Призрак. Фантом. Эрик.

- Эрик, постойте. - Да? - он уже сделал шаг сквозь зеркало, и послушное его чудесной механике стекло уже наполовину разделило нас. - Мы... мы давно не пели вместе. Конечно, глуповатая причина начать разговор, но я не успела придумать ничего получше. Однако мне невыносимо стало видеть, как Эрик становится для меня едва ли не более посторонним, чем Мэг и прочие друзья, которые теперь откровенно сторонились «примадонны» с сомнительными связями. Полагаю, если бы у него были брови, они бы саркастично изогнулись под маской. Но бровей у Эрика нет, и потому только голосом он выразил крайнюю иронию: - Мадемуазель Дааэ, мы только что довольно успешно отрепетировали партию Дездемоны. Эрик ни разу еще не назвал меня новым именем – мадам Гарнье. Я промолчала. - Что-нибудь еще? Тогда позвольте откланяться. Безжалостное стекло мягко стало в пазы, и я снова осталась одна. В который раз... Разочарование и обида волнами накатывали меня, и я вытерла невольную слезу. Эрик прекрасно понимает, о чем я его прошу, и все-таки снова отказал мне в своём обществе. Ангел, чем я снова так провинилась, что потеряла твою благосклонность. Не бросай меня одну, Ангел! Эрик... не бросай меня одну, Эрик. Рисковая мысль внезапно пришла мне в голову. Целую минуту я просидела, колеблясь и прислушиваясь к звукам по ту сторону зеркала, но в театре царила абсолютная тишина, и я решилась. Мягкий поворот газовой горелки над зеркалом – я сто раз видела, как это делает Эрик, - и передо мной открывается тёмный коридор. Я раньше уже проходила по нему, но моим провожатым всегда был сам Призрак. Свеча, шаль на плечи – и я делаю шаг вперёд. Вздрагиваю, услышав за спиной лёгкий щелчок: зеркало встало на место, отделив королевство Эрика и меня вместе с ним от царства света. Коридоров множество, и я стараюсь не думать что будет, выбери я не тот проход. Я прислушиваюсь к своей памяти и иду к мужу – все вниз и вниз, к промозглой сырой мгле. Сколько прошло времени? Не знаю. В безмолвных темных подземельях приглушаются все чувства. Полагаю, я шла не менее часа, и уже начала по-настоящему бояться, когда услышала слабый плеск воды – значит, я не ошиблась в своих блужданиях! Лодка привязана к поручням у ступеней, ведущих под воду, и я отталкиваюсь от них багром. Интересно, о какой сирене в глубине озера когда-то упоминал Эрик? Не хотела бы я невольно разбудить ее... Я хорошо помню титанов, поддерживающих своды полузатопленной залы, и ищу их в колеблющемся свете свечи – фитиль почти догорел, его едва ли хватит надолго. Внезапно, словно угадав мое беспокойство, в тишине появляется новый звук – это музыка Пьяццолла, "Забытье". Мелодия тиха и печальна, и стон Эрика вплетается в неё также нежно и грустно. Но чем ближе я к источнику звука, тем громче он поёт: это уже не светлая печаль, а настоящая пронзительная, щемящая тоска. Эрик исполняет Un bacio — un altro bacio, и Отелло умирает раз за разом за своей любимой. В его руках мелодия причудливо меняется, и мне уже сложно различить, что принадлежит автору, а что является трагедией Эрика. Тяжёлые ворота подняты: теперь Эрику некого бояться. Никто больше не рискнёт ворваться к Фантому без приглашения. Лодка мягко утыкается носом в берег, и я вижу его в небольшом круге света среди кромешного мрака. Он перебирает клавиши фортепиано, предав свой любимый инструмент, орган. Поэтому музыка звучит не величественно, а скорее жалко и трагически, словно бесконечный вопль умирающего животного. Эрик не слышит, что я здесь: он ничего не слышит, когда отдаётся музыке. И я, незамеченная, поднимаюсь к нему шаг за шагом и наконец замираю у него за плечом. На пюпитре стоят ноты, но не на них смотрит Эрик, а на небольшую карточку между страниц. Я щурюсь, ведь свет его свечи едва разгоняет мрак... это мое фото! Фото с дня нашей свадьбы, которое заказал Надир в качестве свадебного подарка. Я задумчиво улыбаюсь, держа в руках букет, а Эрик стоит за мной, напоминая в своей черной бархатной маске мрачного Ангела рока. Светлое пятно на тёмном фоне... но я и не знала, что карточка уже готова! Какая удивительная вещь – фотография! Всего одно мгновение – и вот мы навечно запечатлены на бумаге, точь-в-точь, как в жизни. Почему же Эрик так печален? Мелодия тянется и тянется, как бесконечная болезненная агония, и я не могу это больше выносить. - Эрик, – он вздрагивает и рефлекторно прикрывает фото, свеча гаснет. Но прежде, чем он успевает вскочить, я обнимаю его сзади, прижимаюсь щекой к его