Till I Collapse

Eminem — mockingbird Время — не безжалостный палач, каким каждый из нас привык его считать. Мы злимся, проклинаем, что нам не дали еще немного побыть с близкими, не позволили остаться подольше в счастливых и радостных для нас днях. Вопреки проклятьям время — самый большой подарок в нашей жизни, единственный дарующий нам блаженные, те несчастные секунды рядом с любимыми. Даже это малое, казалось бы, и есть отблеск счастья, которого мы хотя бы раз, но касаемся. Время умеет залечивать раны, стирать обиду, отбирать боль. Оно помогает забывать о самых больших упущениях и мириться с потерей дорогих людей. Превозмогая боль утраты, мы продолжаем шагать вперед, оставляя самые ценные драгоценности в душе, лелея их и возвращаясь к ним во время отчаяния для совета и для разделения счастья во время радостных событий. Значимый человек не может остаться серой пылью после смерти, пока его помнят и с мыслями о нем проживают день за днём, он продолжает существовать. Все эти нажитые счета в разных банках мира, виллы и другая недвижимость, то осязаемое, за которым мы мчимся в течение всей жизни ради собственного благополучия, никогда не сможет стать истинным продолжением нас. Отпечаток может быть либо живым дышащим кусочком тебя, с возможностями, как на развитие, так и на разрушение мира, либо неуловимым полетом, вспышкой твоего сознания. Человек — это мысли, которыми он жил, дышал, которые воплощал и вкладывал в других. Человек — это другой человек, попытка на лучшее будущее. Смерть Лили оставила огромный и неизгладимый след на семье Тё. Её уход изменил путь счастливых, он расколол её на несколько частей, тем самым лишив близких людей единства. Мальчишка, грудничок, та частица, ради которой мать готова была на всё и ради которой принесла себя в жертву богам, оказалась не нужной никому. Он был брошен на произвол судьбы, которая с хохотом наблюдала за его рыданиями и стенаниями, до которых никому вокруг не было дела. Он выглядел отголоском боли, беспощадным напоминанием, мучающей солью, которую не жалея сыпали на раны, мальчишка был кем угодно в глазах близких, но не продолжением другого человека. Однако даже беспощадная Фортуна не могла вынести мучений крохотной души, мечущейся в поисках любви и ласки, потому преподнесла ребенку дар — человека, способного на чувства, на заботу. Хоин, вырастившая двоих здоровых мужчин, протянувшая их в одиночку через мглу, сделавшая из них людей, взяла на себя заботы о крохе. Сначала его маленькие губки, слезливые глазки и аккуратный нос не вызывали никаких восторженных писков в женщине. Она смотрела на него как на подкидыша, как на принесенное кукушкой яйцо, которое было на вид таким же, но по ощущениям совсем чужим. Хоин ухаживала за ним, видела его начинания, как он впервые приподнял голову в попытке вытянуть шею выше, чтобы разглядеть мир получше (но голова была тяжела, а мышцы слабы), слышала, как впервые он проворчал своё смешное «агу», видела, как он впервые сел и звонко над чем-то своим неуловимым расхохотался. Женщина, умевшая любить и дарившая самую горячую ласку своим детям, с годами очерствела и стала не способна вернуть душевный былой жар, как не могла вернуть и расторопность, и красоту. Вместе с телом, постарела и душа, изветшала, износилась и стала, кажется, ни на что кроме ворчания и ненависти не годной. Ни на порыв, ни на материнскую ласку, ни на жалость. Но его маленькие губки, крошечные ладони, в которых размеренно пульсировала жизнь, слезливые глазки, маленькие огоньки знали пути неизвестные другим, знали, как добраться до той точки, что подобно взмаху волшебной палочки заставила бы заискриться, закипеть и ярко разгореться былую душевную силу. Прошло много, непростительно много времени, но Хоин оттаяла и полюбила, тихо нашептывая колыбели и слова, которые не смели быть пустым звуком, она растила дитё, что отчаянно тянулось к солнцу, что не смог даже иллюзорно прошептать «мама». Первое слово, которое он протянул, непонятливо, скромно, но с улыбкой было «буля» от длинного и сложного «бабуля». Не приласкавшая внучку, которую, как она полагала, родители избаловали, которую она невзлюбила, к которой не прикипела, женщина посвятила себе одинокому мальчишке, брошенному как бутылка в море в надежде доплыть до пристани и быть пойманным другим человеком. Пожилая женщина заменила Минхёку и мать, скончавшуюся в мучительных родах, и непутевого отца, переставшего видеть кого-либо кроме дочери и гнусной работы, к которой они с братом на пару сильно были привязаны. Он иногда вспоминал про сына, заходил к нему в комнату, заглядывал под навес над детской кроваткой. Но каждый раз как он это делал, пытаясь вызвать в себе хоть какую-то любовь к мальчишке, лицо его искажалось гримасой мучений, а руки не находили успокоения, тянулись переставить игрушки, зацепиться за кромку одеяльца. Хоин, наблюдавшей за потугами больного сердца, становилось жаль