Амулет сарматского шамана

Она не знала, сколько пролежала в беспамятстве. Если бы хозяйка халупы вернулась домой на день позднее, наверняка не застала бы её в живых. И так несколько дней металась в бреду на лежанке. Бросало её то в жар, то в холод. Иногда медленно выныривала из горячечной темноты, как из липкой болотной жижи, чтоб снова погрузиться в её глубины. В проблесках сознания ощущала мягкий мех под собой, приглушённый свет, льющийся из окна, аромат и вкус тёплого чая с душицей и мёдом. Не думала ни о чём. Не было на это сил. Просто лежала и была рада, что наконец-то не чувствует ни боли, ни холода. Только безмерная усталость, словно тело налилось свинцом и невероятно отяжелело. Беспамятство постепенно перешло в глубокий сон. Чем больше спала, тем более и более сонной была. Наконец проснулась — и чувствовала себя на удивление бодро. Как будто долгий сон зацелил раны не только на теле, но и на душе. Села на постели и с удивлением огляделась. Была в просторной горнице, чистой и светлой. Свет струился в большое решётчатое окно и квадратиками лежал на полу. Вскочила и обнаружила, что совершенно раздета. Рубашку, сухую и чистую, нашла в изголовье. Натягивая её, коснулась головы. Волосы! Ощупала их: были острижены до плеч, но чистые и расчёсанные. Забыла про волосы, осмотревшись в горнице. Очень богатая горница: на выскобленном деревянном полу медвежья шкура, окованный большой сундук при стене. Над ним полки, заставленные диковинными и очевидно дорогими вещами. И везде на балках потолка вдоль стен холщовые мешочки — должно быть, с травами. Пучки трав сушились тут же, наполняя избу смесью пряных, сладких и терпких ароматов. Запахи душицы, мяты, липового цвета, сухой малины, уютные и знакомые, наполняли душу покоем. Как будто и не было того страшного дня, навсегда перевернувшего её жизнь. Но где же она?! У них в осаде ни у кого не было такой светлой, красивой и богатой избы, даже у старосты. У них дома стены изнутри были закопчёнными, вместо ровных гладких досок на полу был слой утоптанной глины. В домах минимум вещей: самодельные лари, полати для сна, грубо сколоченный стол и лавки. А здесь всё иначе, непривычно, красиво. Ей тут нравилось. Ильяна подошла к окну. Как чудно! Осторожно коснулась прозрачного стекла. Похоже на льдинку, но не холодное, и не тает. Через окно видна опушка леса, освещённая солнцем. Голубое небо и облака на нём. У них окна были маленькие, затянутые бычьим пузырём, пропускавшим лишь мутный свет. С приходом тепла оконницы просто вынимали из окна, и свет вместе со свежим ветром (и мухами-комарами) вольно вливался в избу. Ильяна ещё раз осмотрелась. У окна, на столе под чистым льняным полотном, увидела глиняные миски. Внезапно почувствовала сильнейший приступ голода. Аж закружилась голова. Подняла холст. В одной из мисок нашла несколько кусков хлеба, возле — маленькую плошку с маслом. В третьей, глазурованной, миске оказался густой прозрачный мёд. Тут же нашлась и деревянная ложка. Девочка немного засомневалась — может ли без разрешения отведать эти лакомства. У них дома обычной повседневной едой была грубая крупитчатая каша, мёд и масло едавали по праздникам. Горе тому, кто зачерпнул бы из крынки без спросу! Но тут спросить было некого, ничего иного на столе не было, а Ильяна была очень голодна... Взяла половину хлеба (половину на всякий случай оставила хозяевам) и осторожно, стараясь не уронить ни крошки, съела один кусок с маслом, другой с мёдом. Как ей казалось, в жизни не ела ничего вкуснее. Хлеб был свежий и мягкий, пористый, без примеси шелухи. Ситный, как говорила мама, потому что грубую муку на такой хлеб нужно было просеивать через частое сито. Доев, напилась воды из ковша, стоявшего тут же. Сначала ей показалось, что голод не утишился, только осильнел, но через несколько минут по телу разлилось приятное тепло. Навалилась сонливость — девочка была всё же ещё очень слаба. Вернулась на лежанку и легла, глаза слипались. Хотела дождаться хозяев, но уже через мгновение снова спала, на этот раз здоровым глубоким сном.