This one. Книга третья. Путь к бродяге

Еще одна супердлинная глава       – Вот еще, – сказал Кацура, тщательно сохраняя нейтральное выражение лица, не давая вырваться наружу искреннему замешательству. – Почему вы решили дать команду об отступлении?       Командир Бакуфу, сидящий напротив него, вздохнул, откинулся назад и отвел глаза.       – С самого начала эта война была проигрышной затеей, ослабляющей нас в глазах западных держав, в то время как нам отчаянно нужно стать сильными. Я это знаю, вы это знаете, большинство моих людей и командиров это знают.       – Верно, – допустил Кацура.       Командир Бакуфу поднял ладонь, прося тишины, и продолжил:       – Мы присоединились к этой войне из чувства верности. Несмотря на все наши предупреждения, сёгун потребовал нашего участия. И мы сражались. Но для вас все по-другому. Сейчас я это понимаю. Знаете ли, когда этот ваш человек, этот хитокири Баттосай, угрожал мне мечом и смотрел на меня, я понял, что мы уже проиграли. Его глаза… они были настолько искренними. Я никогда не видел ничего более страшного. Безумного сумасшедшего я мог бы ввести в заблуждение, обмануть или как-то против него бороться… но идти против убийцы, который не хочет убивать, но сделает это в мгновение ока, если понадобится? – Командир Бакуфу покачал головой. – Неважно, что бы я предпринял, он боролся бы до последнего. Он убил бы меня, уничтожил бы рулевое управление, пошел бы на палубу и убил бы моих людей, пока бы не свалился без сил… такой убежденности трудно что-то противопоставить. – Он вздохнул, наполовину удивленно, наполовину восхищенно. – Наша армия, плохо оснащенная, плохо организованная, пришла сюда, чтобы запугать вас и вырвать легкую победу. Вместо этого мы столкнулись с людьми, которые готовы на все, чтобы победить. И коли наш противник именно таков, у нас и вправду не было другого разумного выбора, кроме как отступить и пересмотреть всю кампанию.       Кацура опустил голову, признавая правоту этих слов.       – Итак, мы заключаем соглашение о прекращении огня?       – Да, – твердо ответил командир Бакуфу. – Наша армия отступит к Хиросиме, где сойдется с войсками Хондзё Масахиде. Окончательно перемирие может быть заключено только по приказу нашего господина Сёгуна, но я даю вам слово, что мои люди не будут нападать на вас снова, и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы убедить командующего Хондзё также вступить в переговоры о перемирии.       – Хорошо, – серьезно сказал Кацура. – Мы согласны.       Командир Бакуфу, блестящий переговорщик, Катсу Каишу, поклонился низко и встал, чтобы уйти. Возле выхода из палатки он остановился, взглянул через плечо и коротко сказал:       – Хорошая игра, Кидо-сан.       Глядя, как он уходит, Кацура с облегчением выдохнул, на мгновение позволяя себе расслабиться. Так или иначе, они сделали это. Они действительно сделали это. Какая ирония, что спину бумажного тигра сломала рука, вернее, милосердие его убийцы.       Кацура усмехнулся.       Почти забавно то, как такое маленькое действие может изменить так много, думал он, возвращаясь в лагерь Кихетай. Командир, которого Кеншин пощадил на флагмане Бакуфу, был одним из самых убежденных противников конфронтации – и после того, как стал свидетелем подлинной решимости, сдался и отдал приказ об отступлении войск Бакуфу, сражавшихся на побережье, а теперь собирался помочь в переговорах о перемирии. Так или иначе, одним единственным своим действием Кеншин спас больше жизней, чем можно представить.       Хотя война далека от завершения.       У Бакуфу все еще была большая армия, окружавшая Чоушуу на трех других фронтах, но Такасуги весьма успешно отбил юго-восточные острова. Армия, надвигавшаяся из Хиросимы и военно-морской арсенал, сосредоточенный Бакуфу в Хиконе, казалось, не горели желанием усиливать свои ресурсы больше, чем требовалось для демонстрации силы. Опасность оставалась только со стороны южных проливов Кюсю. Ямагата и его часть Кихетай уже собирались, чтобы двинуться к Симоносеки и там встретиться с людьми Такасуги. Вопреки всем ожиданиям, Чоушуу держало свои позиции, не отступая ни на дюйм.       Все это показывало, насколько Сёгун Иемочи полагался на свой блеф, надеясь, что, собрав огромную армию, сможет подавить сторонников популистских идей, которых больше не мог игнорировать. В этой войне Бакуфу продемонстрировал все свои возможности, вытащил всех тузов из рукава… но, когда ценные военные суда были захвачены, а сухопутные отряды раздавлены вооруженным куда лучше и непоколебимо решительным Кихетай, даже лучше подготовленные войска Бакуфу поджали хвост и бежали.       О да, сегодня было выгодно быть бунтарем.       Если Чоушуу смогут удержать позиции, лето покажет всем, что восстание не просто прихоть кучки радикально настроенных юнцов, накаливших страсти ради ускользающей мечты, а реальность, с которой стране придется считаться. Чтобы Япония стала сильной, им всем нужно объединиться – и не под началом Бакуфу. Необходимо новое мышление и новое руководство, которое приведет страну к новой эпохе.       Палатка командира Кихетай замаячила впереди, люди торопливо бегали взад и вперед, собирая и упаковывая вещи. Сегодня они уйдут к Симоносеки. Останутся только раненые под присмотром нескольких врачей и медсестер, самурайских женщин-добровольцев. Неудивительно, что мысли Кацуры были горькими, и от них все в животе скручивалось от беспокойства. Один из людей Кихетай принес Кеншина сквозь битву на побережье, без сознания, полумертвого от огнестрельного ранения в левой части живота. К счастью, пуля не застряла там и не повредила жизненно важные органы. Кроме того, армейскому хирургу удалось вовремя остановить кровотечение.       С того момента прошло пять дней, и никто не знал, выживет ли мальчик. Кеншин потерял ужасающее количество крови. Хуже того, врачи до сих пор опасались, что он может получить заражение крови от грязи, которая могла попасть в рану. Если это случится, не останется ничего, кроме как прекратить страдания мальчика.       Нет! Нет, ты не можешь так думать! У него есть шансы! Нужно только дать ему время.       Кацура глубоко вздохнул и потер переносицу, пытаясь прогнать головную боль от усталости.       Это была действительно трудная неделя, для них для всех.       В общей сложности Кихетай потерял около ста пятидесяти человек. Самураев Чоушуу потеряли около сотни. Число раненых было гораздо больше, что отнимало много ресурсов. Потери Бакуфу были до сих пор неизвестны, но количество должно быть в несколько сотен убитых и множество раненых.       Что же касается людей Кихетай, сопровождавших Кеншина на миссии, из пятнадцати отличных солдат вернулось только шестеро, и большинство из них с ранениями. Например, человек, который принес Кеншина, прекрасный офицер с блестящей карьерой в будущем, был ранен настолько сильно, что его пришлось уволить из армии.       Печально.       Однако если бы не смелость этого человека, Кеншин остался бы умирать, и это стало для Кацуры достаточной причиной вмешаться и обеспечить ему некоторую компенсацию в качестве благодарности.       Громкий голос с нотами заботы выдернул его из размышлений.       – Кидо-сан! Вы проведали Химуру?       Это был Ямагата-сан. Кацура склонил голову.       – Да, собираюсь.       – Присоединюсь к вам, – заявил вице-командир, ныне исполняющий обязанности командира Кихетай, и пошел рядом.       После отъезда Такасуги Ямагата Кёске продемонстрировал замечательные способности к руководству. Не теряя спокойствия, он столкнулся с превосходящими силами противника на побережье и повел войска к решающей победе. Правильно и логично было поставить его в качестве командующего Кихетай после Такасуги, когда придет время… но Кацура не мог не желать, чтобы все было по-другому.       – Как вы думаете, как долго Такасуги сможет продолжать командовать Кихетай? Только скажите честно, пожалуйста, – мягко спросил Кацура.       – Я сомневаюсь, что что-то удержит его от этой войны, но он не переживет зиму. Болезнь зашла слишком далеко. Мы знали это уже очень давно. – Ямагата нахмурился и, вздохнув, добавил, – Кихетай перейдет под мою ответственность, когда он уйдет.       – Я не знаю лучшего человека, который смог бы продолжить дело Такасуги, Ямагата-сан. Битва на побережье была вашей победой, – сделал комплимент Кацура. Он не особенно благоволил Ямагате, но пока не составил о нем окончательного мнения, лучше было играть осторожно.       В конце концов, слово похвалы не стоит ничего, а пользы от него много. Особенно учитывая то, как Ямагата расходится с ним во мнениях. Кацура заметил это в ночь военного совета в Хаги и много раз после этого – небольшое противодействие или протест там, где его не ожидаешь. Конечно, он понимал, что не может так безусловно доверять Ямагате, как доверял Такасуги, но некоторые трения между ними… тревожили. Ему необходимо было доверие и сотрудничество Ямагаты в будущем, и чтобы получить его, нужно было что-то дать, а дать можно было не так много.       – Кихетай выиграл только часть битвы, – возразил Ямагата. – Настоящую победу принесли Баттосай и люди, сопровождавшие его на корабли. – Он перевел взгляд на палатку для раненых. – Ясу сообщил мне, как прошла миссия. Простите, что я сомневался, Кидо-сан. Ваш человек Химура – настоящий герой.       – Кеншин не смог бы сделать это в одиночку, – ответил Кацура мягким, как мед, голосом. – Требовательность Такасуги, с которой он подбирал ему команду, и ваша мудрость в выборе правильных людей для выполнения этой задачи обеспечили большую часть их успеха. Я бы сказал, что каждый, кто принимал участие в этой миссии, заслуживает того, чтобы называться героем.       – Истинные слова, – губы Ямагаты искривились в довольной улыбке. – Однако, я должен сказать, что Химура в столице впустую проводит время. Такой воин, как он, не должен ограничиваться заказными убийствами или охраной политиков. У вас есть и другие люди, менее достойные, для такого рода задач. Так что, в знак нашей дружбы, вы не оставите Химуру в Кихетай? Он когда-то был одним из нас. Я бы с удовольствием нашел ему место среди моих людей.       – У меня нет никаких сомнений в способностях Химуры к войне. Уверен, что он сможет сделать блестящую карьеру в Кихетай. – Кацура улыбнулся приятной улыбкой, незаметно сжав до побеления пальцы в рукаве. – Если он оправится от ран, можете предложить ему перейти к вам. Если он захочет, я дам свое разрешение. Однако у меня есть большая потребность в его талантах и уникальной репутации в столице.       Ямагата удовлетворенно улыбнулся.       – Спасибо, Кидо-сан. Я так и поступлю.       – Всеми средствами, – ответил Кацура, тщательно сохраняя нейтральное выражение лица.       О, Ямагата-сан может пробовать любые средства, чтобы сманить его лучшего человека, но есть одна вещь, которой Кацура мог доверять – это верность Кеншина. Однако позволить Ямагате попробовать… было важно для их будущих рабочих отношений.       К сожалению, было ясно, что Ямагата вовсе не второй Такасуги. Нет, Ямагата был мыслителем и хитрым человеком, великолепным тактиком и командующим армией, но он не разделял те взгляды, с которыми Кацура и Такасуги выросли под руководством Ёсиды Сёина.       Шаль Томоэ была испорчена.       Токая бледная голубая ткань протерлась в местах, окрашенных в грязновато-коричневый цвет, от усиленной стирки, но, несмотря на это, пятна крови все еще были видны. Нити ее красивой вышивки ослабли и кое-где распустились. Но она все еще была ее вещью, одной из немногих вещей, которые ему остались от нее, и сейчас она спасла ему жизнь. Словно через годы и мили, из своей могилы, Томоэ снова пожертвовала чем-то своим и снова спасла ему жизнь.       Это заставило его чувствовать себя недостойным.       Кеншин потер грудь, пытаясь облегчить боль, которую принесла эта мысль. О боги, как он скучал по ней!       Но… он не умер. И не был уверен, почему.       По здравому смыслу и логике он должен быть мертв. Он превысил свои пределы и потерял сознание в самый неподходящий момент, когда военное судно село на мель. Он не должен был выжить в бою на побережье и проснуться через неделю в полевом госпитале.       Но вот он, живой, хоть и очень слабый.       Он потерял много крови и был бледен настолько, что, как заметил врач, сошел бы за придворную даму или майко безо всякого грима. У Кеншина не было сил протестовать, но судя по тому, как мертвенно бледна была кожа на его руках, может, в словах доктора была своя правда.       Его живот был закрыт бинтами, но он видел маленькое сморщенное пулевое отверстие с левой стороны, когда медсестра меняла их. Как странно, что такая небольшая рана может привести к таким серьезным неприятностям. Она не выглядела угрожающе, как некоторые из тех травм, от которых он страдал раньше, но то, что он видел, было далеко от реального повреждения. С молниеносной быстротой пуля прошла сквозь его тело, с легкостью разрывая кровеносные сосуды и мышцы. Чуть правее, и задеты были бы внутренние органы, и разные жидкости тела просочились бы в брюшную полость, отравляя его изнутри.       Пугающая мысль.       Кеншин погладил живот, пытаясь представить себе это… потом вздрогнул и поднял левую руку.       Его большой палец был туго перебинтован, но врач предупредил его, что его хватке больше нельзя доверять. Скорее всего, сустав всю оставшуюся жизнь будет свободно выскакивать при нагрузке. Это не доставит много трудностей в повседневной жизни, Кеншин сможет совершать все привычные действия, может, даже управляться с мечом после того, как большой палец заживет, но больше он не сможет доверять хвату левой руки так же, как правой. С другой стороны, если ему когда-нибудь придется снова высвобождаться от пут, вывихнуть палец нарочно будет проще.       Что же касается остального… Кеншин пребывал в неведении. Он очнулся два дня назад, но все, что ему говорили, это не волноваться и дать своему измученному телу время поправиться. Однако судя по количеству слабых вспышек ки вокруг него, и по тому, как люди двигались, остались врачи, медсестры, несколько самураев Чоушуу и их женщин. Кеншин предположил, что Кихетай и остальная часть войск собралась и ушла.       По всей видимости, он поучаствовал в войне один день, а потом валялся без сознания остальную часть времени.       Как странно.       Ну, скорее всего, Кацура-сан дал бы ему знать, что ему от него требуется, письмом или как-нибудь иначе.       Кстати, о письмах. Как раз сегодня утром врач передал ему одно, очень странное. Очень вежливо сформулированное, наполненное восхвалением «подвига» Кеншина, пожеланиями «такой многообещающей военной карьеры» и сообщением, что «Кацура-сан согласился отпустить его, если он сам того пожелает». Даже если бы Кеншин не имел проблем с пониманием изысканных словесных конструкций, то письмо все равно было бы путанным. Все, что сделал он, было не особенно героическим. И это возвращение в Кихетай? С какой стати ему хотеть военную карьеру?       Еще большее недоумение у него вызвало то, что, по всей видимости, письмо поступило непосредственно от Ямагаты-сана, как исполняющего обязанности командира Кихетай. Последний раз, как он помнил, Ямагата-сан не особенно радовался встрече с ним. Так что же изменилось? Или что-то случилось, пока он валялся без сознания? Командир наверняка получил по голове, если начал высказывать такие бредовые идеи.       Полог палатки внезапно распахнулся, но вместо врача или медсестры в проеме показалась внушительная фигура Ясу-сана.       – О, гляди-ка! Наша спящая красавица наконец-то проснулась.       – О… э… – Кеншин застопорился на выборе слов для приветствия, но прежде чем он смог сообразить, что ответить, Ясу-сан проскакал внутрь на костылях, и взгляд Кеншина упал на раненую ногу мужчины и ниже, ниже колена, где… не было ничего. Кеншин побледнел.       – Что произошло?!       – А, это? – Ясу посмотрел вниз, а потом сухо фыркнул. – Не забивай свою хорошенькую головку. Врач отрезал ее. Сказал, что иначе я умру от лихорадки. Грязь попала в рану или что-то вроде этого. Я не виню его. Я видел людей с гниющими ранами. Плохая смерть.       – Но… но… – Кеншин не мог отвести взгляд, его глаза распахнулись от ужаса.       Это… это было выше его понимания. Разумеется, ему же никто ничего не сказал. Единственная информация, которую он узнал о последствиях их вылазки это та, которую изложил в письме Ямагата-сан, но тот только превозносил его как героя всей операции, не сообщив ничего важного, например, того, что случилось с остальными. Врачи и медсестры тоже сыпали подобными пустыми комплиментами. Как они могли называть его героем, если такова была цена его упрямства? Он вспомнил рану, которую получил Ясу-сан. Там, на четвертом корабле, она была для мужчины не более чем помехой. Из-за нее не стоило отрезать ногу. Так что что-то случилось позже, и это значит, что человек, притащивший его обратно через битву на берегу, это…       – Это вы. Вы спасли мне жизнь.       Ясу отвел глаза в сторону.       – Кто-то должен был это сделать.       –Как вы можете такое говорить! – ахнул Кеншин, и сердце отчаянно забилось в груди. – Ваша нога… вы потеряли ногу из-за меня!       – Нет, не так. – Ясу повернулся к нему, и его голос приобрел рычащие нотки. – Не обманывайся, сынок. Я сделал то, что должен был сделать, так же, как и ты – и именно благодаря твоему упрямству мы взяли последний корабль. Все говорят, что именно это перевернуло ход битвы, именно поэтому мы победили… Мы победили, против невообразимого превосходства, но победили. И если моя нога была ценой, то я с радостью заплатил за это.       – Но… – Кеншин медленно сглотнул, чувствуя себя маленьким и ничтожным. – Но я… гм, то есть… Что же будет с вашей жизнью? С Кихетай? Что вы будете делать?       – Кто знает? Я что-нибудь придумаю, – отмахнулся Ясу. – Я жив, и это больше, чем я ожидал. Черт, это гораздо лучше, чем та участь, которая постигла большинство моих друзей, пропавших в пучине вод. Кроме того, мне больше не придется работать. Я получил хорошую пенсию и место в Хаги. Это тот шикарный политик, Кидо-сан, пристроил меня в знак благодарности.       – О… он это сделал? Это хорошо, – согласился Кеншин, несколько ошеломленный новостью. С облегчением он откинулся на спину, что, конечно же, не пошло на пользу его ране в боку. Он зашипел, прижав руку к ней.       – Тч, – цыкнул Ясу и заковылял к нему, неловко присаживаясь на стул, который врач оставил рядом с кроватью. – Тебе на самом деле нужно научиться видеть вещи в перспективе, сынок. Беспокоишься о других, а сам бледный, как привидение.       Кеншин слегка покраснел от этого комментария.       – Сей недостойный не так уж плох, вот что.       – Что ты опять начал – сей и вот что. И что с этим делать? – поднял бровь Ясу.       – О… эм… – Кеншин моргнул. – Эм… А что не так?       – Ни один твой ровесник так не разговаривает. – Ясу бросил на него взгляд. – Единственный, от кого я когда-либо слышал такую архаичную речь, был старый самурай, который пришел забрать мою ферму в счет долгов.       Это объясняло некоторые вещи. Главным образом моментальную антипатию Ясу к нему, когда они встретились впервые, но…       – Просто так проще, вот что. – Кеншин опустил взгляд вниз, на свои колени и затеребил одеяло. – Сей недостойный не самурай, и никогда им не был, но мне легче быть сим недостойным и использовать вежливое обращение, чем смотреть людям в глаза, вот что.       Тишина повисла между ними, а потом Ясу устало застонал.       – Опять ты начинаешь говорить ерунду. Черт меня побери, если я понимаю хоть половину из того, что ты бормочешь, заворачивая все таким образом, мальчик.       Кеншин поднял голову, но Ясу не стал уточнять. Вместо этого он повернулся к пологу палатки и тени за ней.       – Ю, это ты? – крикнул он. – Входи уже. Парень очнулся и в своем уме – то есть, почти в своем уме. Может, ты сможешь вразумить его?       – О? – весело отозвался человек и вошел внутрь. Он с четвертого корабля? – Привет, Химура-сан. Ты наконец очнулся.       – Эм… привет, – несколько неуверенно ответил Кеншин.       – Не вполне, Ю, – вмешался Ясу. – Половина того, что он говорит, звучит как запутанная чушь, обернутая в красивые слова. – Потом он повернулся к Кеншину. – В любом случае, мне и Ю есть о чем поговорить с тобой. Во-первых, ходят слухи, что Ямагата-сан предложил тебе место в Кихетай.       – Хм, да? Он оставил сему недостойному письмо, вот что. – Кеншин поколебался немного, но все же решился. – Очевидно, что сей недостойный не примет это предложение.       – Но почему? – Ю уставился на него. – Разве это не самое лучшее, что может с тобой случиться?       Кеншин знал, что это хорошее предложение и частично понимал, почему и Ясу, и Ю так сбиты с толку. Но дело в том, что Кеншин ни на секунду не задумывался о нем.       – Сей недостойный… ненавидит убивать, – сказал он наконец, избегая смотреть на них. – Мой лидер, Кидо-сан, это знает и уважает, вот что.       – То есть ты предпочитаешь работать хитокири? Убивать людей для одного незаметного политика? – недоверчиво усмехнулся Ясу. – Знаешь, сперва я подумал, что ты, прославленный убийца, тот, с кем носятся с младых ногтей. Но там, на кораблях, ты сражался тяжелее, чем кто бы то ни было. Ты спас моих людей, ты принес нам победу. Есть и потери, это правда – но потери на войне есть всегда. Одно компенсирует другое. И что с того, что я потерял ногу? Зато мой приятель Ю получил звание. Так что подними голову и гордись, или я надеру тебе задницу и разукрашу твое хорошенькое личико, пока ты не поймешь очевидного.       Ясу закончил свою тираду, с гордостью стоя на костылях и выпрямив спину, как король, объявляющий свою волю владениям, и его ки полыхала вызовом.       – О… Эм… – Кеншин смешался. Ему не удавалось найти слова, он сглотнул, закрыл глаза, а затем приложил все силы, чтобы сесть прямо и посмотреть прямо Ясу в глаза. – Сей… Я, ах… Мне очень жаль, вот что. И спасибо за все.       Ясу улыбнулся. Потом приковылял поближе и хлопнул Кеншина по плечу, как товарища. От этого удара Кеншин чуть не улетел, но каким-то чудом сохранил равновесие.       – О, парень… посмотри на себя! – расхохотался Ясу. – Ужасный Баттосай, сокрушитель сотен и разрушитель черных кораблей, слабый, как котенок.       – Ясу, дай мальчику расслабиться, – Ю, со своей стороны, усмехался почти с любовью. – Он чуть не умер. Ты был на ногах почти сразу, а он очнулся всего два дня назад.       – Конечно-конечно, Ю, – ответил Ясу. – Но не думай, что я не видел, как ты смеялся.       Кеншин покраснел, но тем не менее снова попытался сесть прямо. Было так унизительно показываться настолько слабым в присутствии других людей. Последнее, чего ему хотелось, это дать им понять, насколько он болен на самом деле.       Ближайшая к нему ки полыхнула любопытством, и Кеншин поднял голову, несколько напуганный. Это был Ю, и по какой-то неизвестной причине друг Ясу смотрел на него несколько странно, будто хотел задать вопрос.       – Что-то не так? – спросил Кеншин.       – Нет, ничего, – покачал головой мужчина, но потом пожал плечами и спросил, – просто… прости мне мое любопытство, но как человек веры я не мог не заметить, что ты используешь ки внутри – или я ошибаюсь?       – … это правда. – Кеншин заморгал, весьма озадаченный. Как Ю узнал об этом? И человек веры… Какое это имеет отношение к делу?       – Сам я не использую ки. У меня никогда не было к этому способностей, и я боюсь, – поспешил объяснить Ю. – Но там, в монастыре в горах Миюне в Тоса, некоторые люди разбираются в ки. Ни один из них не использует ее так, как ты, но я видел, как люди укрепляют с ее помощью оружие. И несколько раз я видел, как кое-кто занимался и внутренними манипуляциями с ки, чтобы выполнить почти невозможные вещи, но когда они теряли контроль над потоком… – Ю поморщился. – Страшное зрелище. У людей разрушались органы. А ты используешь ее так небрежно, так легко, просто как еще одну способность. Я бы поставил хорошие деньги на то, что секта будет заинтересована в твоих знаниях.       Кеншин нахмурился.       – К сожалению, тот способ, который сей недостойный использует с ки, является единственным в своем роде, вот что. Сомнительно, что кто-то сможет повторить его, даже если попытается, вот что я скажу. – Он замолчал, а потом продолжил извиняющимся тоном. – Кроме того, его логика базируется на принципах моего стиля меча, и эти секреты не мои, так что их нельзя передавать, вот что.       Несмотря на очевидное замешательство, бывший монах не стал настаивать, согласно качнув головой. Кеншин вздохнул с облегчением. Даже сейчас он всем сердцем верил, что способ использования ки стиля Хитен Мицуруги принадлежит только двоим: учителю и ученику, и будет использоваться только на благо людей, а не теми, кто учит или пользуется именем какого-либо вероучения. И хотя Кеншин отказался от своего Мастера и присоединился к Ишин Шиши, чтобы сражаться за то, во что он верил, за лучший мир для всех людей… даже после всех неудач и ужасного выбора, который он совершил во имя этой веры, он не мог предать принципы Хитен Мицуруги.       А еще, кроме всего прочего… он понимал, что всего лишь ученик. Он не достоин того, чтобы передавать свои знания. Это право принадлежит Мастеру.       – Ну ладно. – Ясу неловко откашлялся. – Оставим ваши религиозные трали-вали побоку. Что ты собираешься делать дальше, сынок?       – О… эм… – Кеншин заколебался, но был благодарен смене темы, и пожал плечами. – Скорее всего, останусь здесь, пока Кидо-сан не приедет, вот что.       – Понятно, – кивнул Ясу. – Тогда поблагодари его за меня, ладно?       – … хорошо. – Кеншин пораженно заморгал.       – Эй, не расстраивайся так, – улыбнулся Ясу. – Я достаточно здоров, чтобы уйти, так что нет никакого смысла в том, что я торчу здесь дольше, чем нужно. Благодаря этому твоему Кидо у меня есть деньги на выпивку и женщин… и подходящее местечко, чтобы приткнуться, если я уже буду не в состоянии пить дальше.       Ясу лениво отсалютовал ему, прежде чем заковылять к пологу палатки, который Ю придерживал для него. Там он остановился и в последний раз бросил на Кеншина взгляд через плечо.       – Сынок… постарайся заботиться о себе, ладно? И если у тебя будет возможность, навести меня в Хаги. Я устрою тебе самую отвязную ночь в твоей жизни!       Наступившее лето обернулось одним большим победным маршем для Чоушуу и всех Ишин Шиши. Всего одной битвой в нужное время Чоушуу сокрушил армию Бакуфу по четырем фронтам, демонстрируя не только хитрость лидеров, а также решительность и боевую доблесть Кихетай, но и слабость сёгуната Токугава. И теперь, когда Сацума и Чоушуу заключили союз, другие провинции тоже выразили заинтересованность в коалиции. Все это привело к тому, что Кацура-сан был доволен до чрезвычайности, но также и до чрезвычайности занят – слишком занят, чтобы съездить в провинцию и забрать своего раненого телохранителя.       Так что в конце июня, после того, как Кеншин окончательно поправился и стал интересоваться, должен ли он отправиться в Хаги вместе с медицинским корпусом, он получил письмо от Кацуры-сана с распоряжением возвращаться в Киото. Кацура-сан организовал все необходимое для поездки – деньги и проезд на корабле от Хаги до Осаки.       Кеншин мог не спешить с возвращением. Врачи настоятельно рекомендовали ему уделить выздоровлению оставшуюся часть лета, прежде чем даже задумываться о возвращении к своим обязанностям, но неприятным фактом стало то, что в последнее время Кеншин становился все более беспокойным. Сидеть и ждать казалось ему неправильным.       И хотя он мог бы остановиться в Хаги и найти Ясу… он не сделал этого.       Почему, он не был уверен.       