***
Он никогда не мог с должной уверенностью сказать, что привлекает его в девчонках. У Джеймса их было... достаточно. Все они были красивыми, ухоженными, милыми, приятно пахли и умели целоваться. У них были стройные ноги и длинные волосы. А потом на его квиддичном поле оказалась эта мелкая синеволосая девчонка, и все полетело ни к черту. Она была одной из тех, которых замечают в толпе. Нравилась ли она ему? Скорее да, чем нет. К ней не были применимы стандарты женской красоты, к ней вообще ничего женского не было применимо, но в Россери была какая-то изюминка. И дело было вовсе не в синих волосах, не в горячей импульсивности, языкастости и колкости дикобраза, и даже не в плотно сжатых губах, когда она уставала на тренировке. В ней жила тайна. А Джеймс... любил их раскрывать. — Джей, ты пялишься на слизеринский стол уже пять минут, — заметил Тэдди, надкусывая насаженную на вилку жаренную картошку. В последние дни ему словно стало легче - даже волосы чернеть перестали. Джеймс моргнул. — Да, я… Задумался об их стратегии в игре. Скоро начало сезона, — пояснил он, видя, что Тэдди все еще не догоняет. — А, — Люпин всегда был далек от квиддича, — понятно. Джеймс посмотрел на гриффиндорцев. Лили сидела близко к учительскому столу, в магловской одежде и забранными в высокий хвост волосами и хохотала над шуткой кого-то из Финниганов. Ее окружали ее подруги, а пара семикурсников смотрела на нее, как на солнце - Джеймс постарался их запомнить. С Лили всегда так — она должна была быть в центре внимания. Она же Поттер. Ну и еще красивая. Чуть ближе ко входу, там, где обедали младшекурсники, сидела Роза. Перед ней лежала раскрытая книга и палфон, а ее темные волосы скрывали ее лицо, как облако. Джеймс перевел взгляд дальше, жуя картошку. К Розе Уизли он всегда относился более, чем прохладно. Они часто виделись на семейных вечерах, но редко разговаривали. Она была слишком правильной. Таких не бывает. Всегда следовала правилам, боялась сказать лишнее слово и чувствовала себя комфортно только в компании семьи. Постоянно штрафовала его, когда Джеймс вваливался в гостиную после отбоя, будто ей было до этого какое-то дело. В этом году Роза уже успела его шокировать - интрижкой с Малфоем, судя по всему, закончившейся ничем, потому что Джеймс слышал, как одна из охотниц Когтеврана рассказывала подружке, что целовалась с тем за каким-то гобеленом, - и Джеймс подумал было, что Роза стала напоминать человека. Да даже в тете Гермионе было больше жизни, ну правда! Но теперь Роза опять сидела одна, и, кажется, даже не замечала этого. Лили пару раз крикнула ей что-то, но Роза лишь отмахнулась. Странная. — Мистер Поттер! Джеймс повернулся на источник звука и тут же столкнулся с янтарными глазами Фарии Хальт. Как и всегда, внутренности сжались — при виде Фарии любой чувствовал себя виноватым. — Передайте соль, пожалуйста. Были и плюсы в том, чтобы быть учителем. Даже Фария Хальт не штрафовала его и не делала замечаний. Просила передать ей соль. Соль! — Да, конечно, — Джеймс протягнул ей солонку и заметил на слегка загорелой коже белый отпечаток на среднем пальце левой руки, словно там не так давно было кольцо. — Не думал заглянуть сегодня на поэтический вечер? — поинтересовался тем временем Тэдди, заканчивая со своей картошкой. — Куда заглянуть? — переспросил Джеймс, все еще пребывая в своих мыслях. Голубая башка Россери маячила посреди слизеринского стола, как мишень. — Поэтический вечер. Себастьян проводит его, — Люпин кивнул на Грина, которого Джеймс не мог называть по имени, хоть плачь. — Знаешь, не планировал, — Джеймс отодрал взгляд от слизеринского стола. Дракл. Неужели она действительно думала, что он к ней пристает? — Твоя синевласка хотела там появиться, я подслушал их разговор с Розой, — хмыкнул Тэдди, и его лазурные волосы потемнели до синего. Джеймс вскинул брови. Он не знал, что Россери и Роза - друзья. — Во-первых, подслушивать нехорошо, — разрезая ростбиф, заявил Джеймс, — во-вторых, она не «моя», — добавил он тише, поливая отрезанный кусок соусом, — и в-третьих, с какой поры тебя волнует поэтический вечер? — отправил еду в рот. — Не он, — метаморф улыбнулся, — а то, что пришла моя очередь дежурить. — И ты завлекаешь меня туда, чтобы не сдохнуть от скуки в одиночестве? Позор, — Джеймс скорбно покачал головой. Тэдди пихнул его локтем под бок, и они оба не смогли сдержать смешка. Фария бросила на них свой фирменный недовольный взгляд, но ничего не сказала. — На самом деле, я хотел поговорить с Розой. Давно должен был, но с этими уроками, заданиями и дежурствами, — Тэдди поморщился, — звучит так, будто я оправдываюсь. Но Роза - мой друг, и мне совсем не нравится, как она себя в последнее время ведет. — Мне никогда не нравилось, как она себя ведет, — откликнулся Джеймс и тут же ощутил тычок в ребро концом волшебной палочки. — Ох, лучше заткнись. Джеймс украдкой проверил карман своей мантии на наличие в нем палочки. После того, что произошло со Скорпиусом Малфоем, ему совсем не хотелось ее терять. Все дело было в том, что пару недель назад палочку Малфоя подменили. И та прямо во время урока взбесилась, из ее кончика выпрыгнул кулак и дал слизеринцу прямо в нос. Сломанный нос плюс разъяренный Малфой стало равно куче сплетен, одна из которых была невероятней другой. Ученики после этого случая стали внимательней следить за своими палочками, но, поскольку ничего подобного не повторялось, вскоре успокоились, но только не Джеймс. Он-то точно знал, откуда взялась такая палочка — это был непоступивший еще в продажу ассортимент дядюшек Уизли. А к нему имели доступ лишь члены семьи. Подозревать Розу или Хьюго было бы глупо, Альбус вообще отпадал, остальные давно закончили