Железный сезон

— Не знаю, что думать о Леруа, — говорил Фельцман. — Мы раньше всегда принимали его за константу — ну, с поправкой на возраст, схему сезона и все такое. Но на Четырех континентах он вдруг перенес квад в конец, компоненты подтянул и даже, кажется, не устал… Юра отгрыз заусенец. Больше всего он боялся, что Джей-Джей не станет с ним соперничать. Не то, что сольется, а так. Он же привык ему уступать вне льда. Выиграет — будет радоваться, проиграет — тоже не расстроиться. Получается — будет кататься, перестанет получаться — станет тренером. Бесит даже. Откуда такая уверенность в завтрашнем дне? Хотя понятно откуда. Он же из счастливой канадской семьи. Родители его обожают, брат с сестрой — боготворят, тетки еще всякие, дядья, кузены, кузины по всей Америке. Миллион друзей. А у Юры только дед, который его, безусловно, любит, но так-то русский мужик старой советской закалки со всеми вытекающими. Хотя Яков тоже его любит. Да и Барановская — на свой манер. Собственных детей у нее нет, и младенцев она ненавидит, а Фельцман подсунул ей живую и почти взрослую куклу — вот, играйся, Лилечка. Двух зайцев одним ударом убил — ему хореографию, Барановской игрушку. Лилечка поигралась и, кажется, простила Фельцману все прошлые прегрешения. И пусть не думают, что он ничего не замечает. Может, пошантажировать их? Якову, пожалуй, все равно, а вот Барановскую. Лильмихална, давайте я буду молчать про вас с Фельцманом, а вы меня пустите в свою комнату потрахаться с Леруа. Хотя, господи, да кому интересно с Фельцманом она или с хуельцманом каким, кроме престарелых развалин, посещавших Большой театр еще в те времена, когда она там типа блистала. — Юра, ты меня слушаешь? — Слушаю. — Юра отгрыз еще один заусенец. Яков схватил его за запястье. — Что у тебя с руками? Не ешь нормально, а потом витаминов не хватает. — Блин, да я ем. Тут вода ху… плохая. — Нормальная тут вода. — Фельцман вздохнул. — Ты с ним, кажется, общаешься. — С кем? — Я же вижу, что ты меня не слушаешь. С Леруа. — Ну, так. Немного. — Что думаешь? — А что тут думать. Он делает ставку на прыжки, других вариантов у него нет. Он очень техничный и редко падает. Кацудон вот наверняка шлепнется, если только чуда не произойдет. — Я бы на это не рассчитывал. Юра пожал плечами. Он бы тоже не рассчитывал, если бы это не было правдой. — А Джакометти? — спросил Фельцман. — Леруа сильнее Джакометти. — И Алтына? — И Алтына. — Вот это тоже, к сожалению, правда. Отабек за последний год несколько сдал, а Юра даже не понял, в какой именно части. Как-то во всем одновременно. Хотя с него станется втайне готовить что-нибудь грандиозное. Темная лошадка, блин. — И тебя? — Так нельзя оценивать. Мы разные. — Может, и нельзя. Но судить вас будут по одной шкале. Юра задумался. Немного холодной логики. Забудь про поцелуи и все остальное. Вспомни, как когда-то ненавидел Джей-Джея. Хотя это вранье. Не ненавидел никогда по-настоящему, просто бесился, потому что ему было пятнадцать, и Леруа вдруг возник слишком близко от него, улыбнулся и дотронулся до плеча, сказал, удачи, Юрий, а потом так и маячил где-то в пределах видимости. Юра умел собираться перед выходом на лед, но Леруа был не только там, а, кажется, повсюду, и Юра ничего не понимал, но не мог справиться с жаром и дрожью. Это у нас и зовется ненавистью. — Чисто математически, — произнес, наконец, Юра, — если и я, и Леруа откатываем все элементы на полный балл, я выигрываю. — Юра, давай не дури, — сказал Фельцман. — Чисто математически мы бы вообще на соревнования не ездили. Компьютер бы за нас программы составлял и показывал. — Яков Николаич, кто из нас тренер, вы или я? — огрызнулся Юра. — Да что с тобой случилось? — Ничего. Что вы от меня хотите? У него тройной лутц, у меня четверной тулуп, он стоит больше. У него комбинация с тулупом, у