сначала мужчину, а с годами стало еще и обидно за невиноватого мальчишку. Чтобы зализать внутренние раны и как-то восстановить баланс между трагедией и дальнейшей счастливой жизнью, мужчина и вправду бросился тренировать дочь, черты которой неумолимо напоминали Тё Лили. В самых мелочах, в движениях, в голосе и в алых губах, расплывающихся в робкой улыбке. Потихоньку, вдвоём, они учились жить заново, постигали вместе трудности и были слепы к тому, что происходило вокруг, слепы к тем, кто зависел от них, нуждался в них. Вместе с Лили отец воспитывал Валери мудрой, открытой миру и улыбчивой девочкой, но оставшись один, мужчина оступился и недоглядел самого простого — воспитания дочери. Он упустил момент, когда всё происходящее вышло из-под контроля, и милая девочка превратилась в пересмешника*. Тренировки, ранее бывшие для девочки легким времяпровождением, наполнявшим сердце чем-то горячим и согревающим, теперь являлись тягостным трудом, который требовал отдачи и времени. Но она все так же не умела сдаваться, год за годом, пока другие девочки играли в куклы, занимались танцами, вышиванием, музыкой и живописью, Валери успешно постигала азы боя. Теперь мужчина не жалел нагрузки и отвешивал такие дозы, которые давал лишь старшим группам и подросткам. Девочка не жаловалась и, заглушая болезненные воспоминания о матери, лишь радовалась пульсирующей боли тела, которая оттаскивала черное пятно, пытающееся залить белизну внутри. Синяки, ссадины, вывихи и ушибы не пугали ни сколько, а только закаляли дух, позволяли одерживать победу над своими же слабостями. Пугающая сила в руках девочки продолжала множиться, преодолевая одну черту за другой. В десятилетнем возрасте Валери обладала тугими заметными мышцами, появление которых её только радовало. Мальчишки в таком же возрасте только начинали свой путь бойца, а она уже владела техникой, ловко управляясь собственным телом. Искусно могла проделать одни из самых сложных приемов, которые были в арсенале здешних мастеров. В зале, который стал для неё первым и любимым домом, из которого она не уходила месяцами, было много талантливых ребят, как мальчишек, так и девчонок. Они шли вперед к одной цели — завоевать хоть что-то, получить награду за годы, похороненные среди тренажеров. Валери же хотела доказать лишь собственную силу, ей нужно было подтверждение своего превосходства над ребятами, которых не мало времени подвергал тщательной огранке отец. Больше всего ей хотелось побывать хоть разочек на ринге, призывно блестящем в лучах закатного солнца. Ощутить погоню, липкий страх, хватку и дыхание противника, который бы желал превзойти именно её, однако отец строго запретил подниматься на площадку и быть чьим-либо противником. Он боялся больше другого, что лишиться единственного кусочка любимой, единственного живого человека, который был его домом. С братиком, мальчишкой которому уже исполнилось семь, она практически не встречалась. Раз, когда пришлось вернуться, чтобы поискать пропавшую тетрадь по физике, Валери проходила возле его комнаты и на миг бросила беглый взгляд на приоткрытый проем, в котором виднелась его долговязая фигурка, сидящая за компьютером, а в комнате играла музыка, цеплявшая своим звучанием. Он был похож на кусок льда, на мел, на бледную тень, напоминал своим лицом мифических существ, наподобие вампиров. Все неприятные слова, которые жгли изнутри девочку, хотели вырваться наружу, чтобы с ног до головы облить мальчишку. Они может по каким-то там законам природы и родные, но на деле были друг другу никем. Даже знакомыми не назовешь, ведь имена едва ли всплывали в их голове. Он развернулся, словно почувствовав чей-то прожигающий взор, и зелень его блестящих глаз разлилась по комнате. Минхёк выглядел совсем крохотным для семи лет, загнанным зверьком глядел на родную сестру, недоверчиво из-под отросшей челки. Такие же, как у мамы. — Тебе чего? — безразлично пробубнил мальчишка, немного убавив звук колонок. — Заблудилась? — насмешливо хмыкнул. — Как ты со мной разговариваешь, мелочь? — процедила девочка, недовольно скрещивая руки на груди и раскрывая дверь полностью легким пинком. — Я вообще-то старше. — Если что-то не нравится, можешь проваливать. Не припомню, чтобы звал тебя в гости, — обжигающе холодно посмотрел ребенок на сестру и усмехнулся. Не по детски, а так, словно защищался. Привыкший быть брошенным, он научился отпинывать от себя всех без разбору, независимо от того, — желали ли ему добра или нет. Воспитание Хоин дало свои плоды. Валери не знала, что ответить, её распирало от недовольства, раздражения, но отблеск, привлекающий отблеск его глаз не давал сосредоточиться на колкостях и сдаче, которую он сполна заслужил. Именно в тот день они впервые познакомились, припозднившись на долгие семь лет. Валери зауважала мальчишку с первых слов и ощущавшейся в них твердости. Изредка она наведывалась домой, где воздух ощущался тяжеловесным