***
Они встретились на Гран-при спустя четыре года. Плисецкий смотрел на Кацуки и думал, что это было невногудолбенно давно. Кацуки, вернее, уже Никифоров, смотрел на Плисецкого и удивлялся: это было совсем недавно. Совсем-совсем недавно, буквально на прошлой неделе, Юрио был вчерашним юниором, самой массивной частью которого можно было считать коньки. Вечно взъерошенный прекрасный монстр, который приветствовал всех и всюду единым ему известным способом: пинком. — Ёу, Кацудон. Как голова? — Не жалуюсь. Юрио, я рад тебя видеть. Правда. — А я рад, что могу наконец-таки честно надрать тебе задницу. И только попробуй ёбнуться: сочту за побег. «Я правда рад, что ты смог вернуться, тебе ума не приложить, как мне это важно», — Юри умел читать без слов. За год глухоты и слепоты научился не слушать, а слышать, чувствовать. — Хорошо-хорошо, жду не дождусь. «Мне тоже это страх как важно, Юрио. Ты не поверишь». Плисецкий развернулся на пятках, не успев сдержать улыбку: ухмыльнулся и так и пошёл почесать языками с Отабеком, улыбаясь. Виктор за его спиной повис на Юри и радостно поприветствовал Юрия, получил в ответ взмах рукой. Алтын дёрнул губами, и Юрка тут же нахмурился: спрятал лыбу. — Что?! — Ничего, Юра. Просто приятно видеть тебя довольным. Плисецкий фыркнул, обернулся на куда-то утаскиваемого Виктором Кацуки. Некоторое время смотрел ему поверх уха: не видно. Ничего не видно. Ни следа от раны или шва. А ведь рассёк от уха до надбровной дуги. Четыре года прошло. Плисецкому уже не 15. Это время прошло давным давно. И упущено. — Ему двадцать восемь стукнуло, очнись. Это тебе эти четыре года по звонкому барабану, а... Юрка махнул рукой: не знал, как сформулировать дальше. Пхичит блеснул белыми зубами и сказал: «Ты недооцениваешь Юри. Ну и меряешь его европейскими мерками». — Можно подумать, вы так сильно отличаетесь. Прям другой вид. Иная жизненная форма. Вообще-то, Плисецкий с Чуланонтом не общался. Вот вообще. Нисколько. Просто сейчас так сложились обстоятельства. И вообще, Чуланонт Плисецкого чудовищно подбешивал. Вроде, конечно, лично он ему ничего не сделал: кроме того, что в отборочных больше баллов набрал, но вот просто не сходились они характерами. Вообще. Никак. Юрка однажды фыркнул при Отабеке, что Пхичит — тайский наивняк. И что у него в жопе детство свербит. Услышал в ответ, что это сугубо положительно, позитивно и вообще правильно: именно такой настрой и должен быть у человека. Еле сдержался, чтобы не пнуть. И Чуланонт стал его бесить ещё шибче. Плисецкий вообще не планировал с ним общаться. А после того, как в ленте появилось селфи Чуланонта и Алтына с мирового, ещё и Беку стал за уши оттаскивать. Ибо видов на своего лучшего друга он никому не прощал. Благослови господь Алтына — тот всё в Юрке насквозь видел и, улыбаясь, подчинялся. Просто так сложилось, что в кафешке для Пхичита столика свободного не осталось, а Юрка один расселся на четырёхместном. Пришлось пустить. Чтобы говнюком не слыть. — Старость у всех одинакова. Никифоров в этом возрасте уже по косточкам разваливался. — Это который именно? — Чуланонт усмехнулся в стакан. Юрка фыркнул: — В смысле? Тебя припекло, что ли? Никифорова нам одного хватит. — Но Юри тоже Никифоров. Ты не знал? Он сменил фамилию четыре года назад. Хотя очевидно, что ты ругаешься на Виктора! Видимо, Плисецкий слишком агрессивно выпучил глаза и скривился: это стало новостью. После возвращения Кацудона объявляли как Кацуки и никак иначе, поэтому то, о чём говорил таец сейчас, звучало дико. Пхичит фыркнул в глубину стакана: — Забавно! Юри выступает под прежней фамилией, чтобы никто не путался. Он говорит, что «так удобнее всем». Я не знал, что ты не знаешь. — Эти педики передо мной не отчитываются. Пхичит рассмеялся. Очень добро. Словно Юрий каким ребёнком был. Может, стебёт? — подумалось Плисецкому. Он знал, у кого спросить.***
