try to make this winter feel like spring

Он говорит: «Я не Вильям». Хочется едко и хлестко, а получается обреченно и немного устало (в вечной тени тоже сгорают). Нура неопределенно пожимает плечами, продолжая сидеть мраморной статуей, и даже не поворачивает головы в его сторону; в горле у неё комом стоит все несказанное, в венах — водка (образы моралисток, как оказалось, ни к чему хорошему не ведут — сводятся все равно к разбитому сердцу и нарушению сна). Ей бы уйти, перезвонить оставившей сотню сообщений Еве, встретиться наконец с Вильде, но Саутр не двигается с места, оставаясь сидеть на заднем дворе чьего-то дома, когда всего в нескольких метрах проходит очередная просто-обязательная-для-посещения вечеринка (в конечном итоге, умение находить хорошую компанию никогда не входило в список её талантов, иначе её бы не замкнуло так банально на Магнуссоне). Крис же изначально бракованный, к черту шаблоны о глубоком внутреннем мире и психологических травмах; этакий мальчик-анестетик, взглядом способный плавить лед и позволяющий забыть обо всем. — Ты можешь захлебнуться в своей деструктивности и тяге к саморазрушению, меня только не тащи за собой, — говорит, бессмысленно щёлкая зажигалкой. Глотку рвёт что-то драматично-обвиняющее, а губы в легкой полуулыбке ломаются. — Не пиши мне больше, — просит Нура, чуть ёжась от очередного порыва ветра, — не стоит, — и тут же добавляет из желания заполнить чем-то (совсем не) тяжёлое молчание: — жизнь с чистого листа или как там говорят? — Да без проблем, — Крис хмыкает, голыми руками лепит снежок, после чего запускает его в ближайшее дерево. — Не льсти себе. Жить дальше, на самом деле, не получается у них обоих. Нура поднимает взгляд: небо, вывернутое наизнанку, разрывается у неё над головой, а все резкие слова остаются на кончике языка, уничтожая картонный мир (и её заодно). У Саутр в расширенных зрачках мертвые галактики; потухшее Солнце тяжким грузом давит на грудную клетку, мешая дышать, и Нура просто не в состоянии хоть что-то исправить. (ей не хочется ничего исправлять). У неё все до тошноты бетонно-обычное: раннее взросление, проблемы с родителями, ломающая тонкие ключицы лет с двенадцати ответственность и друзья, справившиеся со своей драмой и совсем не желающие тонуть в её (честно, она даже винить их не может — от неё же осталось нечто обугленное, даже слой льда не мешает рассыпаться пеплом). И пара слов все же убийственно легко произносится, плетью ударяя по оголенным нервам: — Помоги мне не вспоминать, — шепчет. Нура абсолютно безнадёжна, честное слово. (Ей бы сейчас под мадридское солнце, способное растопить иней на её волосах, вот только в Осло стабильное минус пятнадцать, а от Криса тянет весной).