и где, казалось, все так же пахнет свечками, могильной затхлостью. В доме Валери становилось дурно от всплывающих мрачных воспоминаний, а от недовольного и дотошного вида бабушки, желающей навязать мелкого дерзкого мальчишку, устоявшиеся принципы тянуло вон. На воздух, на свободу, которой Хоин хотела её лишить. Они не нравились друг другу. Валери чувствовала неприязнь, которой веяло от женщины, и слушать её наставления девочке хотелось меньше всего. Впрочем, с мальчишкой она иногда здоровалась, один раз даже угостила его шоколадкой, бросив её ему вдогонку и попав тем, самым прямо в темечко. Единственный, кто мог сотворить судьбу — она сама. Именно к такому выводу пришла Валери, решив, что никакого разрешения отца для товарищеского боя ей не нужно. Адреналина, погони — вот чего ей хотелось. Она знала, кого хотела вызвать на бой, лучшего ученика отца — подросшего и отучившегося мастерству Енки, который был выше её на целых полторы головы. Красавец, умелец и просто отличный боец, принесший залу много славных побед на законном ринге Сеула. Но, к несчастья для всех, он был зазнавшимся малым, уверенным, что корону с него не сбросит ни один новый ученик. От былого заикающегося, не уверенного паренька не осталось и следа. Удобный случай подвернулся: отец по просьбе дяди Нио поехал на какое-то дело и оставил зал на нескольких новеньких тренерах. — Сразись со мной! — встав прямо перед парнем, что был старше её на шесть лет, сказала девочка с вызовом. В неё не было даже капли страха, но Енки громко расхохотался, оставив гантели на местах. — Прости малыш, но детей я не бью, — снисходительно проговорил он, и отошел к другому тренажеру. Валери хмыкнула, припоминая детское нападение на неё, и спрыгнула со скамейки, еще со времен детских тренировок вошло в привычку — ходить по залу босиком. — Так и скажи, что струсил? — разозлилась девочка, стискивая кулаки и догоняя парня. — Думай, как хочешь, — спокойно отреагировал подросток, поудобнее хватаясь за турник и начиная подтягиваться. — А ты уверен, что заслужено получил звание — лучшего? — не унималась Тё, вставая в стойку и вздергивая подбородок. — Тебе меня не одолеть, я тренировалась с отцом с детства, я занимаюсь с четырех лет, и твой результат смешон перед моими умениями. Енки вновь рассмеялся, ударяя по девчачьему возраставшему самолюбию, которое тешилось в связи с последними успехами. Девочка не понимала, что то, что сжирает изнутри — ревность к отцу, который посмел уделять внимание кому-то другому. Каждый раз как кто-то достигал успеха, в глазах Тё пробегал огонёк родительского одобрения. Гордость за взлетевшего птенца, которого наставлял старший тренер. Единственный, кем он должен гордиться — это она. На остальных пусть обращают внимание их отцы. — Не будь ребенком, Валери, и займись делом, — чуть успокоившись, сказал он и продолжил заниматься. — Трус! — громко выкрикнула она, и в отчаяние набросилась на него, замахнувшись кулаком. Енки увернулся, но нахмурился. — Прекрати, Валери. — Трус, трус, испугавшийся девчонки. Потому что лучший боец главного тренера — это Я, — прокричала она, начиная комбинировать удары. Енки не оставалось ничего, кроме как защищаться. Несмотря на возраст Валери обладала силой, ростом и поражающей скоростью. За ней практически невозможно было уследить, и главным достоинством были её ноги, удерживающие стойку в самых тяжелых моментах. Мальчишка не мог ударить девчонку, но и удары терпеть ему не хотелось. Ведь, по сути, он не был виноват в том, что происходило сейчас. А Тё не останавливалась, словно безумная, захлестнувшаяся волной ярости, она не могла заставить себя прекратить балаган. Скоростной джеб в исполнение Валери раскровил Енки бровь. Вокруг восстановилась шокирующая тишина. Каждый находящийся словно впал в какое-то забвения, и никто не вмешивался, боясь стать соучастником разлада. Тренера не сразу спохватившиеся, оглушенные неожиданностью событий ринулись было прервать развернувшееся сумасшествие, но голос, прозвучавший как раскат грома, несмотря на чистое блеклое небо, сделал это быстрее: — Валери. Прекрати. Но девочка не остановилась даже после грозного и размеренного голоса отца. — Ты научил меня, что бой идет пока кто-нибудь не упадет, — засмеялась она, сжимая крепче саднящий кулак и целясь подростку в нос. Но только когда рука почти достигла цели, то конечность была перехвачена и заведена за спину. Валери вскрикнула. Отец ни разу не причинивший боли дочери, сжимал её ладонь крепко, безжалостно, словно чувствуя натягивающие мышцы. Вот значит как. Когда выбор встал между ней и мальчишкой, которого он тренировал, вся сущность старшего тренера вылезла наружу. — Значит, ты плохо училась, раз запомнила лишь это и еще посмела устраивать цирк в моём доме! — воскликнул отец, пребывавший в мрачном настрое. Он был не в духе, что видно было по его посеревшему лицу и хмурой морщинке на лбу. Слова его