меня с сальховом — тоже больше, правда, несущественно. Вращения у меня сложнее. Дорожки у всех топовых четвертого уровня, тут как рукой махнешь. GOE мы оба нормально получаем, но уж это заранее не скажешь. — Ты будешь меня учить баллы подсчитывать? Я тебя не об этом спрашиваю. — А о чем? О компонентах? — Уж скорее о компонентах. — Владение коньком в порядке, — забубнил Юра, — хотя у кого оно не в порядке; потом, он больше не катается под свое музло, это заставляет его слушать внимательнее, интерпретация соответственно выше, чем раньше; в композиции ничего особо не добьешься, нормальная композиция, учитывая, что он не может сделать ничего оригинального; связующие элементы неплохие, сложные шаги, петля есть, потом, арабеска… — Юра. — А? Яков молчал, и Юра поднял на него взгляд. Брови Фельцмана сошлись на переносице. — Я знаю, — наконец, произнес он, — что ты гордишься своей техникой. И про нее, конечно, нельзя забывать. Но я бы посоветовал тебе обратить больше внимания на выразительность. — Погодите, погодите. — Юра замахал на него руками. — Это Барановская мне должна такое советовать. И я уже с ней говорил. — А теперь тебе советую я. Я знаю, мы все устали от этой волынки про фигурное катание — спорт или искусство, потому что, разумеется, спорт. Но когда им занимаются люди с твоими возможностями, это немного и искусство тоже. Юра нахмурился, не понимая, похвалили его или обругали. И самое главное, что ему с этим делать. — Юра, — снова заговорил Яков. — Ложись спать пораньше. Поужинай только сначала. Может, со мной пойдешь? — С Милой пойду. А то она в салат полбанки майонеза вывалит, если за ней не следить. Яков усмехнулся. Правильно, чего там. Юрочка так шутит. А он, между прочим, не шутит. Мила и впрямь щедра на майонез. *** Ужинать он не пошел. Валялся на диване в комнате отдыха. Люди приходили и уходили, никто подолгу не задерживался. Мила убегала в столовку и прибежала обратно через полчаса довольная, наверняка съела какую-нибудь жирную дрянь. Умчалась играть в покер с керлингистками. Юра сказал ей, что договорился с Отабеком. Кто-нибудь выведет его на чистую воду, но есть совсем не хотелось. Джей-Джей писал сообщения, Юра не читал. Пытался думать. В конце концов, чего он так расклеился? Наверное, потому что это его первая Олимпиада и все такое? Страна ждет от него золотой медали? Хорошо хоть флаг не нес, действительно, а то так протащишь флаг, а потом проебешь еще, позор. Погоди, Плисецкий, с чего ты решил, что должен проебать? Яков тоже, блин. С чего вдруг выразительность? На Чемпионате Европы у него были высокие оценки за компоненты. Ну, может чуть ниже чем раньше. Но все равно высокие. Хотя в последнее время налегал на прыжки, конечно. Завидовал Кацудону про риттбергер. Да и балериной быть не очень хотелось. Балерину можно обнимать и тискать всяким конькобежцам, можно подхватывать под мышки и поднимать всяким хоккеистам. Тренерша из лыжных потрепала по щеке и сказала, что он милый, как котенок. Ну, Юрочка, ты же наша звезда — тебя любит вся сборная. Это уже Мила. Охуевшие все какие-то. Он вообще-то профессиональный спортсмен, чемпион Европы. Юра ударил пяткой по подлокотнику дивана. Стиснул зубы. Может, ему нужен какой-нибудь, прости господи, Никифоров? Чувак, который не постесняется ударить его палкой по плечу или сунуть под холодный водопад, чтобы пробудить это гребаное Агапе. Хотя Никифоров, наверное, прямо сейчас занимается чем-нибудь предосудительным с Кацудоном. Смотрит “Дневник Бриджит Джонс”, или что там они любят посмотреть. Телефон опять завибрировал сообщениями. Еще сообщениями. А потом звонком. Джей-Джей, я не могу, подумал Юра и перевернул телефон экраном вверх. Звонил Отабек. Юра прикинул, согласится ли Отабек ударить его палкой по плечу. Ну, если очень попросить. Вряд ли. Но кто знает. — Отабек? — Юра. Привет. Ты