Мертвецы

Джордж остолбенел. Она, в самом деле, произнесла эти слова, или у него что-то стряслось со слухом? – Ты совсем сошла с ума? – пораженно спросил он, недоуменно глядя на нее и пятясь назад вдоль клетки. Беллатриса на коленях бросилась за ним. – Нет, Джордж, это нужно мне, как воздух, понимаешь? Чтобы я могла жить!.. Когда его не стало, я все равно, что умерла. Ты его гибелью наказал меня сильнее… страшнее, чем если бы бил, унижал, и… – женщину задушил новый поток слез. – Ребенок – мой единственный шанс... Я хочу, наконец, дать жизнь человеку… Любая женщина имеет на это право... И я… Помоги мне. Джордж растерялся и мучительно размышлял, стоит ли верить своим ушам. Она продолжала причитать и молить, а слезы лились и лились из её глаз, и, казалось, их поток никогда не иссякнет. Юноша сел на кровать Фреда и постарался очистить разум для применения легиллименции. Он должен выяснить правду, должен понять, что это на неё нашло, и какими фокусами она задумала окончательно размягчить его мозги, заставить потерять бдительность. Скользнув украдкой по краешку её разума, Джордж, к своему ужасу, осознал: все, что она, снедаемая отчаянием и болью, только что выпалила ему – правда. Ни капли ненависти не промелькнуло в хаосе ее мыслей и эмоций. Да, что там… В ней почти не осталось никакой воли, никакой силы, только страх, что он может отказать ей. А еще в глубине сознания слабой искоркой мерцала хрупкая надежда. Это было так ново, так необычно: ощущать нечто светлое в ее рассудке. Джордж уже видел этот свет, когда сканировал ее мысли во время ее сна. Он вспомнил, каким огромным, ни чем и ни кем не сдерживаемым счастьем была полна Беллатриса Лестрейндж, когда во сне укачивала на руках младенца. Их ребенка… Юноша содрогнулся при воспоминании о самом себе из ее сна: зверюге в обличье человека, насмерть забившем беспомощную кроху. «Надо же… Она как в воду глядела, как чувствовала, что я стану убийцей этого малыша», – едва дыша от презрения к самому себе, подумал Джордж, покидая её разум. Что с ней творилось сейчас? Джордж не верил тем картинкам, что вставали перед ним, как наяву. Ведь она, наверное, впервые в жизни испытывала чувства, запредельные для неё ранее: любовь и нежность. Пожирательница Смерти любила этого ребенка, которого потеряла по его вине. Любила, как могла любить только она – безумно, неистово… Юноша усмехнулся про себя: ничего удивительного, Беллатриса ведь сумасшедшая. И она хотела любить другого, будущего ребенка, если бы только он согласился вновь сделать её матерью. Джордж вышел из ее сознания и вздрогнул. Конечно, он не согласится. Никогда. Он никогда больше не будет с ней спать, и, тем более, сознательно делать ребенка этой чокнутой. Именно таким будет его наказание за все, что она сотворила: за боль и ужас, причиненные ею другим людям. За смерть Фреда, наконец… Беллатриса рыдала навзрыд. – Я все знаю теперь, Джордж, – повторяла она, размазывая по щекам слезы грязными от крови их ребенка руками. – Ты добился своего. Я знаю, что ты чувствовал. Мне ничего не стоило оградить себя… замуровать все свои чувства, когда ты меня пытал, и когда я сама пытала людей… Моя душа питалась тьмой, жестокостью, страданием. Но от ЭТОГО я не могу отстраниться. Не могу жить дальше... Не жить… Существовать… Пожалуйста, я сделаю все что угодно, я никогда не ослушаюсь тебя. Ты можешь убить меня сразу после рождения ребенка. Просто дай мне родить его, хотя бы раз в жизни прижать к груди, поцеловать в лобик. Умоляю… Джордж смотрел на свою безумную пленницу и не мог поверить. Вернее, не хотел верить ничему: ни ее словам, ни тому, что творилось в ее сознании. Да после его неумелой операции, она, может, окончательно потеряла способность иметь детей. – Белла, это все гормоны… – сдавлено пробормотал он, вспоминая о том, что читал совсем недавно о последствиях искусственного прерывания беременности. Когда шли приготовления к этой ужасной магическо-хирургической процедуре, он мимолетно отметил, что после кошмарной манипуляции, которой должна была подвергнуться Беллатриса, необходимо пропоить пациентку рядом специальных