школу, и оставалась одна Лили. Джеймс ничего ей не говорил, но не мог не думать о том, что заставило ее пойти на такие меры. Конечно, следить за младшими — прямая обязанность старшего брата, но, когда своих забот было по уши, это превращалось лишь в молчаливое наблюдение. Что уж тут поделаешь — такова жизнь. Что уж тут поделаешь — такова жизнь. Рони повторяла себе это, как бешеная, как молитву, но все равно не могла... поверить в это. Ветер был соленый и холодный и разъедал глаза. Или это были слезы - Рони не была уверена. Она думала, что выплакала все, что могла. Скала была такая высокая, что она могла бы запросто шагнуть вниз и разбиться, но она знала, что остров окружен защитным барьером, потому что таких, как она, тут хватало за глаза, а еще ее спину сверлили глаза приставленного к ней специалиста, на которого Рони не обращала и капли внимания. Ей это все было не нужно. Ей нужен был самый мощный маховик времени, чтобы прыгнуть обратно и все исправить. Ее поселили в домик с двумя кроватями и небольшим крыльцом, а потом объяснили, что с ней в целях безопасности будет ходить этот человек, ничем не отличающийся от других здесь. Они все были рыжие и бледные. Настоящие ирландцы. Рони даже не стала спрашивать, ради чьей безопасности за ней будут следить. Она и так это знала. Лагерь был расположен у самого моря, на возвышенности, скрытой от глаз не магов. О скалы бились волны, ветер бросал ей на лицо волосы, а ее босые ноги утопали в траве. Рони протянула руку, но тут же ощутила подушечками пальцев волшебный барьер, натянутый по периметру лагеря. И начала смеяться. Редкие девчонки умеют смеяться так. Джеймс не сразу подошел к ней — стоял и смотрел. На ней было короткое платье в мелкую клетку, она почему-то была босиком, а длинные темные волосы трепал ветер. Потом сделал шаг, другой, и встал рядом. Девчонка перестала смеяться и бросила на него удивленный взгляд. — Ты один из этих? — резко спросила она, и Джеймс покачал головой. — Нет. Я от них ушел. Она убрала с лица черную прядь. — А так разве можно? — Мне - можно. Меня скоро заберут. Она окатила его внимательным понимающим взглядом. — А меня только привезли. Джеймс не стал спрашивать, за что ее сюда запихали. Девчонка и без того выглядела так, будто только что вылезла из самого ада. — Как тебя зовут? — спросил он наконец, потому что знать не знал, что делать с неловкими паузами. — Еще не придумала, — она хмыкнула. — А тебя? — Джеймс. Но друзья зовут меня Джей. Она коротко, грустно улыбнулась и повернулась к нему. Джеймс даже не стал спрашивать, зачем ей придумывать себе имя - разумеется, в этом месте все были инкогнито. — И как долго ты тут был, Джеймс? — Дольше, чем хотел бы, — признался Джеймс и почесал затылок. Ветер развевал юбку ее платья так, что оно задиралось вверх, обнажая стройные загорелые ноги. Они стояли и молчали, а потом Джеймс, не попрощавшись, возвратился в лагерь, потому что его действительно забирали. А Рони даже не проводила непонятного парня взглядом — ее больше волновали ее собственные мысли. И только тихий шелест травы перебивал цеплявшиеся друг за друга эмоции. Тихий шелест травы перебивал цеплявшиеся друг за друга эмоции. Окно в этом коридоре было приоткрыто, и холодный ветер так и норовил забраться под свитер, проникнуть под кожу и окутать своим холодом сердце. Рони это не то чтобы сильно волновало — гораздо важнее было другое. Подоконники в замке были широкие — это позволяло сесть на любой, прислониться спиной к стене и смотреть в окно. Прямо на ровную и спокойную гладь озера, по которой изредка пробегала рябь от набегов ветра. Студенты прошмыгивали мимо, не мешая, прижимали к себе свои сумки. Спешили на свои жутко важные уроки. Рони перевела взгляд на кусок пергамента в руке - невзрачный обрывок, полученный ей сегодняшним утром. Когда на стол прямо перед ней приземлилась серо-коричневая сова и протянула лапу, к которой был привязан кусок пергамента, Рони поначалу решила, что это не для нее, и покосилась на соседей. Альбус спокойно наблюдал за птицей, Малфой же, казалось, вообще ничего не замечал, задумчиво уставившись на гриффиндорский стол. Гринграсс поджала ярко-красные губы и отвернулась к подругам. Это было даже забавно — Альбус порой подсаживался к ней, тащил за собой Скорпиуса, тот, в свою очередь, привлекал стадо девчонок, а еще к Альбусу садилась Гринграсс. Вот так, по простому стечению обстоятельств, Рони теперь сидела там, где и все сливки факультета Слизерин, сама того не желая. Сова требовательно смотрела на нее, и Рони волей-неволей пришлось отвязать пергамент от лапы. Когда туго свернутая бумажка скользнула ей в руку, птица воодушевленно ухнула и, взмахнув крыльями, взмыла в высь, чуть не опрокинув при взмахе графин с тыквенным соком на Поттера. Рони ни разу за месяц не получала почту, поэтому развернула пергамент с опаской. И чуть не упала со скамейки. Слова, расплывавшиеся перед глазами, были выведены его рукой. Рукой ее лучшего, ее… единственного друга. Биспо. Он помнил ее. Мерлин, он написал ей. — Что там? — спросил Альбус, на всякий случай отодвигая графин с соком от себя подальше. — Письмо от друга, — быстро ответила Рони, скользя невидящим взглядом по строчкам, чувствуя, что вот-вот заплачет. Но слезы не текли. — От фавна? — мигом вспомнив их недавний разговор, тут же поинтересовался Поттер, поддерживая беседу. Гринграсс, сидящая по правую руку Альбуса, заинтересованно повернула голову. — Русалка дружит с фавнами, — хмыкнула она, а Паркинсон противно захихикала. Рони было не до них. Ей вообще не до кого было. Она и не подозревала, насколько соскучилась, пока не увидела эти строчки. Господи! Что она вообще забыла в этом месте? Она обвела взглядом