Альбом был приятным на ощупь. Мягкая обложка, большая и квадратная, на которой отчетливо выступали большие золотые буквы, не тронутые временем, скрывала много секретов. Ее пальцы погладили букву «H», очерчивая каждый изгиб.
Этот альбом она выкрала из библиотеки, прямо из-под носа у мадам Пинс. Не хотелось оставлять его там, на полке, вечно одиноким и безмолвным. И пусть она уже нашла, что искала, сил, чтобы вернуть книгу обратно, не было. С шероховатых твердых страниц на нее смотрела сама история. История замка, учеников, живших в этих стенах и ходивших по коридорам. Сначала она натыкалась лишь на портреты, бездвижные, старые, выполненные рукой неизвестного художника, а колдографии появились позже, сначала черно-белые, а потом и цветные. Люди на них были ей не знакомы, но пальцы судорожно листали страницу за страницей.
Роза прикрыла глаза. За окном все еще было темно, правда, чуть светлее, чем когда она проснулась. За последнее время она вообще разучилась нормально спать, и эта темнота стала ее ненавязчивым спутником. В небольшой комнате старосты школы практически ничего не менялось: все те же листы пергамента на столе, полки, заставленные книгами, хаотично разбросанные по полу вещи, чернильные пятна на шторах. Ощущение заброшенности пропадало, стоило ей зайти сюда, в милый сердцу беспорядок. Привычную обстановку... одиночества.
Но в последнее время это гнилое одиночество разбавлял нежданный Гость — альбом учеников Хогвартса за последние полторы сотни лет - она то и дело возвращалась к их лицам, глазам, безучастно смотрящим прямо ей в душу, и безуспешно пыталась понять их, поколения, жившие во тьме.
Роза пришла за альбомом в библиотеку утром воскресенья, чувствуя, что ей надо посмотреть на людей, переживших страшные времена, спросить у них, как быть и что делать. Колдографии не могли издавать звуки, но улыбки, сжатые пальцы, приподнятые брови — все это выдавало эмоции и позволяло вести одностороннюю беседу с этими людьми из прошлого.
Роза вдоволь насмотрелась на поколение шестидесятых-семидесятых, нашла даже колдо бабушки с дедушкой, на котором они, такие непривычно молодые, кружились в танце, а их волосы огнем горели посреди сливочного пергаментного листа.
Она долго вглядывалась в лица прекрасно знакомых ей родителей дяди Гарри, в глубокие, но счастливые глаза отца Тэдди, Ремуса Люпина, и ее сердце сладко екнуло, когда Сириус Блэк нахально подмигнул ей с фотографии и ухмыльнулся. Все они были такие… Безнадежно-молодые, с широкими улыбками и твердой верой в будущее. Роза не смогла долго смотреть на них — на пергамент начинали капать горячие злые слезы несправедливости, и раз за разом приходилось убеждать себя, что все так, как должно быть. Вот только получалось это далеко не всегда, поэтому Роза спешно пролистывала эти страницы, когда рука вновь начинала тянуться к неожиданному Гостю.
Лица в альбоме прекрасно подходили на роль ее лучших друзей. Больше на прослушивание никто не пришел.
Было обидно за них, за всех, даже за Малфоев, презрительно сморщившим носы при виде ее любопытных глаз — Люциус и Нарцисса смотрелись в стареньком альбоме не на своем месте, словно их впихнули туда по принуждению, — слишком уж идеальными они выглядели на фоне других. Роза начинала понимать, откуда в слизеринцах такая уверенность в собственном превосходстве — их предки отличались ото всех, будто их кровь была с примесью ангельской красоты и золотого ореола великолепия. Вылепленные словно из мрамора лица, густые волосы и тонкие кисти, — в этих образах была хрупкость неземная, воздушная. Понятно, почему для них важна была чистота волшебной крови — они стремились сохранить это великолепие в потомках.
Новая страница. Мама в школьной форме, с такими непривычно-растрепанными волосами, стоит и смеется в камеру, справа от нее — папа, такой же рыжий и долговязый, как сейчас, а слева — дядя Гарри, и глаза у него уставшие, мертвые, как у призрака. Знакомые лица, правда без морщин, забавные и не очень. Страница с загнутым уголком, Роза впервые тогда позволила себе нечто подобное по отношению к библиотечной книге…
А дальше и смотреть было нечего, все слишком одинаковые, будто срисованные с одной картинки. Даже колдо ее курса, сделанное пару лет назад, на котором Роза совсем еще другая, с длинными огненными кудрями, окруженная толпой, стоит рядом с Альбусом.
В дверь легонько постучали.
— Ванная свободна, Уизли.
Звук удалившихся шагов. Ее вздох, такой громкий в утренней тишине.
Вот и все, чего достойна Роза Уизли. Три слова. Каждый день одни и те же три слова, бьющие прямо по легким. Она уже перестала жалеть себя — отвыкла. Скорпиус и так держался, как мог.
Им нечего было обсуждать, а находиться рядом было чертовски трудно после всего, что они делали… Не по своей воле. Амортенция лишала рассудка обоих, но Роза не могла отделаться от мысли, что отравитель, кем бы он ни был, продумал все заранее. Намеренно уменьшал ее дозу. Влюблял ее в Скорпиуса Малфоя.
Что же, у него практически получилось. Малфой смотреть на нее не мог теперь без вины в глазах, словно на его плечах лежала ответственность за произошедшее, а она… Не могла не смотреть на него. В мире начинался хаос, а Роза, как полная дурочка, почти постоянно думала о том, что хотела бы занимать место Флокс Забини.
Невесты Скорпиуса.
Скорпиус никак на нее не реагировал, не прижимал к себе, редко целовал, правда, старался делать это, когда вокруг много народа, как будто хотел, чтобы все это видели. А ей, Розе, оставалось лишь молча наблюдать.
Она была влюблена в него в тринадцать, и все, что случилось за последние месяцы, будто заставило старые чувства выпустить ростки, которые потом нагло отсекли садовыми ножницами. Прямо как ее сердце. Роза начинала думать, что проклята.
На завтрак она шла в полном одиночестве, минуя пустую гостиную, в которой обычно проводил вечера Скорпиус с друзьями из Слизерина, но она не спускалась к ним, хотя могла бы. Не хотела. Роза любила бывать одна, любила ходить по пустынному замку и мечтать, то есть заниматься именно тем, что так не любила делать Гермиона. Бездумно проводить время.
В воздухе ощущался подступающий ноябрь, вечно сырой, отдающий запахом земли и дождя.
Большой зал поприветствовал ее молчанием - на скамьях сидело всего несколько студентов, которым также не спалось этим ранним утром, и они все тревожно шелестели «Пророком». Даже столы еще не до конца были накрыты.
Роза села за свое обычное место, порылась в школьной сумке, достала книгу и обычную маггловскую ручку, после чего погрузилась в чтение, периодически делая заметки на полях. Это был ее привычный утренний ритуал, пока окончательно не посветлеет небо и не начнут подтягиваться более везучие студенты, которым удалось поспать.
Роза хотела бы быть в их числе. Но пока что все было так: она мало ела и мало спала, много училась и много читала. И писала тоже много. Ломала перья и опрокидывала чернильницы, но писала, погружаясь короткими абзацами коротких рассказов в другой мир.
Кончик палочки больно упирался в лодыжку. Эта ее странная привычка всегда служила поводом для расспросов, вроде «почему?» и «зачем?», а Роза лишь пожимала плечами. Ей было сложно понять в одиннадцать лет, что делать с волшебной палочкой, которая могла понадобиться в любую секунду, — не теребить же ее круглые сутки в руках. Она не носила старомодные мантии, в складках которых можно было бы спрятать палочку, а присылаемые дядей Гарри наручи-держатели, разрабатываемые Авроратом, выглядели громоздко и мешались. Поэтому Роза придумала выход, который позволял не беспокоиться о том, что палочка может сломаться, если забыть вынуть ее из кармана — затыкала ее в голенища высоких сапог, а в помещении подсовывала под края узких джинсов или лосин, откуда палочка не могла бы выскользнуть. Ей так было удобно, а в магловском мире и подавно, ведь никто ничего не замечал.
Но сегодня ее раздражало все, поэтому даже такая привычная вещь, как плотно прилегающая к икре волшебная палочка, неимоверно бесила. Бесили капли мелко накрапывающего дождя, барабанящие по витражным стеклам зала, бесила складка на лбу Джеймса, появившегося на завтраке подозрительно рано и усевшегося на свое место с видом человека, пережившего сильное потрясение. Бесила даже идеально отполированная обувь слизеринок, до которых Розе обычно не было дела, на фоне которой ее старые заляпанные чернилами кроссовки выглядели убого.
— У тебя перо в волосах! — сообщил ей Хьюго, плюхнувшись на скамью напротив. Роза оглядела наполняющийся студентами зал и захлопнула книгу, скривившись при виде завтрака. В склизкой овсянке захотелось утопиться. Она ненавидела эту кашу с тех пор, как в детстве ей было запрещено вставать из-за стола, пока все не доест, а Роза была тогда весьма упрямой девочкой. Сидела и сидела, а потом была вынуждена давиться остывшей крупой, пока ее не вытошнило прямо в тарелку. Овсянка вызывала отвращение, и она отодвинула тарелку как можно дальше.
— Перо? — отстраненно нахмурилась Роза, поднося руку к крепко сбитым кудрям, в которых и правда застряло перо, оказавшееся там явно по ошибке: в комнате она часто подкалывала волосы перьями, чтобы не метаться от стола к кровати или к полу, или где еще она писала многочисленные домашние эссе, и она просто забыла его вытащить. Перо отправилось в сумку.