спине. Боже, какой же он худой! - Эрик... – в полной тишине и мраке я не отпускаю его от себя, а он не вырывается. Я вслепую касаюсь его шеи – выше и выше, пока пальцы не натыкаются на маску. Гибкий материал на ощупь оказывается влажным, словно он плачет уже давно. Эрик предостерегающе дергается, пытаясь вырваться из плена моих рук, но я не пускаю его. - Тут темно, не бойся, - шепчу я, и под аккомпанимент его прерывистого дыхания осторожно снимаю маску. - Кристин... Я прикладываю палец к тому месту, где у нормальных людей располагаются губы. Кожа его лица такая неестественно сухая и гладкая, что я невольно вспоминаю крылышки тараканов, и едва сдерживаю дрожь отвращения. Как хорошо, что здесь темно... я не знаю, отчего его щеки покрывает влага: возможно, это слезы, а может быть, это пергаментная кожа лопнула там, где кости грозились проткнуть ее, и это кровь Эрика сочится каплями по моим пальцам. Бедный, бедный мой Эрик... Подушечками пальцев я продолжаю ощупывать его уродство, принуждая и себя, и его к этой новой близости. Почему-то мне это кажется очень важным, может быть, самым-самым важным. - Все хорошо, - шепчу я, одна только зная, скольких титанических усилий живому человеку стоит не оттолкнуть Эрика от себя. - Почему ты больше не проводишь время со мной? – задаю я самый естественный для меня вопрос. Эрик словно просыпается от транса. Мягко отводит мою руку в сторону, и я понимаю, что маска снова занимает своё законное место. Чиркает спичка, свет разгоняет спасительную тьму. Эрик зажигает ровно столько свечей, сколько нужно, чтобы мы вернулись из тьмы фантазий в реальность. Он медлит, а я стою, как и стояла, на коленях, смиренно ожидая ответа. - Кристин, - его голос потрясающе мягок и нежен, и все же за ним угадывается щемящая боль, – как это могло вам прийти в голову, глупая девочка... Он опускает взгляд на мои руки, которые только что касались его лица, и в неожиданном порыве целует их – вернее, не осмелясь коснуться изувеченными губами, просто прикладывает к бархату маски. - Я не могу уделять вам столько же времени, сколько раньше, потому что теперь вы стали моей женой, - он грустно качает головой, - вот такой забавный парадокс. Смешно, правда? Посмейтесь вместе со мной, Кристин. Я имею все права на вас, и в то же время не имею ни единого. Не перебивайте, - Эрик мягко останавливает мои возражения. – Я думаю, это пройдёт со временем... Я привыкну, научусь распознавать и в корне душить все порывы, которые могут привести к нежелательной для вас близости, - он снова жестом обрывает меня. - Я не говорю о супружеском ложе, Кристин. Но я хотел бы касаться вас... возможно, даже обнимать – о, я не просил бы этого слишком часто! Ваше постоянное присутствие и покорность толкает меня на самые безрассудные мечты - а я хорошо помню своё обещание и намерен держать слово. Я вижу, что вам не слишком противно мое общество, иначе вы бы не пошли на такой фарс, как свадьба, ведь вы-то, наивное дитя, верите в Бога. И это тоже даёт мне беспочвенные надежды на большее, чем просто духовная родственная связь покровителя и его подопечной. Но в то же время умом я понимаю, что чувства могут привести меня к тому, что вам вовсе не понравится. Не сердитесь, Кристин. Я вовсе не зол на вас и уж, конечно, не позабыл о своей маленькой жене. Просто нужно немного времени, и я снова смогу гарантировать вам безопасность от самого себя, в которой вы так нуждаетесь, как я убедился в этом в Ле Бристоль. Я замолчала. Все, что он сказал, было правдой и в то же время... я искренне жалела Эрика и хотела дать ему большее, чем формальный брак. Благодарность за его дары, чувство общности, выросшее и окрепшее за короткое время в его подвалах, внезапная вспышка тепла между нами – это все также имело место в моей душе и я не хотела дать этому погибнуть, ведь Эрик так нуждался в простом человеческом принятии! Хотела – и не могла заставить себя сделать это. Хотела – и не знала, не раню ли его в конце концов ещё более глубоко. Смогу ли я...? Я взглянула на свои руки: они только что касались лица Призрака, и я ничем не выдала ни ужаса, ни отвращения. Значит, надежда есть? Я смогу вынести прикосновение его обнаженных рук на своём теле? Я смогу смириться с мыслью о мертвенном кошмаре, отгороженном от моего лица только тонкой материей маски? Вместо ответа я снова обнимаю его – второй раз мне дается это легче, а вот Эрик невыносимо напряжен; он весь, как натянутая до предела тетива лука. - Я постараюсь, Эрик. Обещаю.