Караван неспешно шел по горным дальницам — широким мощеным тропам, поставленным специально для торговых переправ. Тяжело груженых коней и мулов не погоняли, темп держал Головной — старый опытный караванщик. Торопиться ни к чему, главное — в целости и сохранности доставить тяжелую поклажу и при этом ноги вьючных животных поберечь. Им еще обратно другие товары везти. Положившись на Головного, остальные погонщики мирно подремывали в седлах, досыпая ранний отход. Теплое весеннее солнце и размеренный перестук копыт в самом деле убаюкивали, но Ильяне не спалось. Такая красота разворачивалась перед ней и стелилась под ногами! Между прогретыми камнями топорщилась бледно-голубая вероника, желтые первоцветы, белая ветреница и пронзительно синий мышиный гиацинт. Неуклюжие шмели грузно ворочались в венчиках медуницы, около них перепархивали первые бабочки с бархатными крыльями. Куртины терна и дикой черешни вскипали пеной цветов, и воздух пах так сладко, что его хотелось выпить.
Но через несколько часов мерного покачивания на конской спине даже краса весенних горных склонов может наскучить. Не слишком весело, как оказалось, час за часом плестись в хвосте каравана, глядя на круп идущего перед тобой последнего нагруженного осла. Ведь они с наставницей могли бы ехать гораздо быстрее! Кони у них были добрые, хорошо кормленные и еще не изнуренные долгим переходом. Обязательно надо держаться вместе с заспанными караванщиками?
— Помалу далей зайдешь! — ответила наставница любимой присказкой деда Радована. Была права, конечно. Как же она могла забыть?! Помнится, как горячо обсуждали в селении грабеж одного неосторожного каравана в прошлом году: в здешних лесах, в междугорье, водились не только зяблики и красногрудые зарянки, но и лихие люди. Ильяна попыталась послать нить своего сознания в лес, поискать чьи-нибудь зоркие глаза и чуткие уши. Чтобы с их помощью убедиться, всё ли в лесу спокойно. Так, как это делала ее наставница.
Эх, до наставницы ей еще учиться и учиться! Никак не получается у ней пока посылать серебряную ниточку далеко. И очень уж она, ниточка, еще непрочная, легко рвется. Не удержать ею пугливую косулю, а жаль, вот уж у кого чуткие, всегда настороженные уши! Быстрые черные глазки зарянки тоже многое могут увидеть с вершины старой черешни, куда больше, чем глаза Головного, который едет сейчас на челе каравана. Но не выдержала долго ильянина серебряная нить, рассыпалась на кусочки и истаяла в ничто. И уж вовсе не получалось у Ильяны что-либо зверю или птице приказать, заставить что-либо сделать. А вот интересно, почему в сознание людей у ней получается войти куда легче? А в сознание зверей и, особенно, птиц — намного сложнее. Очень уж оно… чуждое, что ли? И почему-то после мысленных путешествий в чужое ведомие Ильяна всегда чувствовала себя очень утомленной. Ну что ж, казалось бы, такого, не тяжелая это работа — не жать серпом внаклонку, не снопы носить, но поди ж ты, голова сразу отяжелела и глаза слипаются!
На Ильянино счастье, караван вскоре спустился к подножию гор и остановился на дневной привал. Наскоро перекусив свежими, только-только из дому, припасами, девочка быстро уснула. Сморенная дорогой, ласковым весенним солнцем, бормотанием горного ручья и пением птиц. Долго поспать ей, правда, не дали. Весь маршрут у караванщиков расписан в уме, от вехи до вехи: когда трогаться в путь, когда остановиться на дневку, сколько там отдыхать и насколько быстро двигаться дальше, чтоб успеть к месту привычной ночевки. Пришлось вставать, умыться в холоднющей воде ручья и снова взбираться на лошадь. А потом еще долгие часы провести в седле, пока караван не докончит дневной переход.
Перед закатом караванщики утаборились. Сняли со спин животных тяжелую поклажу, расседлали, напоили и, стреножив, отпустили пастись. Лишь потом занялись собой: пока было светло, устелили ложе из лапника, накрыли его овчинами. Стан решили не ставить: ночи хоть и были еще прохладными, но дождем в воздухе не пахло. Дрова были собраны и припрятаны ранее, а потому вскоре при таборе запылал костер. Кто-то из караванщиков подвесил на рогулях котлик с водой и уварил на питие ароматную мяту с молодыми, найденными тут же при ручье, побегами черной смородины. Кулеш в первый вечер варить не стали, а просто развернули тряпицу и выложили снедь, взятую сегодня при уходе из дому, на общий стол. Кому что бог послал.
После сытной трапезы, горячего чая и глотка ракии у людей развязались языки. Погонщики, отоспавшиеся днем на ходу, прямо в седле, ложиться не спешили. Вспоминали прошлые походы, со смаком перебрали и подробности разбойничьего нападения на караван в прошлом году — какая беда, что не в первый и наверняка не во второй раз? Всегда вспомнится какая-то новая подробность или случится в компании новичок, которому всласть послушать байки от бывалых людей. Когда совсем стемнело и на иссиня-черный небосклон выбрался бледный рожок месяца, байки из былей постепенно перешли в область небылиц. И как иначе, о страшилах и нечистой силе!