ужинал? Блять, да что они все со своим ужином приебались. — Ага. — Придешь тогда ко мне? — Прямо сейчас? — Ну, да. Занят? Да как-то трудно сказать. — Нет, не особенно. Про завтра думаю и все такое. — Зайди ненадолго. Перед смертью не надышишься. Юра усмехнулся. Умеешь же ты, Отабек, выбирать выражения. *** Юра уже был у Отабека дважды. Сборная Казахстана занимала всего лишь этаж в одном из корпусов. Отабек делил комнату с фигуристом из парников, которому на Олимпиаде ничего не светило. Зато парник встречался со своей парницей, и они лизались в комнате отдыха оба раза, когда Юра приходил. Повезло же кому-то. Он постучал, и Отабек открыл ему почти сразу. На улице уже смеркалось, но в комнате горела только тусклая ночная лампа. Отабек кивнул, посторонился, пропуская его внутрь. Парника не было. Вместо этого на кровати Отабека сидел Джей-Джей, который, как обычно, сказал, привет, Юра, и расплылся в идиотской улыбке. Юра повернулся к Отабеку. — Что это? — Мы с Жан-Жаком подумали, что будет нехорошо, если вы так и не поговорите наедине до начала соревнований. Юра прикрыл глаза ладонями, даже не зная с какого вопроса начать. Они с Жан-Жаком подумали? Поговорите? Это сарказм такой? Хотя Отабек, может, и впрямь считает, что, когда парник с парницей под вечер выгоняют его погулять, они это делают, чтобы поговорить. — Юра, в этом ничего такого нет, — сказал Отабек. — Я знаю, что вам негде остаться вдвоем. Джей-Джей, значит, не рассказал про туалет в фитнес-центре, который успел приютить их не один раз, а целых четыре. В последний раз даже кто-то вошел, и Юра застыл, сжимая зубами пальцы Джей-Джея и пытаясь придумать, чем бы таким дружеским они могли тут заниматься в одной кабинке. Впервые усомнился в безукоризненности своего стиля: Джей-Джей носил какие-то неприметные черные кроссовки, зато его кеды с леопардовым принтом знает чуть ли не вся деревня. По счастью, вошедший, кем бы он ни был, до дальней кабинки не поперся. Джей-Джей усмехнулся и толкнул свои пальцы глубже ему в рот. Отабек посмотрел на часы. — Нормально будет, если я в девять вернусь? Юра готов был провалиться сквозь землю. Джей-Джей улыбнулся и ответил: — Нормально. Ты куда пойдешь? — Поужинаю как раз, — ответил Отабек, надевая куртку. — Пулькоги попробую, Мила тогда говорила, что вкусно. — Мила уже ужинала, — зачем-то сообщил ему Юра. — Я знаю. — Отабек кивнул. — Она мне писала, пыталась, я так понял, выяснить, действительно ли ты договорился пойти в столовку со мной. Я ей ответил, что да. Юра опять спрятал лицо в ладонях. — Тут дверь запирается, — сказал Отабек. — Но замок хлипкий, если сильно дернуть, может и вылететь. Мой сосед вернуться пока не должен, и вряд ли кто-то станет ломиться, но, на всякий случай, будьте начеку. — Почему это? — не выдержал Юра. — Мы же тут поговорить собрались. — Ну, тогда все в порядке, — ответил Отабек. Юра на него не смотрел. Открылась и закрылась дверь. Раздались шаги Джей-Джея, щелкнул замок. Юра уперся взглядом в пол и спросил: — Это ты придумал? — Ты будешь удивлен, но нет. Я ведь тебе даже не звонил, решил, что ты настраиваешься перед короткой, как обычно. — Я настраивался, — ответил Юра и сжал кулаки, впился ногтями в ладони. — Блять, ебаный стыд. — Юрочка, все делают это, — сказал Джей-Джей. — Пчелки, птички. И даже суровые казахи. Садись ко мне. Юра тут же дернулся от него подальше, к окну. — Я не буду с тобой трахаться в кровати Отабека! — Я разве что-то такое предлагал? Ну, стой там, если хочешь. Как вообще настрой? — Да хуй знает, — недовольно отозвался Юра. — Плохо как-то. Даже Фельцман сопли распустил. — Что он говорит? — Чтобы я обратил внимание на выразительность. Как будто я не обращаю. А еще год назад Яков перед соревнованием гонял его до последнего. Тут перекручиваешь, там корпус меньше наклоняй, здесь