— Юри? Я думал, ты лучше знаешь. Бека поглядел в потолок. — Почему все считают, что эти педики мне докладываются, а? — Потому, что ты — их друг. Юрку как под зад пнули: — Чего? — Они оба считают тебя своим другом. Спрашивают о тебе. На французском этапе Юри сам ко мне подошёл. Левый глаз дёрнуло, Юрка не мог сформулировать вопрос «какого хрена» конкретнее, чем он всплыл в голове. Но Бека был спокоен, как скала, и верен, как... Чёрт его знает как: Юрка после своей золотой медали и перед ней учителей в школе только по выходным видел, и то не регулярно. Учёба тактично отвалилась на задний план Юркиной жизни, уступив место фигурному катанию и немного — познанию «нового и неизведанного», что стало доступно с наступлением совершеннолетия. Так что какое-нибудь умное и красивое литературное или историческое сравнение в голову не приходило, хоть убей. Поэтому Плисецкий остановился на том, что Отабек был верен, как Отабек. А потому не выражовываться при нём Юрий старался честно и изо всех сил. Он так квады прыгать не старался, как в адрес Беки не материться. Потому весь вопрос на лице и остался. Но Бека понял. Он хорошо понимал. Но не всегда уместно. — Я не вчитывался в его бейджик, но, кажется, в графе фамилии что-то длинное было. Не обратил внимания. Я даже свой не читал: во Франции немного странно написали. Объявляли тоже. — Да мне ли не знать. Что я, во Франции не был? Они либо ленятся и делают как в английском, а потом читают по-своему, либо стараются и пишут по-своему, а диктор потом... — Читает по-английски. Да. Я ещё помню, как у тебя истерика случилась с «Жан-Жакуэс». Тебя со смеху чуть ли не до выхода на лёд трясло. Плисецкого и сейчас трясло. Он вспомнил выражение лица ДжейДжея, кучу испанских фильмов, и его пробрало. Это было год назад, а смешно — как вчера. После того финала Юрий самолично позаботился о том, чтобы от ДжейДжея это Жан-Жакуэс по гроб жизни не отстало. Что ж, япошка Кенджиро так и запомнил — и вылетел после второго отборочного. Имя тут, конечно, ни при чём. Просто Кенджиро пришлось тягаться с Чуланонтом, Иглесией и Сунгилем разом, а этапом ранее были Леруа, Гуанхонг и собственно Плисецкий. И если китайца он «переехал», а в короткой обпрыгал Иглессию, то на произвольной Лео его как хромого сделал, оторвавшись в пять баллов и сбросив на четвёртое место. Опыт не пропьёшь, — усмехнулся Плисецкий, когда прознал, что в этом году японцев в финале не будет. В этот раз Япония будет аж в двух экземплярах. Кенджиро ходит невысокий и решительный, Юри — спокойный и самоуверенный. А кроме них — Чуланонт, Алтын, Плисецкий и Сунгыль. К слову о корейцах: в этом году страна просто озверела: в танцах прорвались в финал аж две корейские пары. Ещё одна была в парном катании. В свою очередь, список прошедших в финал девушек заставлял глаз подёргаться: одинокое зелёное пятнышко флага Италии несмело разбавляло сине-красно-белое месиво из России, Франции и Японии. Японок было двое, француженка одна. Но