El impio

За тем, как спасённый от смерти и обречённый на другую судьбу мистер Линч осваивается в вольере Абстерго, доктор Риккин не следил. Вместе с техниками и лаборантами он докручивал до состояния близкого к совершенству Анимус, куда со дня на день предстояло подключить изловленного ассасина, и качать через него (и из него) информацию и бесценные знания. Обустройством внешних границ и внутренним психологическим комфортом Каллума Линча занималась София. Стараясь не чувствовать себя дрессировщицей, нечестным манипулятором или божеством, она искала подход к подопечному. В отличие от отца, ей казалось, что контакт с «объектом» стоит поддерживать, с ним надо разговаривать, наблюдать лично и как можно чаще, и что не помешает его воспитывать. София была достаточно милой и предусмотрительной, чтобы вызвать у Каллума Линча осторожное доверие, подло пролезшее через колючие проволоки его инстинктов самосохранения. Наученный чуять везде подвох, он мог запнуться на откровенной и чистой красоте, остановить на ней взгляд, забыть о том, как привык себя вести, и начать вдруг вести себя так, как угодно этой красоте, лишь бы она чаще и дольше бывала в поле зрения. Этот способ приручения стоило назвать авантюрным и даже вредным, поэтому София не давала никаких шансов и поводов очароваться собою, и дозволяла чувствовать к серьёзной, высеченной изо льда себе лишь холодное уважение и благодарность за эту честность. Вместе с бархатной добротой, София обладала достаточным умом, чтобы не обманываться показным спокойствием Каллума Линча, расслабляться, как хорошо у них идут дела, и беззаботно терять бдительность. Всё-таки этот бешеный пёс был выловлен с улиц, где чёрт знает, сколько глоток перегрыз, чтоб выживать и карабкаться вверх (или в его случае — забираться всё глубже в самые криминальные низы). Но ей действительно нравились их разговоры. Наверное, в других условиях и в другое время они могли бы подружиться по-настоящему, а не на короткую дистанцию во имя великой цели. Ко всем прочим Каллум относился скорее безразлично. Никто из тех, кто встречался ему среди персонала Абстерго, никак себя не проявлял. Эти люди просто делали порученную им работу, частью своих обязанностей вынужденно мозоля ему глаза: приносили еду, охраняли, сопровождали и следили. Не разговаривали, не мешали и, собственно, были незаметным дополнением к одинаковым будням в полуплену-полулечении. К добру Каллум Линч относился с насмехательским подозрением и язвил, а на случайные, но вполне им заслуженные вспышки агрессии со стороны персонала, отвечал ещё большей агрессией. Словно он продолжал соревноваться в родных волчьих стаях за главенство. Отучить его не представлялось возможным, поскольку это — уже часть характера, прочно и навсегда вросшая в сознание, можно было лишь пытаться не провоцировать его. Не смотреть в глаза, не дышать и вообще никак не выдавать своего присутствия — тогда мистер Линч был спокоен. Наблюдая за Каллумом через видеокамеры и оценивая его поведение и реакции, София всё меньше думала о том, стоит ли ей продолжать строить воздушные замки из дружбы и песка, и всё больше начинала его побаиваться. Она стала реже к нему ходить и больше записывать наблюдения, собирая информативно-практическую базу к своему исследованию о бихевиоризме. Каллум Линч был удивительно ярким образцом, если бы из его памяти, всех агрессивных эмоций и самых жестоких поступков можно было извлечь концентрат, эта пробирка стала бы настоящим открытием, прорывом не только для конкретной науки, но и для всего человечества в целом. Абстерго имел поразительные научные ресурсы и возможности, но до такого уровня даже ему ещё несколько десятков лет исследований. Впрочем, от мистера Линча был прок, даже в такой, не очень ласковой к нему и напряжённой ситуации. Он быстро адаптировался, усвоил правила и принял их. Он осваивался в доступном