Рядом с Хьюго, зачерпывающим овсянку, примостилась Лили, ожидаемо скривившись при виде каши и подцепив с проплывающего мимо блюда пару ароматных тостов. Под глазами у нее залегли крупные тени, а пальцы и кисти рук были обмазаны краской. Лили всегда рисовала, находясь под давлением сильных эмоций, которые легко угадывались по выбираемым ею оттенкам — зеленый для радости, розовый для нежности, голубой для восхищения. Сегодня пальцы Лили казались обтянутыми лилово-чернильными перчатками. Страх, отчаяние, горе. Роза поежилась.
Этими эмоциями мир пропитался четыре дня назад. Воскресная почта полилась на головы студентов бело-черным потоком информации, а на первой странице «Ежедневного Пророка» буквы складывались в приговор, подпрыгивали и мельтешили перед глазами. «Третья магическая или прелюдия к восстанию? Чего ждать от мятежников?»
Непонятно было, какой журналист придумал первую фразу, как она прошла в финальную версию печати, было неясно, как мама разрешила подобную публикацию. Было лишь кристальное осознание того, что настрой заголовка взволновал саму Вселенную и теперь распространялся в огромном количестве на пропагандистских листовках, облепивших мир, как фигурку из папье-маше, декорированную в технике декупажа.
Роза мало представляла, что творилось в сердце Британии - Лили говорила, что в письмах ее родители признавались, будто Косой переулок захлебывается в этих листовках, скрывавших бушующим морем булыжники улицы. Сердце Розы невольно сжималось, когда она думала об этом.
Их отношения с матерью были далеки от идеала, но открыто начавшиеся толки о некомпетентности Министерства и беспомощности Визенгамота перед национальными преступниками напрягали. Волновали. Теперь никто не мог с уверенностью сказать, что произойдет, и Розе, всегда уверенной в завтрашнем дне, это совсем не нравилось. Настораживали подрыватели-террористы, скрывавшиеся столько лет, открытая оппозиция властям, вспыхнувшая слишком внезапно, будто ожидавшая подобного случая, мятежные настроения в Хогвартсе.
Каждый считал своим долгом сообщить Розе, что он думает о политике, проводимой ее матерью, будто все они имели представление о политике!
Закончилось все тем, что под вечер понедельника Роза малодушно сбежала из библиотеки к себе в комнату, и с тех пор в свободное от уроков время не высовывала оттуда носа. И вроде бы все было, как раньше — те же люди вокруг, однокурсники, просящие конспекты, холод в глазах слизеринцев, на семьи которых теперь обрушились подозрения двадцатилетней давности, и все-таки... Нет, все-таки теперь все было иначе.
— Есть новости? — мрачно поинтересовалась Лили, откусывая от тоста, щедро намазанного вишневым джемом, большой кусок.
Опустившиеся на Гермиону Уизли глыбы недоверия придавили всю их семью, невольно сплотив: в последнее время они все сидели вместе, каждый раз нервно дергаясь от криков сов, приносящих утреннюю почту, и не заглядывая на новостные страницы wizarsw.
— Мама вчера написала, чтобы мы не волновались, — Хьюго вытащил из кармана смятый пергамент, — говорит, что на это не стоит обращать внимания, — он сжал лист и, смутившись, отвел глаза.
— Спокойно, Хью, — Лили покончила с тостом, а потом, словно впервые увидев свои руки, охнула и полезла за палочкой. Очищающие чары всосали в себя пятна на руках, и «перчаточное» впечатление пропало. Роза подметила, что краска испачкала маленькую татуировку за ухом кузины, неизвестный ей рунический знак. Этот факт почему-то покоробил… И заинтриговал. Волосы Лили были закручены наверху в тугой, но растрепанный узел, открывая изящные линии скул и шеи.
О нее словно свет преломился. Играл на веснушках и ямочках на щеках. Роза спонтанно занавесилась плотной шторкой темных кудрей.
Настроение было ни к черту.
Хьюго украдкой расправлял смятое письмо, скользя ладонями по пергаменту. Ее ногти впились в кожу ладоней, оставляя на ней яркие, саднящие полумесяцы.
Ей мама ничего не написала.
— Что даришь Джеймсу? — поинтересовалась Лили, заканчивая с очередным тостом. Роза осеклась.
— А у него…
О, да. Это же самая популярная в их семье шутка — главный чертенок появился на свет в Хэллоуин! Обхохочешься.
Лили косо взглянула на нее как-то и отвлеклась на подсевшего к ним Дерека Финнигана.
— Как он? — осторожно спросила она, а Дерек лишь раздраженно пожал плечами.
— Сидит сычом в комнате. Ему и так невероятно повезло, что теракты не задели Мунго, а он строит из себя великомученика!
— Ему тяжело, Дер, — вздохнула Лили, и Роза была с ней полностью согласна.
История о парне, ставшем девушкой, облетела весь замок. Какие-то идиоты смеялись, но большинство сочувствовало — близнецов в Хогвартсе любили. Поговаривали, что колдомедики утверждали, будто соединения заклинаний до сих пор не изучены, равно как и их последствия, и теперь никто не знал, как долго продлится это… странное недомогание Лиама Финнигана.
На входе в зал показались Скорпиус с Альбусом, а за ними семенила Забини под руку с братом. Глаза привычно нашли напряженное лицо Малфоя, и Роза пропустила часть разговора между Лили и Дереком мимо ушей, и очнулась лишь тогда, когда чья-то ложка громко зазвенела о тарелку.
— … и я в состоянии сам сделать выводы, Лили! — воскликнул Дерек, вставая со скамьи и поспешно закидывая рюкзак себе на плечо.
— Дерек, но я… — также приподнимаясь на своем месте, начала было Лили, но парень лишь отмахнулся от нее, словно отгоняя муху, и стремительно зашагал к выходу.
Лили села обратно, опуская голову. В ее глазах заблестели сердитые слезы.
— Лил, все хорошо? — шепотом спросил Хьюго, и Лили резко повернулась к нему лицом. На ее бледных щеках виднелись мокрые дорожки.
— Все хорошо, Хью, — Лили улыбнулась так, будто шла на эшафот, а потом, словно что-то почувствовав, перевела взгляд на слизеринский стол. И Роза, даже сидя на некотором расстоянии, почувствовала, как горячо бурлит в Лили негодование, кипящее потоками под кожей.
Она давно не общалась с ней, погрузившись в собственные отчаяние и боль, совершенно забыв о том, что все сейчас чувствуют себя не в своей тарелке. Абсолютно все.
— Что тут у вас? — над их столом нависла фигура командного тренера, и Лили спешно вытерла щеки рукавами свитера, дерганным и нервным жестом заправила короткую прядь себе за ухо и выдохнула. В короткий миг ее измученное лицо преобразилось — на нем расцвела такая яркая улыбка, что Роза даже засомневалась, не привиделась ли ей та надрывная грусть.
— Джеймс! — Хьюго подпрыгнул на скамейке, и, вытащив из школьной сумки небольшой сверток, вручил его Поттеру. Точнее, Хьюго кинул его, а Джеймс, проявив свойственную ему ловкость, сцапал сверток в воздухе, улыбаясь.
— С днем рождения, старикан! — добавил Хьюго, и Джеймс потрепал его по курчавым волосам. Похоже, что Джеймс уже получил достаточно подарков, потому что он точно выверенным жестом уменьшил сверток в размерах и запихнул в тренерскую сумку, в которой уже что-то побрякивало.
— Спасибо. Ну, — он повернулся к Лили, — а ты, сестренка, что мне подаришь?
Лили смущенно покраснела и покачала головой — после этого маленького представления на них уставилась половина учеников. Роза лишь покачала головой. Она на поверку оказалась талантливой актрисой.
Джеймс, не будучи глупцом от природы, каким-то шестым чувством почувствовал, что что-то не так, а потому лишь приобнял сестру за плечи. Лицо у Лили сразу поменялось и даже просветлело.
Роза мрачно прикинула, сможет ли она незаметно залезть под стол - Джеймс становился неугомонным, когда дело касалось подарков, а потому следующей его жертвой могла стать она. Впрочем, Розе удалось этого избежать — к гриффиндорскому столу подкатил Слизнорт, круглый-круглый, как апельсин, поглаживающий свои седые усы, и радостно воскликнул:
— Джеймс, мальчик мой, прими мои поздравления! Надеюсь, вы помните, что обещали прийти сегодня ко мне — с вами многие захотят познакомиться. Восходящая звезда квиддича, кхо-кхо! — профессор откашлялся и поплотнее закутался в свою теплую мантию. — Обещаю, мы натопим подземелья, чтобы там не было этого жуткого холода! — и добродушно рассмеялся.
Воспользовавшись моментом, пока Джеймс рассыпался в многочисленных благодарностях перед старым профессором, Роза вышмыгнула из-за стола, мельком взглянув на маленькие наручные часики. До начала урока еще было время.
Выходя из зала, она все же не удержалась. Посмотрела на стол, сверкавший изумрудным серебром. Посмотрела — и тут же ощутила неприятный холод — Скорпиус приобнимал Флокс за плечи, причем это выглядело так… Правильно. Нежно. Заботливо.
Стало тошно.
«Моя мама умерла, она давно умирала, а я не знал, потому что она не говорила. Я думаю, Драко знал, но тоже решил мне не сообщать. А когда она умерла, Драко просто съебал. Вжух - и нет его. Я организовывал это все - похороны, заявление, гостей, ебанный банкет, который она бы возненавидела. А Драко явился и сделал вид, что так и надо».
Теперь Роза помнила кое-что о Скорпиусе, она сказала ему, что помнила. Думала, он захочет поговорить, по-человечески, без отравляющей разум Амортенции. В конце концов, когда-то они были друзьями.