целились точно в цель. Окружающие не смели перечить главному тренеру. — Это и мой дом тоже, — зарычала девочка, пытаясь вырваться из болезненного до слез захвата. — Так и веди себя достойно хозяйке, — сурово процедил мужчина, и отпустил руку ребенка, слегка подтолкнув вперед, — тебе не терпится залезть на ринг, хотя ты и не готова к этому? Валери отошла, потирая ноющую после болевого приема руку и сжимая зубы, чтобы не выплеснуть лишнего на родного отца. Она смотрела на него с вызовом, обводя диким взором остальных присутствующих в зале. — Я готова. И ты это знаешь, — в сердцах воскликнула девочка, легким движением руки стирая с костяшек кровь. Тё смело посмотрел на дочь. Выросла. Вымахала. И верит в то, что стала достойным бойцом. Пыль юношества, звездный налет нужно было стереть с детского лица ради её же дальнейшего успеха. — Гм, хорошо, — наконец сказал мужчина и, бросив напоследок на девочку взгляд, на дне которого плескалось разочарование, закончил, — на этой неделе ты сразишься с Бо, и если проиграешь, то больше не посмеешь нарушить правил, которых придерживаются все вокруг. Нутро сжалось в предвкушение победы. — Замечательно, — заулыбалась девочка. Через неделю в выходной день, зарезервированный за товарищескими матчами, Валери вышла впервые на ринг. Замерев от восторга, она счастливо огляделась, ища поддержки вокруг, но натолкнулась в единственных родных глазах на сожаление и долю разочарование. Не таким девочка видела свой дебют, первый ответственный бой, который должна была увидеть мама. Не думала она, что человек, воспитавший её, как личность и бойца, будет стоять на противоположной стороне ринге и давать совету чужому ребенку. Только спустя годы, возвращаясь к этому дню, она поймет, что он был «не за», но что главное ради неё. Настрой был уже не тот, отступать было некуда. Оставалось сражаться и доказать всем собравшимся на это поглазеть, что она лучшая ученица своего отца. Девочка начала уверенно, без лишней возни, подбиралась аккуратно к противнику, даже не задумываясь о стойке, которая, казалось, была естественным положением её ног. Скорость, которую она развивала, изумляла и отец, видевший постепенный рост дочери, был по-настоящему горд. Никто не мог упрекнуть девочку в неумение держать себя на ринге, в слабости или же нехватке технике. Но дерзость не по возрасту, пустое бахвальство обрушились на неё злым роком. Самонадеянные мечты, так и остались мечтами. Недооценка противника, отсутствие тактики привели Валери к сокрушительному поражению. Бо, не обладающий и долей такой же скорости, благодаря тактике и неплохой комбинации легко загнал девчонку в угол и отметелил, проявив даже долю жалости. После боя Валери было тяжело сдержать слезы обиды, первого проигрыша, первой неудачной попытки взлететь. К тому же беспощадно ныл подбитый глаз. Она боялась, что разочаровала маму, которая следила за ней с небес. Но все же как истинный боец девочка поднялась, оттолкнувшись от пола, и пожала руку Бо, они скрепились в крепком объятие, тем самым говоря о том, что вражды никакой не было и не будет, и прошедший тренировочный бой — жертва во имя спорта и результатов. Личной обиды к Бо Валери не чувствовала ни капли. Он был неплохим мальчишкой, и как выяснилось прекрасным умелым спортсменом. Но отец, хмуро покачавший головой, не сказал ни слова, тем самым разрубив между ними брешь впервые за несколько лет дружбы и теплых чувств. Мужчина поднялся к себе, а за ним взметнулся Нио, совершенно не довольный поведением брата. — Почему ты ей ничего не сказал? Она была бесподобна, то какой скорости она достигла — победа в любом случае. — Валери успела зазнаться до того, как победила, — поджал губы Тё, посматривая в окошко и заваривая кофеек, но с трудом скрывая бьющую радость за чадо, — представь, что было бы похвали я её сейчас? Нио не знал, что на это ответить, в который раз изумившись мудрости брата. Он чуть накренился вперед, неуверенно помялся на месте и решил, что момент более чем удачный для возвращения к давнему старому и не удавшемуся разговору. Он подошел ближе и присел за стол, приняв предложение выпить по чашечке кофе. — Поговаривают, что подпольные бои набирают обороты, — с благодарным кивком принял Нио приготовленный напиток. — Ты снова об этом? С тех пор мой ответ не изменился, — лишь слегка нахмурившись, ответил мужчина, сделав глоточек. — Нет, я о том, что, если так продолжиться дальше, то все клубы, зарабатывающие на легальных площадках разоряться… Мужчина нахмурился, призывая брата рассказывать дальше. Он не мог втянуть весь зал в болото криминала, но и лишиться последнего и единственного заработка не посмел бы. Ведь на нем лежит ответственность за семью Тё: за двоих детей и собственную мать. — В то время. — Вынырнув из пучины воспоминаний, Валери вернула взгляд на Чонгука, который расслабленно запрокинув голову назад, продолжал слушать проникновенный рассказ прошлого