зелий, восстанавливающих репродуктивную функцию после подобной операции, чего он так и не сделал. – У тебя шок после выкидыша. Джордж в изнеможении поднял глаза к потолку их надежно спрятанного под магазином убежища. Как же так? С чего бы это вдруг он только что назвал ее Беллой? И как же так случилось, что она научилась плакать и страдать по-настоящему. – Джордж, пожалуйста, – задыхаясь, молила женщина. – Дай мне шанс. Всего один шанс. Я никогда, никогда не больше не ослушаюсь тебя. Я сделаю все, что ты захочешь… Буду самой послушной, самой смирной. Буду сидеть здесь тише воды и ниже травы и ни разу не побеспокою тебя ни дурацкими выходками, ни надоедливыми просьбами. Джордж просто ушел. Ему было невыносимо слушать все это. Только вот желание убивать ее пропало. Слишком уж явственным было перевоплощение жестокой беспощадной психопатки в обыкновенного, убитого горем от потери ребенка человека. В самого обычного человека, страдающего, как все люди, питающего надежды, лелеющего мечты. Следующие несколько дней Джордж по возможности старался избегать встреч со своей пленницей. Он приносил ей еду, воду, запоздало поил лечебными зельями, приготовленными в кухне наверху, но слушать все те сбивчивые просьбы, что она обращала к нему дрожащим голосом, встав на колени, наотрез отказывался. На пятый день Беллатриса заболела. Она лежала на своем убогом ложе, сжигаемая терзающим жаром, и Джорджу вновь пришлось лечить ее. Он не знал, зачем делал это. Может, и не нужно было. Теперь, когда она перестала быть для него объектом для мучений и издевательств, зачем, вообще, было продолжать держать в своем доме эту полумертвую, истерзанную физическими и душевными страданиями женщину? Только вот отдать ее мракоборцам теперь он тоже не мог. К Трелони не ходи, что ее отправят в Азкабан без всякого суда и следствия. Всем и без каких-либо разбирательств доподлинно известно, что она натворила когда-то. Да, когда-то… давно, до того, как оказалась в его доме, в этом подвале. Выжив здесь, пройдя через горнило его ненависти, жестокости, через девять кругов ада, полного лишений, унижений и боли, через потерю малыша, она стала другой женщиной. Он словно провел ее по тлеющим, но так и не остывшим до конца углям чувств тех людей, что подвергались её мучениям, а благодаря ребенку, которого он дал ей, она впервые познала любовь. Ей пришлось идти к этому чувству слишком трудным и рискованным путем – через страдания и боль. Любви нельзя научиться, ее надо создать, вылепить, изваять, точно произведение искусства, из самых тонких флюидов души, проникнуться ею, как чем-то возвышающим и недоступным многим, очиститься ею от всех мерзостей, что были когда-то неотъемлемой частью жизни. Только такое чувство было способно окончательно превратить дьяволицу в женщину, очеловечить ее, и если все это произошло с ней, он уже не вправе судить Беллатрису Лестрейндж за прошлое. Того, что она пережила за эти месяцы, хватило бы с лихвой на любого самого сильного и выносливого мужчину. Джордж не отходил от ее кровати, пока она лежала, сжигаемая жестокой лихорадкой. Спал прямо в клетке, сидя около её на полу. Почему-то он точно был уверен в том, что она ничего не сделает ему. Ни ему, ни кому бы то ни было еще. Все ее сны, в которые он время от времени нагло проникал, были о ребенке. О младенце с рыжим пушком на голове. Это просто сводило с ума. Джордж проснулся, чувствуя сильную эрекцию. Он помнил, что заснул в полусидящем положении на ее кровати в клетке. Юноша медленно приоткрыл глаза и едва не задохнулся от увиденного: перед ним на коленях стояла Беллатриса. Она стояла перед ним на коленях, расстегнула его брюки и водила языком по его пенису, придерживая у основания рукой. – Какого черта ты делаешь? – тихо спросил он. – Пожалуйста, не говори ничего, просто расслабься, – шепотом попросила женщина, вновь проведя по головке теплым языком. – Я все сделаю сама. Юноша не мог и не хотел останавливать ее, ибо желание, нахлынувшее, казалось, из ниоткуда, забурлившее в крови подобно кипятку, забрало целиком и полностью все его существо. Он позволил ей обхватить