Но Скорпиус не стал ничего говорить. Он посмотрел на нее и сказал «прости за
Обливейт, Уизли». И ушел.
И теперь Роза вновь сбегала в башню, где, пользуясь его отсутствием, спустилась из комнаты в аккуратную маленькую гостиную, сжимая в руках тот самый альбом, и уселась на мягкий диван.
В камине потрескивал огонь, затопляя жаром пламени помещение, но Роза все равно накинула на ноги плед. С наступлением осени никакой камин не спасал от липкой сырости.
Загнутая страница. Чертова загнутая страница.
Пальцы привычно огладили бумагу, и ей потребовалась целая минута на то, чтобы опустить глаза на пергамент. Роза не понимала, почему ей это давалось так сложно — взглянув на лицо этого человека в первый раз, она вообще спешно захлопнула альбом и отбросила на покрывало. Ей было тогда дико страшно, словно она совершала что-то противозаконное.
Сердце галопом скакало в грудной клетке, стараясь вырваться из заточения, а по коже пробежал мороз. Роза застыла, погружаясь в серые, как штормовое небо, глаза мужчины с колдографии. Да, она
почти всегда думала о Скорпиусе. А иногда и не о нем вовсе.
Мужчины?.. Нет, не так.
Подростка. Подростка с загнанным взглядом, сломленного, больного… И красивого.
Казалось, что это не колдография, а рисунок, фантазия гениального художника, вот только подросток сжимался, напрягал плечи и старался отвернуться. Он тоже боялся ее.
Роза зажмурилась, а затем перевела взгляд на огонь. Что ей с этим делать? Почему это стало зависимостью?
И, что еще важнее — почему он прячется от нее?
Она сделала глубокий вздох и вновь посмотрела на страницу. Попыталась приветливо улыбнуться. Подросток сжался… А потом обезоруживающе улыбнулся в ответ.
Обычной мальчишеской улыбкой.
Странно.
Даже у Драко Малфоя когда-то была эта мальчишеская улыбка.
Почувствовав, что краснеет, Роза с громким хлопком закрыла альбом.
Голова кружилась. Приглушенно застонав, она помассировала виски, после чего запустила ледяные пальцы в спутанные волосы, утыкаясь лбом в колени. Казалось, что мир кругом сходит с ума.
Это было даже странно, но мир не сходил с ума. Альбус чувствовал, что живет иллюзией, но в его жизни и правда ничего не менялось. Ноющий Скорпиус, придирчивые к семикурсникам учителя, кипы уроков, тренировки. Наверное, это было неправильно, но его нисколько не волновали листовки, летающие по коридорам, и их отдающие паникой заголовки. Хогвартс был крепостью, в которую никак не могли просочиться все эти идиотские политические интриги.
Отец, правда, был на взводе — количество рейдов стремительно увеличивалось, список подозреваемых удлинялся, и письма теперь приходили только от матери. Гарри с воскресенья отправил ему лишь коротенькую записку, в которой просил никуда не лезть, не реагировать на вопросы однокурсников и продолжать учиться.
А у Альбуса и в мыслях не было поступать иначе.
На улице мороcил неприятный дождь, и воздух впитывал в себя влагу, как губка. Волосы игроков завивались мокрыми кольцами, а лазурные прядки Рони стали темнее на несколько оттенков.
Альбус обернулся, желая удостовериться, что она и правда шагает за ними, заткнув уши наушниками и закинув метлу на плечо. Такое упорство поражало и, что греха таить, вызывало уважение. Только оправилась от какой-то там заразы - и уже на поле, выкладывается не хуже, чем любой из игроков. Даже Джеймс стал меньше ее подкалывать, лишь бросал на нее непонятные Альбусу взгляды.
Альбус мог бы быстро выяснить, в чем дело, но легиллименция была последним средством, и он всегда старался решать личные проблемы, не прибегая к своему странному дару. Это, как часто повторяла Джинни, просто неэтично - лезть в чужую голову без спроса.
Скорпиус недовольно повел рукой по мокрым волосам и посмотрел на небо.
— Поттер, напомни-ка, почему, когда все готовятся к вечеринке, мы направляемся на поле? — лениво спросил он, отработанным жестом перекидывая метлу в левую ладонь.
— Если ты забыл, — нос зачесался, и Альбус оглушительно чихнул, — матч уже в эти выходные.
— С тобой забудешь, — угрюмо прокомментировал кто-то за ними, но Альбус поворачиваться не стал, чтобы выяснить, кто именно. Вместо этого он окинул лучшего друга внимательным взглядом и пришел к выводу, что после тренировки непременно с ним поговорит. Скорпиус в последнее время был какой-то странный.
На самом деле абсолютно
все в последнее время было странным.
Небо провожало их своим угрюмым взглядом, роняя на макушки деревьев горестные слезы. Ветер был почти незаметен, но листва, ссохшаяся и пожелтевшая, шелестела на деревьях, таких же мрачных, как и вся природа в этот день. Идеальный день для Хэллоуина.
На стадионе Альбус первым понял, что произошла ошибка. Нет, ну так просто не могло случиться. Он же специально подходил вчера к Джеймсу, чтобы уточнить время начала тренировки, опасаясь, что тот в свой день рождения позабудет обо всем.
Так какого черта тут делали гриффиндорцы?
В нескольких метрах над землей парил Хьюго, перекинувший обе ноги на одну сторону и сидевший на своей метле, как на скамейке, подставив веснушчатое лицо мелкому дождику. Остальные львы столпились вокруг что-то втолковывающего им Джеймса.
— Ал, что за херня? — поинтересовался Доменико, ускоряя шаг и нагоняя его, но Альбус лишь махнул рукой. Ему и самому хотелось бы это знать.
Первой их заметила Лили. Она дернула Джеймса за рукав и кивнула, и тот обернулся. Закатил глаза, рукой призывая подойти поскорее.
— Опаздываете, — прокомментировал с воздуха Хьюго, и Альбус, не удержавшись, показал кузену средний палец. Тот лишь рассмеялся.
— Что происходит? — спросил Скорпиус, окидывая быстрым взглядом гриффиндорцев. Джеймс покачал головой.
— Я просмотрел график тренировок за эти два месяца и понял, что нечестно будет отдавать вам эту. У них, — Джеймс махнул рукой в сторону гриффиндорцев, — их меньше было.
— О, отлично, — не сдержался Доменико. — А нас ты забыл предупредить? И потом, они что, дети малые? Кто успел, тот и съел.
С Забини Альбус был абсолютно солидарен, поэтому молча перевел взгляд на Джеймса, который и не думал смущаться.
— Это моя обязанность — следить за равной подготовкой команд, — начал было он, но Скорпиус перебил его, презрительно скривив губы:
— До сегодняшнего дня тебя эта обязанность не больно заботила. А один наш охотник только что встал на ноги, и ей нужно время, чтобы вернуться в строй.
Джеймс помрачнел, кинул быстрый взгляд на Рони, после чего приблизился к Скорпиусу и громко, чуть ли не на весь стадион, сказал:
— Не забывай, что говоришь с учителем, Малфой. Начнешь корчить из себя королеву бала — вышибу из команды и не посмотрю, как долго будет причитать Ал.
Стало тихо.
Альбус выдохнул — что же, вот и настал тот момент, когда Джеймс расписался перед всеми в своем новом статусе. Может, ему в голову стукнуло девятнадцатилетие, а может… Да хрен его знает. Скорпиус глаза в землю не утыкал, прощения не просил, лишь смотрел — ровно и прямо.
Альбуса аж встряхнуло - эмоциональный фон на поле был похож на черную дыру, засасывающую Альбуса с впечатляющей скоростью, хотя он и сопротивлялся. Это был страшный, практически не поддающийся контролю водоворот.
Выпав на миг из реальности, чувствуя, что сейчас упадет на колени, Альбус ухватился за первую мысленную нить, всколыхнувшуюся в чужом сознании, и начал скатывать чьи-то мысли в аккуратный клубок. Спор тем временем разгорался.
— Это будет просто нечестно, если вы займете стадион! — категорично заявила Лили, и на нее тут же обрушилась волна слизеринского негодования. Альбус мог лишь молча качать головой, борясь с желанием прикрыть глаза и остаться наедине с чужими мыслями.
Весьма интересными мыслями, кстати говоря.
Он даже не сразу понял, что влез в башку к собственной сестре — мысленная нить у Лили была очень, очень запутанной. Перед глазами мелькали картинки ее утра, весьма унылого и мрачного — подруги отчего-то говорили с ней отрывисто, напряженно. Альбус потянуло дальше, и в голове вспыхнул горячий огонь. Он покачнулся.
Скорпиус и Лили уже перешли на личности, и Джеймс теперь безуспешно пытался их успокоить, в то время как Альбус облокотился на собственную метлу, приваливаясь к древку - к своей единственной опоре. Сознание Лили было раскалено, и Альбус плескался в этой лаве, сгорая заживо, чувствуя, как вспыхивает плоть и как ломаются кости. Лили так и трясло от негодования, но было что-то еще в том, как она себя вела… Что-то темное, с червоточинкой. Альбус, превозмогая тупую боль, погрузился глубже, нырнул в огненный поток и чуть не захлебнулся.
Горячая ненависть? Нет. Желание.
Такое всеобъемлющее, что Альбус мог прочувствовать его целиком, невольно возбуждаясь сам и не понимая, как это вообще возможно - он осязал все, что осязала Лили, и это был пиздец. Он вынырнул на поверхность, судорожно глотая сырой воздух. Погружаться в чужие сознания всегда было опасно, но Альбус лишь сейчас понял, почему — погрязнуть в чьем-то разуме можно было надолго. Навсегда.
