Расскажи о своей катастрофе

Иногда, когда особенно заедала жизнь и окружающие, Плисецкий имел свойство вместо своих обыденных матерных тирад выдавать что-то глубокое и, возможно, даже философское. В такие моменты он с наигранным сожалением вздыхал, мол, эх, быть бы ему сейчас самым молодым доктором наук где-нибудь в МГУ, ну или хотя бы высказывать своё мерзкое мнение из винной бочки в Древней Греции. Вот и сейчас, слушая бесконечные любовные серенады Милы Бабичевой, которая по какой-то загадочной причине изливала их не на объект своих безмерных чувств, а на подвернувшегося под руку товарища, Юра почувствовал, что вот-вот сообщит миру нечто гениальное. "Близкие друзья, - подумал он. - Это, несомненно, благословение. Но порой они бывают настоящим проклятием". - Ну, ты понимаешь, - отчаянно жестикулировала обеими клешнями Мила, грозя с минуты на минуту зарядить ими кому-нибудь в табло. - Она такая... Потрясающая! Не такая, чтобы для виду, ну, для понтов или вроде того, а такая... Настоящая, что ли. Живая, красивая... Я теперь понимаю, что там Витька первые года полтора про своего Юри балаболил, да блин, даже цитаты ванильные скоро понимать начну, ей-боже! - Она бета, - кисло напомнил Юра, опытным путём давно пришедший к тому, что воплями и матом воодушевлённого амурчика, в которого мановением волшебной палочки обратилась знакомая, не заткнешь - знай себе тарахтит! Остаётся только терпеть. А чаша терпения у Плисецкого и так была маленькая, с рюмашку, а сегодня и вовсе больше смахивала на напёрсток. - Ну и что? - явно не оценила сомнительный довод Бабичева. - Какая разница? Не детей же нам крестить - хотя, если честно, я была бы не против... И вообще, золото твоё казахское тоже бета, но тебе ж это не мешает сохнуть, как фиялке без должного полива. - Я не сохну по нему! - моментально полыхнул Юра: как лицом, так и возмущением. На бледной коже румянец заметен сразу: никакие эмоции не скроешь, как ни старайся. - Ой ли? - иронически усмехнулась старая сводница. Вот уж точно: добавь очки, кричащие шмотки и несколько десятков лет - и вперёд на "Давай поженимся". - То-то у тебя его имя с языка сходить не успевает, из каждой страны - Беке сувенир надо купить! В каждую свободную секунду - ой, я Беке в Вотсап напишу! Ноу хомо, - Мила откровенно веселилась. - Дура ты, Бабичева, - в сердцах плюнул на лёд Плисецкий. - Мы друзья, чугунная твоя башка, знаешь такое слово? Тебе бы только опошлить, всё хиханьки да хаханьки! - от таких разговоров настроение испортилось окончательно, и, если бы не выросший из-под земли Яков, рявкнувший, что на катке они будут точить коньки, а лясы где-нибудь в другом месте, сидеть бы не пересиживать Юре в местах не столь отдалённых за убийство в состоянии аффекта острым предметом. Мила, почуяв опасность или испугавшись нагоняя от тренера, тут же рванула на противоположный конец катка, а Плисецкому осталось только на утроенной яростью реактивной тяге отрабатывать пряжки, больше напоминающие эпилептические припадки или скачки кардиограммы. *** Юри Кацуки русским владел на уровне умной собаки: понимать всё понимал, в том числе и, спасибо Плисецкому, разного рода похабщину и нецензурщину, но вот сказать ничего не мог. Поэтому его диалоги с кем-то со стороны выглядели как слабая форма извращения: японец вежливо слушал всё, что выворачивал на него собеседник, а в ответ бодро тарахтел на английском, пусть с сильным акцентом, но прилично. Теперь, когда он обзавёлся крестом на шее, то есть, простите, домашним очагом, наблюдать за спектаклем было некому, поскольку общение с друзьями получалось поддерживать только по телефону, максимум - через мессенджеры или скайп. - Вечер в хату, свинюшка, - не слишком ласково начал диалог Юра, пиная валяющуюся на дороге банку из-под колы. Та жалобно звенькнула и извергла из себя остатки напитка. - Как жизнь молодая, папаша? - Привет, Юрио, - почему-то шёпотом откликнулся Кацуки. - Неплохо, а