ногу не загибай. Но то было хотя бы понятно. — Между прочим, — добавил Юра, — он после Четырех континентов считает тебя серьезным соперником. — А я и есть серьезный, — отозвался Джей-Джей, ухмыляясь. — Ты же не считаешь, что я не могу тебя победить? Вообще, мысль о том, что Джей-Джей способен и впрямь у него выиграть, рождала какие-то странные чувства. Еще более странные, чем мысль о том, что он сольется. — Теперь все иначе, — сказал Джей-Джей внезапно без малейшей улыбки. — Мы по-прежнему не похожи, но мы вышли в уровень. Два года назад ты выигрывал благодаря своей феноменальной пластике и легкости, но тогда тебе было пятнадцать. Потом ты рос, тебе было трудно, пришлось все менять, я побеждал тебя на технике. Ты побеждал, подумал Юра, потому что я втрескался в тебя, мудака такого, и у меня все силы уходили на страдания по этому поводу. Но и на технике тоже, чего уж себе-то врать. — А сейчас мы на равных, — подытожил Джей-Джей и, наконец, снова улыбнулся. — Может, пари? Проигравший выполняет любое желание победителя? Знаю я твои желания. — Кацудона сначала победи. Один раз обошел его, думаешь, все, этап пройден? — Если Юри возьмет золотую медаль, — сказал Джей-Джей, — мы можем вдвоем выполнить какое-нибудь его желание. — Фу, блять. — Не тянет на экзотику? — Это вообще даже чуточку не смешно! — Хуже всего будет, — Джей-Джей поднял вверх указательный палец, — если при таком раскладе победит Джакометти. Юра пошарил рукой в кармане в поисках чего-нибудь, чем бы в него кинуть, но нашел только телефон. Телефонами он лет с пятнадцати не швырялся, но, может, стоит вспомнить молодость? — Иди сюда, — снова предложил Джей-Джей. Юра выставил локти назад, нащупал подоконник и вцепился в него руками. — Нет. Тогда Джей-Джей поднялся с кровати и подошел к нему. Юра зажмурился, ожидая, что ладони лягут ему на плечи или сразу куда-нибудь еще, но Джей-Джей просто встал рядом. — Я не очень понимаю, — сказал он, — это значит совсем нет, или нет, но попробуй меня заставить? Юра толкнул его в грудь и выпалил: — Я все равно не буду трахаться с тобой на кровати Отабека, даже не пытайся! — Тогда на полу? — сказал Джей-Джей и, схватив его за руки, потянул на себя. — Там жестко, но ты можешь быть сверху. Господи, Джей-Джей, зачем говорить все вслух, это слишком стыдно. И зачем так на меня смотреть, отвернись, отвернись. Юра двинул его открытой ладонью куда-то в область скулы, чтобы избавиться от наэлектризованного взгляда, но Джей-Джей дернул шеей, вывернулся и поцеловал его в эту ладонь. Ну, почему он всегда делает такие гнусные вещи? Юра отвернулся, мотнул головой, чтобы волосы закрыли покрасневшие щеки. Джей-Джей, видимо, расценив это как знак того, что все можно, тут же его облапал, притянул к себе, прижался губами там, где шея переходит в плечо. Черт, засос бы не оставил, костюм открытый в этом месте. Похуй, пусть оставит. Что? Нет, нет, чьи это мысли вообще. Юра вскинулся и попытался его все-таки отпихнуть, Джей-Джей не отпустил, прошептал куда-то ему в ухо: — Ты даже не знаешь, что я иногда хочу с тобой сделать, Юра. — Голос звучал, словно внутри головы. Юра закрыл глаза и хотел спросить, что, но смог только невнятно промычать. Руки Джей-Джея тяжело давили на его ребра. Губы едва касались кожи, которая от горячего дыхания покрылась мурашками. Ты тоже не знаешь, что я хочу, подумал Юра. Надавать тебе пощечин, а потом целовать твой бесстыжий рот. Хочу появляться в твоих снах. Расцарапать твое лицо, и чтобы ты заплетал мне волосы. Хочу сводить тебя с ума. Сделать тебе больно. Хочу тебя смешить, носить твою одежду. Хочу, чтобы все про тебя знали и умереть в один день. Чтобы ты мной гордился, чтобы тебя от меня тошнило. Он шумно выдохнул. Внутри все пошло всполохами и водоворотами. Правая рука Джей-Джея соскользнула с его ребер и сжала