И сейчас он мог лишь проклинать собственный дар, открывший ему глаза на горькую правду.
Вся неприязнь Лили к его лучшему другу была показной. Хорошо выверенной, продуманной, но лживой от самого корня. И, что еще хуже, была зеркальным отражением неприязни Скорпиуса.
Эти двое были величайшими актерами и величайшими глупцами во всем мире.
— …а потому последнее слово остается за мной, — хриплым, сорванным голосом заявил Джеймс, и Скорпиус сердито дернул Альбуса за плечо, отрезвляя.
— Пойдем, Ал.
Мистер Поттер, — саркастично подчеркнул Малфой, — высказал свое мнение. И кстати, — он поджал губы, — все знают, что вы покровительствуете своему факультету, и разговорами о количестве тренировок вам никого обмануть не удастся.
— Джеймс… — начал было Альбус, попытавшись сгладить этот острый угол, но брат кинул на него
взгляд, и он заткнулся. Альбус знал, что слизеринцы правы, но разводить сопли не собирался - Джеймс был главным. Это раздражало, но умом Альбус прекрасно понимал, что ему ничего не сделать, только испортить всем настроение окончательно.
Они развернулись и ушли ни с чем, но отчего-то было чувство, что именно они забрали себе победу в этом словесном поединке. За последнее время слизеринцы вообще обособились от остальных факультетов, после воскресных событий поглядывавших на их стол косо и с подозрением. Даже после случая с Милли Сакреф было не так. Тогда все ополчились на Скорпиуса, но быстро все забыли, как это обычно бывает, сейчас же напряжение сгустками пронизывало воздух в замке, подпитывало учеников и преподавателей. Замок был как перекачанный воздушный шарик, грозящий вот-вот взорваться, лопнуть.
Альбусу совершенно не хотелось, чтобы до этого дошло.
Он посмотрел на маячившую перед глазами спину, и, вздохнув, решил, что его нормы морали и нравственности могут подождать.
На сознании Скорпиуса стоял плотный щит, и Альбус уткнулся в стену. Ломать ее было чревато последствиями — Скорпиус бы точно почувствовал, что к нему в голову ломятся непрошенные гости. Поэтому Альбус пораскинул мозгами, плюнул, притормозил и схватил друга за плечо, кивая на прощание остальной части команды, жаждавшей добраться до более-менее сухого замка. Рони молча приподняла брови, фыркнула и быстрее всех понеслась к возвышавшемуся над ними Хогвартсу — она ненавидела холод и сырость, да и переносила их плохо.
Альбус даже почувствовал свою вину за то, что выволок ее на улицу в такой день. Хотя кто же знал, что Джеймсу в голову ударит желание побыть говнюком.
Скорпиус, поняв намек, остановился, унылым взглядом провожая команду, а потом вопросительно выгнул бровь.
— И? — недовольно поинтересовался он, накидывая на голову тонкий капюшон, из-под которого сразу же заинтересованно высунулись влажные неестественно-белые пряди.
— Что у вас с Лили? — спросил Альбус, решив не качаться на качелях дольше необходимого. Скорпиуса так и перекосило.
Он прокашлялся.
— Поттер, у тебя все дома? — поинтересовался Скорпиус с издевкой. — Каких еще «нас»?
— Я видел на поле, — Альбус облизнул сухие губы, — я не собирался подглядывать, честно, но там было слишком много эмоций, а ты знаешь, что я не всегда могу это контролировать!
— Вот как, — Скорпиус усмехнулся и сложил руки на груди. — И что же ты видел?
Створка его сознания качнулась, будто от порыва ветра, и Альбуса вновь затопило.
Подземелья, кабинет, огонь в камине, миндаль и корица, руки на бедрах, в волосах, губы на шее, тяжелое дыхание полумрака...
Озеро, боль, холод, огромное зеленое плато, сухие глаза...
Ниша, ярость, кровь, желание, мокрые языки, десны...
Он охнул, неверяще глядя в глаза своему лучшему другу.
И это был поганый взрыв мозга. Альбус такое не заказывал, унесите.
— Что... — выдохнул Альбус, — почему...
Глаза Скорпиуса стали такими холодными, что Альбус только чудом не заморозился. Холодными, как самая ледяная глыба самого ледяного льда.
— Я говорил, чтобы ты не лез в мою голову, — отчеканил Малфой. Голос у него был глухой. Злой. Альбус сглотнул.
Сначала была Роза и Амортенция, а теперь он принялся за Лили? Это прикол?
Ярость обожгла гортань.
— Что за херню ты ТВОРИШЬ?! — воскликнул Альбус, хватая Скорпиуса за грудки, полыхая печально известной поттеровской яростью ему прямо в лицо. — Ты совсем ебнулся, Малфой, это же моя
сестра! Лили! А у тебя есть Флокс! — он встряхнул равнодушного Скорпиуса, еле сдерживаясь, чтобы не разбить ему его аристократический нос. Снова.
— Мне не нужна Лили, — процедил Скорпиус, и Альбус-таки отпустил его, выхватывая палочку. Он не знал, что хочет сделать - отец бы знал, но Альбус не был им, - и не смог не заорать:
— И ЗАЧЕМ ТЫ ТОГДА ЛАПАЕШЬ ЕЕ, ЕСЛИ НЕ НУЖНА?
Скорпиус дернулся.
— Я не знаю, — обреченно признался он, не обращая внимания на нацеленное на него оружие, будто это была для него какая-то шутка. — Я не знаю, Ал.
А потом - и Альбус даже не понял, в какой момент - его лучший друг выхватил палочку и направил ему в лоб. Даже успел себя отругать, знал ведь, что Скорпиус не зря был ловцом — реакция у него была потрясающая. Альбус вообще ничего не успел сделать, потому что сознание заволокло дымкой с привкусом влажной земли, а в мысли стремительно вторгся голодный огонек, вбиравший в себя все, что касалось Лили и Скорпиуса. Лили и Скорпиуса
вместе.
Огонек молниеносно пронесся смерчем по сознанию и выпорхнул вон, разросшись до огромной вспышки, ослепившей ярким белым светом.
Он ведь даже не понял, что произошло, просто начисто забыл - все.
Альбус забыл, что его лучший друг безжалостно стер ему память.
Роза огляделась.
Гостей было непомерное количество, аж в глазах рябило от разношерстной толпы, разодетой в пух и прах. Розе вообще было противно находиться тут, в этом сборище повернутых на маскараде идиотов, но не прийти к Слизнорту на праздник, отмечаемый с таким размахом, приравнивалось к смертельному оскорблению. И она пришла, нацепив прошлогодний костюм брауни, который все равно никто за костюм не принимал, хотя в мифологии Шотладии брауни являлись самыми настоящими духами, помогающими по хозяйству, растрепанными, бледными и темноволосыми.
Мда. Наверное, потому и не было видно, что это костюм — она всегда была бледной и растрепанной.
Роза лениво потягивала безалкогольный пунш (алкоголя ей на всю жизнь хватило) и думала о том, как же хорошо было бы сбежать в башню, да-да, именно сбежать, позорно поджав хвост, и снова, в сотый, наверное, раз, уткнуться в альбом.
Это было ненормально.
Одно дело — изучать лица, и совсем другое — изучать
лицо.
Из старенького граммофона, впрочем, еще пока достаточно громкого, чарующе поскрипывала «Season of the Witch».
У Слизнорта вообще был фетиш на пластинки, которые пылились на полках в позабытых магазинчиках - на его уроках часто играли мелодии давно прошедших лет, и многие ученики сетовали: мол, ну почему не включить «Проклятых» или «Белых пикси»? А Розе даже нравилось. Под старую музыку зелья варить было проще. Когда она была на младших курсах, и зелья вел Невилл, у них даже палфоны отбирали.
О ее ногу споткнулся какой-то порядком потрепанный вампир — один клык отсутствовал, а кровь напоминала прокисший кетчуп. Роза недовольно отошла к столу с закусками. От скуки хотелось есть.
— Рози! — окликнул ее кто-то, когда Роза собиралась отправить в рот печенье в виде крыла летучей мыши. Роза скривилась — говорить ни с кем не хотелось, и повернулась.
Это был Альбус Поттер, которого она поначалу спутала с дядей Гарри, которого он, по-видимому, и изображал. За стеклами идеально круглых очков (Роза подозревала, что очки эти самые ни на что есть аутентичные) в зеленых омутах плясали чертики. Даже шрам на лбу выглядел натурально. Все гениальное – просто.
— Привет, — попыталась улыбнуться Роза, и Альбус покосился на зажатый в ее руке стакан с пуншем.
— Это еще что за гадость?
— Это, друг мой, — Альбуса по плечу стукнул Скорпиус, — называется отчаяние. Роуз, серьезно, расслабься и получай удовольствие. И для начала, — он всучил ей другой стакан, — глотни чего-нибудь стоящего.
Отлично. Просто здорово.
Оба слизеринца были основательно так навеселе - особенно Малфой, если он вел себя как человек. Выглядел он при этом как... дракон из сказок - с завораживающе-узкими зрачками, поблескивающей золотом кожей и красными губами.
— Тут полно взрослых, — процедила Роза. — А ты, вообще-то, школьный староста, — Малфой лишь рассмеялся, удрученно покачал головой и улизнул, скрывшись в толпе, даже не позволяя ей хорошенько разглядеть свой костюм.
Роза закатила глаза.
— Вы как умудрились прийти сюда в таком состоянии? — поинтересовалась она у Альбуса, все-таки закусывая тыквенным печеньем.