свой член губами, глубоко вошел в горло, после чего прикрыл глаза, наслаждаясь ее ласками. «Еще одна минутка, и я все это прекращу», – проносились в его голове обрывочные нестройные мысли, но он не прервал страстные ласки Беллатрисы ни через минуту, ни через две. Что же она творила? Как легко и томительно сладко язык Пожирательницы Смерти обводил все самые чувствительные места на его мужском органе. Неужели она готова унижаться до такой степени, пойти на все ради этого чертова младенца? Очевидно, она действительно очень сильно этого хотела. Только вот он не собирался делать ей никакого ребенка… И, в то же время, не хотел, чтобы ее губы останавливались. Джордж с шумом втянул в легкие воздух, стараясь взять себя в руки. Ничего не выходило. Возбуждение, разлившееся от паха по всему его телу, поглотило юношу без остатка. Он так давно не испытывал подобных ощущений и не собирался лишать себя малой толики удовольствия, которое Беллатриса Лестрейндж готова была подарить ему в обмен на малыша. «А ведь в самом начале, когда я только что притащил ее сюда, мне бы в голову не пришло изнасиловать ее таким вот способом. Она бы, точно, сомкнула зубы так, что оставила бы меня калекой», – подумал вдруг Джордж, прошипев вслух что-то невнятное после ее очередной, слишком откровенной ласки. Он не остановил ее, когда Беллатриса уселась на него верхом и ввела в себя его член. Ее дыхание было чуть прерывистым, а внутри она была влажной. Джордж распахнул глаза. Беллатриса взглянула на него испуганно и торопливо заерзала на нем, не желая прекращать то, что задумала. – Прости, ты хочешь, что бы мне было больно? – дрожащим голосом спросила она. – Чтобы я была сухая внутри? Я все сейчас сделаю… Мне нужно всего несколько секунд и холодная вода… Я все сделаю, Джордж, все, что ты захочешь. Юноша почувствовал себя ужасно. Выходит, она считает его обыкновенным садистом, который способен получать удовольствие от секса с женщиной, только причиняя ей боль, что ему не нравится, когда женщина нежится от блаженства, ощущая его объятия, его тело? – Не надо, – шепотом остановил он Беллатрису, придержав ее за талию. Она облегченно вздохнула и чуть двинулась, успокоенная его жестом. Джордж расстегнул несколько пуговок своей рубашки, надетой на ней, и коснулся рукой груди. Раньше он никогда не дотрагивался до нее так… Бережно, словно изучал незримые знаки её тела. Он привык причинять ей боль и никогда не ласкал, занимаясь с ней сексом. А сейчас ему хотелось поступить наоборот. Джордж сам себе не мог бы объяснить, что им двигало, только желание быть нежным, совсем другим, не таким, каким она помнила его, перевешивало все доводы разума. Грудь ее, до сих пор нетронутая материнством, была довольно-таки роскошна для женщины ее возраста. Прикосновения к женскому телу отдавались в нем самом будоражащими импульсами. И ее грудь тоже реагировала на его ласку; она налилась, соски затвердели. Юноша не удержался и, чуть приподнявшись, дотянулся и обхватил один губами, потом обнял Беллатрису за талию и прижался к ней, как можно сильнее, чувствуя, как начинает покалывать его кожу, ставшую вдруг не в меру чувствительной и отзывчивой, как ее спутанные, забывшие о щетке темные волосы щекочут его щеки и шею. Она была великолепна в своей незатейливости, беспорядочной, немного неумелой торопливости и желании отдавать себя. Беллатриса стиснула плечи Джорджа, цепляясь за него с беспомощным выражением на лице, точно утопающий за самую тоненькую соломинку. Глаза ее были закрыты, и лишь время от времени длинные пушистые ресницы взлетали вверх, словно их обладательница желала взглянуть ему в лицо, понять, каково ему, что он чувствует. Она двигалась и двигалась и, казалось, целиком сосредоточилась на том, чтобы доставить ему как можно большее удовольствие. Джордж, зажмурившись, словно маленький мальчик, ласкал губами и языком ее грудь. Почему она молчит? Ну, почему она молчит? Неужели ей неприятно? Может, даже противно, и она отдалась ему только ради младенца, а не ради него самого. Неописуемые ощущения, охватившие тело, понемногу притуплялись от недоумения и