девушки с серебряными глазами и волосами цвета алого заката. Они оба уже распили по бутылочке пива, Тё стало легче говорить, а Чонгуку проще переносить то, что он слышал. Не всем в этом мире бывает просто. Даже не так. Всем нам бывает тяжело, а временами кажется, что самые несчастные во вселенной мы сами, когда есть сотни людей, чьи судьбы страшнее и разрушительнее в несколько миллионов раз. — Заря только распускалась, вводя в определенных районах свои правила. Мой отец никогда не хотел, чтобы кровавые дела улиц коснулись зала. Он верил, что воспитывает спортсменов, идущих к своим целям честным путем и зарабатывающих уважение стараниями. Но вопреки всему этому дядя Нио, — Валери усмехнулась, отведя взор от парня, — выставил на ринг Зари лучшего ученика папы — Енки. Залог внести он, конечно, смог, тогда в клубе были не такие огромные суммы. Его счастье, что Енки, несмотря на травмы, одержал победу, а потом когда афера за спиной отца удалась, стал делать это регулярно, не понимая, что навлекает на зал беду. Но Енки не смог держать первых мест, быстро сдувшись, и пошла череда сокрушительных проигрышей, после которых отец все и узнал. В то, время мне было всего двенадцать, и я случайно стала свидетельницей ссоры братьев Тё, после которой о Заре и узнала. Тё не верил в то, что оказался преданным собственным братом. Но реальность, в которой Нио, понурив голову, рассказывал о том, что они банкроты, оставшиеся без единого цента в кармане, говорила об обратном. Пока он пытался скрыть островок счастья, свой дом от грязи, как эпидемия расползавшейся по Сеулу, пока с подозрением смотрел на каждого тренера и на каждого нового ученика, его родной брат купался в крови невинных, брал в руки деньги, заработанные на ставках, и притаскивался в зал, пятная святой храм спорта. Мужчина не хотел верить в происходящее, не желал понимать, как получилось так, что опора, брат, с которым они росли, мог чем-то промышлять за его спиной. — Я хотел, как лучше, — бормотал Нио, жестикулируя дрожащими руками, — Енки побеждал первое время, я думал, заработаю денег и подниму наше дело… Но потом я так увлекся, думал, что одно поражение всего лишь случайность, — продолжал он путать мысли, двигаясь в отчаяние по второму этажу, — я не хотел, но они сказали, что найдут меня и вытрясут все деньги. Сердце сжалось от проступившего спазма. Он мог лишиться дома, в котором прожил самые счастливые минуту, в котором ни одного чемпиона поставил на ноги. Что бы не было причиной такого стечения обстоятельств, перед ним стоял брат, который сбился с пути и, дрожа от страха, искал помощи. И, несмотря на подлость, Тё не мог оставить его разбираться со всем дерьмом навалившимся на них. Он подошел к Нио, схватил его за грудки и смачно вмазал в нос, чтобы выплеснуть весь гнев, раздирающий на атомы. Младший брат упал, простонав от боли. — Как ты мог? — процедил мужчина, снова подбегая к нему и проезжаясь кулаком по челюсти, заорал. — Как ты мог так поступить с нашим домом? Валери, застывшая на лестнице и не замеченная никем, заткнула рот ладонью, из которого вырывался испуганный вскрик. Она впервые видела, чтобы папа так сильно ссорился с дядей. Он готов был разодрать брата, только потому что Енки был втянуть в какую-то Зарю? Бред. Она слышно покашляла, начала подниматься намеренно громко, предварительно аккуратно спустившись на несколько лесенок ниже. И братьев она уже застала в разных углах, одного затыкающего стекающую по лицу кровь, другого возящегося в поисках аптечки. Выдали нелепую байку и кидали на друг друга косые взгляды. На утра сделали вид, что ничего не произошло. Но с тех пор появилось явное ощущение того, что отец был во что-то втянуть. Он начал подолгу пропадать неизвестно где, перестал тренировать дочь, ссылаясь на возникшие дела, похудел, так что втянулись бледные щеки, оставлял заботы зала на вмиг переменившегося из несерьезного забавного «мальчишки», каким всегда для нее был Нио, в сурового мужчину. Никогда возраст не определял внутреннее состояние человека. Взрослеть означало совершать ошибки. И дядя, и отец что-то скрывали, крепко находясь в каком-то молчаливом тандеме. Их ссоры не прекращались, а стали обычным делом в семье Те. Единственное, что звучало отчетливее остального — Заря. Отбившаяся от воспитания, забытая всеми взрослыми Валери решила, что больше не переступит порог зала, пока отец лично не попросит прощения за свои невнятные поступки, за предательство их несокрушимых уз, и в тринадцатилетнем возрасте к ней крепко прицепился статус «трудный подросток». Покрашенные в черный с отблесками красного волосы всегда находились в бунтарском беспорядке, в ушах поблескивал ряд сережек, а ботинки из чистой кожи на ногах износились временем и мало напоминали что-то девчачье. Разноцветные топы, не скрывающие толком не проявившихся очертаний фигуры, которая долгое время потом не сдвигалась с места из-за натренированных