Разве им было что праздновать? Они выстояли, это правда, но еще не выиграли. Несмотря на все их успехи этим летом, Бакуфу еще не был побежден – несмотря на неофициальную договоренность о прекращении огня переговоров о перемирии еще не было. Войска Бакуфу лишь перестали давить числом.       Кеншин миновал Хаги, остановившись только затем, чтобы поесть и найти корабль, который Кацура-сан нанял для того, чтобы доставить его в Осаку. Оттуда он решил добираться до Киото пешком, а не верхом. Учитывая его общую слабость, не слишком подходящий способ путешествия, но, по крайней мере, он сам может установить темп передвижения, а не полагаться на капризы вьючного животного.       Он прибыл в Киото в начале седьмого месяца без особой помпы. Коническая тростниковая шляпа, которую он купил в гавани, закрывала его приметные волосы от посторонних взглядов, а изношенная шаль Томоэ прикрывала шрам. Вероятно, он был похож на нищего ронина, потерявшего удачу и отправившегося в столицу в поисках лучшей доли.       Учитывая то, что ни один из самураев Бакуфу, дежуривших на всех дорогах не остановил его для допроса, как они поступали с каждой подозрительной личностью, приходящей в город, его неряшливая маскировка оказалась лучше, чем он думал.       Однако, когда даже Кацура-сан побледнел, увидев его… возможно, он просто был слишком жалок.       Врач, которого Кацура-сан пригласил для осмотра, заключил, что пулевое ранение заживает так хорошо, как можно было ожидать. Швы удалили еще в полевом госпитале, и сейчас остался просто некрасивый красный шрам на боку. Однако его главной проблемой была анемия и недоедание. Отвратительная диета, которая должна была восполнить кровопотери, напрочь отбила аппетит, и он сильно похудел.       Так что, сказать по правде, было неудивительно, что он чувствовал себя таким слабым.       К сожалению, никакой возможности решить эту проблему не было. Кеншин всегда был разборчив в еде и хотя старался есть побольше, это оказалось не так-то просто. На вкус вся пища казалась пеплом и кровью, и после определенного момента он просто не мог заставить себя проглотить ни куска, иначе желудок восставал.       Другой тревожной вещью – которой он не делился с врачом или Кацурой-саном – было то, что его перерасходованная ки чрезвычайно медленно восполнялась, и его сожженные ки мышцы до сих пор отдавались болью. Это было его собственной проблемой, и по сравнению с остальными его травмами, не таким уж и большим делом.       К сожалению, пока он не поправился, он не мог ничего сделать для Ишин Шиши или Кацуры-сана, так что Кацура-сан взял себе другого телохранителя и велел Кеншину выздоравливать и оставаться в гостинице, которой покровительствовала Чоушуу, в той же, в которой разместились люди Ито-сана.       Он был встречен там с почтительными поклонами и последовавшими затем мимолетными взглядами, отмечавшими и слабую дрожь в его руках, и его бледность, и впалость щек. Это немного кололо его самолюбие. Он не инвалид! Он получил пулю в живот и почти истек кровью, но все еще на ногах, не так ли? И последнее, что было ему нужно, это их жалость, черт побери!       Было и кое-что положительное в той непростой ситуации с прекращением огня в Чоушуу – столица стала удивительно мирным городом, для тех, кто не был достаточно важным. Весь императорский двор и вся политическая арена в целом находились в растерянности после позорного поражения Бакуфу. Все боролись за благосклонность императора и пытались сохранить лицо, но все эти политические дрязги проходили мимо обычных людей, самураев и таких, как Кеншин, ожидавших вызова от своих господ. Правда, все были настороже. Ситуация все еще могла ухудшиться, но в данный момент Бакуфу оказалось слишком занятым внутренней борьбой, чтобы обращать внимание на повстанцев.       Что же это означало на практике? То, что впервые за несколько лет у Кеншина было много свободного времени, которое нечем было заполнить. Ему не особенно хотелось оставаться в гостинице, но все, чем он обычно занимал свое время, например, тренировки с мечом, находилось для него под запретом.       Так что, просидев несколько дней внутри, отдыхая и питаясь так плотно, как только мог, Кеншин решил, что с него достаточно. Надев свою дрянную маскировку, он вышел в город, купил цветы и отправился к ее могиле.       Это было глупо и безрассудно… и в то же время остро ему необходимо.       И несмотря на опасность, Кеншин повадился навещать ее ежедневно.       Он понимал, что коническая тростниковая шляпа и шаль Томоэ – не лучший вид маскировки, даже при самом благоприятном исходе они ненадолго отвратят подозрения людей. Люди уже начали обращать на него внимание, и учитывая репутацию кровавого Баттосая, а также его достижения в произошедшей битве, которые только подливали масла в огонь, ему на самом деле нужно было придумать что-то получше.       Частично проблема заключалась в том, что все возможные варианты, которые он уже опробовал, не особенно успешно скрывали его кричащую внешность. Даже когда он убирал волосы в неряшливый пучок на затылке, шляпа не скрывала все. Шаль Томоэ была настолько грязной и изношенной, что просто кричала: «посмотрите на меня, я что-то скрываю.» Даже когда он оставлял ее в гостинице и выходил как обычный молодой человек, одевшись в летнюю юката и не захватив никакого видимого оружия… никто ничего не говорил ему в лицо, но свою порцию оценивающих взглядов он получил. Хуже того, учитывая то, как часто он посещал продавцов цветов или останавливался, чтобы купить что-нибудь поесть, завсегдатаи рынка начали вспоминать его, приветствовать и спрашивать о делах.       Кеншин ясно понимал, на какой тонкий лед становится.       Как много времени пройдет, пока кто-нибудь сложит два и два? Цена за голову Баттосая все еще была назначена.       Паранойя заставила Кеншина поменять маршруты и поискать других продавцов. Киото был большим городом, духовным центром страны, со множеством храмов, и в нем не было недостатка в продавцах цветов или лавках, в которых продавали еду и напитки в сезон изнуряющей летней жары. Маленькие покупки облегчали его кошелек, но он долго копил жалованье, так что мог позволить себе эти капризы, хотя бы для того, чтобы оставаться в здравом уме.       Несмотря на все усилия Кеншин не мог не чувствовать, что этих мер предосторожности недостаточно. Но что еще он мог сделать, чтобы не дать людям связать его с хитокири Баттосаем?       Леди Икумацу однажды рекомендовала ему подумать, о чем говорят слухи, и попытаться подорвать их истинность в корне, перенаправив взгляд людей в сторону, одеваясь и ведя себя иначе, нежели чем хитокири Баттосай.       Однако его варианты одежды были довольно ограниченны. И даже если он и может потратить деньги, чтобы что-то купить для выхода в город, то что это может быть?       Честно говоря, Кеншин не имел ни малейшего представления.       Почти вся его одежда была одинаковой: серые хакама, кимоно темных тонов из практичного хлопка или тонкого шелка. Все это было подобрано для работы, а не для отдыха. Да и если подумать, когда он выбирал одежду для себя? Что мужчины его возраста надевают на улицу? И как это поможет защитить его от узнавания?       О боги, почему его жизнь стала настолько сложной?       Кеншин сидел, ссутулившись, возле ее могилы, в отчаянии закрыв лицо руками. Если бы он не был таким упрямым, все было бы гораздо проще. Он застонал, а потом выпрямился, мрачно разглядывая свой хвост. Он светился красным в свете дня, как медь, на которую падали отблески пламени. Он был таким ярким, таким заметным, и теперь, когда волосы отросли до ягодиц, их длина на самом деле стала неудобной. Неважно, как он старался скрыть их под шляпой, некоторые пряди все равно выскакивали из пучка и падали на спину. Но несмотря на это, он не собирался обрезать их.       Ей нравилась их длина.       Кроме того, видеть солнечный свет было одним из немногих удовольствий, которые он мог себе позволить, так что спрятаться за шляпой было единственным выходом. Но что еще он мог сделать, чтобы замаскироваться?       Дилемма.       Так что неудивительно, что Кеншин снова обратился к леди Икумацу.       Она считала, что большая часть его проблем происходит из того, что он больше не похож на ребенка. Несмотря на то, что он все еще был достаточно коротким, чтобы сойти за мальчика, он потерял в весе, отчего черты обострились, делая его старше. Леди Икумацу также отметила, что он подрос и раздался в плечах. Кеншин не поверил, но она немедленно измерила его рост, и оказалось, что он и правда перерос пять футов, хоть и всего на один дюйм.       В некотором смысле было приятно услышать, что он вырос. Но с другой стороны, это было жалко. Ему уже семнадцать. Не так много времени осталось, чтобы вырасти, и большинство женщин было выше.       Но что толку оплакивать то, чего нельзя изменить? Он родился тощим и маленьким и, кажется, останется таким до конца жизни.       Что же касается способов лучшей маскировки…       Первым предложением леди Икумацу было покрасить волосы. Парики, которые она использовала в своей работе, были окрашены в черный цвет, так что было нетрудно достать для него черную краску. Разумеется, ему придется подкрашивать волосы каждые несколько недель, когда начнут отрастать корни. То же самое касается и бровей. Если он не хочет получить сильное несоответствие цвета, их тоже придется окрашивать. Или, возможно, ему захочется сбривать брови и рисовать их, как поступают многие гейши и майко.       