пространстве как ртуть, легко и просто, что радовало Софию, вдь ей не придётся к нему излишне привыкать, потом жалеть и ставить под угрозу свою работу, проект отца, дело Абстерго. К тому же, после перерыва в их беседах стало очевидно: Каллум нисколько не нуждается ни в заботе, ни в мнимой дружбе с той, кто его неволил, а всё их общение лишь вежливость от безысходности. Линч вовсю пользовался моментом своей зоопарковой сытости и не зажимался в атмосфере постоянного наблюдения, чувствуя себя раскованно, ничем не стеснённо, ещё чуть-чуть и почти бесстыдно. Отчасти ему даже нравилось то, что с ним делали. Ему нравились сеансы в Анимусе и та жизнь, полная приключений, какую он проживал. Ему нравился новооткрываемый он сам, но — стоп-стоп! — ведь новый Каллум Линч предназначен не для себя самого, а для Абстерго, для опытов и для доктора Алана Риккина. А тот искрящийся восторг и эйфория, которые Каллум черпал из Анимуса, несколько беспокоили Софию. Пару раз она обратилась к отцу, но доктор лишь посмеялся, призывая не обращать внимания. Он прекрасно знал одну истину: мистер Линч — его эксперимент, его личный зубастый зверёк в клетке, и он поддастся дрессуре только своего создателя. А пока он может дурить голову Софии и всласть развлекаться, показывая средние пальцы охране за стеклом. В конце концов, вся эта месса у технологичного алтаря имеет чёткую цель. Рано или поздно они должны будут встретиться лицом к лицу. Этот момент не хотелось торопить искусственно, поддавшись безумному порыву, хотелось уподобиться охотнику и кружить вокруг, подбираясь ближе, по пути степенно рассматривая и прикидывая варианты дальнейшего развития событий. Доктор Риккин с помощью видеокамер уже успел рассмотреть Каллума со всех интересующих сторон, отметить, что жизнь, такая сложная и полная испытаний, обошлась с ним с удивительной внешней незаметностью. Никто бы никогда не подумал, что это высокий статный молодой мужчина с обаятельной улыбкой и магнетическим прищуром — преступник, убийца и конченный подонок. Всё это «богатство» дано было рассмотреть лишь тому избранному, кто умеет смотреть по-настоящему и знает, в какую точку надо направить свой ищущий взгляд. Разумеется, Алан Риккин был именно таким избранным. Ответственность и мутная сопричастность к судьбе мистера Линча никуда не делись, наоборот — обзавелись ещё и чувством собственности. Таким, которое обманывает даже самых умелых, самых умных и стойких, потому что бывает опасно и губительно неотличимым от дежурной обязанности наблюдать и вовремя реагировать на изменения. А Алан Риккин порою смотрел неосторожно, сбиваясь с ритма дыхания, но он никогда не устраивал перерывов, чтобы вновь научиться делать вдохи и выдохи с олимпийским спокойствием. Это было не нужно — его самая главная награда была так запредельно близко, с таким оглушительно-послушным молчанием звала к себе и манила, что отнюдь не золотое её сияние затмевало разум и лишало сна. Словно кистью с мягким ворсом, сгустившей на нём как на бумаге акварельные краски, мистер Линч был исполосован и отмечен. Доктор Риккин мог бы составить путеводитель по этим магическим знакам, настолько они были ярки и восхитительны, и так честно просились осесть на менее эгоистичный носитель, нежели память. Тёмные пятна на шкуре Линча сливались с чернотой, забравшейся гибкими корнями в самую его душу, цвели там угольно-чёрными орхидеями и источали ядовитую пыльцу. Густая, с трудом процеженная через клапаны сердца эта отравленная чернота выходила из Каллума Линча через взгляд, через короткие рубленые слова, через округлённо-хищные движения. Зверь, в шутку накинувший личину человека, чтобы порезвиться за счёт глупой доверчивой публики, прятаться умел мастерски, но уже заметно устал, истомился внутри и не хотел больше этого делать. Ему мечталось исцарапать себя ногтями, содрать с себя человеческую кожу и выползти