— Да мы тут уже… повеселились, — смущенно пояснил Альбус и показал рукой на огромного карликового пушистика, — в костюм Доменико влезло бутылок пятнадцать, если не больше.
Идиоты.
— Альбус! Дорогой мой, я принял вас за отца! — воскликнул Слизнорт, подкравшийся совершенно бесшумно. — Роза, будьте добры, побеседуйте с моей бывшей ученицей, — профессор кивнул на дамочку в длинном изумрудном платье, — она очень интересовалась вами.
Ну да.
Ей она интересовалась, конечно.
Розу так и распирало сказать, чем именно интересовалась эта женщина — ее золотыми родителями, а не ей вовсе, потому что Роза Уизли вообще никому не была нужна, но промолчала. Она всегда молчала, это было нетрудно.
У Альбуса же при виде заходящей в зал Гринграсс глаза сделались мутные-мутные, и он наверняка пропустил остальные слова Слизнорта мимо ушей. Розе оставалось лишь цокнуть языком и отойти в свой угол, дабы оттуда продолжить свое невероятно увлекательное занятие — наблюдение за знакомыми.
Гринграсс выглядела нездорово. Очевидно, она изображала призрака, но Роза понятия не имела, какими заклинаниями можно было добиться настолько белой просвечивающей кожи, под которой были видны до мельчайших деталей капилляры. Под глазами Гринграсс залегли глубокие, черные тени, а волосы выглядели так, словно о них пару раз сломали гребень. Ярко-сочными оставались лишь губы, все остальное было невесомым, блеклым. Красота ее стала вмиг отталкивающей и… мертвой.
Впрочем, Альбус был другого мнения — едва Слизнорт отстал от него и поспешил (насколько это было возможно в столь почтенном возрасте) к другой жертве, он направился к своей девушке.
Роза сразу перевела взгляд — смотреть на то, как эти двое милуются, ей вовсе не хотелось. Она увидела Лили, и поначалу даже ее не узнала - на Хэллоуин она обычно подбирала костюмы под себя — у нее за спиной могли трепыхаться прозрачные крылышки, как у феи, а над головой мог сиять золотистый ореол воздушного сгустка, но в этот раз что-то явно пошло не так. Лили была не Лили.
Это была самая известная колдунья в Англии, Моргана Ле Фэй. На вкладышах «Шоколадных лягушек» она изображалась именно такой, невообразимо прекрасной своей вампирической красотой. Пугающей.
Роза видела, как даже Малфой, заметив Лили, замер на своем месте, совершенно не по-малфоевски не сводя с нее глаз, даже не замечая недовольства своей невесты, облаченной в костюм очаровательной нимфы.
Лили выглядела, как ведьма из старинных книг — ее длинные рыжие волосы змеями укутывали ее маленькую фигурку и полыхали ядовитым пламенем. Создавалось впечатление, что у нее на голове горит костер, который вот-вот должен был оставить ожоги на полуобнаженных алебастровых плечах… При помощи заклинаний и косметики Лили ужесточила свои скулы, казавшиеся теперь острыми, как бритва. А глаза — глаза у нее были просто огромными, зелеными-зелеными, подернутыми инфернальным блеском.
И вроде бы как это была все та же Лили, просто более худая, чем в жизни, но она умудрялась играть выбранную роль столь искусно, что даже Слизнорт поначалу ахнул. Роза покачала головой. Лили никогда не пыталась выделиться, закупаясь в дорогих бутиках вроде «Bewitched», как слизеринки, но выглядела эффектней любой девушки в этом помещении.
Роза нервно одернула подол своего наряда и перевела взгляд на часы, прикидывая, сколько ей еще мариноваться среди не самой приятной публики. Время ползло слишком медленно.
Альбус хотел бы остановить время, но оно неумолимо летело вперед. Он так долго ждал этого вечера, и теперь вечер наступил и был прекрасен, но слишком короток.
День в принципе вышел сумбурный: сокращенные уроки, поход на поле, визит к мадам Помфри (из-за своей чертовой неуклюжести он поскользнулся и ударился башкой, причем достаточно сильно, даже сознание потерял), подготовка к вечеринке старика Слизнорта и, наконец, сам вечер.
— Где этот драклов Забини? — прошипел Скорпиус, оглядывая зал в поисках гигантского карликового пушистика. — Процент огневиски в этом стакане, — он потряс рукой, — близится к круглому нулю.
— Скорп, а тебе не хватит? — поинтересовалась Флокс, поправляя свой перекосившийся от танцев венок. Она была в платье из мятного газа, а ее волосы были заплетены в страшно красивую прическу, и была и впрямь похожа на очень красивую нимфу. Скорпиус, однако, мнения большинства явно не разделял и ничего ей не ответил, лишь безразлично пожал плечами, взглядом выискивая кого-то в толпе.
— Веселитесь? — к ним подскочил Джеймс в образе сатира. Сразу было понятно, у кого из присутствующих было «Превосходно» по Трансфигурации — и козлиные ноги, и изогнутые рожки у Джеймса получились на ура. Вдобавок ко всему, Джеймс щеголял с голым торсом и был этим обстоятельством весьма доволен.
Лучшей роли, чем сатир, он не мог для себя избрать — такое же пьяное и распутное существо, окруженное смеющимися нимфами. Альбус покосился на Флокс - она не смеялась, но заинтересованно мазнула взглядом по его джеймсовскому торсу, и, ну. Там было, на что посмотреть.
Из года в год Хэллоуинский прием Слизнорта становился все более популярен, и под полночь в подземельях уже было не протолкнуться. Альбус сделал глоток, и огневиски приятно скатилось в горло.
— Еще как, — озвучила его мысли Кэтрин, кладя подбородок ему на плечо и прижимаясь к нему грудью.
Альбусу даже жарко стало.
— Братец, — скользнув по костюму Кэтрин взглядом, Джеймс сконцентрировался на нем, — ты лучше не шути так больше с костюмом, а то я чуть дубу не дал, решил, что папа приехал проведать.
Одна из ведьмочек, маячивших за его спиной, хихикнула и прикрыла рот ладошкой.
— Он же изобретательный, — пропела Кэтрин и улыбнулась. — Но еще больше мне понравилась наша американка, наконец внявшая моим советам и перевоплотившаяся в русалку!
Рони, зависавшая с ними в силу немногочисленных связей, тихо фыркнула.
Альбус понятия не имел, как, но она в честь праздника покрыла свое тело мелкой затейливой чешуей, лишь на лице оставив синеватые проблески нетронутой рисунком кожи, на спине у нее появился огромный плавник, такой натуральный, что так и хотелось его потрогать.
Ах да, спина.
Переливающееся малахитово-лазурным светом платье практически не оставляло пространства воображению, и из выреза на спине невинно выглядывал каждый хрупкий позвонок, мерцающий, как дно океана. Русалка. Русалье.
Это было очень остроумно.
Джеймс выгнул бровь, очевидно, не совсем понимая, о чем речь, но Рони уже оставила их компанию и направилась к явно скучающей Розе, и Джеймс, только заметив ее, чуть ли не поперхнулся, проводив обнаженную девичью спину такими глазами, что Альбусу даже жарко стало.
— Знаешь, — Кэтрин прижалась к нему ближе, и Альбус почувствовал, какая раскаленная у нее кожа, — я слышала, что в Хэллоуин на озере расцветают асфодели. Ты знаешь, что в этот миг вся вода вокруг них становится молочно-белой и теплой, как бодроперцовое зелье?
— Нам нельзя выходить из замка, Кэт, — так же тихо ответил Альбус, и она сразу же отстранилась, поджимая губы.
— Ну нам же ничего не будет! — ее прозрачная кожа засияла мерным светом, и Кэтрин на миг прикрыла глаза. — Это Хэллоуин, он создан для того, чтобы нарушать правила!
Была в ее словах доля правды. Альбус поколебался.
С одной стороны, ему ужасно не хотелось вылезать из прогретого помещения наружу, в холодную осень, хлюпающую резиновыми сапогами по глубоким лужам, а с другой стороны, ему очень хотелось остаться с Кэтрин наедине и посмотреть, как расцветают бессмертники-асфодели.
А потом Альбус вспомнил, что сегодня — карнавал, и каждый мог быть тем, кем захочет. День, когда любая маска будет по лицу, день, когда все возможно. И даже он сегодня не Альбус, а Гарри, Гарри Поттер, и его не победить.
Альбусу хотелось начать рассказывать свои истории, а не пересказывать отцовские, поэтому он схватил Кэтрин за руку и потянул к выходу, игнорируя оклик Скорпиуса.
Рони рассмеялась, когда Роза — только чур, никому не рассказывай! — поведала ей историю о Хэллоуине, когда ей было лет пять или шесть, и Джеймс, уже тогда проявлявший особые склонности к хулиганству, подсыпал в грядки бабушки Молли очень много удобрения, в результате чего весь их сад оказался завален гигантскими тыквами, в которых все тот же Джеймс вырезал двери, после чего нашел самую большую, сделал в ней окно и заявил, что будет там жить.
Розе нравилось общаться с Рони — она не знала ее толком, не считала, что книги у Розы лучшие друзья, и вела себя так, словно они всю жизнь были подругами. У Розы никогда не было подруг-девочек.
Костюм Рони Розе понравился больше всех остальных. Она переплюнула даже Лили и Джеймса, заявившись к Слизнорту в платье, напоминающем чешую рыбы, с ракушками в хаотично начесанных голубых волосах и плавниками вместо ушей. И даже угадала, что у Розы костюм брауни, признавшись, что очень неплохо изучила мифологию запада.