у тебя? - Знаешь, как в анекдоте: "Трошки дую, бат хреново"... А, бля, ты не поймешь, забей. Почему шёпотом говоришь? На кого глотку срывал в своих пердях Ленобластных? - Ни на кого не срывал, Виктор спит. А почему хирова? Юра на ходу сверился с наручными часами, вспоминая, сколько сейчас времени в России. Сколько там, минус два часа? - В пять вечера?! Совсем ты его разбаловал. - Дети, - лаконично пояснил кацудон, и всё сразу стало понятно. Замотали беднягу Никифорова, раз уж его рубит нещадно средь бела дня. - Ясно, - хмыкнул Юра, но закончить на этом в силу природной вредности не смог. - А хирово у нас всё, котлета ты очкастая, из-за того, что кто-то не в меру шустрый ловким мановением, ха-ха, волшебной палочки, дисквалифицировал нашего главного звездуна минимум на год. А без него трава не зеленеет, солнышко не блестит, высшие инстанции зверствуют и срываются на простых смертных. Дай бог силы не ёбнуть вас двоих, да только не хочется пиздюков сиротами оставлять. - Яков злится? - поторопился ухватиться за ниточку Кацуки, чтобы не дать Плисецкому два часа развивать тему безответственности и неумения пользоваться презервативами. - Сейчас уже нет. И даже глаз у него не дёргается. Почти. Теперь требует адекватной замены своему солнышку ясному, и пытается из всех, включая меня, Гошу, Милу и каждого, кто под руку попадется, эту замену лепить. Страшное зрелище! - Юра на секунду отвлекся от своего красочного повествования, завидев поблизости автомат с газировкой и с радостным возгласом "О!" принялся рыться в карманах в поисках мелочи. Барановскую бы удар хватил: она считала всё калорийное и химозное страшным ядом, и за каждую лишнюю банку колы заставляла выкладываться до седьмого пота. К счастью, сейчас Лилии рядом не было, и Плисецкий без зазрения отсутствующей совести пользовался этим. - А ребята там как? - после небольшой паузы, заполненной детским агуканьем на заднем плане и ласковым отцовским "Шшш", продолжил арт-обстрел вопросами Юри. Видать, соскучился и хочет прямую трансляцию всех событий. - Да что им будет, как всегда, - отмахнулся Юра, параллельно вламывая пинка зависшему автомату. Тот, кажется, испугался, и проворно швырнул необходимую банку. Дело мастера боится. - Мила вся в своих пиздостраданиях, Джульетта, блин, рязанская, что ни слово - то плачи Ярославны, Гошан как был леблядь белая, так и остался, спасибо, что по этой сраной Ане отпустило и нытье его больше слушать не надо, Крис... Крис бесит, но тут всё стабильно, король, мать его, Жоп-Жоп бабу евоную во всех кустах зажимает, чтоб уж точно все знали о любви их великой, Яков вернулся в СССР и мы теперь хуячим от заката до рассвета, чтобы бороться и побеждать, у Отабека его Чикатило казахский, ну, тренер, то есть, совсем с катушек слетел и скачет на нём, как на Сивке-бурке, бедняга после такого не то, что тусить - жить не готов. Огрызается на всех, смотрит глазами бешеными, по стеночке в свой номер уползает по вечерам и до первых петухов оттуда носу не кажет - а там и обратно на каток... Цирк на выезде, короче, с вашей бытовухой не сравнится. Как вернёшься со своей матерью молодой - охуеешь, какие мы монстры после этой школы жизни стали, нам теперь вообще ничего не страшно. Юра с довольным видом открыл колу и сделал первый глоток. Правда, тут же выплюнул: напиток оказался слишком тёплым, а оттого - приторно-липким. Гадость! Кацуки долго молчал в ответ на прослушанную тираду: не то уснул где-то под занавес, не то, скрипя пружинками, пытался перевести особо удачные эвфемизмы на английский. Наконец, он, подводя итог длительной речи, тяжко вздохнул. - Эх, завидую я вам... - Завидуешь? - выразительно фыркнул Плисецкий. - Было бы чему! Сидите там на жопе ровно, прохлаждаетесь... - Назвать такое отдыхом может только человек, у которого нет детей, - робко возразил кацудон, но продолжить ему не дали. - Ой, да что с ними делать! Обосрутся - жопу им помыл, заплачут - в люльке покачал, ну или жрать подогнал. С кошками не проще. Те хотя бы мельче и не вырастают потом в непредсказуемую хуйню. Ну, как повезёт, конечно... - Юра покосился на грязные носки стёртых почти до дыр леопардовых кросовок и пообещал себе постирать их при первой возможности. - Ладно, распизделся я не в меру с тобой, пора и честь знать. Гуляй, рванина, и только попробуй на домашних харчах себе заново жопу отожрать... Юри в ответ только рассмеялся. Слово "харчи" он, видимо, уже выучил или интуитивно понял, о чём идёт речь. *** С приезда в Брюссель не успело пройти двух недель, как Отабек пришёл к неутешительному выводу: стоит благодарить всех богов за то, что ему удалось прогуляться по городу хотя бы один раз, хоть вечер и закончился не очень благополучно. Он мог поклясться на крови, что никогда в жизни так много не пахал, не замечая смены суток и происходящего вокруг. День начинался с катка, а замыкался на том моменте, когда Алтын, полностью обессиленный и выжатый, как лимон, вползал уже в глубокой ночи к себе в номер. Завтрак - тренировки - обед - тренировки - ужин - тренировки. И это только при условии, что приёмы пищи не будут забыты, что случалось крайне редко. Да и приёмами пищи их можно было назвать со скрипом: когда удалось вырваться на минуту с катка и ухватить хот-дог в ближайшем ларьке, тогда и обед. В один прекрасный день дойти до номера не удалось, и Отабек попросту вырубился в кресле, на которое приземлился, едва войдя в гостиницу. Бактияру пришлось, матерясь сквозь зубы и грубо подталкивая ученика локтем в бок, поднимать бездыханную тушу и тащить её до самой кровати. Сил не хватало ни на кого, даже на Юру, который впахивал не сильно меньше, но при этом не смахивал на зомби из "Ходячих мертвецов". Однажды вечером тот постучался и предложил вместе поиграть в компьютерные игры, на что Бека, кажется, послал незадачливого приглашателя нахуй и заснул обратно. Ныло колено. Хотелось курить. Несмотря на все указывающие на неё обстоятельства, течка так и не началась. Ни через неделю после того, как появились первые симптомы, ни через две. Если быть честным, Отабек не слишком беспокоился по этому поводу: если бы перед самыми соревнованиями из задницы текло, как из крана, это только усугубило фантастические ощущения и протоптало дорожку к унизительному последнему месту. Тогда бы уж Бактияр окончательно взбесился и удалил ему матку не сходя с катка. Своим же коньком. Он и без того был нервным и злым, как свора собак. Хоть усталость и подтачивала нервную систему, две недели муштры дали свои плоды: колени больше не дрожали, тело пусть и не вернулось в обычный режим, но хотя бы пришло в удобоваримое состояние: нормально откатывать программу получалось через раз, но хотя бы получалось, что не могло не поднять настроение хотя бы на полградуса. "Всё нормально. Ты вытащил голову из задницы и теперь всё будет нормально", - подбадривал сам себя Отабек, рассекая по льду. В наушниках утробно гудела выбранная им лично песня, под которую парень пытался худо-бедно подстраиваться. Бактияр, прослушав предложенное, только покачал головой: ну-ну, заколачиай себя в гроб, отскакивая под такое. Резкий, почти рваный, очень быстрый ритм и запоминающийся текст. В море соли и так до чёрта, Морю не надо слёз* Может, стоило стать моряком? Никаких тем драм, строгой привязки к возрасту и душевных метаний: знай себе мотайся в морях-окиянах по полгода и знать не знай ни о каких оценках, многочасовых тренировках и зеленоглазых русских засранцах... Отабек сжал зубы, злясь на самого себя. В этот раз получилось хорошо: дались все прыжки и скачки, ни разу ни приземлился задом о лёд или мордой о заграждение, как Кацуки в его лучшие годы. Живи и радуйся. Вот только, стоило обрадованному Бактияру приблизиться к ученику, чтобы одобрительно похлопать по плечу: можешь ведь, мол, когда хочешь, Отабек согнулся в три погибели. И вывернул недоеденный