Большой зал. Что? Она разве не собиралась сбежать при первой попавшейся возможности? Зачем были все эти уроки, знакомства и квиддич? Первым порывом было кинуть ложку на тарелку, побежать к себе в комнату, взмахом палочки собрать свой чемодан и этой же ночью исчезнуть. Но на смену вдохновению пришла здравая логика, услужливо постучала по плечу и указала на наличие обстоятельств, которые не позволяли ей этого сделать. Самой главной причиной было то, что, пока Рони была на территории Англии, она не могла пользоваться магией. Ей не было семнадцати. Эта, и, пожалуй, еще одна мысль, заставили ее молча отломить еще пудинга и отправить в рот. Семнадцать ей исполнялось через несколько месяцев. Тогда и она и сбежит. Рони так сильно сжала кулаки, что пергамент в руке съежился. Письмо! За своими мыслями она и забыла про письмо. Наличие — вот что ее волновало. А должно было волновать содержание. И теперь, сбежав от пытливых взглядов слизеринцев, Рони усиленно вчитывалась в это самое содержание. «Я не знаю, какими именно словами мне описать то, что сейчас происходит. Получив твое письмо, я долго не решался ответить. Я не знал, как. Но вот я пишу, к дереву прислонен костыль, что ты наколдовала, вокруг снуют мои братья, а не могу перестать вспоминать лето. Ты исчезла, Ро. Ушла так внезапно, что мы решили, будто это навсегда. Разобрались в чем дело, только когда получили записку. Я не буду просить тебя вернуться, потому что ты и так это сделаешь. Рано или поздно, но мы будем ждать. Тут тихо. Совсем тихо, даже птицы не поют, как раньше. Ро, что-то назревает. Мы чувствуем это с каждым новым днем. Будь осторожна…» Вот так. Ни имени, ни даты. Лишь корявый почерк и куча клякс, да хвойный запах, исходящий от пергамента. Наверное, Биспо хотел написать что-то еще, но последние строчки оказались залиты чернилами. Рони вздохнула и прислонилась лбом к стеклу. Все становилось только сложнее. Хогвартс, Лаврентида, дом — непохожие друг на друга реальности. Ильверморни — место, в которое она не хотела возвращаться, а именно там и оказалась бы, если бы родители прознали про побег из Англии. Они запихали бы ее в эту клетку с акулами и приставили к ней надзор. Там это не было запрещено. Или отправили бы еще куда-то. У ее родителей было неплохое воображение. Рони казалось, что ее карма — везде быть не к месту. Наверное, стоило с большим уважением относиться хотя бы к самой себе, но в чем смысл? Ее усилий все равно не было достаточно для тех, кто судил, а судьи находились на всякого. На нее в том числе. Самые жестокие судьи — мы сами. Поступки, продиктованные чувством правоты, а не ответственности, отсутствие умения сдерживать эмоции. Откуда в ней это было? Может, родители были правы — будь она больше похожа на них, ей и жилось бы легче. Не было бы Лавретинды, не было бы Хогвартса. Никаких проблем. Никаких чувств. Никаких мешающих эмоций. — Привет, — раздалось по ее правую руку, и Рони сфокусировала взгляд на человеке, опершимся локтями о занятый ею подоконник. Лили Поттер обладала удивительной способностью нравиться людям — это Рони поняла за тот короткий месяц, что общалась с ней, и, пусть невзрачные «приветы» не могли сойти за полноценное общение, Рони умела наблюдать за людьми издалека. Она постоянно что-то говорила, улыбалась, разбрызгивала эмоции и радость во все стороны. Лили Поттер - любимица факультета. Была ли это она? Что-то не так было в усталом взгляде и бессильно опустившихся плечах, и Рони невольно подумала, что Лили Поттер является олицетворением предложения: «Утром я примеряю на себя множество масок, а потом решаю, какую надеть». И сейчас Лили Поттер была без маски. Просто крепление развязалось под натиском эмоций. — Привет, — ответила Рони и изучающе скользнула взглядом по ее зажатой позе. Задержала взгляд на кистях девушки. На них были желтые синяки. — Кто тебя так? — не выдержала она и кивнула на запястья Поттер. Лили моргнула и взглянула на свои руки, а потом прикрыла кривые отметины рукавами кофты. — Ерунда. Идешь на поэтический вечер? — поинтересовалась она таким оживленным тоном, будто и не стояла тут, бледная, как призрак. Вновь становясь привычной Лили. Рони кивнула. — Да, Роза рассказала мне о нем. — Вот как, — Лили приподняла брови. — Странно, Роза на такое обычно не ходит. — Она сказала, что хочет послушать, — пожала плечами Рони. — И еще сказала, что кто-то с седьмого курса Гриффиндора принесет гитару, и они будут накладывать стихи на мелодии. — Да, я знаю, — кивнула Лили, а потом улыбнулась и посмотрела ей прямо в глаза. — Главное, чтобы у них слух был, не то придется стащить с доспехов шлем, чтобы не слышать спорные подвывания под музыку. Рони усмехнулась. Лили, помолчав, добавила: — Кажется, это самая долгая наша беседа. Я только сейчас поняла, что мы толком не общались раньше. Рони припомнила все их «приветы» и хмыкнула в ответ. Она не знала, как так получилось, что она, так или иначе, общалась со всеми детьми Гарри Поттера, с кем-то больше, с кем-то меньше, но попеременно узнавая их. Это казалось диким. Не подумайте, не только для Рони, которая была новенькой. Весь Хогвартс будто никак не мог пережить тот факт, что в его стенах учились сами Поттеры. На них смотрели, как на селебрити. Там, куда они шли, вскоре оказывался фанатский кружок, хотя никто из всех них не был великим мыслителем. Поттеры же настолько к этому привыкли, что, кажется, даже не замечали этого. Рони поняла, что повисла пауза, и нахмурилась, увидев на лице Лили улыбку. — Прости, я… — Задумалась, — весело закончила за нее Поттер. — Я спросила, как тебе Хогвартс. Рони перевела взгляд на окно. Перед глазами появился двор Ильверморни — засаженный деревьями, теряющими свои кроны