— Это хорошо, что даже тогда, когда в мире хаос, вы продолжаете устраивать такие вечера, — Рони выглядела весьма серьезной. — Я думала всегда, что англичане чопорные и зацикленные на своих проблемах.
Роза помотала головой.
— Только не Слизнорт. Он обожает Хэллоуин. Это идеальный повод собрать весь свой клан, он никогда не отказался бы от такой возможности.
— Твои родители тоже здесь? — спросила Рони, и Роза помотала головой.
— Мой папа очень не любит «Клуб Слизней» и ходит только если с мамой, а она занята. Ты понимаешь.
Рони помрачнела.
— Понимаю, — она машинально вытянула из стоящей рядом с ними тыквы очередное коричное печение с предсказанием и разломила напополам, не глядя бросив бумажку на пол и предложив часть угощения Розе.
— Почему ты их не читаешь? — Роза оглядела пол, усеянный малюсенькими свитками и, наклонившись, ради интереса подняла один из них.
— Лучше не знать, какая альтернатива может быть у твоего будущего, — пожала плечами, на которые были наклеены маленькие мерцающие камушки, Рони.
Роза сдернула со свитка ленточку и развернула его. Ей хотелось узнать эту альтернативу.
Рони проглотила печение и заглянула в бумажку, сдавленно хмыкая.
— Очень познавательно.
Роза тоже так думала. Ее пробрала дрожь, ее затрясло, стоило увидеть под безликими строчками «время придет» маленький рисунок дракона. Она понятия не имела, что он там делал и должен ли был быть там. Она подняла еще одно предсказание, затем еще одно — чертов дракон был везде, смотрел на нее неживыми чернильными глазами и помахивал крылышками.
Не осознавая, что происходит, Роза спешно кивнула удивленной Рони и кинулась в толпу. Она не понимала. Ничего не понимала.
Дракон. Драко…
«Веселый дракон». Точно же! Именно такое название носила эта вечеринка, именно поэтому маленький чернильный дракончик был на предсказаниях!
Судьба явно играла с ней в кошки-мышки. И мышкой была она, Роза, на поверку оказавшаяся абсолютно беспомощной перед сероглазым драконом.
Ей было страшно. Мелкая противная дрожь била все тело, и Роза, выскользнув из натопленного, пахнущего сладостями помещения, в мрак коридора, обхватила себя руками. Даже в башню не хотелось — там находился Гость, ставший для нее наркотиком.
По-разному справлялись золотые дети с разразившейся грозой: Лили рисовала, Хьюго строчил письма родителям, Альбус пытался встать на места героев-предков, Джеймс просто был Джеймсом, Скорпиуса она не понимала…
А Роза притащила из библиотеки странный альбом и пялилась все это время на Драко Малфоя, оказавшегося ее личным драконом-сторожем. И вдыхала его огненный яд вместе с воздухом. И тогда ей было не страшно.
Она была в ужасе. Хотелось рвать голосовые связки, кричать во все горло, кричать до хрипоты, чтобы человек с колдографии услышал, не сжимался и не переживал. Ей нужна была поддержка, теплая улыбка, она же все-таки была простой девчонкой, а он — просто мальчишкой, втянутым в черную игру смерти.
И Роза абсолютно так же, как и Драко Малфой девяносто седьмого года, окончательно запуталась. Писала рассказы на отвлеченные темы, чтобы хоть как-то абстрагироваться, а потом часами выводила чернильные пятна с рук. Но стоило ей мельком взглянуть на Скорпиуса — и все начиналось по новой. Какой-то урод подсунул ей свое уродское зелье, извратив душу и превратив первое нежное чувство непонятно во что, заставил вновь влюбиться в него, потом заставил страдать, а вылечивал ее от этого дерьма — о, какая ирония, — его отец. Драко Малфой.
Это было так абсурдно, что хотелось смеяться.
Роза увлеченно смотрела, как ее ноги шли по плитке подземелий, готовая думать о чем угодно, лишь бы не о том, что с ней творилось, и чуть не сбила с ног вырулившего из-за поворота гостя.
— Ох, простите меня, сэр, я вовс… — извинения застряли в горле.
Судьба оказалась просто на удивление заносчивой сукой.
— Грейнджер?
— Я… Уизли.
— Ну конечно, —
вздох, — в тебе много от него.
Роза почему-то воображала, что голос у него будет такой же, как у Скорпиуса — с ехидицей, саркастичный. Но в реальности все было не так. Голос был низкий и хриплый.
Голос взрослого,
взрослого мужчины.
Голос Драко Малфоя.
В его волосах не было видно седины, они просто были абсолютно белыми, как снег, наверняка такими же холодными. На улице явно шел дождь — на светлых ресницах уютно сидели крошечные капли воды, словно он только что плакал.
Но Драко Малфой не умел плакать, - так казалось Розе. Он был таким же, как его пальто, застегнутым на все пуговицы, скрывающим свои эмоции, как государственные тайны.
Подросток в альбоме боялся этого огромного мира, взрослый мужчина же привык бороться с ним и делать по-своему.
Малфой пристально смотрел на нее, так, что Роза даже смутилась бы, но тут поняла, что сама пялится, то есть делает то, от чего ее так старательно отучала мама… От него пахло ветром и алкоголем, а в глазах был застывший шторм. Время успело наложить на него свой вездесущий отпечаток, прочертив мелкую сетку морщин у глаз и в уголках рта, обострив углы лица, но это не портило его, вовсе нет! От него волнами исходила эта малфоевская энергетика, к которой тянулись все подряд, только она была не такой, как у Скорпиуса — у того она жила в движениях и словах, у его отца же таилась в глазах.
В совершенно бездонных глазах, чуть сощуренных, как у дикого зверя перед нападением на беззащитную жертву.
— Я… — Роза поперхнулась, ощущая, как неправильно-быстро колотится сердце, — меня зовут Роза. Уизли, — зачем-то добавила она в конце, хотя этап с выяснением фамилии уже был пройден.
Драко выгнул бровь — прямо как Скорпиус.
— Занимательно, — просто ответил он. — Полагаю, меня вы узнали.
Еще как.
Роза почувствовала, как краска заливает лицо, и спешно кивнула.
— Что же… Так вот с кем на пару мой сын в июле чуть ли не разгромил фамильное поместье…
— Мы не хотели, — тут же машинально пискнула Роза, привыкнув отчитываться за проделки младших, и тут же мысленно себя ущипнула. Ничего они не громили - всего лишь переспали по пьяни, отравленные Амортенцией. Драко вряд ли полагалось об этом знать.
— Мисс Уизли, у моего сына есть невеста, — прямо заявил он. — Романы на стороне ему будет позволено заводить лишь тогда, когда они обручатся, поэтому вам лучше…
— Я не буду его любовницей! — воскликнула Роза, не веря, что он вообще мог такое предположить. Да что там, она вообще не понимала, как он мог завести с ней разговор об этом!
Смущение и гнев схлестнулись.
Драко Малфой лишь усмехнулся.
— Все женщины – любовницы, мисс Уизли. Даже те, кто верен своим мужьям.
Роза моргнула.
Казалось, что все это — кошмар, страшный сон, прокравшийся в ее кровать и нагло залезший под одеяло. Это же как должны были совпасть звезды, чтобы она наткнулась на Драко Малфоя в подземельях Слизерина и завела с ним разговор про отношения?
Она - завела - разговор - про - отношения - с - Драко - Малфоем.
Это даже в мыслях звучало дико.
— У меня дела в Хогвартсе, и будет очень печально, если некоторые важные вопросы останутся нерешенными, — Малфой еще раз окинул ее холодным взглядом, — а еще вам стоило бы покрасить волосы в Уизли, если не хотите так походить на свою мать. Вам это не к лицу.
Нагрубил и пошел своей дорогой, а Роза лишь беспомощно оглянулась ему вслед.
За пару минут Драко Малфой сложил ее пополам со свойственной аристократам педантичностью, сломал, как безвольную куклу, тремя фразами, а вдобавок еще раз напомнил, что она не личность даже — так, дитя героев-родителей.
Роза никогда так себя не чувствовала. Ей было погано и тоскливо, но в то же время на кончиках пальцев покалывало желание узнать, сохранилась ли в этом человеке та детская беззащитность, которая стала для нее стеной от стрел собственных пугающих мыслей. Эта противоречивость драла внутренности, скручивая их в узел, царапала острыми когтями изнутри, рычала, заявляя о себе.
Она тоже тихо рыкнула и продолжила свой путь, чудом не споткнувшись на лестнице.
Драко Малфой был зол. О, как он был зол!
Его дела в Хогвартсе были неотложными, важными, имевшими первостепенное значение, а он взял и завел беседу с Розой Уизли, так похожей на свою мать, что поначалу он решил, будто боги повернули самый мощный хроноворот и забросили его обратно в прошлое. У Розы были такие же глаза, волосы, нос, а вот выражение лица было совсем наивным, таким же глуповатым, как у Уизли.
Захотелось потрясти девчонку за плечи и попросить, умолять взглянуть на него с пренебрежением. Быть может, у нее бы получилось совсем так же, как у Грейнджер…
Хотя нет. Одному Мерлину известно, что бы тогда случилось с ним.
The witches fly
Across the sky,
The owls go, «Who? Who? Who?»
The black cats yowl
And green ghosts howl,
«Scary Halloween to you!»
Он ненавидел появляться на этих вечерах. Люди толкали друг друга под локти, кивали на него, впивались взглядами голодных химер, что ему так и хотелось поначалу кричать:
«Вот он я! Чего ждете — идите и сожрите целиком!», а потом он повзрослел, обзавелся семьей, и стало не до того. Он просто привык.