завтрак, состоявший из тоста с джемом и чашки чая, прямиком на белые тренерские коньки. Бактияр смачно выругался, скомбинировав в одном предложении сразу все четыре запрещённых к печати слова, и двинулся за салфетками. Алтын остался стоять, приниженный, расстроенный и злой. - Ничего не хочешь мне сказать? - суховато поинтересовался тренер, когда и пол, и коньки были отмыты. Он крепко ухватил Отабека за плечо, чтобы не убежал, и уставился на него так, что хотелось провалиться под землю моментально. Без права на воскрешение. - Нет, - отводя взгляд, пробормотал юноша. - Не то чтобы я эксперт, но ты, судя по всему, или подхватил желудочный грипп, или залетел. И я искренне надеюсь, что дело решится отпаиванием тебя куриным бульончиком и несколькими пакетиками смекты, - холодно произнес Бактияр. От этого голоса по спине Отабека стремительно проползли целым стадом мурашки. Какой-то детский страх, будто ему снова восемь лет, и он самый слабый в команде. Провалился. Обманул чужие надежды. Зря растратил вложенные в себя силы. - Это простуда, - с максимально честным видом, пытаясь самому поверить в то, что говорит, заверил Алтын. - Выпью какие-нибудь пастилки и всё пройдёт. - Искренне на это надеюсь, - голос тренера чуть смягчился: видимо, он понял, что ученика ни на шутку испугал. - Послушай, Бека... Ты ведь понимаешь, что если у тебя какие-то проблемы, то ты всегда можешь обратиться ко мне? - Да-да, конечно, - энергично закивал Отабек, думая при этом: "Ни за что". - Вот и отлично. Отправляйся в гостиницу, набирайся сил. Завтра ещё будем прогонять, - Бактияр уже совсем унялся и говорил голосом старого доброго дядюшки. Уж лучше бы орал, а так будто на смертном одре ему это советует. *** Невозможно. Это точно было невозможно. Ну, точнее, возможно, конечно, всё в этом мире возможно... Но уж точно маловероятно. Тогда и течка почти закончилась, и даже презерватив был: копеечный, на ходу купленный в автомате на мелочь, которую Жан-Жак отрыл у себя в кармане, торопливо натянутый без особой аккуратности, но всё же. Подобные концовки хороши для любовных романов и логичны в случае, если такое происходит с толком не знающими ничего о своём теле безответственными подростками. Но никак не в его варианте. Абсурдно, маловероятно, глупо. Но чудо не происходило и даже по дороге к гостинице течка никак не начиналась. Кажется, впервые за двадцать три года жизни Отабек действительно хотел, чтобы она поскорее пришла. "Не будь дураком", - рыкнул парень на самого себя и, скрепя сердце, зашёл в аптеку неподалёку. *** Воспользоваться приобретёнными тестами он в тот вечер так и не решился и просто зашвырнул их на дно спортивной сумки. Какая уже разница, сейчас он всё узнает или на следующий день? До соревнований три дня, всё равно с этой информацией Отабек уже ничего сделать не успеет. А так хоть поживёт немного нормально, порадуется, пока может. В дверь комнаты кто-то настойчиво забарабанил. - Отвали, Бактияр! - уже не выбирая выражения, крикнул Алтын. Они с тренером слишком давно знакомы, чтобы играть в уважение к старшим. Вечерний визитёр не отвалил, да и на поверку оказался никаким не Бактияром. - Привет, - ухмыльнулся Плисецкий, просовываясь в комнату без разрешения. - Мне-то можно войти или тоже отваливать от твоих царских палат? - Тебе можно, - вздохнул Отабек. Болтать с другом не было никакого настроения, хотелось спрятаться в одеяле, как в детстве, и не вылезать никогда. Но лучше всё же Юрка, чем тренер, который присядет на уши и разведёт шарманку на три часа о том, сколько пунктов из кодексов "правильного казахского мальчика" и "правоверного фигуриста" он уже ухитрился нарушить. - Я на минуту, - Юра не стал проходить в комнату, всё мялся на пороге, уже переодетый в драные джинсовые шорты и огромную футболку с оскалившейся тигриной мордой - свою типичную пижаму. - Мы с ребятами собираемся в ночь перед соревнованиями вместе посидеть. Придёшь?