мышц, подбирались под короткие спортивные шорты, в которых удобно и возможно было проделать удары различными частями ног. Пока одноклассницы признавались впервые в любви, хихикая на переменках и делясь шоколадом на день влюбленных, и сентиментально из-за глупостей ударялись в слезы, Валери искала адреналина, приключений, чувства, которое она обретала, лишь выходя на ринг. В то время Заря, место сборища, как оказалось бойцов, которых запреты не пугали, стала спасением, завораживающим открытием, пристанищем для изголодавшихся путников, раем для жаждущих крови. Она завалилась в клуб уверенно, приодевшись, чтобы выглядеть постарше. Валери не сомневалась в себе и в том, что сможет за себя постоять. Совсем еще ребенком она познакомилась с восемнадцатилетним, странным малым, торговавшим наркотой и загребавшим неплохие деньги. Необычному пареньку с выкрашенными блондинистыми волосами девчонка приглянулась; аккуратные, слегка резковатые черты и какая-та наивность за тонной бравады и дерзости показались симпатичными, но не возбуждающими. Они познакомились, и первым делом она начала выпутывать, как попасть на ринг. — Хаха, не советую соваться туда, если жизнь дорога, милая, — безумно хохотнул пацан, закинув расколотый орешек себе в рот и запив все славным глотком пива из большого стеклянного стакана. — Кто здесь самая сильная? — не останавливалась Валери, поглядывая на горящий ринг. Манит, тянет, зовет. — Что? Готова выступить против чемпионки? — его глаза будто застекленели, а за хрусталем разлилась чернь. — Если согласна, я внесу за тебя залог… Когда железные двери клетки захлопнулись за ней, по её телу побежали волнительные мурашки. На другой половине ринга стояла противница, такая красивая с черным хвостом, напоминающая змеиную кожу, и высеченными на коже чернильными надписями. «Королева ринга» от груди через ребра до кромки шорт вызвало у Валери усмешку. Вокруг много диких животных, скандирующих имя, стоящей в противоположном углу девушки. Тё не терпелось ринуться в бой, схлестнуться в опасном танце на жизнь с местным авторитетом, подержать себя под самым пеклом, чтобы было неповадно. Когда прозвенел гонг, черноволосая будто озверела, выпустила наружу своих демонов и ринулась вперед, опасно замахиваясь кулаками. Удачно проскользнув под её рукой, Валери встала на место соперницы, которая хищно жмурилась, сжимая во рту капу с такой силой, что взбухала вена возле слегка крупного носа. Прекрасно! Тем слышнее будет, как он ломается. Заря содрогнулась в тот день в экстазе, по городу еще неделю ходили слухи о беспощадном бое на выживание — бродячего бойца и первой чемпионки клуба. Тару, чернильная королева, играла по правилам и не уступала Валери ни в чем, кроме скорости. Замахи и комбинации, которые она проводила, были изысканными, искусными, как мелодии Моцарта, отражать и предугадывать их были сущим удовольствием для неискушенного бойца, каким была Валери, тем более. Первый удар, достигший цели, снес Тё чудовищной силой, и именно её голова первой коснулась зарезиненного пола. Алые реки разлились в тот день щедро, чужая и собственная кровь стекали с рук, с девичьих лиц, на которых уже расцветали синюшные метки. Бой шел жарко, стремительно. Сначала долго разгонялись, а потом в самый пик сдерживаемый накал забил, как отцепившийся от вентиля шланг; хлестали друг друга как получалось. Захваты доходили до болезненных стонов и посинения, но не одна из них не выкрикнула «сдаюсь». Падали, пачкая в липкой жидкости железные прутья, и упивались ненавистью в глазах напротив. В тот день Валери проиграла на десятом раунде, после мучительной борьбы хороший хук отрубил её окончательно. Она пролетела, просчитав подбородком железные решетки, но публику завоевала несгибаемостью, умениями, тем, что каждый видел в серых глазах — сумасшествием. Проснулась в какой-то незнакомой квартире, шевелиться сразу не стала, ныли кости, а лицо онемело, отекло. Глухо громыхали биты за пределами комнаты. Полежав еще неизвестно сколько, она с хрипами приподнялась, вышла, прямо за дверью несдержанно целовались парень с девушкой, а чуть поодаль распивали алкогольные напитки какие-то непонятные люди. С трудом найдя знакомого парнишку — торговца наркотиками —, она разузнала, что за место и как здесь оказалась. — Ты такое устроила. Отпад, — протянул парень, объяснив как они с другом ее перетащили с ринга и привезли сюда. — Болит да? — понаблюдав за сморщенным и припухшим лицом, парень наклонился к подростку поближе, — хочешь нюхнуть кокаина, отпустит сразу? Девочка напряглась, стараясь не показывать возникшего страха, и отрицательно помотала головой. Пусть уж ринг будет единственной зависимостью. — Ну, как хочешь, — хмыкнул он, отодвигаясь, — тогда выпей немного алкоголя, боль притупится? После недолгих уговоров в ход пошел виски, и возникшее внутри жжение действительно отодвинуло боль на второй план. Хоин, увидевшая её на