наружу. Доктору Риккину, в свою очередь, мечталось оказаться рядом в этот волшебный момент, наблюдать разлом вживую, близко, горячо. И опасно. Очень опасно для жизни, но ведь это вот всё — и есть его жизнь… Шанс представился неожиданно. Сердце успело лишь единожды ёкнуть, осознавая быстрее рассудка, который благонадёжно заперся в лабиринты просчитывать ходов и составлять план поведение. А душа была блаженной и неспокойной, она то ли безумно ликовала, то ли выла прощальные песни, с которыми в Вальхаллу отбывали храбрые викинги: это случиться сегодня. Сегодня. Сейчас. Ты нужен ему сейчас, той темноте и той каторге томления взаперти ты нужен именно сейчас! Всё это время умело обманываясь, доктор Риккин готовился к этому зову каждый день, так что никакой паники из-за несобранности у него не было. Он собран был всегда, так же как и всегда был чисто выбрит, с иголочки одет и мысли его курсировали по голове строго по линейке, не застревая в тупиках и не соблазняясь объездными дорогами. После аварии с Анимусом и сбоя, который нарушил синхронизацию, швы на личности мистера Линча грозили лопнуть, но на самом деле лишь чуть разошлись, обнажив то, что спрятано под кожей — сакральное и мазутное, некрасивое, но всё равно до странного прекрасное. Выплеск чёрного золота доктор Риккин наблюдал с последнего ряда, из своего обзорного кабинета. Чувствуя себя всевышним творцом, всё человеческое которому чуждо и незнакомо, он бесстрастно наблюдал за тем, как от боли и судорог, ужаса и страха безвозвратно рассыпаться на тысячи пустых личностей, корчится на полу его создание. Отсюда, с недосягаемой высоты, его «Адам» казался доктору Риккину хрупким и слабым, с оловянными костями и кожей из стрекозиных крыльев. Уничтожить такого под силу единственной спичке, а агония мистера Линча напоминала пожар на складе фейерверков. Впрочем, за Каллума он не беспокоился, ведь там рядом была София, она умница, она всё сделает правильно и не даст ему умереть. Так и случилось. Жертва спокойствию была принесена, Анимус на неопределённый срок отправился к техникам на перепрограммирование, а Каллум получил время, чтобы прийти в себя, очухаться и оклематься от потрясения. Если внешние раны заживали на нём как на собаке, но к ударам изнутри он готов не был и, судя по состоянию (потерянному и замершему в пугливом оцепенении), столкнулся с этим вообще впервые в жизни. Наверное, мистер Линч и не догадывался, что имеет такую общечеловеческую способность — болеть под кожей, что вообще может оказаться вдруг несильным, наглухо беззащитным в собственном теле и при этом совершенно не знать, как своё бедное состояние улучшить. Пока Каллум пребывал в блаженном беспамятстве, доктор Риккин утвердил свой визит. Ничего особенно в его планах не было — просто посмотреть поближе на диковинную зверушку, пока та спокойна и даёт себя рассматривать и, не прикасаясь скальпелем, изучать. Оказавшись внутри стеклянной клетки, Алан почувствовал себя несколько неловко от пустоты и напряжённой глухой тишины, что царила тут, напоминая больничную палату реанимации. Сравнение было подходящим, учитывая то, что к тишине иногда примешивались стрекочущие звуки подключённой к Линчу аппаратуры. Но они не отвлекали, не нарушали целостности его падшего одиночества. Доктор Риккин выгодно оттенил его прозрачно-серое приглушённое одиночество своим присутствием, более насыщенным по цвету, но всё равно тоже серым: наполненными шёлковым сумраком глазами, густым серебром в волосах, пепельной рубашкой, сплетённым из дымчатой шерсти свитером. Даже настроение доктора было пасмурным и дождливым, каким-то угрюмо-лондонским, даром, что всю жизнь он прожил в Мадриде. Рассевшись в кресле у постели мистера Линча, Алан несколько вдумчивых минут изучал показания приборов и, удостоверившись, что там всё в норме, перевёл взгляд на лицо Каллума. Безмятежное спокойствие ему не шло, да