Чем дальше она объясняла свою задумку, тем больше Кеншин сомневался. Кроме того, что все это было довольно утомительно в реализации, но также как ему быть, когда нужно будет выглядеть как Баттосай? Правда, сейчас он в отпуске, но что если Кацуре-сану потребуется телохранитель, несущий редкие и узнаваемые черты легендарного убийцы Чоушуу? И что потом? Когда он вернется к исполнению своих обязанностей, то хотел бы, чтобы его противники знали, с кем сталкиваются, просто для того, чтобы понимать, насколько велика угроза их жизни. Именно по этой причине он согласился, чтобы его внешность стала широко известной!       Так что на это предложение был только один ответ.       – Нет, – тихо ответил Кеншин. – Спасибо, но лучше бы иметь менее постоянное решение, вот что я скажу.       – Тогда… – Леди Икумацу заколебалась. – Химура-кун, насколько чувствительна твоя гордость?       Кеншин не знал, что ответить. В эти дни он не думал о себе как об особенно гордом человеке, и ему было все равно, что говорят о нем люди. Но когда леди Икумацу предложила либо использовать его женственность, либо демонстрировать глупое и эпатажное поведение, чтобы заставить людей пропускать мимо взгляда его внешность…       Что ж, он был не тем, кто умеет лгать, и не имел ни малейшего представления, что из себя представляет глупое поведение, так что, кажется, остался только один вариант. Нужно признать, что Кеншина он не слишком волновал. Он слишком хорошо знал, как люди, с которыми он делил жилье, воспримут это, кроме того, его и раньше принимали за девушку.       Так что, сказать по правде, это не должно сильно задевать его.       Леди Икумацу подарила ему кимоно. Не вполне женская одежда, но к нему прилагался более широкий пояс и полы были более закрытыми, чем у той одежды, которую он привык носить. Мужская одежда была более свободной в груди, так что горловина распахивалась сильнее. В этом кимоно было иначе. Или, возможно, все дело в более широком поясе?       В любом случае, оно не выглядело странным, даже если цвет был несколько ярким – лиловый фон был покрыт более светлым узором из листьев клена. Кеншин и раньше видел людей, одетых в такие цвета, но на нем это действительно выглядело по-девичьи.       Поэтому, когда Кеншин хотел навестить ее могилу или просто провести время в городе, он собирал волосы в пучок на затылке и закалывал гребнем или простыми украшениями для волос, что одолжила ему леди Икумацу. Более длинные пряди он оставлял вокруг лица так, чтобы они закрывали шрам на щеке, а затем надевал это дурацкое кимоно, высоко повязывая оби. Если люди ошибочно принимали его за девушку, или актера Кабуки, готовящегося к роли, или артиста из Шимабары на прогулке, ему все равно.       Хотя он носил с собой вакидзаси в рукаве, для безопасности и спокойствия.       Не только для того, чтобы защитить себя в том случае, если ситуация вдруг обернется неприятностями или какой-нибудь член Бакуфу попытается его арестовать, но и потому, что все больше и больше становился осведомленным о том количестве восхищенных взглядов, которые вызывал у людей.       Так что нет, он никуда не выйдет без оружия.       Что же касается людей, как мужчин, так и женщин, глядящих на него таким образом… Их реакция заставляла его чувствовать себя так, словно что-то неприятное ползло по коже. Он не был заинтересован в близости ни с кем.       Даже сейчас его сердце болело при воспоминании о ней.       Его новый внешний вид стал источником новых шуток у мужчин Чоушуу, с которыми он жил в гостинице. Но из-за того, что они знали его как… эм, того, кто желает отношений с другими мужчинами, они, кажется, думали, что его новая одежда и баловство с прической были просто еще одной его причудой, вроде старомодных оборотов речи, которые он настойчиво использовал, или его привычки спать сидя.       Самым печальным в этой авантюре было то, что она сработала. Следующие несколько недель Кеншин гулял где хотел и оставался в людных местах так долго, как только мог терпеть, и ни разу не заметил ни одного подозрительного взгляда, ни единого шепотка о нем как о хитокири Баттосае.       К концу лета Кеншина наконец сочли вполне здоровым, и он снова вернулся на работу, при необходимости сопровождая Кацуру-сана, а также защищая своих людей на миссиях и выполняя всякие разные другие поручения. Учитывая то, как мало проблем было у них в последнее время, Кеншин начинал верить, что революция наконец-то подходит к концу. Их мечта о новой эпохе сбудется, и наступит такой день, когда его меч больше не будет нужен.       Он понятия не имел, что будет делать, когда это случится, но самой мысли было достаточно, чтобы его сердцу стало легче.       Иногда, навещая ее, он даже осмеливался говорить вслух о своих неуверенных надеждах, о том, как скоро он сможет сдержать данное ей обещание никогда больше не убивать.       О, это будет чудесный день!       А потом, в начале девятого месяца, все изменилось, и не в лучшую сторону, когда публично было объявлено, что сёгун Токугава Иемочи умер от долгой болезни. После короткого периода хаоса в Эдо был выбран новый сёгун, Токугава Есинобу.       Новый сёгун не стал тратить время попусту и немедленно занялся переговорами об официальном прекращении огня в Чоушуу, таким образом закончив отчаянный гамбит Иемочи, который теперь называли вторым походом в Чоушуу. Со смертью лидера неудачной кампании Бакуфу удалось сохранить лицо и успокоить политиков в провинции и Императорский двор, к великому несчастью для повстанцев.       То есть через непродолжительное время после того, как все, казалось, продвигалось в пользу Ишин Шиши, и вкус победы уже был на устах, все вернулось на круги своя.       Мрачное настроение, казалось, захватило всех.       Политический хаос затронул и Кеншина, и тех людей, которые размещались в северной части Киото, хотя и более лично. Поскольку Ито-сана перевели обратно в провинцию на более легкие обязанности, у них не оказалось прямого начальника, который бы выводил их на миссии, распределял обязанности, следил за оплатой, заботился обо всем, что их могло касаться.       Теперь им наконец назначили замену.       Даже Кацура-сан сожалел об этом выборе.       – Я ничего не могу сделать с этим человеком. Он беспринципный тип, но, к сожалению, у него скользкий язык и тесные связи с верхушкой Ишин Шиши. Я могу вмешаться, но нужна веская причина. А сейчас Накамура подходит для этого поста. – Кацура-сан заметил тщательно скрываемую гримасу недовольства Кеншина и добавил, – Но если что-нибудь случится… Если ситуация действительно станет сложной, сообщи мне. Я что-нибудь сделаю.       Немногое мог бы Кеншин сказать на это, поэтому просто кивнул и пустил все на самотек. Он уже нарастил достаточно толстую кожу, и его вовсе не заботило, что говорят о нем люди. Но иметь человека, настолько мелочного, чтобы вынашивать обиду на него за их прошлое столкновение, в качестве своего непосредственного начальника?       Мог ли он не беспокоиться?       И хуже всего то, что он мог понимать высказывания Кацуры-сана достаточно хорошо, чтобы уловить тот факт, что по какой-то причине его лидер не мог опротестовать назначение Накамуры на этот пост без утраты собственных позиций. И Кеншин не мог требовать этого от своего лидера, ради собственного комфорта. Кроме того, все его сомнения и страхи основывались на прошлых прегрешениях. Он не знал наверняка, будет ли Накамура таким… трудным человеком, каким он его помнил.       Вполне может оказаться, что Накамура изменился, не так ли?       А если даже и нет, думал Кеншин с немалым отвращением, он может быть умнее и просто игнорировать нападки Накамуры и сосредоточиться на работе.       Меньше чем через неделю Кеншина и еще девятерых самураев, с которыми он прожил бок о бок почти год, назначили охранять собрание лидеров Ишин Шиши. Высокое собрание состояло из влиятельных людей трех провинций: Сацумы, Чоушуу и недавно присоединившейся Тоса. Это была не официальная встреча, а скорее попытка согласовать действия. Никого из ключевых игроков – Кацуры-сана, Сайго-сана, Окубо-сана, Сакамото-сана – на встрече не было, вместо них присутствовали их советники и посредники, что давало им шанс получше узнать друг друга.       Поскольку встречу организовали в северной части города, то обязанностью именно Накамуры было обеспечить безопасность. Честно говоря, некоторые его решения были чрезмерны для такого простого собрания, например, его настойчивое желание видеть рядом с собой Кеншина в самой комнате собраний. Большинство присутствующих сочли это излишней предосторожностью в связи с новыми обязанностями, но Кеншин так не считал.       Накамура относился к тому типу людей, которые любят демонстрировать власть.       Присутствие рядом с Накамурой и на самом деле напомнило ему о том, как часто Кацура-сан использовал легенду о хитокири Баттосае в своих целях. Даже эффектные выступления Кацуры-сана в подобном ключе беспокоили Кеншина, но его лидер по праву использовал его верность, и все это была тактика на благо общего дела.       