***
— А я думал, что ты не можешь, — в наигранном удивлении вскидывает брови, стоит им вновь столкнуться спустя пару дней, язвительностью разъедая установленные границы; вне его квартиры все негласные соглашения теряют свою актуальность. — Я была пьяна — отрезает, жалит давно готовым ответом, оглядываясь слегка испуганно, ожидая в любой момент увидеть вблизи рыжую макушку Мун; от неё предательски пахнёт его сигаретами — запах давно под кожу въелся, не спасает ни новый гель для душа, ни духи. — Так не приходи больше, Нура, — кривая улыбка и равнодушное закатывание глаз, только костяшки бледнеют, — уверен, ты придумаешь что-то. Она его бесит до тёмных пятен перед глазами и затуманенного желанием придушить её сознания. — Нарываешься же, девочка, — вдалбливает в ближайшую стену; выкручивая запястья, скользит прокуренными губами по шее, улавливая дрожь во всем теле, а в голове – сплошное полубезумное м о я. Нура ведь честно пытается – сводится все равно к одному.Стабильно неотвратимо
17 марта 2017 г. в 19:44
Нура — стрелка поломанного компаса, вышедший из строя магнит; тянет её упорно не туда и не к тем.
Не звонит — скребется в дверь после полуночи, бросает на выдохе уже привычное «я ненадолго»; Крис усмехается почти по-доброму, знает: Сатре извечно сбежать пытается от холода, угрызений совести, черт её знает, зато заснёт уже спустя четверть часа, испачкав красной помадой белоснежную наволочку и отбив всякое желание отвечать на многочисленные сообщения в директе инстаграма.
Лисицей плутает между вечными отговорками, хвостом заметая следы-улики, наигранной решительности в ней хватает разве что на пару абсолютно жалких «Эвен снова пришёл к нам ночевать, я не могла там остаться, ты же понимаешь», Шистад не то чтобы против, даже не упоминает тактично-насмешливо, что для того, чтобы переночевать у Евы, ей не нужно было бы тащиться лишние полчаса в центр города.
Ей бы уже определиться — Сатре маятником швыряет из стороны в сторону, вот только от снотворных у неё кружится голова и ни черта они не помогают; у Криса – спокойно и тихо, почти уютно, и это не может не подкупать.
Ей выблевать собственные внутренности хочется, от проклятой иррациональности избавиться раз и навсегда, собрать себя снова, хоть на секунду стать гордой и независимой — Нура лишь на подушки откидывается, отмерзает под взглядом Криса, готовясь утром непрестанно неубедительно заверять его в абсолютной ненужности, выплевывать «не додумывай, Крис, ещё чего не хватало» (ей бы уже влюбиться — только бы не в него, правда).
— Они та-а-к счастливы, — тянет болезненно, растягивая гласные и морщась от собственного бессилия; красное полусладкое все ещё чувствуется на языке.
Нура разбитая и беспредельно уставшая; Крису её до сжатых до скрежета зубов и собственнических — м о я — следов на бледной коже хочется.
Хочется обжигающий мороз и решето, оставляемое сталью полярного взгляда, в грудине; хочется инея в волосах и целовать покусанные губы со следами стертой помады.
Вина ощутимая, давящая, изморозью совести сковывающая – Нура только в плед сильнее кутается, пытаясь хоть немного расслабиться (пальцы у неё чуть дрожат от волнения – все равно ведь вернётся, можно и не уходить).
— А я замерзаю, — заканчивает она, затапливая тишину своим отчаянием, — и мне не согреться, Крис.
Свинцовой искренностью прямо в висок.