и наблюдать за тем, как изредка подрагивают ресницы и мерно бьётся под загорелой кожей артерия, наскучило быстрее ожидаемого. Статика годится только для подведения итогов, но никак не для сбора информации. Доктор Риккин уткнулся в планшет, чтобы зафиксировать текущее состояние, хотя в этих записях не было никакой нужды (всё интересующее можно затребовать у профессиональных соглядатаев за мониторами или у той же Софии). Но хотелось лично, хотелось прямо вот тут рядом, поминутно сверяя слова и реальность, записать то, что приходит в голову. Не научное, не для работы, а своё собственное. Столько лет Каллум Линч был так далеко, но в то же заколдованное время так близко, что встреча с ним настоящим сейчас порядком обескураживала. Эта реакция оказалась настолько неожиданной, дробной и стихийной, что доктор Риккин поначалу спутал её с оголтелым разочарованием, которое затопило его как лава. На разочарование он не имел морального права, поэтому тут же попробовал проигнорировать его и сосредоточиться на твёрдой объективности, а не на своих предположениях, ожиданиях и мечтах. На самом деле можно было даже испугаться, ведь Каллум продолжал казаться Алану пикселями на экране, а сейчас (тихий и непривычно неподвижный) вовсе создавал впечатление некоего объекта физического мира, в котором нет ничего тёплого и человеческого. Нет ничего, похожего на жизнь. Даже ритмично-острые прыжки кардиограммы не могли убедить доктора Риккина в обратном. Ему отчаянно требовалось личное касание. Рука Каллума лежала поверх покрывала. Для начала доктор Риккин провёл по ней взглядом, оценивая, не провалятся ли его пальцы в пустоту, наткнувшись на голографический обман, и прикидывая, нащупает ли искомое им тепло. Медленно и аккуратно, точно боясь до самого последнего истончённого миллиметра, Алан приложил два пальца к костяшкам. Шершавые, крупные, стёртые и смещённые уличными боями — они были настолько настоящими, что осторожное, бережное поглаживание их, перескакивая с одного шарика на другой, на несколько секунд стало смыслом жизни. Стало подтверждением жизни — и своей собственной, и жизни мистера Линча. От ощущения сухой жёсткой кожи (просто кожи!) откуда-то снизу, из подвала, давно заколоченного в честь ненадобности, быстро набирая обороты и грозя снести внешнее спокойствие и рассудительное удовлетворение от своей работы, поднимался восторг. Душащий, горький и пыльный как воздух Мексики, единственный глоток которой навсегда упокоился в сердце и вот теперь мятежно пробудился. Восторг этот стремительно заполнял всё собой, становился необъятным и неуёмным, он делал движения уверенными и более широкими, взгляд размытым, ведь глаза не видели ничего, кроме безжизненного отсутствия движения, в то время, как кожа жадно читала другую кожу. Открытую, податливую и простую, точно разложенную на столе книгу. Обложки менялись, слова становились в новые замысловатые порядки, но первым и главным всегда был смысл. А смысл Каллума Линча состоял в том, чтобы быть идеальным для доктора Риккина. И он стал ещё более идеальным, когда отозвался на прикосновение и на неслышимый зов, который передавался не звуком голоса, а электрическими волнами желания и чужой покоряющей воли. Доткор Риккин почувствовал, как тонкую кожу запястья прорезали острые, моментально напрягшиеся сухожилия, как вскочивший пульс ударил его по пальцам да так, что захотелось руку одёрнуть, но доктор сжал её сильнее. Глаза Каллума Линча были уже распахнуты, мутные и слабые, едва ли сейчас он видел что-то, кроме серого, но чувствовал, несомненно, красное и горячее. От пальцев доктора Риккина по коже плавно расползалось сухое, сдавливающее тепло. В тело выстрелили током, Каллум дёрнулся, брыкнулся, оживая только лишь опасливыми нервами, не разумом. Дыхание пока что не подчинялось тому, кто вернулся с первой ступеньки на тот свет, зато рефлексы работали отточено