: Маринино «нет» означало столь же убедительный, как и для встречи с Маргаритой, повод для свидания с Марио. Он как раз говорил…       «Господи, я ничего не забыл. Почему же я всё это помню?»       — У меня тоже, но у Марио есть. Он должен помочь, надо только с ним связаться. Видишь, как я для тебя стараюсь…       — И я тебе очень благодарна… Хотя твои старания так редки…       — Тем более они ценны…       — И начались как-то… почему-то… после отъезда Лили.       Филипп вздохнул.       — Заметь, что всё-таки не сразу после. Ты хочешь обвинить меня в том, чего нет: в желании простого грубого замещения.       — Нет, не хочу. Согласна, этого нет, но ведь что-то было…       — Марина, давай внесём ясность. Я понимаю, что недоговорённость постоянно тебя раздражала. Да, мы были близки. Что ты от меня хочешь? Мне двадцать три года, я здоровый парень, я не могу без женщины, без секса. Спроси у любого, и каждый скажет тебе то же самое. Ты не знаешь этих чувств, этих ощущений — тебе легче отказаться от неизвестного.       Марина не обладала проницательностью Лили и не заметила, что Филиппа одолевают какие-то мысли, совсем не связанные с говорящимися словами, она не заметила отрешённости в его взгляде, а автоматизм его речи объяснила тем, что он заранее её приготовил, и стеснённостью, естественно возникшей, когда он затронул в разговоре с ней, чистой и непорочной, щекотливые темы. На самом же деле с Филиппом происходило что-то, трудно поддающееся описанию и столь же нелегко разгадываемое. Мысли-провода отделились от головы, рванули в небо, смешались там, став серой бесформенной массой, и превратились в тяжёлые мрачные тучи. Они росли и сгущались, темнели всё более угрожающе, нависали всё ниже и ниже, всё ближе и ближе к Филиппу, и светлый тёплый вечер стал холодной зимней ночью. Филипп несмело шёл за видением; эта ночь что-то значила. «Построение смыслов из галереи образов», — вспомнил он комментарии Марио, переводящего ему какую-то итальянскую песню. Какую же? Фольи? Да, кажется. Как она называлась, как она начиналась? Что-то на «стой», «стое»… Не вспомнить уже, но откуда здесь Марио и зима? Откуда, когда вокруг тепло и светло? Очень светло — и сознание Филиппа прояснилось. Ну да, свет и тепло — это то, что было у них в машине Марио, когда они вышли от этого рынковладельца. Вадим… Вадим Арсеньевич… Кажется, так. Свет и тепло — это то, что искал озябший Филипп, то, что Марио ему дал, закрыв своим поцелуем и своим телом. Холод, мрак, неопределённость куда-то исчезли, и так происходило всегда, когда Марио был рядом. Филипп с каким-то сладким ужасом понял, что роль оберегаемого, лелеемого сильной властной рукой ему гораздо милее той, которую он взял на себя сегодня, — этакого благодетеля, платонического покровителя юных неопытных душ. Ему всегда больше нравилось, когда носились с ним, потакали ему, ублажали его, чем когда он носился с кем-то сам и что-то этому кому-то устраивал. Филипп ещё не упивался будущей встречей с Маргаритой и особенно свиданием с Марио, но уже предвкушал их, предвкушал, зная, что в обоих случаях не удержится и вбросит выходящие за рамки чисто деловых отношений намёки, и это обстоятельство занимало его едва ли не больше всего прочего.       Филипп действительно хотел, чтобы Марина перешла на другую работу, и главным в этом было то, что она уйдёт из СМУ. После отъезда Лили, после слов Светы, в руках которой уже появился обходной листок, Марина оставалась единственным человеком в конторе, вызывающим у Филиппа симпатию, и он желал её обустройства на новом месте, чтобы его самого уже ничего не держало, чтобы ему самому уже нечего было терять между массивными дубовыми столами и дежурно-зелёными стенами. Филипп знал за собой грешок, проявившийся в полной мере у его отца: раз заняв нишу, пусть оказавшуюся и не очень удачной, он прибивался к ней, не получая выгоды, но обретая ясность в стабильности положения. Отсутствие Лили, Светы и Марины, к которым он привык за полгода, и наличие уписывающей по утрам хлеб с дешёвой колбасой и запивающей сию изысканность сладким чаем, нездорово расползшейся, постоянно ворчащей и порицающей всё и вся Лидии Васильевны делали эту стабильность неприемлемой, и это неприятие нужно было Филиппу как сигнал к старту, совершив который, он ни о чём не будет жалеть. Разговор с Мариной открыл Филиппу глаза на положение вещей, он посмотрел на себя со стороны и понял, что его сто двадцать рэ для него, для парня — примерно те же самые девяносто, получаемые в месяц Мариной, для неё, для девушки. Увольняясь, да хоть наобум, без ориентира, не зная куда, но точно зная, что оттуда, из опостылевшего, он ничего не терял — наоборот, подвешенное состояние подвигнет его на поиски. Надо только не сидеть сложа руки — что-нибудь да обломится (приходилось учитывать и ту ситуацию, в которой и Маргарита, и Марио останутся холодны и непробиваемы).       Филипп проводил Марину до дому, расстались они полностью примирёнными, Марина смотрела на свою любовь просветлёнными глазами, а та одарила её тёплым объятием, долгим поцелуем и проникновенным взглядом, не забывая, впрочем, о том, что тёмная история с прошлогодними пирожными никуда не делась, и спокойно вернулась к себе домой.       Только когда Филипп переступил порог квартиры, им овладели сомнения. Не слишком ли необдуманно он поступил, начав агитировать Марину? Что, если она уйдёт, а он останется и застрянет? Как он уволится? Ведь он молодой специалист, и это значит, что при переходе с одного места на другое будущий работодатель должен заплатить бывшему три тысячи рублей. Или сейчас, в процессе развала и всеобщей неразберихи, эти нормы уже пересмотрены? Или жирный Капитоныч может подмахнуть его под какую-нибудь реорганизацию или сокращение за бутылку в свой карман, а не за три тысячи на какой-то счёт? И, всё равно, как он быстро и глупо потратил все деньги, полученные от Марио! И все на какую-то ерунду: сигареты, часы, такси, кроссовки, подарки! Не мог отложить хотя бы последние, как раз три, как раз те, которые, возможно, понадобятся! Но разве он знал? Коварный Марио! Сколько времени потеряно зря — одно утешение, что не больше, чем у его воздыхателя, хотя тот, конечно, угомонился со своим инвестором… Нет, пускай не угомонился, пускай этот зеленоглазый субчик подольше посидит в своей Греции — это Филиппу на руку. Жаль времени, жаль денег, но… «Э, плевать. Займу у Маргариты, если встретимся, — обяжусь отработать, развозя её платьица, а лучше всё же в постели. Не встретимся — значит, Маринка останется — прощупаем, авось, уже стала сознательной и не будет упрямиться. Не может быть, что на всех линиях нарисуются кресты — какая-то должна принести успех».