триколоры превалировали. Юрка на разминке едва не влетел в Сунгыля, они обменялись взглядами и разъехались, — Юри выводил фигуры вдоль бортика и о чём-то беседовал со скользящим рядом Чуланонтом. Они поравнялись с Виктором и тормознули так, словно Никифоров тренировал их обоих. На шее у него болталось два бейджика. Юрка присмотрелся: на бейджике Кацуки взаправду было написано слишком для «Кацуки» длинное слово. — Как у неё дела? Я ж не встретился после второго этапа, волнуюсь. — Кремень — надулась и пошла лёд резать. — Пхичит-кун, скажи честно: тебе удобно это всё? Мотаешься туда-сюда... — А что ты предлагаешь, Юри? — Юри озвучил идею нам приехать в Таиланд, — вставил Никифоров. — Охо! Да я нормально! Ей же нравится Япония. Дальше Плисецкий не слышал: он разогнался на прыжок и взлетел, перекрутил тройной, выехал, чуть не ткнулся носом в Отабека, тот кивнул. Плисецкий оттолкнулся и разогнался на новый. Все вокруг были уверены, что Юрка свечку над их отношениями держит, а реальность была такова, что он ни хрена о них не знал. Да, в жизни Юри он был... пинком под зад. Юрка соревновался с ним, Юри его бесил, раздражал и был... дорог. Был важным аспектом достижения высот. Плисецкий видел в нём живой, постоянно поднимающийся предел, который было необходимо превзойти. Это не было стабильным рекордом покинувшего спорт старпёра, который на коньки не наступал и путь вперёд не загораживал и уж точно не придёт надирать тебе задницу, если ты побьёшь его лучший результат. Это был действующий ревностно относящийся к своему делу спортсмен, который ненавидел проигрывать. Всё это своё отношение Плисецкий осознал уже после травмы и ухода Юри. Он на самом деле искренне рефлексировал, стараясь понять, почему же ему, Юрию Плисецкому, так важно снова увидеть Кацуки Юри на льду. Почему его так подбросило, когда Бека рассказал, что Юри не собирается, судя по всему, лечиться и возвращаться. Почему это превратилось в ту, лучшую программу Плисецкого. В его, и мировой, рекорд, который до сих пор никто не превзошёл. Он долго думал и нашёл ответ. А сейчас испытывал смешанные чувства. Вернее, он испытывал предвкушение разочарования. У Кацуки Юри было два года перерыва в карьере. Кацуки Юри пропустил серию Гран-при в прошлом году и не был заявлен на Чемпионат мира. И ему было двадцать восемь. Почти тридцатник. И на общей тренировке Юри был... Не тем. Обычным. Он не пугал. Он беседовал с Чуланонтом и улыбался, пил воду из протянутой Виктором бутылки и тихо смеялся. Но не впечатлял ничем. Плисецкий разочаровывался и старался рвать и метать, привлечь внимание, мотивировать и удивить. «Я был для тебя барьером и препятствием, важным условием твоего, хрюшка, успеха. Что теперь? Ты просто покататься приехал? Тебя уже не волнуют соперники?» В поле зрения попал Сунгиль, едва не снёсший борт четверным риттбергером. И тут же сзади справа вылетел на бешеной скорости таец. Вытянулся ласточкой и выпрямился: прыгал. Судя по лицу Сунгиля: тоже четверной и тоже риттбергер. Кошки-мышки. Они просто дразнят друг друга. Все. За спиной вставшего по центру Юрки кто-то тоже приземлился: судя по тяжести и резкости — Отабек. Весело что-то крикнул на японском Кенджиро: Юрка обернулся и увидел тройной тулуп, одинарный аксель и двойной флип: чистая комбинация. Юри посмотрел на него, похлопал, что-то ответил. Тоже на японском. Наконец взглянул на Юрку. Тот постарался сделать самое презрительное и злобное выражение лица, которое только умел. — Что встал, Юрий?! Постоять пришли, или как?! Дорожку давай! Виктор за спиной Юри засмеялся, а от громового голоса Якова, казалось, дёрнулись все присутствующие фигуристы. Тренировка подходила к концу.***