локоть. Юра сделал последнюю попытку отшатнуться, рука отпустила локоть, легла на бедро, вторая съехала на его живот. Язык облизал его ключицу, зубы придавили косточку. Не хватало дыхания. Юра положил ладонь на бицепс Джей-Джея, там, где татуировка. Джей-Джей опустил голову и мазнул носом по его верхней губе. Кончик языка дотронулся до уголка рта — слева, справа. Почему мы не целуемся, я хочу целоваться. Влажно под глазом, на щеке влажно, на подбородке. Язык Джей-Джея был повсюду, зубы сжимали и выпускали кожу. Юра повернул голову влево, вправо, пытаясь поймать его рот губами. Джей-Джей облизнул его веко, бровь. Юра задрал подбородок, сжал бицепс так сильно, как только мог. Джей-Джей в ответ надавил большими пальцами на его живот возле костей. Синяки останутся, от этого всегда остаются. Юра толкнулся всем телом вперед и вверх, губы встретили шершавую скулу, наконец, рот, он укусил чужую губу, залез языком внутрь, дальше, под язык Джей-Джея. В голове плескался какой-то туман. Когда перестало хватать воздуха, и им пришлось оторваться друг от друга, Джей-Джей прошептал ему в рот: — Ты не представляешь, как меня заводит, когда ты сам лезешь целоваться. Юра хотел его оттолкнуть, но Джей-Джей сжимал так сильно, что он не мог даже пошевелиться. Тогда он сказал: — А ты не представляешь, как меня бесит, когда ты открываешь рот. — Ну, Юра, — ответил Джей-Джей. — Ты сам нарываешься на мои шутки. Это ведь наверняка зависит от того, для чего именно я открываю рот. Они целовались снова, каким-то образом действительно оказались на полу, где лунный свет сквозь белую занавеску вычертил силуэт окна. Юра думал, что надо следить за временем, но боялся посмотреть на часы и узнать, что уже почти девять. — Хочешь сверху? — спросил его Джей-Джей. Юра помотал головой. Если сверху, Джей-Джей будет видеть все его тело, его лицо. Слишком страшно. Джей-Джей расстелил на полу свою толстовку и майку, опрокинул его на спину. Все равно было жестко, но Юра ничего не сказал. Завтра выступать. Похер. Когда все болит, выступать даже лучше. Боль не дает расслабиться. Джей-Джей приподнял его, держа под лопатками, пошарил рукой в кармане толстовки и извлек оттуда презервативы и смазку. Юра отвернулся и пробурчал: — Говоришь, это Отабек придумал? — Просто я всегда их с собой ношу. Как знать, где я тебя встречу. — Джей-Джей, ты озабоченный. Джей-Джей улыбнулся во всю ширину своего лица и сказал ему: — Заткнись. Это мое слово, Джей-Джей, мое, ты все мое забираешь, мою одежду, мое дыхание, мое чертово время, блять, мое сердце, а завтра можешь забрать мою победу. Только я тебе ее не отдам. Зубами вырву, но не отдам. Джей-Джей приподнял его бедро, скользнул пальцами между ягодиц. Узел в животе затянулся сильнее. Больно, но не так как раньше, он уже знал, чего ожидать. Гораздо хуже то, насколько это стыдно, когда Джей-Джей вынимает пальцы, вводит их снова, опять вынимает, опять вводит, осторожно двигает ими внутри, и чем приятнее, тем стыднее. Или наоборот. Чем стыднее, тем приятнее. Потом он вспоминает об этом, думает об этом, но когда это происходит в реальности, каждый раз, как заново. Сука, я чемпион Европы, почему я растекаюсь тут, как лужа. Чемпион Гейропы, бля. Видела бы сейчас тренерша, которая трепала по щеке. Юра опять схватился за бицепс с татуировкой, произнес, Джей-Джей, и ничего больше произнести, конечно, не смог. Но Джей-Джей понял, он всегда понимает. Вытащил пальцы, засунул руки ему под спину. Так было удобнее, а еще — слишком близко. Стало уже все равно, больно или нет. Юра выпустил, наконец, его бицепс, просунул одну руку между ними, сжал собственный член, а другую выбросил в бок, костяшки стукнулись об пол. Джей-Джей приоткрыл рот, и Юра, зажмурившись, приподнял голову и засунул туда свой язык, чтобы этот придурок не вздумал ему что-нибудь говорить.