Ильяна очень устала, умаялась в дороге с непривычки, но какой тут может быть сон?! Упустить возможность послушать очевидцев событий? Это вам не слухи, прошедшие через десятые уста, по крохам собирать! А когда пошли рассказы о таинственных огоньках, об упырях, русалках, черной волосатой руке и таинственном белом лице, она и рада была бы зажать уши и не слушать, но любопытство оказалось еще сильнее страха. Вполне реальная опасность — вроде лиходеев-разбойников — не пугала ее так, как нечто непонятное, невиданное, неслыханное. Разбойники — это была в их мире обыденность, с ними встречались многие. Включая саму Ильяну. А вот упыри, это другое! Но особенно ее напугала байка о белом лице. Позднее, когда все кроме стражи уже давно угомонились и спали, девочка не могла уснуть, напряженно вслушиваясь в лесные звуки. Лежала прижавшись к наставнице, с головой накрывшись грубым шерстяным рядном, и никак не могла избавиться от мыслей о белом безгубом лице с черными провалами глаз. Которое поджидает путников где-то в руинах брошенного замка. И только перед рассветом ее наконец-то сморил целительный сон.
На следующее утро невыспавшаяся Ильяна последовала примеру караванщиков и половину пути продремала в седле. Зато потом на дневной стоянке была бодра и, наконец-то, как следует осмотрелась около себя. Разглядела своих попутчиков и узнала, что они везут в княжий город. Оказалось, что почти половина груза в этот раз не обычная соль, рыба и сушеные фрукты, а всякая дивная всячина, предназначенная для самого княжьего двора! С фрягов везли тюки сухой лаванды. Ильяна дивилась: зачем князьям столько лечебной травы?! Они что же, собираются лечить целый город?! Целый край? Но, как объяснил головной, эта лаванда не предназначалась для лечения. Ароматную траву с синими соцветиями при княжом дворе добавляли в сламники — чтоб в покоях стоял благостный дух и слаще спалось князю и его вельможам.
А еще князю везли фряжское и греческое вино, оливковое масло, вяленые окорока и сыр. И еще целую купу товаров с востока: ковры, тонкие ткани, благовония, саженцы дамасской розы. И даже кошку! Ильяна с немалым удивлением обнаружила при поклаже головного клетку, в которой сидела молодая кошка. Можно сказать, котенок. Да не простой! Пушистый, с белой шерстью без единого пятнышка. Жмется к противоположной решетке. Глазища испуганные разного цвета: один желтый, другой голубой! Дорогая, должно быть, подумалось Ильяне, и погонщик подтвердил:
— Не то слово, дорогая! Эта кошка с самой Анкары везется и стоит как хороший скакун. Для княжей дочери выписана.
Ильяна аж обмерла: кошка за цену доброго коня?! Очень любит, должно быть, князь свою дочку, раз такие дорогие подарки покупает!
— Любит, ох любит, балует безмерно, — погонщик, по турецкому обычаю, не торопясь набил трубку табаком, запалил и выпустил дым. — Всё, что лишь душа ее пожелает — всё ей на златом блюде поднесёт. И сласти заморские, и самоцветы дорогие, и наряды богатые. В минулом году была с отцом в Веницее, увидела у супруги веницейского дожа анкарскую кошку да возжелала такую же — и вот поди ж ты, заплатил князь за кошку нехристианские деньги. Да ты пальцы-то к ней не суй лучше, видишь — дикая она, шипит, прскает! Зубы как шилья, и когти тоже, вмиг руку раскровянит. Кошка — зверь непростой, она с младости ласку потребует, иначе дичает. А эта, считай, от малого веку в клетке сидит, два месяца ее людская рука не касалась. Вынешь ее из клетки, а она вдруг сбежит — а тебе потом головы не сносить. Вовек не расплатишься, аккурат загремишь гребцом на галеры до старости лет. Вот и сидит, бедолага, в клети целую дорогу…
Ильяна не раз еще приходила посмотреть на чудесную котейку, любовалась, ласково приговаривала ей и думала — каково иметь такого родителя, что исполнял бы любую блажь, баловал и миловал бы? На ум ей приходила Хризостазия, красивая и нарядная как куколка. И столь же бесхарактерная и беспомощная. Наверное, и княжия дочка такая же размазня. Нет уж, ей, Ильяне, такого счастья не надобно!