в молочно-белых облаках, лениво пронзающих шпили их небольшого замка. — Он необычный, — призналась Рони. — Но я не могу сказать, что успела привыкнуть к нему. Лили усмехнулась. — К Хогвартсу легко привыкнуть. Ты поймешь это. Только дай себе время. Рони ничего не ответила, и Лили склонила голову набок. — А как тебе люди? — Ты про учителей или про студентов? — уточнила Рони, но тут же продолжила, не дожидаясь ответа: — Хотя пофиг. Студенты в принципе нормальные, только вот эта Гринграсс, — она покачала головой. — А преподаватели у вас совсем не такие, как в у нас. У нас все либеральней, а у вас наказывают за несданную в срок домашнюю работу. Да и тренировки, — Рони вытянула ноющую ногу, мысленно проклиная Джеймса Поттера. — Я знаю, Джеймс разошелся, — сочувственно проговорила Лили и коснулась ее ладони. Рони едва не одернула руку — она не любила, когда ее трогали. Потом посмотрела на темно-рыжие, словно политые кленовым сиропом волосы Лили и некоторое время поразмыслила, можно ли у нее попросить совета. — Слушай, Поттер, — наконец, неуверенно начала она, — Лили. Не подскажешь, как бы сделать так, чтобы Пот... твой брат перестал… — и какой глагол прикажете вставить? Лили взглянула на нее расширившимися от удивления зелеными глазами, а потом вскинула брови. — О Мерлин, неужели он к тебе подкатывает? — А вот он и глагол, — сдавленно пробормотала Рони. — И он не подкатывает, он... Я не знаю! — честно призналась она, сама уже не зная, зачем завела об этом разговор. Лили серьезно посмотрела на нее. — Рони, — она покачала головой. — Подожди семнадцатилетия, и чтобы Джеймс перестал быть педагогом, а потом уже можешь… — Да нет! Нет, Мерлин упаси! — воскнула Рони так громко, что пара студентов недоуменно обернулась на них. — Нет, — тише повторила Рони. — Лили, все не так. Я хочу, чтобы он... Возможно, он так общается, но... — Погоди, — Лили остановила жестом. — То есть ты хочешь, чтобы Джеймс перестал быть Джеймсом? Доставучим флиртующим комом энергии? — Да, — облегченно выдохнула Рони, радуясь, что ее поняли, но тут Лили начала посмеиваться. — Ох не могу, — выговорила она. — Джеймс, наверное, впервые сталкивается с тем, что его не считают очаровательным. Я ему донесу твою мысль, не переживай. Джеймс - он же ловец, а ты... ну, снитч, наверное. Не знаю, чем он думает. Это же запрещено. — Он не трогает меня и ничего такого не делает, — быстро сказала Рони. Все-таки зря она это затеяла. — Но я не... — Не падаешь ниц перед великолепием моего старшего брата, я поняла, — вздохнула Лили, сжимая ее пальцы. — Я разберусь. Рони могла разве что кивнуть. Читательский кружок был невелик. Слава богу, Себастьян Грин отбирал в него тех, кому это было действительно интересно, а не всех желающих подряд, среди которых количество коротких юбок на квадратный фут зашкаливало. Читательский кружок был ответственен за спектакли на день Святого Валентина и поэтические вечера, и сейчас этот самый читательский кружок приветствовал всех, кто входил в Круглую комнату Т.К. Круглая комната получила свое название не только благодаря форме. В ней просто было круглым все: от столов до люстр. Круглые диванчики, кладка пола, большие кружки из толстой цветной керамики с горячим шоколадом и массово разбросанные большие круглые пледы. Такие события, как поэтические вечера, были особенно любимы девчонками. Они делали тут атмосферные колдографии, которые потом заливали в SSS, шептались и считали зефирки в своей чашке. Восхищались талантливыми чтецами и сочувствовали своим подругам, если их произведения не производили нужного впечатления. Хрена с два Джеймс бы признался, что ему тоже тут нравилось. В конечном счете, эти девчонки имели вкус. Тут правда было атмосферно — чего только стоили гирлянды лампочек, разгоравшихся при выключении основных ламп. Гирлянды свисали с потолка и мягко освещали помещение, бросая замысловатые тени на лица студентов. — Джеймс, — Грин удивился, протягивая ему листовку с программой. — Не ожидал. Во время учебы ты избегал то место, как драконью оспу. — Вот и решил попробовать, — усмехнулся Джеймс и быстро осмотрел наполнявшуюся студентами комнату, приметил у столика с напитками и закусками Лили и протиснулся туда, стремительно выхватив из ее рук миску с печеньем. — Джей, ты обнаглел?! — возмутилась Лили и попыталась отобрать печенье обратно, но Джеймс лишь поднял миску над головой — туда она в жизни бы не дотянулась. — Я пекусь о том, чтобы ты не растолстела, — подмигнул сестре Джеймс. Лили уперла руки в боки. Совсем как мама, когда была им недовольна. У Джинни было несколько стадий, и каждую из них можно было истолковать при помощи жестов. Была довольна — рисовала, напевая себе под нос давно забытые хиты, и ласково трепала его по волосам; почти довольна — взлохмачивала ему волосы и усмехалась; средне — из «Джима» он превращался в «Джеймса»; недовольна — она повторяла позу Лили и хмурила брови; очень недовольна — отбирала волшебную палочку; в гневе — запирала в комнате. — Я играю в квиддич, как и ты, — Лили вздернула нос. — И мне нужно с тобой поговорить. Краем глаза Джеймс увидел синие волосы и тут же дернулся, но это оказался всего лишь Тэд, озиравшийся по сторонам. Искал Розу, наверное. Лили тем временем затащила Джеймса в нишу за столом, по пути отобрала миску и отлевитировала ту своим друзьям, сидящим неподалеку. Джеймс краем глаза увидел, как один из близнецов пихнул большое печенье Алисе Лонгботтом, и та закатила глаза, но откусила большой кусок. — Ну и? — Джеймс оперся о стену рядом с тяжелой бархатной шторой. — О чем ты хотела поговорить? — Джей, — Лили потеребила край шторы, — это… Не совсем мое дело, но я тут поговорила с Рони… Так, а вот это уже было