Действия же Накамуры были… жалкими.       Но его начальник отдал ему приказ, и он не мог ослушаться. Кроме того, какая разница, где ему сидеть, в зале заседаний или за его пределами? Так что Кеншин только вздыхал и изо всех сил старался не обращать внимания на то, как все глазели на него, его волосы и его шрам, и то, как после каждого такого взгляда Накамура, казалось, еще больше раздувался от самодовольства.       Время близилось к полуночи, когда Кеншин почувствовал группу четко определенных присутствий ки, приближающихся к месту их расположения. Сегодня вечером повстанческие отряды не должны были появляться в этом районе, у гражданских не было такой определенной ки, так что это означало только одно – отряд Бакуфу в опасной близости. Провинциальные самураи редко передвигались столь организованно, Мимаваригуми не пойдут так далеко за пределы своего обычного патрулирования, так что остаются Шинсенгуми.       И черт побери, там было холодное присутствие, которое он мог бы узнать везде – капитана третьего отряда, Сайто Хаджиме. Кеншин поспешил замаскировать собственную ки. Положив пальцы на рукоять меча, он поднялся.       – Накамура-сан… мы должны уйти.       – Почему? – требовательно спросил Накамура.       – Шинсенгуми, третий отряд, – бросил Кеншин, напряженный, как тетива, все внимание сосредотачивая на мерцающей ки, приближающейся к ним.       – Хорошо. – Накамура кивнул, также поднимаясь на ноги. – Готовимся к отступлению. Я буду готовить людей к бою, Химура, вы сопровождаете наших гостей в безопасное место.       Кеншин уставился на него в недоверии. Но… это же не имеет никакого смысла! Я всегда прикрываю отступление!       – Накамура-сан, – запротестовал он. – Сей недостойный лучше подходит для защиты…       – Вы будете делать то, что я приказываю! – выплюнул Накамура. – В этой ситуации безопасность наших гостей имеет первостепенное значение. Вы здесь самый лучший боец, и меньшая группа при отступлении имеет больше шансов не попасть в засаду. Так идите же!       Секунду Кеншин не мог пошевелиться, ошеломленно замерев, слишком оглушенный тем гневом, который ворочался внутри оттого, что его мнение было отброшено просто из чувства протеста. А потом стало слишком поздно.       Накамура рявкнул на людей Чоушуу, приказав им создавать отвлечение, пока гости уходят. Это было чистым безрассудством. Кеншин знал совершенно точно, на что были способны бойцы третьего отряда Шинсенгуми, и выбранные самураи Чоушуу не смогут их победить. Хуже того, в группе Сайто было больше людей.       О боги! Что же ему делать?       Он не мог ослушаться Накамуры перед всеми этими людьми. Это ударит по репутации Кацуры-сана. Но там же Сайто! Один из лучших мечников в стране! Никто, кроме него, не сможет остановить Сайто, даже если они нападут всем скопом. Но Кеншину было приказано сопровождать группу гостей в безопасное место, и спорить времени не было.       Так что он только нахмурился и поспешил за уходящими людьми во главе с Накамурой, зная, что не может позволить себе оглядываться, чтобы сосчитать ки людей, которые умрут. Гнев от собственной беспомощности смешивался в нем с гневом настоящим. Нет, с яростью. Он не водил дружбу с этими людьми, но они уважали его и оставляли в покое. Они не боялись его, хотя и знали, что он является безумным убийцей, и не считали, что должны держаться подальше. Нет, для них он был просто еще одним мятежником, известным мечником, да, но и просто маленьким парнишкой со странностями и некоторыми причудами.       В некотором смысле эти люди были его товарищами.       И теперь они умрут, пытаясь сделать работу, которая должна по разуму и логике принадлежать ему.       Хуже всего то, что их побег прошел без накладок. Они не встретили никого из Бакуфу. Никого не было в засаде на их пути. Все гости попали в безопасное место без единого осложнения и, переведя дыхание, растворились в ночи, перед этим похвалив Накамуру за руководство и отличный план.       Кеншин и Накамура остались одни, чтобы дождаться своих людей, расхаживая по комнате как пара рассерженных кошек.       В такой ситуации было принято дожидаться остальных в безопасном месте, а не возвращаться и пытаться помочь. Защитники либо возвращались, либо нет. Если они умирали, некому было помочь им, если попадали в плен – то безвозвратно, потому что считалось слишком опасным нападать на отряд Бакуфу, чтобы отбить пленных. Только тогда, когда они знали точно, что были выжившие, они могли попытаться помочь.       Кеншину никогда, никогда не нужно было ждать других. Он всегда был последним, кто добирался до безопасного места и зачастую Ито-сан возвращался за ним. Беспокойство и беспомощный гнев бурлили внутри, угрожая прорвать хрупкую плотину спокойствия, за которую он пока цеплялся. Он не мог себе позволить потерять самообладание, не сейчас. Так что он встал у двери и сконцентрировался на дыхании, пытаясь удержать свои эмоции под контролем.       Его ки заострилась, готовая среагировать на малейшее раздражение. Ожидание и напряжение становились почти невыносимыми.       Накамура расхаживал в двух шагах от него. Пот тек по его лбу, он сцепил руки за спиной, стараясь выглядеть достойно, но при этом напоминая в лучшем случае бешеного хорька.       – Где они? Они должны быть здесь? – зарычал Накамура, вновь разворачиваясь на пятках.       Кеншин медленно выдохнул сквозь зубы. Он изо всех сил сжал ткань рукава, стараясь сдержать рвущийся изо рта ответ. Накамура уже на взводе. Никому из них не станет лучше, если Кеншин позволит своему мрачному настроению вырваться наружу. Наоборот, если они сейчас сцепятся, то это ничем не поможет тем, кого они ждут.       Но все-таки, ради бога, не мог бы Накамура прекратить ходить туда-сюда? Почему-то это простое нервное действие расшатывало нервы Кеншина как ничто другое.       Достаточно скверно для него уже то, что он прекрасно осознает, что происходит, когда эгоцентричный идиот, назначенный командовать ими, отправляет своих людей на верную смерть. Какая глупость! И как легко ее можно было бы избежать! Если бы только Накамура послушал его!       Кеншин закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я не могу потерять самообладание, не здесь и не сейчас. Это просто даст Накамуре больше аргументов против меня.       Но на самом деле ему просто следовало проигнорировать приказ Накамуры. Он же знал, что произойдет. Он знал, что их люди не выстоят против Сайто, а Шинсенгуми известны своей жестокостью. Тех, кого не убьют, захватят и будут пытать, чтобы получить информацию, и заставят предать товарищей.       Я должен быть там, а не здесь.       Он мог быть там, чтобы выиграть время для всех, а не только высоких гостей.       Но Накамура… почему он отдал такой глупый приказ? Что он получит от смерти своих людей? Кеншин напрягся под весом осознания. Что если Накамура не знал, как он сражается? Если он не знал, как использовать людей более выгодно? Что если Накамура принял такое глупое решение просто из невежества?       – Накамура-сан, – начал Кеншин. – Сей недостойный всегда прикрывает отступление. Даже против превосходящих сил противника или известных бойцов Шинсенгуми сей недостойный может выиграть достаточно времени, чтобы добраться до безопасного места, вот что. Однако ваши приказы…       Прежде, чем он успел закончить, лицо Накамуры исказила уродливая гримаса, и он подскочил к Кеншину.       – Заткнись! Ты, может, и пес Кидо, но теперь я держу поводок! – Накамура кричал, брызгая слюной в лицо Кеншина. – Ты не имеешь права подвергать сомнению мои приказы, не сейчас и никогда! Ты просто убийца, гребаный убийца, которого Кидо использует так, как ему нужно!       И Кеншин взорвался.       Гнев, бурливший внутри, перерос в раскаленную ярость, охватившую его, как пожар. Он задохнулся, его правая рука легла на рукоять меча, пальцы до побелевших костяшек сжали ее, его ки взметнулась вокруг него вихрем чистой энергии, круша пол, стены и рассекая вытянутую вперед руку Накамуры…       Высокий стон прорвался сквозь туман гнева вокруг Кеншина, и он распахнул в панике глаза, задыхаясь от запаха крови, проникшего в ноздри.       Кровь?       Откуда кровь?       Накамура лежал на полу, крича и прижимая к себе руку.       Что я наделал?       Понимание каменной глыбой придавило его к земле. Тяжесть его ошибки ударила его, паника потекла по венам. Один за другим Кеншин разжал пальцы, сжимавшие катану. Он чуть не обнажил клинок на собственного начальника. Он чуть не убил своего соратника по повстанческому движению. О боги!       Накамура смотрел на него, прижимая руку к груди, и глаза его наполнялись ненавистью.       – Безумец… – выдохнул он. – Ты сошел с ума! Бешеная собака! Как бешеная собака!       – Кеншин, это не должно повториться снова, – серьезно сказал Кацура-сан. – Я понимаю, что тебя спровоцировали, эм, бездумные слова Накамуры, и на самом деле ты не собирался обнажать меча, но вы виноваты оба. Мне было поручено вынести тебе порицание, и Накамура тоже получил свой выговор. Ему было приказано поручать тебе прикрывать отступление в подобной ситуации. Что же касается остального… об этом инциденте придется забыть, и вы оба должны работать вместе и дальше.       