***
Вскоре Ильяна втянулась в ритм движения каравана. Днем с высоты конского хребта обозревала окресности. И не только своими глазами: вся округа кипела жизнью. Горы остались позади, теперь они шли через леса. Только начинающие зеленеть, еще открытые для солнечных лучей и звенящие от птичьего пения. Полно было и всякого четвероногого зверья, начиная от мышей-полевок и кончая могучим лесным оленем. Эти красавцы уже скинули рога, не ходили стадом, как зимой, разбились на пары или держались поодиночке, а потому были особенно осторожны. Ильяне всего лишь два раза удалось увидеть их, когда она смотрела на лес с высоты глазами белки или голубя-вяхиря. Стояли, вглядываясь в пространство своими темными глазами, подозрительно пряли ушами и втягивали воздух подрагивающим влажным носом. Наверняка слышали перестук копыт многочисленных вьючных животных и заблаговременно уходили подальше от дороги.
Утомившись, клевала носом, покачиваясь в седле в такт лошадиному шагу. Пару раз, заснув по-настоящему, едва не свалилась с коня, спасибо наставнице — вовремя окрикнула. Вечером с нетерпением (и замиранием сердца) ожидала новых чудесных баек: о чем будут погонщики баять сегодня — о страхилах и чертовщине или о неведомых дальних краях, которые они исходили? Многие из них оказались бывалыми путешественниками, побывали в местах, которые девочка себе и представить не могла и сомневалась: могут ли вообще существовать такие? Не привирают ли рассказчики, повествуя про огнедышащие горы, извергающие огонь и расплавленный камень? Как вообще можно расплавить камень??? Или как поверить, что есть море, в котором человек не может утонуть? Как могут существовать люди с черной кожей, не просто загорелые до оттенка бурой глины, а черные, как его, рассказчика, сапог?! Вот бы побывать там, если такое действительно есть на свете, вот бы повидать своими глазами!
Нет, наверное, все-таки погонщики не врут. Во всяком случае Головной. Иначе бы наставница не подсаживалась к нему на привале с куском пергамента, выспрашивая и делая пометки. Выпытывала о дороге от Бела Града на север и северо-восток.
— А тебе куда надобно, красавица, в Чехи или в Ляхи? — усатый караванщик с любопытством глядел на ведунью.
— Мне в Ляхи.
— В Ляхи?! — удивленно присвистнул головной. — В Ляхи я сам не ходил, многого не скажу. Я только в Чехи хаживал. Потому тебе могу дорогу только до Пешти описать, дотуда и в Чехи, и в Ляхи — одна дорога. Потом большой шлях раздваивается, в Чехи по левую руку, в Ляхи по деснице. В Ляхи тебе долго ждать оказии придется, туда большие караваны идут редко, а малыми опасно: говорят, край там малонаселенный, дикий, лихие люди не в пример чаще грабят, нежели здесь. Нет, беспечно идти туда можно только великой выправой, в сопровождении бранных людей. Помалу, зато надежно.
— Или совсем малой выправой, быстро и незаметно, — прищурилась ведунья. — Коли кони добрые и затяжи на них немного, глядишь, и не успеют лихие люди уловить. Главное, чтоб вперед тебя не предбежал никто, не предупредил.
— Или так, — подумав, согласно кивнул опытный погонщик. И добавил: — Бедовая ты баба! Виданое ли дело… Жаль, не моя ты жена, я б тебя не пустил бы!
***
Край начал постепенно меняться. Леса уступали косовищным лугам и возделанным полям, недавно вспаханным и засеянным. Деревушки стали попадаться чаще, и не только маленькие, в полдесятка-десяток домов, но и большие села в несколько улиц, с площадью-майданом и деревянной, а то и каменной церквушкой на ней. Большинство сел караван минул без задержки, но порой останавливался, отдыхал — пока погонщики меняли соль и копченую рыбу за связки беличьих и куньих шкурок. Кое-кто, поменяв товар, уж и разворачивался в обратный путь. Шлях становился все более наезженным, из широкой тропы превратился в двухколейную дорогу. Время было рабочее, посевное, поэтому народу по дороге сейчас много не моталось, но чем ближе было к предместьям, тем чаще путникам попадались встречные: пешие, конные, а то и повозки. А однажды им повстречался целый отряд вооруженных всадников.
— То суть княжие кмети, — успокоил ведунью с Ильяной бывалый Головной. — Дозор несут.
Так уж получилось, что в последние дни они с Головным сдружились и держались рядом, благо ширина тракта позволяла. И вправду, щеголеватые гайдуки, одетые все в одинаковые кафтаны красного сукна, на рослых холеных жеребцах, обступили голову каравана и потребовали от Головного грамоту. Получив ее, старшой внимательно прочитал, сверил печать и вернул обратно.
— А это кто с тобой? — строго спросил старшой.
— Попутчицы, — отповедал караванщик. — Целительница это, травница со своей ученицей.
— Добра травница?
— Вельмо добра, — с достоинством подтвердил Головной.
Одного из гайдуков отрядили с известием об обозе обратно, в град. Он гикнул, пришпорил коня и размашисто порысил прочь, взрывая копытами песок. Остальные продолжили путь далее, куда и шли. Караван тоже зашагал своей дорогой, и, часа через два, очередной поворот дороги вывел их из леска на предместья города. А еще через час неторопливой езды впереди нарисовались крепостные стены, выложенные грязно-белым известняком. Бел Град при Дунае.