интересно. Джеймс против воли заинтересованно подался вперед. — Вот как? Вы говорили обо мне? — Мерлин, Джеймс, не все в этом мире вертится вокруг тебя! — Лили закатила глаза. Потом поймала его внимательный взгляд и вздохнула. — Да, мы говорили о тебе. И должна тебе признаться, я была шокирована, когда узнала, что ты к ней... пристаешь. Что? — Лилз, ты о чем? — настороженно спросил Джеймс, уже нутром чуя, что от этого разговора хорошего ему ждать не надо. — Я о том, что она — новенькая, а еще несовершеннолетняя. Джей, тебе даже Макгонагалл простит, если ты вдруг окрутишь студентку, это всем известно, но как тебе самому будет... Всем известно, что флирт - твое второе имя, но... — Мое второе имя - Сириус, — отстраненно заметил Джеймс, и лишь долгую секунду спустя до него дошло. — Что, прости? — Джеймс, оставь ее в покое. Очевидно, что ей неприятно, что ты нацелил на нее свои... флюиды, — Лили откашлялась. — Флюиды, — повторил Джеймс. — Как низко ты обо мне думаешь, Лилз. А ты не думала, что я, возможно, влюбился? — Ты… — Лили нерешительно подняла на него глаза и нахмурилась. — А ты что, правда… — Нет! — яростно отрезал Джеймс. — Блин, Лили, почему ты вечно лезешь, а? До всего тебе есть дело! — он еле удержался, чтобы не топнуть ногой. — Вообще-то, Рони сама попросила меня поговорить с тобой! — гневно воскликнула Лили. — Потому что ты ее достал до такой степени, что она готова тебя заавадить! Сколько можно, Джеймс? Ты не думал, что не всем девушкам приятно, когда ты прешь на них, как мамонт в брачный период? Джеймс осекся. Он почему-то не думал об этом с такой точки зрения. Он как-то привык к тому, что все улыбались, когда он говорил. Джеймс умел найти подход к людям, к преподавателям, и да, он был тем самым флиртующим куском дерьма, что вечно портил всю малину другим парням. Но он был таким, и всем нравилось, и он не собирался меняться. Что же. По-видимому, это нравилось не всем. — Почему, — Джеймс облизал губы, — почему она сама со мной не поговорила? Лили ехидно ухмыльнулась. Так противно у нее это получалось только тогда, когда она злилась, и сразу создавалось впечатление, что она копировала ухмылку Малфоя. — Думаю, я уже ответила, Джеймс. Могу повторить — потому что ты. Ее. Достал. Отчеканив каждое слово, Лили яростно взмахнула рыжим хвостом, одарила его напоследок пронизывающим насквозь холодным взглядом и направилась к своим, дав понять, что не в настроении больше с ним говорить. А Джеймс был не в настроении дальше копаться в себе. В конце концов, Рони Россери не была настолько большой глыбой льда, чтобы он затонул при столкновении. Если бы ему пришлось заткнуться и не общаться с ней больше, Джеймс бы смирился, - это было легче, чем выдержать полтора часа стихов сомнительного качества и содержания. Джеймс подхватил коржик с яблочным повидлом, напихал в карманы лакричных конфет, взял свой горячий шоколад и плюхнулся рядом с Тэдди, который сидел смурной и задумчивый и смотрел на Розу так, словно она была пазлом, который он раскидал по столу, но не мог собрать. Джеймс уже открыл рот, чтобы спросить у него, что не так, когда на сцену вылезла маленькая нескладная девочка и начала читать свой стишок, то и дело заглядывая в помятый листок. — Под тихой хладью воды Я вижу твои черты. Я слышу твой смех тиши. Ты — образ моей мечты… Джеймс поворочал языком, рассасывая лакричную конфетку, шумно отхлебнул своего шоколада, а потом все-таки наклонился к другу. — Это она парню мечты такое читает? И где рифма, я думал, это поэтический вечер? — Тэдди скосил на него глаза. Покачал головой. — Джей, я знаю, что ты скептически относишься к подобным мероприятиям, но ты мог бы и послушать, знаешь, — Люпин поджал губы. — Это Милли Сакреф, ее мать погибла два года назад, разбилась о скалы. Ты что, не помнишь заголовки газет про семью Сакреф? Джеймс почувствовал себя идиотом и отодвинулся. Милли Сакреф было двенадцать, и она знала о жизни больше, чем он. Как мило. Он привык получать все. Джеймс даже не знал, что бывает как-то иначе, а потому относился к этому, как к данности. Его отец всегда мечтал о семье, которой у него не было, а Джеймс был первенцем, золотым ребенком Поттеров, и у него... Было все. И ему все прощали. Даже когда он громил школу. Даже когда по его вине умер Робин. — Эй, ты чего? — нахмурился Тэдди, когда Милли Сакреф сползла со сцены и растворилась в толпе, бледная и печальная. Джеймс зажмурился. — Скажи, я то еще дерьмо? — Воу, — Тэдди моргнул. Отодвинулся. — Джеймс, почему ты так говоришь? — Потому что это правда, разве нет? — Джеймс поковырял ногтем дырку на джинсах. — Знаешь, если мы обсуждаем это, то ты по-прежнему должен мне десять галлеонов, — шутливо-серьезным тоном заметил Тэдди и сжал его плечо. Джеймс сморщил нос. — Я серьезно. Тэдди внимательно посмотрел на него и вздохнул. — Джеймс, что ты хочешь услышать? Что ты — лихой ураган, сметающий на пути всех неугодных, не заботящийся о чужих чувствах и эмоциях человек, привыкший из всего делать комедию? Или что ты заботливый брат и преданный друг и готовый прийти на помощь даже своему врагу мужчина? — Наверное, все-таки второй вариант, — пробурчал Джеймс себе под нос, рассматривая носы кед. Тэдди молча протянул ему его же горячий шоколад, от которого шел легкий сливочный аромат подтаявших маршмеллоу, и Джеймс послушно сделал глоток. — Джей, но ты же понимаешь, что ты - сборная солянка? Как и все мы. В нашем мире все есть. Добро и зло, размытые грани - как у луж на асфальте. Мы осуждаем других и осуждаемы сами. И ты сколько угодно можешь грызть себе от того, что не сходишься с кем-то представлениями о том, каким должен быть хороший человек, — Тэдди понимающе поджал губы, — но ведь все-таки в