отсутствия реакции с ее стороны. Тут Беллатриса, словно прочитав его мысли, а может, просто почувствовав его смятение, откинула голову назад и тихо застонала. Вырвать из ее груди стон удовольствия, а не боли… не отвращения – это в ту секунду было пределом желаний Джорджа Уизли. Все внутри него точно воспарило к небесам. Да, да… Только так. Так… Он хотел слышать это! Не бешеные крики и проклятия, а легкий сладкий стон. Низкие гортанные звуки, вырывавшиеся из ее уст, кружили голову, сводили с ума, возвращали его к жизни. Значит, он способен быть любовником, возлюбленным… Он больше не насильник, не чудовище!.. И она может наслаждаться вместе с ним. Юноша обхватил ее одной рукой за талию, а второй – за ягодицу и задал свой темп, удобный для него, такой, какой ему был нужен. Подступал момент истины, и по мере приближения к нему женщина в его объятиях приобретала для него особый шарм, мало того, она начинала казаться ему верхом совершенства. Ни у кого еще Джордж не видел столь длинной изящной шеи, которая просто притягивала его поцелуи. На него внезапно накатила уверенность, что прекрасней Беллатрисы Лестрейндж нет никого во всей вселенной. С чего он это взял, тоже было непонятно. По крайней мере, он не помнил еще одних таких полных, нежных грудей, худеньких хрупких плеч, чувственных, раскрасневшихся губ. Желанный миг освобождения был совсем близок, когда у Джорджа неожиданно включился разум. Напрягшись всем телом, он быстро приподнял Беллатрису за бедра, вырвался из блаженного тепла её лона и с коротким глухим стоном излился ей на ногу. Этот маневр молодого мужчины, похоже, доконал его любовницу. Беллатриса рухнула на пол и прислонилась головой к кровати. – Ну, почему? Зачем, зачем ты это сделал? – спросила она. В ее голосе закипали горькие слезы разочарования. – У нас с тобой никогда не будет детей, Белла, – упрямо заявил Джордж, переводя дыхание и облизывая губы. – Но у меня нет другой жизни, – плача, говорила женщина. – За стенами твоего дома меня ждет смерть. Впрочем, как и в этих стенах… Я ведь все равно зачахну с тоски. В любом случае, у меня есть только ты. Джордж, чуть выгнувшись, застегнул брюки и с удивлением взглянул на ведьму. А ведь это – чистая правда: она полностью находилась в его власти. Жизнь и смерть Пожирательницы были в его руках, а теперь еще она целиком и полностью зависела от него в своем единственном желании – иметь ребенка. С тех пор он больше не заходил в ее клетку, не дотрагивался до нее и не давал ей возможности коснуться себя, чтобы, не дай Мерлин, подобное безумие не повторилось. Правда, подолгу оставался с ней. Ничего не говорил, просто смотрел на нее, порой залезал в ее сознание. То, что ему удавалось мельком выхватить из беспорядочного клубка её мыслей, приводило юношу в полное смятение. Он старался не задумываться всерьез о том, что видел, что чувствовал и переживал вместе с ней. То краткое их единение в последующие дни чуть поблекло и воспринималось им самим, как нечто запредельное, точно странный сюрреалистичный сон. Джордж не говорил ей ни слова, и Беллатриса тоже молчала. Даже о ребенке не заикалась. Правда, Джордж знал, что ее желание стать матерью никуда не делось. Каждый из снов Беллатрисы Лестрейндж, по которым он «путешествовал» втихомолку при помощи легиллименции, не обходился без присутствия младенца. Малыши были каждый раз разные: голубоглазый рыжеволосый мальчик, темноглазая маленькая шалунья с завивающимися черными волосиками… А один раз ей приснился малыш нереальной красоты со светлыми, как у ее сестры Нарциссы, волосами и черными глазами. Каждый из детишек был во сне безумно желанным и любимым, а сама она рядом с ребенком чувствовала себя счастливой и умиротворенной. Одного Джордж так и не смог понять: догадывалась ли Беллатриса о том, что он может читать ее мысли и сны. Сопротивления вторжению он не ощутил ни разу. Джордж знал, что эта дама весьма искусна в окклюменции, так, может, она каким-то непостижимым образом ухитряется подменять картинки и показывает ему не то, что чувствует, о чем мыслит на самом деле? Эта мысль, приходившая, время от времени, Джорджу