Драко оглядел толпу. Бесы. Бесы, что еще тут сказать. Выползли из своих нор в законный для своих шабашей день и теперь бесстыдно веселятся, заходятся дьявольским хохотом.
Своей племянницы он нигде не видел, и этот факт напрягал.
Увидев старшего отпрыска Поттеров, Драко мысленно скривился. В детстве именно таким казался ему Мальчик-который-выжил: заносчивым, нуждающимся в своей славе, как собака в косточке.
А неподалеку он заприметил и Скорпиуса, невольно сравнив его со старшим Поттером и почувствовав странную гордость. Его сын, хвала Мерлину, не стал перевоплощаться в козла, поначалу казалось, что он вообще ни в кого не перевоплощался — белая рубашка, взлохмаченные серебристые волосы. Лишь присмотревшись, Драко понял, что именно такими были бы драконы, если бы умели принимать людские обличия. Зрачки Скорпиуса то и дело сужались, рубашка отливала золотом, а при выдохе воздух вокруг начинал исходить волнами тепла.
К сожалению, рядом с сыном Кэтрин тоже не оказалось.
Ему пришлось подойти к Скорпиусу поближе.
— Здравствуй, Драко, — он смотрел на него настороженно, гадая, зачем он явился. Драко кивнул сыну и тут же перешел к делу:
— Скорпиус, где Кэтрин?
Серые глаза полыхнули недобрым огнем.
— А что, как мои дела, даже не спросишь?
— У меня нет времени.
— Ну разумеется.
— Где Кэтрин, Скорпиус? — прошипел Драко, борясь с желанием навалять собственному отпрыску по самое не хочу. Ему было совершенно не до семейных драм.
— Они с Альбусом куда-то ушли. Я не интересовался, зачем, — предугадывая его следующий вопрос, огрызнулся Скорпиус, после чего вздохнул как-то обреченно и добавил, — слышал только что-то про асфодели.
Драко поджал губы. Все это ему категорически не нравилось.
— Палочку, — попросил он, и Скорпиус вскинул брови. — Мне нужна твоя палочка, Скорпиус, если помнишь, моя мне без особой надобности!
— На кой дракл тебе палочка? — спросил Скорпиус, и Драко захотелось по-детски закатить глаза.
— Я не обязан тебе все объяснять.
— Обязан, если ты врываешь в школу, как взмыленный нюхлер, и просишь отдать тебе мою палочку. Тебе нельзя колдовать, Драко.
— Мне нельзя стоять и вести эту беседу, пока твой Поттер наедине с Кэтрин! — огрызнулся Драко, и Скорпиус шокированно посмотрел на него. — У меня нет времени тебе все разжевывать, Скорпиус. Сделай милость и не лезь.
— Нет уж, — помотал головой Скорпиус. — Палочку я тебе не отдам, — Драко открыл рот, чтобы раз и навсегда покончить с этим, — потому что пойду с тобой.
Октябрь умирал.
Умирал надрывно, стонал, прощаясь с жизнью. Он уже был ветхим, изжившим положенный срок, но умирать отчаянно не хотел, цепляясь за эту ночь — свою последнюю ночь — изо всех сил.
Деревья устремляли свои кривые ветви, черные и пугающие, прямо в небо, беспощадно протыкали его насквозь своими острыми пиками. Даже октябрьскому небу было больно от этих ран.
Октябрь умирал.
Умирал с хохотом, смеясь над глупыми людьми, зная, что вернется. Время — цикл, и цикл — время. Это люди сдохнут, захлебнутся своей желчью, а он будет рождаться снова и снова. Он силен. Он бесконечен.
Власть в вечности.
Ветер выл, слишком давно он терпел эту пытку — постаревший октябрь прикладывал к нему свои жилистые руки, захватывая его свободу в тиски. Он пытал его ледяным железом, вырисовывая на нем саднящие узоры.
Октябрь умирал и прекрасно знал, что умирает.
Смерть была искуплением, и она же была страданием. Октябрь был беспощаден — за отведенное ему время он успевал состарить саму природу и отнять ее детей, заставляя ее наблюдать за их постепенной смертью.
Он был всесилен, даже небо содрогалось над ним в судорожных всхлипах, протыкаемое деревянными пиками.
Октябрь умирал, но Альбусу Поттеру было на это плевать.
Они с Кэтрин прошмыгнули прямо в главные ворота, мимо двух огромных тыкв, скалящихся своими кривыми рожами и пялящихся своими распутными огненными глазами на двух непослушных семикурсников. Словно эти тыквы знали, что возмездие все равно придет.
Все еще накрапывал мелкий дождик, и Альбус собирался было накинуть на них отталкивающие воду чары, но Кэтрин перехватила его палочку и завертела ту в маленьких ладонях.
— Пусть природа беснуется.
Озеро было пугающим. По нему проходили огромные чернильные волны, прекрасные в своем неистовом гневе, и Альбус даже поневоле сделал шаг назад, к ивам, растущим почти что у кромки воды.
Ветер завывал над головой, он доносил звуки из Хогсмида, где, похоже, вовсю шли гуляния — музыка жила в этом ветре, подпитывала его энергией.
Дети разных возрастов,
Час покинуть отчий кров!
Путь теперь у нас один —
В Королевство Хэллоуин.
Это Хэллоуин! Это Хэллоуин!
Тыквы пляшут меж руин…
Кэтрин обернулась к нему. Она сидела прямо у воды, и напоминала призрака — такая же легкая и невесомая, в простом белом платье.
Она встала и мягко, тихо, как кошка, подошла к нему. Альбус ткнулся спиной в нависшую над ними иву и притянул Кэтрин к себе. Ветви защищали от вездесущего дождя, и в этом месте было почти сухо. Девушка прижалась к нему, и Альбус воспользовался моментом, зарываясь носом в мягкие черные волосы. И поцеловал, глубоко и с языком, обхватывая ее, скользя ладонями по узкой спине.
Дальше поцелуев у них никогда не заходило, а сейчас Кэтрин прижималась все ближе и ближе, едва слышно постанывая, нежно и хрипло. Выбрала тоже время.
Альбус оторвался от нее и с сожалением посмотрел на хмурое ночное небо.
— Кэт, может, вернемся в замок? — спросил и тут же охнул, потому что она без разговоров вовлекла его в новый поцелуй, гораздо более страстный и неистовый, чем предыдущий. Ее кожа горела под его ладонями, словно она не чувствовала холода…
Альбус воспользовался моментом — его руки сползли на нежные ягодицы и сжали их сквозь ткань. Кэтрин прикусила ему губу и скользнула языком глубже ему в рот. Ее пальцы быстро расстегивали его рубашку.
— Кэт… — ничего не соображая, начал снова Альбус, но тут она укусила его снова, причем гораздо более ощутимо, и толкнула в грудь.
Ее белое платье задралось, грудь вздымалась часто и тяжело, и Альбус подумал, что совершенно не ожидал такого, опускаясь на влажную сырую землю. Кэтрин уселась прямо на него, собирая несчастное платье на талии и проводя пальчиками по его груди.
Ее колени упирались в землю и наверняка пачкались, но девушку это совсем не волновало.
Из прокушенной губы текла горячая кровь, и Альбус только собирался пробормотать заживляющее заклинание, как вспомнил, что его палочка все еще у Кэтрин. Он даже напомнить ей об этом не успел — она нагнулась и втянула его губу в свой горячий рот, слизывая кровь.
— Ты вкусный, — со стоном сообщила она, ерзая на его бедрах, и у Альбуса от этого сразу встал. Это звучало ужасно грязно и… зловеще.
— Жаль, что ничего не осталось, — пробормотала она, вновь касаясь языком укуса. Альбус нащупал пуговички на спине ее платья и теперь быстро расстегивал их, чуть ли не с мясом вырывая из петель.
Слишком уж давно он хотел ее. С тех самых пор, как она ворвалась к нему в комнату в сентябре.
Льняное платье сползло с плеч, и он застыл, в ужасе глядя на ее почти что голое тело, испещренное страшными шрамами. Они были глубокие, их было много, и выглядели больными. Надсадными, надрывными, шли по ее красивой груди с торчащими сосками, рассекающими плоть. Альбус даже руки опустил.
— Что такое? — заинтересованно спросила Кэтрин, вглядываясь в его лицо, а потом внезапно рассмеялась. Смех этот был ледяной. От него кровь в жилах сворачивалась.
Город дрим, город дым
Под названием Хэллоуин.
Гостя мы всегда хотим
Удивить так удивить, аж до седин.
Упыри здесь кругом,
В каждом парке за углом…
— Что, не нравится? — она с невероятной для себя силой прижала его запястья к сырой земле и покрепче обхватила бедра ногами. Альбус дернулся — безрезультатно.
— Кэтрин, что ты… — пряча глаза, чтобы не видеть ужаса у нее на груди, спросил он, пытаясь понять, куда она могла деть его палочку. Впрочем, вскоре ответ нашелся, когда девушка вытащила ее из своих густых волос и игриво провела кончиком по его обнаженной груди.
— Знаешь, мне тоже не нравилось, когда вы смотрели на меня, как на прокаженную, — ногти впились в его руки, и Альбус зашипел. — Дракловы золотые детишки, на которых вечно все пялились, открыв рот. Только ты, Ал, — голос Кэтрин прозвучал особенно нежно, — оказался не таким, как все эти храбрецы. Изгоем, как и я.
— Я не изгой, — сердито выплюнул Альбус, чувствуя, как царапается гнев. Кэтрин играла в какую-то непонятную игру и извращала все его потайные страхи в худшем свете.
— Изгой, — промурлыкала она, изгибаясь, потираясь и прижимаясь голой грудью к его, красными губами касаясь его лица. — Ты изгой, Альбус, потому что ты слизеринец. Кто тебе будет доверять? Ты чужой там, в своей семейке, это все знают. Поэтому я и выбрала тебя.