каждом сочетается добро и зло, каждый наступает на грабли, порой на одни и те же, много раз. И так поколение за поколением. Мы теряемся, находимся, снова теряемся, как багаж. Пытаемся измениться к лучшему. Мне кажется, — он помедлил, — что в этом и есть смысл, знаешь? Постоянно идти к тому, что ты сам определишь для себя, как «хороший человек». А грызть себя не надо. Это ни к чему не приводит. Тэдди замолчал, а на уши навалилась тишина. Джеймс поднял голову и только тут заметил, что на них пялились все, кому не лень. — Что же, — Грин прочистил горло, разрешая безмолвие, — а это было незапланированное выступление профессора Люпина. Теперь мы перейдем к лирике, — он кивнул своему читательскому кружку, и те, возглавляемые главной активисткой Хогвартса, Кэролайн, встали в ровную линию и начали поочередно зачитывать безликие строчки. Джеймс чувствовал на себе взгляд Рони, но принципиально не посмотрел на нее. Не смог. Она уже успела сказать и ему, и Лили, как низко о нем думала, хотя это было вовсе не тем, что Джеймс пытался передать ей, когда просил называть себя по имени и весело дразнил. Мерлин, да он всех дразнил, даже Малфоя! Джеймс вздохнул и уговорил себя быть впредь внимательнее. Наверное, он должен был почувствовать, что она его изучала. В Рони взыграл следователь — ей стало интересно, что могло вызвать такую речь со стороны профессора Люпина. Люпин был ей симпатичен, в отличие от многих пожилых учителей, он привлекал внимание и умел шутить. Вот только она не могла понять, как такой человек мог сдружиться с Поттером. Они были настолько разными, насколько это вообще было возможно. Надо было отдать должное поварам Хогвартса — горячий шоколад тут был просто восхитительным. Точно уж не тот растворимый, из квадратного пакетика, который сиротливо лежал на столе за завтраком в Ильверморни. Нет. Это был самый настоящий тягучий шоколад, который каждый поливал тем, чем считал нужным. В ее собственном смешивалась карамель, мята и ванильная крошка. В Круглой комнате было уютно. Она была так не похожа на продуваемые холодными ветрами коридоры, что невольно притягивала сюда студентов, даже тех, кому поэзия вовек не сдалась — например, Кэтрин Гринграсс и Лолите Паркинсон. Рони бросила на них быстрый взгляд. Кэтрин даже не притронулась к своему шоколаду и усердно рассматривала ткань тонких брюк, а Лола, закинув ногу на ногу, вовсю флиртовала с темноволосым когтевранцем. Эти девушки напоминали ей крыс. Писклявых и подлых. Рони стянула с плеч теплую кофту — от ярко горевшего огня в камине стало жарко. — Однажды вернусь, Продерусь через иглы… Мерлин, какая скукота. Роза уверяла ее, что будет музыка. А Рони любила музыку, и, конечно, стихи были красивыми, но им явно не хватало мелодии. Рони уж начала было думать, что совсем тут зачахнет, и повернулась к Уизли, чтобы спросить ее, где она слышала про музыку, как вдруг кто-то в углу зала ударил по струнам. Тонкий голос читавшего прервался, но тут же возобновился с двойной силой. Люди оживились, подталкивая гитариста вперед. Рони вытянула шею, пытаясь разглядеть игравшего, а потом вскинула брови. Это был Джеймс Поттер, который, как выяснилось, еще и на гитаре играть умел. Квиддич, гитара и флирт вместо беседы. Почему его назвали Джеймсом, а не Клише? Рони фыркнула так громко, что заслужила пару удивленных взглядов. Дело тем временем и впрямь пошло в гору. Поттер очень неплохо играл, талантливо подбирал мелодии, и вечер из поэтического перерастал в музыкальный. Когда читающие стихи люди закончились, и наступило время настольных игр, студенты, все еще очарованные музыкальной атмосферой, стали просить больше. — Спой что-то известное, — попросил кто-то из толпы. — Да, что-то из «Белых Пикси»! — подхватил другой. — Не, не надо, это уже прошлый век, да и на кой хрен нам их серенады? Давайте рок! — Так, ребят, стоп, — Поттер покачал головой. — А может "Проклятых"*? Студенты одобрительно зашумели, и Джеймс приложил указательный палец к губам. — Только не шумите, я не под Сонорусом. Люди притихли, то и дело шикая друг на друга, а Рони с интересом подалась вперед - "Проклятые" гастролировали не первый год, но на концерты было не пробиться, хотя она пыталась до Квебека и всего, к нему причитающегося. Если честно, Рони больше нравились старые песни, те, которые не входили в топ-чарты - в них словно было меньше популярности и больше души. И Джеймс Поттер разделял ее взгляды. Заслышав начальные аккорды, она не сразу поверила. Прислушалась. Поттер громче ударил по струнам, за секунды создавая атмосферу загадки и тайны. Не все люди умеют так делать. Джеймс Поттер умел. Джеймс наигрывал вступление, но тут их с Рони взгляды столкнулись, и он пропустил начало песни. Зато его не пропустила Лили.— Red paint on your pale skin Bleeding down again, We're similar, me twin, cause All unicorn blood brings Is pain…
У Лили Поттер оказался неплохой голос. Завораживающий, тянущий за собой, подходящий этой песне куда больше, чем голос солиста — так считала Рони. Она видела их клип — старый, плохо смонтированный, полный искусанных губ, белых стен, корчащихся тел. Клип был неплохой, а вот голос там был не к месту. Не надо было хрипеть до потери пульса, как это сейчас модно, наверное потому песня, повторявшая название группы, и не стала популярна. Она была спета не тем голосом. Джеймс продолжал играть, смотря ей прямо в глаза, и Рони вновь почувствовала себя, как накалываемая на иглу бабочка. Перевела взгляд на Лили. Лили смотрела куда-то наверх, может, на лампочки, а может, пыталась высмотреть небо сквозь потолок. Ее рыжие волосы красиво мерцали и переливались, и Рони увидела, как заворожено смотрят на нее некоторые студенты. Она сама так на нее смотрела.— So let's break the rules, Crash our cages tonight! Attracted, my friends? Then try, try...