следующий день, обомлела от ужаса, представшего перед ней в виде внучки. Она стала придираться, выпрашивать, что произошло и где та пропадала. Но Тё было плевать, ей хотелось лишь скрыться от удушающего одиночества и снова вернуться на ринг. Заря снилась в радужных мечтах, девочка грезила желанием вновь оказаться на нелегальных боях. А мальчишка-наркоман услужливо зазывал, запихивая взносы ради куража, сцены, которая завораживала жестокостью. Тормоза отрубило напрочь. Алкоголь для юного, девичьего тела был настоящим ядом, который Валери глотала с удовольствием. Накидавшись всласть, до не слушающихся ног, подросток выходил на ринг, где получив несколько смачных ударов по лицу и тем самым вытряхнув градусы из организма, она принималась биться. Падала — раз, второй, третий, но продолжала подниматься, буравя ненавистью и азартом закипающего противника. Она давала публике зрелище, получая при этом удовольствие, наполненность, не хватающей в груди. Тепло человеческое Валери заменяла пламенем любимого дела. Годы сменяли друг друга, а семенные узы трещали, расходились, и даже самые сокровенные воспоминания, казалось, опостылели, не вызывали больше в людях, бывшими родными, чего-то трепетного. Хоин растила внука, заботилась о нем и тяжелым неблагодарным трудом зарабатывала деньги, которые перестали стекаться в зал и которых семье Тё стало катастрофически не хватать. Власть Зари усиливалась, а противостояние отца Валери ослабевало. Он продолжал погружаться в грязь, из которой хотел вылезти, растерял свою твердость, былая бойцовская стойкость в глазах начала под давлением угасать. Дядя Нио, снова не выдержав груза происходящего, начал крутить старую пластинку, свидетелем которой Валери вновь стала случайно: — Мы должны выставить бойца в Зарю — это единственный шанс для нас остаться на плаву. Отец держался. — Нет. Я не стану пачкать свой дом в крови, — прошептал мужчина, смотря на тот самый угол, где когда-то впервые увидел, как тренируется его дочь, — ни за какие гроши. Мы спортсмены, достигающие совершенства, предела своих возможностей не для насилия, а ради проверки и закалки духа. Каким бы зрелищным не был бой, лучший — тот, что не произошел. В тот момент на долю секунды девочка вернулась в самое счастливое время своей жизни – в детство. Пока отец стоит на своём, все будет хорошо. Все будет хорошо. Ей было уже пятнадцать, контролю чувства переставали поддаваться, а ринг более не манил, чемпионство, которого девчонке за три года не удалось достичь, больше не цепляло своей роскошью и престижностью. Тё вновь нужна была альтернатива, и она нашла его в физическом удовольствии, во взрослом понимание любви. Развести мальчишек чуть постарше было проще простого. Медленно в погоне за небесным спокойствием Валери опускалась на земляное дно. Хоин продолжала кричать, обвинять, навязывать мальчишку, пробовала даже просить, что делать совсем не умела. В шестнадцать лет ценности, наконец, слегка переменились. Валери вновь возжелала стать чемпионкой и, выбив деньги за чемпионство, отдать их на процветание зала. Но то, с чем она столкнулась в день битвы за титул, придя на бой среди мужчин, выбило её из седла бесповоротно. На ринге стоял Бо, мальчишка из зала, за который бился отец. Встряхнув опьяненной головой, девушка крепко зажмурилась, пытаясь понять, что ей это кажется. Но кошмар в виде сражающегося Бо все так же был перед глазами. В зал завалилась пьяной, заплетаясь, упала прямо у входа. — Дядя Нио, где отец? — хрипло, заикаясь, выдала она, с трудом поднимаясь. — Почему? Почему Бо бьется в Заре? Мы же не мараемся в крови? « Мы? Кто мы, Валери? Ты же уже продала свой дом, встав в противоположном углу от отца» — гудело в сознании. Перед ней переменившийся суровый старик, какой-то незнакомец. — Твой отец — трус, сбежавший от проблем. Теперь мы сотрудничаем с Зарей, — безэмоционально выдал мужчина. — Это отец так решил? — не веря своим ушам, переспросила она. Он не мог. — Нет, — сглотнув и, на миг переменившись, ответил Нио, — теперь я – главный тренер. — Как ты мог? — одинокая слеза сорвалась вниз, и она подбежала к Тё, хватая того за футболку на уровне груди. — Как ты мог его предать? Он верил тебе, ввязался в это из-за тебя? Как ты посмел продать наш дом? — заорала девушка, разобравшаяся, что к чему. Руку грубо отдернули. Бывшие родными люди ломали друг друга. — Я смотрю вперед. И спасаю то, что мне дорого. Твой отец не появлялся уже полторы недели. «Полторы недели» — эхом пронеслось в голове, и Валери отступила назад. Как удар, судорога. Опьяняющее тяжелейшее грогги**. Теперь она стала понимать, что происходило вокруг, что то, для чего её тренировал отец для мира, защиты, Валери позабыла, предала забвению и променяла путь совершенства на путь полный соблазнов, денег, крови, беззаконья. Семья — союз, которым они были в детстве, разбился, и по отдельности каждого из них переломили. — Ноги моей здесь