на ум, пугала его. В такие минуты он совсем не знал, что и думать. Конечно, раздумья – раздумьями, но его интуиция, некое шестое чувство подсказывало ему, что Беллатриса не лжет, что сейчас она – настоящая. Невозможно подменить чувства, а он ощущал их флюиды почти физически. И это тоже пугало. Пугало потому, что ей удавалось заставлять его чувствовать то же, что и она, ощущать ее желания, точно свои собственные. Ему с трудом удавалось прорываться на свободу сквозь толщу ее мощной энергетики. Когда воздействие ее мыслей и чувств было чрезмерно велико, Джордж спасался тем, что покидал подвал и сам дом в Косом переулке и убегал куда-нибудь подальше. Иногда он навещал друзей, братьев, родителей. Часто просто бродил, где придется. Он готов был пойти на что угодно, лишь бы отвлечься от назойливых мыслей об этой женщине и об ее странных желаниях и чувствах. Обдумав все, как следует, Джордж, кажется, был изумлен. Изумлен и растерян. С грустью он был вынужден признаться самому себе в неутешительной реальности: все пошло не так, как он планировал, если, конечно, жажду мести вообще можно хоть как-то просчитать, вычислить, оценить её масштабы с холодной головой. Ведь он сам, когда тащил ее к себе домой, даже не задумывался над конечным исходом и всеми последствиями своего спонтанного неукротимого желания отомстить любой ценой. И теперь, неясно, что из всего этого вышло. Все то, что происходило с ней сейчас, согласно элементарной логике, должно было радовать юношу. Еще бы, ведь он сумел сломать самую жестокую и неуправляемую Пожирательницу Смерти. Однако, вместе с тем, ему удалось научить ее чувствовать, переживать, страдать, мечтать о прекрасном, о простом человеческом счастье, о любви, наконец. Как же так выходило, что, порой, то самое прекрасное, что касалось его самого, просто ставило его в тупик, заставляло напрягаться и нервничать, переживать и сомневаться в правильности всего происходящего. Может, все оттого, что ему было сложно воспринять все случившееся, как нечто реальное. Неужели все перемены в ней возможны после всего, что он с ней сделал? Разум опровергал все предчувствия и ощущения, но они понемногу становились фактами, против которых любой разум бессилен. Да, все так и есть: она хотела ребенка, и других мужчин в ее окружении не было и не предвиделось. Конечно, все это уже слишком… Джорджу приснился очень необычный, но прекрасный сон. Беллатриса, его Беллатриса, улыбалась ему, и её густые шелковистые темные кудри обрамляли ее лицо, развеваясь от легкого ветерка. В черных, как ночь, глазах чудесным образом отражалось яркое солнце. Вот она подошла к нему, слегка потерлась своим маленьким носиком о его нос и поцеловала. Её поцелуй был нежен и сладок; так целуют того, кого бесконечно любят. Никогда раньше он не целовался с ней, но точно знал, что вкус этих губ бесконечно желанен для него. Он словно на самом деле ощущал их. Осознание того, что поцелуй Беллатрисы – вовсе не сон, пришло не сразу. Юноша приоткрыл глаза. Никакого солнца не было, он сам все там же, в прежнем грязном подвале, в полумраке которого он много дней издевался над ней. Волосы ее, по-прежнему, были спутаны и грязны, а лицо выглядело исхудавшим и бледным. Только вот целовала она его взаправду. Джордж осторожно нащупал палочку, лежавшую рядом на кровати, и направил ее своей пленнице прямо в горло. – Как ты выбралась из клетки? – голос его был спокоен, разве что едва различимые угрожающие нотки проскользнули в нем, когда Джордж бестрепетно, почти холодно отчеканил эту фразу. Беллатриса отпрянула от него и слегка улыбнулась краешками губ. Почти как во сне. Этого не могло быть, такие вещи оказывались запредельными для его понимания. – Магия, – просто сказала она. Джордж приподнялся с постели и продолжал угрожающе направлять палочку на ведьму. Стало быть, она все-таки смогла собраться с силами. Пока он мучительно размышлял о ее мыслях и чувствах совсем другого свойства, она сконцентрировала всю свою магию и совершенно запросто колдовала вот так, без всякой палочки. – Прости, ты так сладко спал, – продолжала женщина, опустив