Кеншин слегка кивнул, спрятав глаза за длинной челкой. Он не мог вспомнить, когда чувствовал себя настолько пристыженным, как сейчас, когда сидел в сейдза перед Кацурой-саном. Больше никого не было, но впервые Кацура-сан смотрел на него с таким искренним разочарованием.       Мягкий вздох пронзил тишину.       Кеншин низко поклонился и прошептал:       – Сей недостойный может быть свободным?       – Завтра ты понадобишься мне в качестве телохранителя, – ответил Кацура-сан. – Но сейчас… да, ты свободен.       Кеншин поднялся, чтобы уйти. Он старался не встречаться глазами с Кацурой-саном, он не смел поднять глаз. Вместо этого просто отвернулся и сунул меч за пояс. Он уже взялся за створку двери, когда Кацура-сан окликнул его.       – Кеншин. Просто будь осторожен.       Эти слова эхом отдавались в его голове всю дорогу до гостиницы.       В Ишин Шиши были определенные проблемы, это было ясно как божий день, и каким-то образом они связывали руки даже Кацуре-сану. Кто продвигает Накамуру выше? Какой смысл в том, что Кеншина поместили под его командование? Почему Кацура-сан так осторожен? Почему он отступает и действует так, словно… ему нужно дистанцироваться от Кеншина?       Кеншин прикусил щеку, и беспокойство заворочалось внутри. Неужели Ишин Шиши начнут разборки друг с другом, потому что сёгун приобрел влияние?       Столкновение с людьми Сайто привело к тому, что только четверо раненых бойцов добрались до безопасного дома, и то Кеншину пришлось вмешаться, чтобы убить тех Шинсенгуми, которые их преследовали. Пятеро остальных погибли. То, что Накамура позволил половине своих людей погибнуть на первой же миссии, стало черной меткой в его личном деле, но других последствий не последовало. Все списали на его неопытность в качестве лидера и незнание людей, находящихся под его командованием, но никто не заявил о неправильно принятым решением – нет, его приказы были признаны логичными и обоснованными.       От смерти пятерых людей… просто отмахнулись и забыли.       Накамура будет лидером повстанцев в северной части Киото, и Кеншин будет работать под его началом. Обоим был объявлен выговор. Рана, которую получил Накамура, с одной стороны, была тривиально, а с другой стороны озадачивала – потому что все, что у него было, это порез на тыльной стороне ладони, и большинство людей, кажется, разделяли уверенность Кацуры-сана в том, что Кеншин никогда не вынимал меча.       Кроме того, это всего лишь царапина. Накамура кричал просто от страха, а не от боли.       Это не отменяло того факта, что Кеншин чувствовал себя скверно.       Он не мог позволить гневу управлять им. Она возненавидела бы его за это. Независимо от того, насколько он зол, он не мог потерять контроль, никогда более. Ему до сих пор снились кошмары про Лес барьеров, и он был зол только из-за этого.       Независимо от того, что принесет будущее, независимо от того, кем он стал, как грязен и сломлен… он отказывается быть жестоким и порочным. Снова.       Никогда больше.       К счастью, Накамура отстал от Кеншина и стал почти способным лидером. В некотором смысле. Казалось, ему никто не нравился, и он не имел такой легкой руки, какая была у Ито-сана, но он выполнял свою работу. Но когда Накамура встречался с Кеншином, он, как правило, вздрагивал. А иногда Кеншин ловил на себе его взгляд, полный ненависти и страха.       Из-за этого Кеншин не мог не испытывать чувства вины и стыда.       Повстанцы получили еще один серьезный удар судьбы, когда осенью умер Такасуги Синсаку. Хотя этого все ожидали довольно давно, Кацура-сан несколько недель был мрачен, хороня себя в работе.       Как и Кеншин.       Его жизнь захватила непростая рутина: он бегал с одной миссии на другую, и убивал, убивал и убивал. Он игнорировал шепотки и сплетни за спиной, взгляды, полные страха… или полные желания. Он хотел навещать ее могилу тогда, когда хотел, приносить ей маленькие подарки и просто говорить с ней.       И все труднее становилось идти вперед и верить в то, что они делают. Революция превратилась в теневую войну, которой, казалось, нет конца и края. Ничего не менялось – политики плели интриги и переговаривались, и ситуация, делая шаг вперед, отступала на два шага назад.       Кеншин становился все более эффективным, делая свою работу с меньшими усилиями. В те дни он вряд ли думал о том, что нужно делать – он полагался на опыт и инстинкты. Его не подавляло чувство стыда или вины. Он всегда оставался способен мыслить, но… сама тяжесть бессмысленного убийства притупляла его.       Может, поэтому он больше не мог наслаждаться поединками с блестящими мечниками Шинсенгуми Сайто-саном и Окитой-саном.       Или заметить одну совершенно очевидную проблему, которую приобрел.       – Вы не в форме, Химура, – заметил как-то ранним зимним утром кузнец, Араи Шакку-сан, когда Кеншин пришел снова сменить ножны. – Эта зубочистка слишком мала для вас. Вам нужно более тяжелое лезвие, и более длинное тоже.       – О… эм… – Кеншин начал заикаться, совершенно смущенный этим комментарием.       Кузнец одарил его усмешкой и кивнул на меч, который Кеншин держал в руках.       – Вы носите один и тот же меч все время, как я вас знаю. Но вы выросли, и ваши руки стали сильнее. Скажите, когда вы получили этот клинок? Лет в десять?       Кеншин замер, вспоминая.       – Мне было одиннадцать, – прошептал он, широко раскрыв глаза.       Неужели это было так давно?       Он все еще помнил день, когда Мастер подарил ему этот меч так, словно это произошло вчера. Это был подарок, которым он очень дорожил, знак того, что Мастер заботится о нем и принимает его. Он носил его много лет, несмотря на неудачи и неверный выбор, но теперь…       Кеншин посмотрел на меч и вынул его из ножен. Клинок был хорошо сбалансирован, но везде на стали были видны следы износа, говорящие о том, как на самом деле плохо с ним обращались. Он сделал шаг назад и начал медленно проходить ката, просто чувствуя движение, наблюдая за деталями.       Катана ощущалась больше продолжением руки, чем мечом, но он и вправду бессознательно поправлял свою стойку, чтобы компенсировать несоответствие меча своим параметрам. Он и на самом деле не замечал, но теперь в его позициях были пробелы, в стойках небольшие окна, которые большинство и не заметит. Его стиль все еще был хорош и уникален, и срабатывал хорошо – о, он мог бы подтвердить, насколько – но уже не был чистым.       Это было не то кендзюцу, которому Мастер научил его.       Но разве это так важно?       Кеншин вложил меч в ножны.       – Араи-сан, в ваших словах есть правда. Но сей недостойный… этот меч был подарком, вот что. Он был запятнан кровью и плохо использовался, но его достаточно для сего недостойного на время безумия революции, вот что я скажу.       Кузнец поднял бровь.       – Ну, как хотите, – наконец сказал Араи-сан. – Но это оружие не подходит для вас.       – Так-то оно так, – согласно кивнул Кеншин. – Но сей недостойный не будет обагрять кровью другой клинок. – Он закрыл глаза и отвернулся. – Когда революция закончится и достигнет цели… сей человек никогда не отнимет жизнь у другого. Нет никакой необходимости в другом клинке для сего недостойного. Катана – это душа мечника. – Кеншин провел пальцем по рукояти своего меча. – Этот меч… видел все. Он слишком короткий, это правда. И вес его слишком мал для сего недостойного, чтобы достичь совершенства в ката, но для работы этого достаточно.       – Никогда не отнимать жизнь? – усмехнулся кузнец. – Какие красивые слова для убийцы. Что ты будешь делать, когда наступит этот день?       Кеншин наклонил голову так, чтобы почувствовать слабое тепло зимнего солнца, но не удосужился открыть глаза.       – Сей недостойный не знает, что будет делать. У него нет никаких других навыков, кроме кендзюцу, и сказать по правде, он в душе мечник. Но он дал обет. Меч убийцы… Сей недостойный не хочет другого в тот день.       Когда Кеншин повернулся к Араи-сану, тот смотрел на него очень задумчиво.       А потом вдруг настоящая теплая улыбка расцвела на грубоватом лице кузнеца.       – Ну ладно, поживем – увидим. Прежде, чем настанет этот день, будет еще много битв. Но, Химура, давай выясним, что мы все-таки можем сделать с твоей зубочисткой.       Это предложение озадачило.       Все годы, что он знал самого лучшего кузнеца Ишин Шиши, этот человек был сдержанным и довольно грубым в своих словах и манерах. Этот мужчина никогда не любил его, не колеблясь, высказывал свое пренебрежение и ни разу не предложил сделать больше, чем требовалось. И даже тогда большинство их дискуссий сводилось к тому, что Араи-сан упрекал его за плохой уход за мечом.       Но после этого разговора Араи-сан впервые охотно предложил свою помощь. Он подумал над проблемой Кеншина, а затем наконец переоборудовал его меч другой рукоятью, более длинной, чем обычно, но более легкой, чтобы не сбивать баланс.       Если быть абсолютно честным, Кеншин не знал, что и думать. Араи-сан считался среди кузнецов кем-то вроде еретика, потому что придумал множество необычных, даже жестоких, мечей, которые никак не соответствовали тому, что подразумевалось под искусством меча.       