Альбус дернулся сильнее, не понимая, как такая хрупкая Кэтрин могла обладать такой силой. Девушка нахмурилась, и через секунду он оказался обездвижен, а его палочка, так соблазнительно маячившая перед глазами, полыхнула красным огнем заклинания, от которого все усилия заговорить обратились в прах.
Теперь ее руки оказались свободны, и Кэтрин провела ноготком по его губам.
— Лили и Джеймс тоже подошли бы, но вокруг них всегда столько народу… К Джеймсу я могла бы найти ключ через Люпина, но тот оказался занят, и ничего не вышло. А Лили… — Кэтрин ухмыльнулась, — фактически под защитой моего братца.
Скорпиус. Она говорила о Скорпиусе. Альбус нахмурился и впился вопрошающим взглядом в лицо Гринграсс.
Она покачала головой.
— О нет, дорогой, я не буду открывать тебе все. Вдруг ты что-нибудь вспомнишь… — в ее глазах была черная бездна, но они были практически полностью прозрачные.
Хотелось зажмуриться. Он ничего не понимал.
— И поэтому Лили не подходила. У меня для нее другой план. Роза… — Кэтрин приподняла прядь волос, и Альбус увидел ее излюбленную сережку-розочку, — нет ничего хуже, чем терзаться от безответной любви, а судьба Хьюго решится на матче в субботу, он ведь всегда мечтал быть игроком в квиддич, как ДжейСи?
Это была Кэтрин.
Альбус понял это не сразу, но по мере того, как она говорила, слова превращались в его голове в картинки, отображающие реальность, ужасную в своей правдивости. Это Кэтрин подпаивала Амортенцией Скорпиуса с Розой, она же прекратила это делать, когда добилась, чего хотела — когда Роза влюбилась в Малфоя. И когда тот ее бросил, узнав про зелье.
Это из-за Кэтрин по замку прошел тот слух про Тэдди, хотя она свалила все на Лолиту. И наверняка это Кэтрин заставила всех поверить в то, что Скорпиус напал на Рони и Сакреф. Просто Альбус не понимал, зачем.
— Видишь-ли, Ал, вам все всегда доставалось. Внешность, обаяние и всеобщая любовь. Даже мой братец, — Кэтрин прошлась горячими ладонями по его торсу, но больше это не приносило никакого наслаждения, лишь отвращение и ярость, — получил все, хотя Малфои были гораздо более верными Лорду, чем Гринграссы. А за
все нужно платить.
Она была... кредитором. Собирала долги.
Кэтрин поиграла его палочкой из вишневого дерева, а затем нацелила ее ему на грудь.
— Меня уже испортили, Альбус, — она провела ладонью по своей груди, заостренной от холода, — и ты не захочешь узнать, кто и как. Но тебя… — Кэтрин на несколько секунд опустила оружие и поцеловала его в сосок, — тебя было бы грех не испортить. Идеальных не бывает, их ломает жизнь.
Диффиндо!
Режущее заклятие вспороло кожу.
Альбус изогнулся бы, если бы конечности не омертвели, Альбус закричал бы, если бы мог издать хоть звук. Было больно, а он даже не мог посмотреть, что конкретно произошло с его телом — глаза неотрывно наблюдали за Гринграсс.
За Гринграсс, оказавшейся чокнутой маньячкой.
Она очертила пальцами открытую рану, из которой хлестала темная кровь, сбегающая теплыми ледяными ручейками на землю, которая впитывала все до последней капли.
Я кровожадный кошмар под тахтой
Зубастый, глазастый и страшен собой.
Я хоронюсь под ступенями днем,
А выползаю во тьме пауком.
Это Хэллоуин! Это Хэллоуин!
А потом прижалась к ней ртом, как измученный от жажды странник, и у Альбуса от ужаса свернулись в клубок внутренности. Она делала это не так, как делали бы вампиры, - и это было страшнее всего. С ее губ скатывались крупные черно-алые капли, и стоило Альбусу подумать, что это ничто иное, как его кровь, как его затошнило.
Да, папа часто рассказывал, что попадал во многие переделки, и теперь Альбус прекрасно понимал, каково это — когда сердце колотится так бешено, что даже дышать трудно. Голова кружилась.
Кровь стекала по ее подбородку на шею, на грудь, покрывая страшные шрамы алыми бороздами. А затем Кэтрин облизнулась и сделала поступательное движение бедрами, будто он уже
был в ней. Почему-то перед глазами стояла страница из учебника по Уходу за Магическими существами — о том, что химеры убивают самца в процессе спаривания.
У Кэтрин и впрямь был голодный вид, будто она собиралась его съесть.
Альбус даже боли уже почти не чувствовал, только всепоглощающий ужас. Ужас и ярость.
— Теперь во мне кровь Героя, — глаза Кэтрин блаженно закатились, словно она была под воздействием наркотиков. — Я даже чувствую его силу.
Я злобный клоун с пустой башкой
Вроде бы веселый, а так просто никакой.
Кто здесь? Кто? Это просто я!
Холод в груди, паранойя твоя...
Октябрь взвыл в последний раз, умирая так громко, что заложило уши. Альбус впился взглядом в темное небо, на котором вот-вот должна была проступить луна, и подумал, что его конец тоже близко. Странно, но при мысли о смерти не было страха, словно он все еще не верил, что Кэтрин способна на такое.
Ее любимым цветом помады был кровавый, поэтому он не сразу понял, что не так с ее ртом, когда взглянул на нее снова, — будто помада размазалась. Помадой была засохшая и прилипшая к губам корочкой кровь, она же была ее ожерельем и одеждой.
Альбус напрягся, когда ее лицо приблизилось к его лицу, и его чуть не вырвало, когда шершавые губы жестко впились в его, будто Кэтрин хотела выпить его до дна. Досуха.
До них почти доходили волны озера, ударявшиеся о берег. Вода жила своей собственной жизнью. Вода тоже в чем-то нуждалась.
Да, это был Хэллоуин, самый настоящий праздник зла и ада.
А Альбусу было семнадцать, и он отчаянно не хотел умирать от рук сумасшедшей девчонки.
— Раз - два - три, умри-умри, — пропела Кэтрин, а потом ночь полыхнула красным, и ее отборосила с него неведомая сила.
Альбус даже не сразу понял, что вновь может двигаться. Сплюнул было сгустки собственной крови, но его вытошнило в пахнущую этой кровью землю, и, пока он выкашливал собственный желудок, герои озерного спектакля поменялись ролями.
Кэтрин на прицеле палочки держал Скорпиус, позади которого замер его отец, неестественно бледный, но решительный, а сама Кэтрин выглядела бы совершенно беззащитно, - если бы не умытое в алом лицо. Ее длинные темные волосы падали на голую грудь, и даже так она выглядела, как потерявшаяся в лесу фея.
Альбусу было семнадцать, и он был в шоке.
— Кэтрин Нотт, — произнес Драко Малфой, и Альбус выпучил глаза, решив, что ослышался, — нам пора.
— Дядя, — кровавые губы растянулись в усмешке, — не ожидала увидеть тебя сегодня. Закончил скорбеть? Хотя подожди... тебе же всегда было плевать.
Драко сделал шаг, но Скорпиус придержал его за рукав пальто. Он смотрел на Кэтрин, и в глазах его был ужас. Альбус перевел дух - значит, не он один считал, что все это слегка ненормально.
— Дафна обеспокоилась, что ты перестала отвечать на письма и просить свои зелья, — мягко сказал Скорпиус, — ты должна была сказать, что у тебя проблемы, Кэт.
Кэтрин расхохоталась.
— Проблемы? — переспросила она, скалясь. — У меня нет никаких проблем! Те зелья мешали мне, я не думала здраво!
«Мило», подумал Альбус, прижимая руку к своей ране. Это вот было, конечно, здоровое поведение.
— Тебе нужно обратно в Мунго, — холодно сказал Драко. — И на этот раз, Кэт, я не позволю твоей матери отпустить тебя обратно в школу.
Кэтрин скривилась.
— Моя мать - слабачка, — бросила она, — все Гринграссы слабаки. Твоя жена даже до сорока не дотянула, — Скорпиус закрыл глаза и поджал губы, чтобы ее не колдануть, — мой отец был единственной большой рыбой в этом болоте.
Кэтрин
Нотт.
Рана саднила.
Альбус и сам засмеялся от абсурдности ситуации, и на него все посмотрели, а он знай себе смеялся и смеялся, как чокнутый. А потом отключился, прямо там, на земле, пропитанной его кровью и рвотой, успев подумать только, что Хэллоуин оказался дерьмовей некуда. И такой же оказалась его жизнь.
Кошелек или жизнь? Кому нужны золотые монеты, которыми люди расплачиваются за свои жалкие души, когда на языке вкус ярости, сладкой, трепкой и всепоглощающей? Сладость — этот страх, эта горячая ярость, протекающая в чернильно-алой крови.
У этой сладости белые волосы, как у куклы, тонкая шея с пульсирующей у ушка артерией.
Голод обнимает смертельно больные легкие. Яростью пропитан воздух, он сладкий и пряный, кружащий голову. До угощения хочется дотронуться пальцами и языком. Угощение хочется попробовать на вкус.
Вода умеет притуплять голод и холодить жажду, но воздух не способен на это. Они с водой давние враги, они друг другу противоречат.
Дотронуться…
Прикоснуться…
Сдаться.
Это Хэллоуин — свет кругом, и ты один.
Хэппиэнд не вообразим,
Жуткий страх, и ты один
В королевстве Хэллоуин.