и слажено. Метнувшись пару раз из стороны в сторону, он уловил, с какой стороны его держат, и пошёл в атаку на следующем же повороте. Широко раскрытой ладонью второй руки Линч цепко вхватился в доктора Риккина, сгребая его одежду на груди и сдёргивая с места. Коротко охнув, Алан полетел вперёд, едва успев увернуться, чтобы не столкнуться лбами с взревевшим от радости, что поймал добычу, Каллумом. Где-то позади оброненный планшет встретился с полом. Звук получился ужасно напоминающим хлопок, а именно это так пугает любого зверя. Вот и Каллум напряжённо застыл и вынужден был отложить немедленную расправу. Только его упрямый кулак продолжал стягивать рубашку доктора Риккина с прежним упорством. Ворот вжимался всё сильнее, уже мешая дышать. Алан аккуратно закашлял, обозначая себя. Каллуму понадобилось некоторое время, чтобы оценить происходящее: лежащего на нём человека, свои холодные судорожные мурашки от его обрывистого дыхания, которое касается шеи и щекочет, заново почувствовать свой кулак и попробовать уговорить себя разжать пальцы. Получив немного пространства, доктор Риккин упёрся руками в постель и медленно отклонился, поднимая лицо. Конечно, Алан хотел встречи, но не думал, что она получится такой тесной, близкой и колючей из-за щетины, о которую он ожёг щёку и мазнул губами. Каллум дышал коротко и затравленно, сверкал тёмно-синими глазами и совсем-совсем ничего не понимал. Его растерянность получилась какой-то до смешного пёсьей, с прижатыми к голове ушами и честным грустным взглядом. Извинений за хватание и удушающий приём, конечно, не последовало. Умение быстро брать себя в руки всё ещё находилось на лечении и поэтому, даже обретя какое-то подобие осознанности, не могло быть использованным. Рассыпанные в пространстве собственные действия никак не складывались в цельную картину, требовалась помощь. Доктор Риккин был рад оказать её. Алан приложил свою ладонь поверх кулака Линча, которым тот продолжал удерживать его рядом с собой, но вероятно уже забыл об этом. Слезящиеся, широко распахнутые глаза, которыми Каллум забывал моргать, подёрнулись мутной плёнкой, а весь слёзный блеск скатился к уголкам и стал невидимым. Линч бессильно опустил ресницы, признавая, что чувствует прикосновение и отдаёт контроль над ситуацией, так как всё равно не понимает, что от него хотят. Тонкие пальцы доктора Риккина вплелись между пальцами Каллума, разжимая кулак и ослабляя хватку. Алан освободил себя, с удовольствием выпрямился, вставая ногами на пол, и чинно одёрнулся. Линч силился приподняться на локтях, но Алан остановил его взмахом руки: — Пожалуйста, не утруждайте себя, мистер Линч. Не смотря на это наше недоразумение, Вы всё ещё слишком слабы. Вам надо отдохнуть. — Кто Вы, чёрт возьми? — прошипел Каллум, откидываясь на подушку. Все силы ушли на браваду. Перед глазами перетекая из серого в серое маячил человек, но он терял свои очертания быстрее, чем удавалось сфокусироваться. Ни лица, ни тела — только голос. А ещё парфюм, оставшийся пыльным отпечатком на груди. — Доктор Алан Риккин к Вашим услугам. — Многовато докторов по мою душу, а я ведь… — закончить фразу Каллум не успел, отключившись в тёмное и тихое бессилие. Там ему, несомненно, будет лучше, чем здесь. Доктор Риккин хмыкнул и, наклонившись, поднял с пола планшет. Экран не пострадал, только уголок немножко скололся. Не беда. Главное, чтобы на мистере Линче не было никаких сколов и чтобы дальше он работал без помех и сбоев. Узнав о визите отца к Каллуму Линчу и то, как этот визит прошёл, София была в ужасе. Секьюрити получили по полной программе, поскольку не явились в опасный для жизни доктора Риккина момент, однако оказалось, что приказ «Ни в коем случае не вмешиваться!» им дал сам доктор. Алан хотел, чтобы знакомство с Каллумом Линчем состоялось по-настоящему и максимально честно, и — как обычно — он получил то, что хотел.