До Кеншина доходили слухи, что нынешний убийца Чоушуу, человек по имени Шишио, использовал один из клинков Араи, причем совершенно мифический. Слухи утверждали, что он может вызывать огонь.       Однако несмотря на все сомнения, у Кеншина не заняло много времени привыкание к новой рукояти. На самом деле он быстро понял задумку Араи-сана. Это небольшое изменение было далеко от идеального решения, поскольку не меняло того факта, что меч был слишком легким для него. И неудивительно, ведь первоначально катана предназначалась ребенку. Но теперь, с парой дюймов дополнительной длины, половина проблем, о которых он даже не подозревал доселе, больше не была проблемой.       И именно это почему-то дало понять Кеншину, что он действительно вырос, повзрослел. Он никогда не станет рослым мужчиной, это правда, но он мужчина, и телом, и душой.       В первый день Нового года Кеншин снова был возле ее могилы. Он снова был одет в это дурацкое кимоно, но на этот раз поверх него он надел одни из своих серых хакама, для тепла. Утро было холодным. Вода в ведрах замерзла, мороз сковал землю. Снега еще не покрыли низины, но горы уже укутало белой траурной пеленой.       Кеншин ненавидел зиму.       Сегодня, ровно два года назад… Томоэ ушла в тот проклятый лес, чтобы умереть там, на снегу.       Ему казалось, что это произошло вчера.       И ничего, абсолютно ничего не изменилось с того дня, сколько бы он ни убивал. Повстанцев по-прежнему преследовали как врагов законного правительства. Он по-прежнему работал телохранителем и защищал людей на миссиях.       Кеншин привык разговаривать с ней. Она стала его единственным доверенным лицом. Не было никого, кого он мог бы назвать другом, не с кем ему было поговорить.       – Любовь моя, ты простила сего недостойного, ты писала, что он должен выжить, должен продолжать борьбу, потому что это правильно. Но как может эта безумная война быть правильной? Она не заканчивается. И этот… сей недостойный так устал. Иногда он чувствует себя выжатой тряпкой. У него нет ничего, кроме убийства. В его снах нет ничего, кроме страданий и ужаса, и каждую ночь они заканчиваются твоим последним вздохом. Дни наполнены пустотой, криками, запахом крови, которая цепляется к нему, как туман. У него не осталось ничего. – Его глаза непроизвольно закрылись. Кеншин пытался выровнять дыхание, но что-то сжимало его горло. Он сжал руки в хакама, жестко сглотнул и прошептал. – Это никогда не закончится. Никогда. Сей недостойный… я… О, Томоэ, любовь моя, я так скучаю по тебе. Если бы ты была со мной, я бы смог справиться. Но я один, совсем один, и мне так тяжело…       Он резко вдохнул, а потом так же резко выдохнул.       – Томоэ, я люблю тебя. Пожалуйста! Пожалуйста… мне так жаль…       И он сломался. Он упал на землю, уткнувшись лбом в нее, обхватив себя руками, не видя ничего и чувствуя только запах холодной земли на ее могиле. Тяжесть в груди стала почти невыносимой, но он не мог плакать.       В нем не осталось больше слез.       Только пустота.       – В последнее время ты выглядишь утомленным, сильнее, чем раньше.       Кеншин посмотрел на Кацуру-сана, идущего рядом, и нахмурился. Его лидер выглядел опустошенным. Он заметно сутулился, тени залегли под его глазами. Кеншин никогда не видел его таким утомленным и измотанным.       Но сейчас все были в таком состоянии.       – Сей недостойный… устал от убийств, – признался Кеншин. – Революция казалась настолько близкой и возможной прошлым летом, но сейчас… кажется, что ничего и не произошло.       Кацура-сан устало вздохнул.       – Ситуация очень сложная, и мне понятна твоя усталость. Есинобу застал нас врасплох, оказавшись коварным и способным политиком. Однако не все поддерживают его реформы. Даже среди сторонников Бакуфу есть недовольные.       – То есть надежда есть? – спросил Кеншин.       – И да и нет. – Кацура-сан покачал головой. – Правительство почти банкрот, а западники усиливают давление. Даже самые невежественные начинают понимать, что мы должны объединиться против них. Однако многие расценивают наш бунт как ослабление страны. И что еще хуже, сейчас некоторые наши ярые сторонники и сам Император Комэй, кажется, склоняются к поддержке реформ сёгуна.       Эти слова прозвучали как предсказание их гибели, и сердце Кеншина упало.       – Значит, все было зря.       Кацура-сан не ответил. Его левая рука сжалась в кулак до побелевших костяшек, его ки начала угрожающе завихряться. Молчание повисло между ними.       Они шли по тихой тенистой улочке, направляясь к безопасному месту, где уже неделю гостил Кацура-сан. Холода загнали людей в дома, и этой темной ночью вокруг не было ни души. Новый год был всего две недели назад, и впервые за несколько недель Кеншина позвали сопровождать Кацуру-сана на встречу с руководством Сацумы. Оказалось, что помимо прочих трудностей, между повстанцами случилось несколько междоусобных стычек. Независимо от их усилий, независимо от попыток заставить самураев сотрудничать, стало очевидным, что люди Сацумы и Чоушуу не ладят.       Они должны бороться вместе, и все это знали.       Объединение людей нижних чинов на благо общего дела казалось отличной идеей в теории, однако на практике заставить заклятых врагов действовать сообща было не так просто. Так что было решено, что отряды Чоушуу и Сацумы будут действовать отдельно.       – С Накамурой были проблемы? – нарушил молчание Кацура-сан.       – О… эм… не то чтобы… – Кеншин начал заикаться, отводя глаза. Его проблемы с непосредственным начальником не приводили к насилию, но этот человек начал смелее выражать свою неприязнь. В последние пару месяцев жалование Кеншину задерживали. Когда все остальные получали свои деньги, Накамура делал удивленный вид, заявляя, что денег при нем больше нет, и Кеншину приходилось ждать.       В довершение ко всему, у Накамуры вошло в привычку собственноручно отбирать для Кеншина самые трудоемкие задания, предварительно убедившись, что они приходятся на самые неудобные часы. Мелкая неприятность, которую, однако, заметили все в гостинице. Может, кто-то и стал бы протестовать или довел бы информацию до более высоких чинов, но факт был в том, что Кеншин был способен выполнять эти миссии, и Накамура был вправе поручать их ему.       Так что у него не было возможности нормально выспаться и приходилось спать урывками, при малейшей возможности. Что же касается оплаты, он достаточно долго обходился малым. Кроме работы, у него не было ничего. У него не было ни друзей, ни любовницы, ни семьи… и не было никаких желаний, так что все его жалование так и оседало в его кошельке мертвым грузом.       Что беспокоило Кеншина больше, так это то, что он услышал от другого человека Чоушуу, Фудзивары-сана. По всей видимости, Накамура рассказал кому-то наверху, что Баттосай безумен и его кровожадность делает его неуправляемым. Едва ли первый раз подобный слух пошел о нем, но позже Кеншин услышал то же самое о хитокири Шишио. И если их собственные соратники говорят о хитокири как о людях, охваченных жаждой крови, о том, что они кто-то вроде бешеных собак, которых нужно убрать…       Означает ли это, что убийцы – люди, что выполняют самую тяжелую и неблагодарную работу – в опасности от своих собственных соратников?       Эта мысль была тревожной.       И, конечно, не помогло Кеншину успокоиться то обстоятельство, что слухи стали распространяться некоторыми людьми, перешедшими из подразделения Накамуры, чтобы избежать встречи с ним. Правда, оставались еще люди из старой команды, времен Ито-сана. Фудзивара-сан был одним из них. Тем не менее Накамура убедился, что все новички в их подразделении попали сюда в силу различных обстоятельств и из разных провинций. Так что среди них были парни из Тоса, Бидзен и двое из Сетцу. Эти люди слышали о хитокири Баттосае только как о грозном демоне, а не повстанце, который борется за свободу Чоушуу. Так что было вполне понятно, почему они так настороженно относятся к нему.       Не такая уж большая проблема. Кеншин был не из тех, кто ищет общения. Он предпочитал быть один. Однако ему не хотелось бы, чтобы его воспринимали как безумного убийцу, так что нужно было быть настороже. Слишком обстановка напоминала его первые дни.       Качнув головой, Кеншин сосредоточился на насущном вопросе. Кацура-сан смотрел на него странным взглядом, проблеск беспокойства мелькнул в его глазах.       – Ходят слухи… – медленно начал Кеншин, пряча глаза за длинной челкой. – Говорят, что хитокири должен быть устранен после того, как перестанет быть полезным. – Ему так не хотелось доводить этот вопрос до сведения Кацуры-сана. Он знал, как Кацура-сан ценит его, но в то же время его не любили в Ишин Шиши, и даже считали сумасшедшим. Так что ему нужно было знать…       Ки радом с ним замерла, становясь холодной, как лед.       Потрясенный этой реакцией, Кеншин скосил глаза. Взгляд Кацуры-сана заледенел, его губы побелели.       – Кеншин, – сказал он. – Если наступит день, когда ты почувствуешь, что больше не можешь… приходи ко мне.       Кеншин отвел глаза. Значит, это правда.       Две недели спустя Император Комэй внезапно умер. Молодому принцу Муцухито было всего четырнадцать лет, когда он взошел на божественный престол Императора Мейдзи.