больше не будет, пока здесь проливается кровь ради денег, — процедила она сквозь зубы, в последний раз тоскливо осматривая дом, на который они с родителями молились. — Мама говорила, что мое имя означает силу, отныне я не сломаюсь, — девушка выпрямилась, гордо подняла голову и, с кипящей ненавистью взглянув на дядю, сбежала, не оглядываясь, чтобы не теребить разбитое на множество маленьких кусочков сердце, чтобы не было даже малюсенького шанса передумать. Не отпуская алкогольной бутылки, заглатывая большими глотками отвратительное пойло, теперь сбросившее блестящую этикетку и представившее наконец-то истинную ядовитую сущность, Валери плелась домой. Руки и ноги дрожали, на голове копна розовых волос, покрашенные когда-то ради прикола, ради того, чтобы выделяться в толпе однотипных зевак, казался колпаком местного шута и заставлял стыдиться своих поступков. В окне на первом этаже, где была расположена кухня, горел свет, который Хоин не тушила в надежде, что непутевая внучка вернется домой. Отперев ключом дверь, девушка оперлась рукой о стену, чтобы перевести дыхание, пустая бутылка сакэ предательски выскользнула из рук и с глухим стуком опустилась на коврик для обуви. В коридоре стояла сонная тишина поздней ночи, а с кухни доносился тихий плач. Хоин плакала. Её волосы, всегда аккуратно собранные были растрепаны, щека разодрана, а на кухне царил чудовищный беспорядок. Валери наблюдала за ней, прислонив голову к дверному косяку. — Привет, — решилась девушка подать голос, — бабушка. Тяжелым жестом женщина подняла голову, оттерла серым платком крупные слезы и осмотрела с ног до головы вошедшую. Запах перегара оплел помещение, как лозы винограда первое попавшееся строение, расширенные зрачки, сбитые костяшки и новый цвет волос — алый, ненавистный цвет Зари. — Твой отец пропал, а дядя ввязался в криминальную жизнь Сеула, — женщина поднялась, и скрежет отодвигаемого стула резанул по нервам как скрип мела по доске. — Нам больше не на что жить, — Хоин, не сдерживаясь, бросила пачку из листов и писем ей в лицо. Зажмурившись и дождавшись прилетевших по лицу бумаг, Валери прошептала: — Бабушка… — Не смей, — завопила женщина, — я не желаю тебя видеть. У тебя больше нет бабушки. Уходи, Валери, не хочу видеть тебя больше, я устала, пытаясь тебя исправить, — указала она на дверь дряблым пальцем, — не появляйся в этом доме, живи там, где пьешь, дерешься и спишь. Девушка не торопилась уходить и опустилась на колени, подхватывая листы. Счета, огромные счета, долги, небесные суммы. Всё сразу стало понятно — коллекторы. Её семья была под прицелом наемников Зари и кредиторов. Это были только официальные долги. То, что они берегли с отцом, рассыпалось пеплом по ветру. — Хоин, — она подползла ближе, чувствуя как накатывает тошнота от выпитого, и слабо схватилась за ногу женщину, — Хоин, я обещаю…обещаю. — Отцепись, — грубо оттолкнула её женщина, и все вокруг превратилось в веретено, — мне не нужны твои обещания, ни слова из твоих уст. — Обещаю, — будто не слыша вопля бабушки, продолжала она, ползая в ногах, как у подножия идола, и цепляясь за руки, ноги, целуя куда придётся, прося прощения, — я больше не переступлю порог Зари. — Она плакала, сжираемая изнутри болью когда-то закостенелой, вдруг оттаявшей и ударившей по сердцу. Валери потеряла последнего родного человека. — Я обещаю, обещаю, — чувствуя ударяющую дозу слабости, и не понимая, как продолжит путь в одиночку, как выстоит всё то, что предстоит ей выстоять. Раньше у неё была опора, защита. Было к чему стремиться — эталон. Был дом. Была хоть часть семьи, но от всего осталась лишь горсточка воспоминаний, омраченных последними годами боли. — Бабушка? — знакомый, очень знакомый баритон. Таким голосом обладал отец. Валери развернулась в сторону, откуда, как ей казалось, шел голос родителя. Она боялась, что лишь фантазия больного, опьяненного сознания, который с наслаждением упивался осколочным состоянием её души и тела, что она увидит, будет пустующая дыра проема. Но вопреки: глаза — изумруды — и тонкие губы, всё принадлежавшее матери, прямые брови — отца, блондинистые волосы, в точности какие были у Хоин в молодости. Он обладал всеми чертам, которыми Валери дорожила. Минхёк, стоящий в проеме подросток в длинной мешковатой футболке, с беспокойством смотрел на бабушку и лишь морозной гладью одарил сестру. Вдруг выстраиваемая годами пропасть для Валери исчезла, и всё, что она хотела — это заключить в объятия свою семью, и попросить прощения. Мальчишка, не ожидавший такого нападения, вдруг оказался в кольце рук сестры, стоявшей перед ним на коленях. — Простите меня. Братишка, отец и мама. Пересмешник* — (здесь) тот, кто поднимает кого-либо на смех. Грогги** — одномоментное ухудшение состояния боксера, после получения им удара в подбородок. Происходит из-за сотрясения ушного лабиринта. Проходит быстро, но боксёр на короткое время теряет боеспособность.