Краем глаза Рони заметила, что Скорпиус Малфой тихо встал и продвинулся к выходу, держась стены, чтобы никому не мешать. Непонятно, увидела ли это Лили, но ее голос стал пронзительней, жестче, словно ей было больно от того, что она пела.— Mysteries buried alive, Closen somewhere in the forest! Time will bring you to life, Just try, try!
Его определили в круг к Россери. Какая удача. Джеймс только отложил гитару, принесенную по его просьбе знакомым семикурсником, как все уже начали распределяться по группам для игр. Он даже знал, зачем это, хотя будучи студентом не до конца это понимал. В этом году все представало перед ним под другим углом — такими совместными играми учителя, как оказалось, пытались сблизить факультеты. Куда уж больше этого сближения? Джеймс не понимал. Словно они старались упразднить все различия, что существовали между когтевранцами и пуффендуйцами, слизеринцами и гриффиндорцами. Зачем? Этого он тоже не понимал. Можно было бы отменить факультеты, и дело с концом, но нет, куда мудрее было вот это подобие... школьной жизни. — Играем в «Правду или Действие», — сообщил всем Грин, и Джеймс скривился, потому что эта игра изжила для него свое еще когда ему было четырнадцать, и он должен был засосать Эмбер Абернетти под смешки Скамандеров. — Правила всем известны. Да-да, правила. Это же вам не пьяная школьная вписка. Нельзя загадывать секс, запрещенку, нельзя заставлять кого-то с кем-то лизаться. В общем говоря, детский сад, штаны на лямках. Грин сел за стол и достал книгу, и шестикурсницы, надеявшиеся вовлечь его в свой круг играющих, скорчили недовольные лица. Тем временем Финниганы, находившиеся в круге Джеймса, с хитрыми ухмылками на лицах переглянулись, а потом один из них осторожно вытащил из-за пазухи три небольших пузырька. — Сыворотка, — пояснил другой. — Верить на слово мы вам не станем, уж простите. — Где вы достали сыворотку правды? — нахмурилась Кэролайн, и близнецы переглянулись с хитрожопыми выражениями, после чего синхронно фыркнули. — Секрет фирмы. — Вообще-то, я учитель и должен по-хорошему это забрать, — подал голос Джеймс, но на него посмотрели так, что стало понятно - за серьезного педагога его тут не считали. Оно было к лучшему. Кон начался, и они долго решали, что же загадать Джейн Айсвуд, потом, когда та, краснея, рассказала про свой первый поцелуй, все отмахнулись и перешли к Джеймсу. Джеймс под шумок стянул из рюкзака сидевшего в другом кругу Альбуса домашнее задание по зельям и протянул его просиявшей Джейн, и посетовал на неоригинальных девчонок. Так они перешли к Россери. Джеймс выпалил первое, что пришло в голову: — Сыграй на гитаре. — Поттер, она еще не сказала, что она за действие, — проинформировал его какой-то Финниган. — Ничего, — отмахнулся Джеймс. — Она не против. Еще тогда, когда он играл вступление "Проклятых", Джеймс поймал ее взгляд и был просто потрясен тем вихрем эмоций, что были в нем. Он даже пропустил начало песни, благо, Лили быстро отреагировала — не зря же они все лето слушали самый первый альбом со старыми песнями группы. В том взгляде было многое. От уважения до… Боли. И ему было непонятно, была ли ее боль продиктована музыкой. Поэтому Джеймс стремился это выяснить. — Спой что-нибудь американское, — предложил незнакомый слизеринец, сидевший по ее правую руку. — С чего вы вообще взяли, что она умеет? — подала голос Айсвуд, и Джеймс тут же на нее шикнул. Россери обхватила гитару и положила пальцы на гриф, и Джеймс удостоверился, что не ошибся в своих предположениях — она умела играть. Умела, да. Вот только что-то не играла. — Мы ждем, — напомнил еще один неизвестный голос. Россери подняла глаза. Джеймс сидел рядом, а не напротив, но все равно увидел этот ее взгляд. Такой взгляд был у Робина за секунду до того, как он сорвался с ветки. Загнанный. Беспомощный. Боль на самой глубине голубых глаз. Она умела играть, но не играла. И тут Джеймс понял, почему все же постоянно ее дергал и никак не мог успокоиться. Она не просто несла в себе какую-то тайну. Она была соткана из них. Как вышитое нитями полотно. — Знаете, — Джеймс забрал из ее безвольной, словно кукольной, руки инструмент. — Лучше я потом потребую чего-то другого. Это скучно как-то. Раздалась пара несерьезных возражений, но Джеймс лишь пожал плечами. Игра продолжилась. Россери сверлила его яростным взглядом. Наконец, она нагнулась и прошипела «давайте выйдем, профессор», и Джеймс, подождав, пока она не исчезнет в проходе, зажевал губу. А пять минут спустя последовал за ней. Стило им оказаться наедине в неработающем туалете второго этажа, Рони спрыгнула с подоконника, на котором сидела, и уговорила себя не хлопать по его гладко выбритой щеке ладонью, потому что Поттер все-таки был учителем, и ее могли за это выставить вон. Но врезать ему так и тянуло - за то, что дал ей в руки ту гитару. За то, что вновь заставил пережить то самое страшное, что случилось с ней за ее короткую жизнь. Надо было уйти, когда закончилась официальная часть. На кой ей сдались эти игры? Поттер засунул руки в карманы джинсов и кивнул на окно. — Пройдемся? — Это мое «действие»? — уточнила Рони, и шоколадные глаза весело полыхнули. — Если ты так хочешь. — Не сказать, что у меня есть выбор, правда? — она пожала плечами, но тут Поттер покачал головой. — Слушай. Если я тебя так раздражаю, если тебе со мной некомфортно... — Обещайте не флиртовать, — перебила его Рони и сама направилась к выходу, — и все будет в порядке. Сзади пробурчали нечто похожее на «это единственный язык, на котором я говорю», и она против воли улыбнулась. Черт. На него действительно