Paint it black

Тонкие витые свечи из Крейтума быстро плавились; они трижды успели превратиться в бесформенные огарки в бобешках подсвечников, прежде чем он услышал в коридоре шаги. Ожидание не было мучительно: душа его впервые за долгое время пребывала в покое и ясности. Когда-то их было двое; вдвоем они преклонили колени перед Великим Инквизитором, вручив ему свои ничтожные жизни, вдвоем ступили на путь служения. Великий Инквизитор благословил их ничтожные жизни целью и смыслом, и слова его осветили путь их служения ослепительной истиной. Их было двое, пока в Иоваре не назрел гнойный нарыв предательства, пока ее вера не превратилась в гнилой плод, изъеденный червями сомнений. Он называл ее старшей сестрой — всю свою жизнь, и еретичкой — весь последний год. Он любил ее, насколько мог любить человек, не принадлежащий себе — всю свою жизнь, и ненавидел, когда она, изломанная и изуродованная пытками, взывала к нему, как к брату — весь последний год. Этой ночью Иовара умерла, и с ней — ее лжеистина. Тяжелая кованая дверь в малую залу отворилась беззвучно, не скрипнув смазанными петлями. — Великий Инквизитор, — сказал он, склонив голову. Ему доставило бы удовольствие опуститься на колени и припасть губами к поле расшитой золотой нитью мантии. Особенно сейчас, когда все закончилось; осознать с упоительной ясностью, что его место — у ног Великого Инквизитора. Но Великий Инквизитор не любил, когда перед ним лебезили, и тем самым лишал вернейших из своих аколитов счастья выразить их восхищенную преданность. Он молча снял с жаровни бронзовый кувшин, в котором дымилось подогретое со специями вино. Рука дрогнула — сказалась бессонная ночь, — и несколько капель пролились на черно-оранжевые угли. По малой зале поплыл тяжелый томный аромат. Великий Инквизитор не обратил внимания на его неловкость — не повернув головы, медленно подошел к столу, рассеянно коснулся ладонью очертаний вытравленной на нем карты и опустился в кресло с высокой, обитой бархатом спинкой. Руки с сухими длинными пальцами расслабленно легли на резные подлокотники. Великий Инквизитор выглядел всецело поглощенным своими размышлениями, и хотелось перестать дышать, чтобы не нарушить неумышленно громким вздохом ход его мыслей. — Мальчик мой, — негромко позвал Великий Инквизитор. — Разлей вино и сядь напротив. Интимность обращения застала его врасплох. Он подчинился — и замер, ожидая слов, которые ему предназначались. От кубков, свиваясь в спирали, поднимался пар — все более прозрачный с каждым мгновением. — Ты сказал однажды, что твоя преданность мне абсолютна, — медленно произнес Великий Инквизитор. — Ничего не изменилось — это по-прежнему так. Великий Инквизитор придвинул к себе один из кубков, но не спешил делать глоток. В его медлительности было что-то тревожное — намек на неуверенность, которую никто не дерзнул бы заподозрить в человеке, столько лет занимавшем его пост. — Ты остался глух к ереси Иовары. Но ты ее слышал. — Да, — согласился он — голос почему-то упал в шепот. — Я не могу позволить этой ереси жить дальше. Пусть даже — в твоем уме. Он знал, что должен сказать что-то, но слова не шли ни на ум, ни на язык. Великий Инквизитор достал крошечный пузырек с бесцветной жидкостью, опорожнил ее в кубок, положил опустевшую склянку на стол. — Твоя преданность мне по-прежнему абсолютна? — спокойно спросил он. Длинные сухие пальцы сомкнулись вокруг ножки кубка. На серебряных гранях были вытравлены цветочные узоры — переплетение листьев, бутонов и стеблей. Он не помнил точно, откуда у него эти кубки, но не сомневался в одном — их, как и все, чем владел в этой жизни, он получил в дар от Великого Инквизитора. — Да, — хрипло сказал он, потому что это было правдой — как и все, что говорил Великий Инквизитор. Этой ночью Иовара умерла, но память о ее лжеистине все еще жила в нем. Великий Инквизитор протянул ему кубок. Мягкая ткань широкого рукава стекла к сгибу локтя, обнажив узкое, с выступающей костью и темной вязью вен, запястье. Когда вскрылась правда о Иоваре и ее ереси — он целовал эту руку, перемежая поцелуи с клятвами, что вера его по-прежнему крепка. — Тогда выпей, — приказал Великий Инквизитор. Когда-то их было двое; вдвоем они преклонили колени перед Великим Инквизитором, и с тех пор собственная жизнь ему не принадлежала. Он служил истине, которую открыл перед ним Великий Инквизитор. Он хотел умереть, защищая эту истину. Он ощутил гордость, когда протянул руку за кубком и заметил, что она не дрожит. Разбитые в кровь ладони саднили. Он удивился тому, какие они узкие, маленькие — женские. Кто-то придерживал его за плечо. В жесте не чувствовалось враждебности — только грубоватая нежность и желание защитить. — Ты в порядке? — взволнованно спросил человек — Эдер. — Эй, ты, что ты с ней сделал?! Малой залы больше не было; и она, и пряный вкус вина на языке отступили в глубь тысячелетий. Оформились в сущее камни и коридоры герцогского замка. Женщина, которой принадлежало это тело, встрепенулась, попыталась вернуть себе контроль над этими маленькими ладонями, пересохшим ртом, узкими бедрами. Он отмахнулся от ее нелепых притязаний и почувствовал чужое отчаянье, густо замешанное на страхе. — Я мог бы прекратить ее страдания, — равнодушно произнес голос, который тысячелетия оказались не в силах удержать. Он резко поднял голову; его стошнило. Он сплюнул кислую слюну, поспешил подняться, цепляясь за человека — Эдера! Воздух пах солью — рядом было море?.. — Великий Инквизитор, — выдохнул он. За спиной кто-то взволнованно переговаривался — она знала их имена; Эдер обнимал его, поддерживая, женщина внутри истошно кричала, и от ее воплей прокалывало болью виски. Великий Инквизитор посмотрел ему в глаза, и он снова почувствовал привкус специй и забродившего винограда. Он попытался шагнуть вперед — но Эдер удержал его, крепче прижав к себе; в щеку вжалась холодная металлическая пряжка. — Великий Инквизитор, — беспомощно повторил он. Ужас от мысли, что учитель не узнает его, был стократ сильнее того, от которого кричала женщина в его голове. — Ничего не изменилось, — выдохнул он, и Великий Инквизитор без промедления отозвался: — Мальчик мой. Это было мгновение абсолютного, ослепительного счастья. — Ну, это уж слишком, — пробормотал кто-то у него за спиной, и Эдер, чуя неладное, попытался задвинуть его себе за спину. На поясе у него был нож с резной рукоятью. На этот раз он совладал с ней, скулящей внутри его головы, с огромным трудом — но удар вышел четким и быстрым. Эдер вздернул ладонь к шее. Между пальцев засочилось красное. Он смотрел с детским каким-то изумлением, но послушно сделал шаг назад, когда его пихнули в плечо — и начал тяжело оседать на пол. Кто-то закричал — испуганно и зло. Женщина разрывала его сознание своей болью, захлебывалась рыданиями, рвалась помочь — Алот, скорее, Алот! Он понял, что тоже плачет, когда сделал несколько торопливых шагов вперед, не обращая внимания на оставленный беспорядок. Великий Инквизитор протянул ему руку — словно для рукопожатия. Он опустился на колени и прижался к ней в благодарном поцелуе.