голову. – Это было глупо. Она поднялась на ноги и сама зашла в открытую дверь клетки. Бросив на него извиняющийся и, вместе с тем, призывный взгляд, села на кровать и отвернулась к стене. Что же, интересно, придало ей сил и помогло собрать в кулак волю? Джордж почувствовал, что это была не ненависть, не злость, а нечто другое. Светлое. Она просто пожелала поцеловать его, и желание это помогло открыть клетку. Кто знает, может, она давно уже могла применять магию, просто не показывала этого ему? А сейчас ей захотелось быть рядом с ним, и она решилась… Джордж нервно сглотнул и посмотрел на открытую дверь клетки с покорной Беллатрисой внутри нее. Снова тиски злости сжали его сердце: проклятая ведьма околдовала его разум, опутала, заставила сосредоточиться на ней, как на желанной женщине, и позабыть о бдительности. Правда, ему не было страшно, и он сам не понимал, почему. Она может колдовать, стало быть, запирать ее больше не было смысла. Внезапно, юноша подумал о том, что и отвергать ее он больше не в состоянии. Ну, не хотелось ему отталкивать это хрупкое существо, безропотно сидевшее на кровати в клетке и украдкой поглядывавшее в его сторону большими печальными черными глазами… А раз не хотелось, зачем это делать. Джордж решительным жестом отбросил палочку в сторону и направился к ней в клетку. Беллатриса с опаской наблюдала за его приближением. С каждым его шагом в ее глазах все чаще начинали вспыхивать огоньки паники. – Не бойся, – только и успел произнести он, прежде чем стремительным движением очутиться возле женщины и поцеловать. Она ответила на его поцелуй жадно, страстно, обхватив руками его шею и притянув к себе. В одно мгновение Джордж и Беллатриса оказались лежащими на постели. Теперь он ласкал ее медленно, точно вкушал изысканное блюдо, каким сейчас для него было маленькое, хрупкое, трепещущее в его руках женское тело. Беллатриса отвечала на его ласки самозабвенно, словно полностью растворяясь в них, как в неге. Он чувствовал ее мысли, чувствовал, что ей безумно хорошо в эту секунду. С ним. Только с ним. Легиллименция происходила сама собой, давая ему возможность все делать так, как ей хотелось, как она желала. Джордж осторожно целовал ее лицо, шею, ушки, губы, словно боялся спугнуть, а она в этот момент прерывисто дышала и пыталась поймать глазами его взгляд. Повинуясь странному порыву, желая что-то сломить теперь уже внутри себя, Джордж обхватил ее руку и коснулся губами потускневшей черной метки. Он целовал ее руку и чувствовал, как что-то меняется в нем самом и в ней. Беллатриса глубоко дышала, в глазах ее светилось огромное, ничем не незамутненное счастье. Джордж всей кожей ощущал, как его Белла меняется у него на глазах, в его объятиях, очищаясь от всего гнусного и мерзкого, что было в ее жизни. Его губы легко прикасались к уже изрядно потускневшему мрачному знаку, словно в их силах было стереть позорное клеймо, убрать его без следа. Им самим все эти ласки воспринимались иначе. Что ж, пусть ему придется в чем-то сломать свое «Я», но он заставит себя полюбить каждую клеточку ее тела, включая эту. Джордж страстно ласкал ее, пока не понял, что она уже готова принять его. Тогда он бережно овладел ею, вырвав у Беллатрисы из груди протяжный стон. Она запрокинула голову и привлекла его к себе близко-близко, тело к телу. Ему было слишком легко и хорошо в этот момент, а легиллименция позволяла чувствовать, как хорошо ей. Он проникал в нее в том темпе, который ей нравился, время от времени останавливаясь на несколько мгновений, чтобы посмотреть на нее, языком высушить слезинку, выкатившуюся из-под крепко зажмуренных тонких век, хрипло перевести дыхание. – Я твоя, – прошептала ему на ухо женщина. – Скажи мне, что я твоя. – Моя, – эхом отозвался Джордж. На финальном аккорде он вновь прервал мелодию их единения и выскользнул из нее, но Беллатрису это сейчас не расстроило. Она прижалась к его груди и обвила обеими руками, покрывая солоноватую от пота кожу легкими поцелуями. _________________________________________ Коллаж-обложка для фика - http://cs402823.userapi.com/v402823242/47f4/QVKcpGUc3Xg.jpg