невозможно было долго злиться. На замок опускалась ночь, холодная, но душная. Не было ветра, ничего не было. Пожелтевшая трава шуршала под ногами. Спрыгнув с очередной каменной ступеньки, покрытой мхом, Рони задалась вопросом, что с ней не так. Мог ли человек в одну минуту чувствовать одно, а через мгновенье — совсем другое? Или это она просто странная? Они подошли к перешейку между травой и кромкой воды, среди студентов торжественно именующегося «пляжем». — Наверное, я должен извиниться за гитару, — хмыкнул наконец Джеймс, разрушая тишину темноты. — Я ненавижу гитары, — покачала головой Рони. Она молча шла по той стороне, где находилось озеро, чувствуя своим плечом руку Поттера. Полвека назад тут шла другая пара. У девушки были ярко-рыжие волосы, а парень то и дело поправлял очки, сползающие на кончик носа. Лили Эванс тогда неосторожно села рядом с Джеймсом Поттером в той же самой игре, и их тоже выкинуло к озеру. Они тоже молчали, а Лили злилась на выскочку, который в очередной раз решил показать себя с самой плохой стороны. Рони и Джеймс этого всего знать не могли, но шли той же тропинкой, в тех же позах, с тех же сторон. Джеймс споткнулся о камень, незаметный в песке. То же сделал его призрачный предок. Формула памяти, выведенная Жизнью, порой выдавала престранные уравнения. Вдалеке раздался всплеск воды и взмах крыльев дикой совы. — По поводу моего по... — начал Поттер, но тут молчаливую ночь пронзил громкий вскрик. Рони с Джеймсом переглянулись и синхронно рванули в сторону Черного озера. Таким голосом кричали смертельно испуганные люди. Рони бегала быстро. Она не то чтобы любила это занятие, но в Лаврентиде с миром и покоем был напряг, а потому зачастую приходилось спешно передвигаться. Там были камни, и тут были те же камни. Безликие зрители событий вечности. Джеймс охнул, заметив человека в нескольких метрах от берега, плавающего в черной воде лицом вниз. Рони не успела ничего сообразить, как Поттер уже вбежал в воду, прямо в кедах и джинсах, и поплыл к неизвестному. Она же осталась на суше. Рони не знала, что удерживало ее на берегу. Страх? Предчувствие? Если бы ей кто-нибудь задал подобный вопрос, она бы не нашла ответ. Она лишь напряженно вглядывалась в темноту, и сердце замирало всякий раз, когда брызги не долетали до ее ног. Призрачные Джеймс и Лили не сворачивали со своей тропинки. Шли дальше, как и пятьдесят лет назад. Так уж распорядилась Жизнь. Она затейливо переплела их нити судеб в тот далекий вечер. Жаль только, что эти нити оказались недостаточно длинными. То же самое делала Жизнь и сейчас. Вплетала в свое полотно новую комбинацию — два ярких цвета, так странно несочетающихся друг с другом. Получалась ядреная смесь, но на этом многовековом полотне она смотрелась к месту, - все было так, как и должно было быть. И эти нити не имели длины — человек бы ее не увидел, поскольку Жизнь придерживалась принципа, что счастье в неведении. Вот только Случай не разделял ее взгляды. Именно он и повернул все так, что Джеймс Сириус Поттер, насквозь мокрый, вылезал в ту ночь из черной воды, прижимая к себе девочку, что совсем недавно читала стихи в Круглой комнате, сжимая листок в маленьких ладошках. Милли Сакреф была без сознания. Если бы Джеймс не чувствовал ее пульс, то решил бы, что она умерла — такой неподвижной она была. — Мерлин! — Рони метнулась к девочке, которую Джеймс положил на мокрый песок. — Она еле дышит, — подставив ладошку к раскрытым губам, дрожащим голосом подтвердила она его худшие опасения. Обернулась. — Ты куда? — Надо позвать мадам Помфри. Или Макгонагалл, кого угодно! — отрывисто ответил Джеймс, быстрым шагом направляясь в сторону замка. Переходя на бег. Дыхание после ночного заплыва было прерывистым, джинсы намокли и весили на порядок больше, чем раньше, в кедах хлюпала вода, но все это казалось мелочью в сравнении с тем, что в десятке метров от него умирал человек. И у него не было времени подумать о том, как Милли могла оказаться так далеко от замка, - все, что сейчас его волновало, — успеть. Джеймс и сам однажды находился на волосок от смерти, но тогда он не мог сам себе помочь. Только надеяться. А возможно, перед глазами стоял мальчишка Робин, которого он не успел спасти. Рони даже не глянула на удаляющуюся в спешке фигуру Джеймса — Милли уже не дышала. Рони положила ладони ей на грудь и надавила. Потом еще раз. И еще. Сильнее. — Давай, давай! — повторяя сквозь стиснутые зубы. Не дышала. У Рони дрожали руки, отчаяние подступало комками к горлу, но она не сдавалась. Держалась за ускользающую нить жизни, как за чертов спасательный круг. Прижимаясь губами к ее рту, пытаясь вдохнуть воздух. Выдыхать. Снова и снова, словно надувая воздушный шарик. И опять. Не дышала. Слезы все-таки потекли. Слезы отчаяния. Факультет Пакваджи, да, Рони? И где же твои хваленые качества целителя? И в тот момент, когда она была готова закричать от собственного бессилия, веки девочки чуть дрогнули, и она закашлялась. Из нее долго выливалась вода. Вода вырывалась, царапалась, опустошала ее вместе с кровью, а потом Милли обессиленно откинулась на влажный песок и закрыла глаза. — Пламя, — прошептала она и тут же отключилась. Пламя? Бред какой, она же только что из воды. Рони судорожно выдохнула и посмотрела в сторону застывшего в ожидании дальнейших событий замка. Камни и правда были терпеливей людей. Они умели ждать, и, как правило, дожидались. Но Рони этого уже не поняла. Потому что ее толкнула по направлению к воде неизвестная сила, и она ударилась головой не то о камень, не то о корень близкорастущего растения, почувствовала боль, что-то липкое и горячее, стекавшее под рубашку, и потеряла сознание. У пламени были презабавные метаморфозы.