Плисецкий вцепился в бортик. Так, словно это могло что-то изменить. Будто бы могло измениться звучание гарретовской скрипки. Или костюм. Или, чего хотелось больше всего: выступление самого Плисецкого, завершившееся уже минут пять назад. По льду носился чёрный, изредка сверкающий серебром, демон. Звучащий, как струна. Режущий воздух, как катана. Гибкий, как... Как сам Плисецкий. В двадцать восемь. В грёбаные двадцать восемь Кацуки Юри гнулся змеёй, тёк шёлком. Некстати вспомнилось замечание Пхичита о мерке европейскими мерками. Плисецкий вгрызся ногтями в бортик. Клял себя последними словами и... Охреневал. Не иначе. Литературнее выражаясь, Юрий опростоволосился. Не увидел ничего особенного на тренировке и заранее дал фору. Идиот. «Честно надрать задницу, да?!» Честно? Кацуки Юри поблажек и спусков не терпит. Он впивается коньком в лёд, нанося катку глубокую резанную рану наотмашь, и, вскидывая руки в небо, завершает выступления финалистов Гран-при. В ушах Плисецкого остервенело бьют набаты. Волны музыки ещё резонируют, гуляют эхом, а контрастный белому льду силуэт всё ещё движется. Кацуки Юри обошёл его в произвольной. Хотя уступил в короткой. В голове Плисецкого щёлкнул калькулятор: Кацуки сейчас будет первым. Если судьи не дадут ему ошибку, упущенную Плисецким. Была ли ошибка вообще, Юрий не знал. Не мог сказать. — Достойно. Юрка развернулся к возникшему у него за спиной Отабеку, которого обходил на три балла в общем зачёте. Алтын строил «глаза солдата». Юрка подавился воздухом. На лёд сыпалась мягкая артиллерия. Взгляд сам опустился в пол. Плисецкий выдохнул тихо, но чётко: — Я облажался.***
Плисецкий облажался в две тысячи семнадцатом на Гран-при, сделав все выводы и поставив крест по одним только разминкам и тренировкам. Которых совместных было раз, два — и обчёлся. Но он брал реванш на Мировом. У них даже были спорные оценки за короткую программу. Сцепились друг с другом в произвольной, исполосовали лёд, и Юрка с мясом выдрал первенство в программе. На общий зачёт не хватило грёбаных полбалла. Если бы не дурацкая бабочка в короткой, ставшая шоком для всех, включая самого Плисецкого, который такой подставы от ног не ожидал, то Юрка бы выиграл. Он пытался нагнать, прыгнув четверной с поднятыми руками во второй половине и сдвинув прыжки в произвольной, но — не хватило. Юри почуял, что Юрка себе эту бабочку не простит, и тоже сдвинул все четверные во вторую половину. Никифоров за бортиком просто тёк и таял. Барановская хваталась за сердце. Яков мускулом не дёрнул. Скала. Кремень. На японский гимн начала развиваться аллергия. И, чёрт возьми, в этом сезоне Юрка настроил наполеоновских планов: два четверных в короткой, пять — в произвольной. Режим себе выбрал спартанский, впахивал, рвал и метал, даже Бабичеву почти не трогал: ну, завелась. Ну и пусть живёт. Типа кошки. Только кошку кормят китикетом, а Бабичеву — деньгами на карманные расходы. И чего-чего, а звонка в четыре утра от занозы в тощей Юркиной заднице Плисецкий уж точно не ожидал. — Юрио, ты в Москве? На дворе стояла две тысячи девятнадцатая осень. Серия Гран-при была в самом разгаре, близился кубок Ростелекома.