Lost Generation

      Он целовал ее спину: полные губы прижимались к выпирающей линии позвоночника, и меж них то и дело мелькал влажный язык, пробующий ее кожу на вкус. Она застонала, выгибаясь и притираясь к нему бедрами, чувствуя, как он тверд, как он желает ее, — лишь ее, свой грязный маленький секрет. Он схватил ее за бедра, намотав длинные волосы на кулак и потянув, и она мурлыкнула, запрокидывая голову и предоставляя ему доступ к своей шее, уже покрытой горящими отметинами его зубов. Она растекалась под его пальцами, его сильным жилистым телом, тем, как он брал ее так, как ему хотелось. Никогда не спрашивая разрешения. — Я ненавижу тебя, — прошептала она на выдохе, и тут же громко ахнула, когда он вошел в нее на всю длину, резко и совершенно не заботясь о ее теле. Он всегда так делал, брал и брал, наполнял ее этой тьмой, и лишь когда она начинала извиваться в его руках, позволял ей кончить, насильно и мерзко, но только после того, как его тело было полностью удовлетворено. — Это мне совершенно безразлично, — раздалось в ответ, сопровождаемое новым толчком. Он взял излюбленный яростный темп, и ей оставалось лишь хныкать в подушку, кусая дешевую наволочку, чтобы не кричать в секунды острого наслаждения. Но никто не должен был знать об этом, о его Секрете, о его послушной кукле. Она знала, что он ненавидел свое тело, способное желать и быть слабым, и знала, что она единственная, кто видел его в таком состоянии. Не то что бы хоть кто-то интересовался у нее, Он был осторожен и не оставлял ни намека на свои визиты на ее чердак, да она в любом случае не смогла бы болтать. Она вскрикнула — он больно укусил ее чуть ниже уха, и по коже потекло что-то горячее и липкое. Кровь. Она дернулась, сжимая его в себе, и он довольно зарычал, слизывая кровь с ее шеи, как зверь, и затем сплевывая ее на пол. — Грязная кровь, — с удовольствием сказал он, и она знала наверняка, что его красивое лицо искажено в усмешке. Он часто говорил так. Называл ее грязнокровкой, будто такой термин вообще существовал. Она знала, что он не остановится, пока не попользуется ее телом достаточно, пока не усмирит все столь ненавистные низменные желания, отвлекающие его от цели, и послушно распласталась перед ним, надеясь, что сегодня ему не захочется испытывать на ней свои извращенные желания, и они обойдутся вот этим — кровавой меткой, его явным наслаждением тем, как она позволяет ему брать себя сзади, как шлюху, — потому что многие его идеи пугали ее, пусть она никогда и не говорила ему об этом. А Вивиан боролась за жизнь столько, сколько себя помнила, и предпочла бы быть шлюхой, чем трупом.

***

Гарри Поттер громко храпел. Большой авроратский ворон, сидящий на специальной жердочке у него за плечом, презрительно поглядывал на своего хозяина и чистил перья длинным блестящим клювом, радуясь, что этой снежной ночью ему не надо лететь никуда в темную даль с новым сверхценным пергаментом. Ворон знал, что задача у него важная, а потому не позволял себе заигрывать с магловским вороньем, и был предан своему хозяину с тех пор, как тот занял этот кабинет. Хозяин часто был взъерошен до неприличного, ел странно пахнущую еду из пластиковых коробок (когда вообще что-либо ел, а это было нечасто), называл его «Ворон», хотя у его сотоварищей были нормальные клички, и спал прямо на рабочем месте. Но Ворон не жаловался. Очки Гарри сползли с носа и причудливо скосились. Стол, на котором он спал, был завален бумагами с пометкой «Усиленная Мега-Разрушительная Иллюзия» или просто «У.М.Р.И», которой помечали самые важные документы, снабженные дополнительной защитой в виде иллюзии, при которой незадачливый волшебник, открыв непредназначавшуюся ему папку, начинал воображать, что он в пустыне. Прямо на одной из таких папок лежало написанное корявым почерком письмо. «Пап! Это очень срочно, иначе я не стал бы тебе писать, но у Рони родилась идея, которую я сначала посчитал безумной, но, чем больше я об этом думаю, тем больше смысла в ней нахожу. Помнишь тот случай у озера, когда напали на Милли Сакреф и, собственно, Рони? Она считает, что это инферналы. И подожди поднимать брови, я прекрасно знаю, что они утаскивают жертв на дно, а не хлопают по голове, но Рони тогда не просыпалась неделю, потому что в рану попала странная инфекция. Возможно, та инфекция, которую переносят эти существа — то есть темная магия. Рони вспомнила про то, как Сакреф прошептала «пламя», и согласись, это странное слово для девочки, что плавала в воде, когда мы ее нашли. Адское Пламя, пап. То, что способно бороться с инферналами и о котором Сакреф думала, когда ее топили. Миртл…» — остаток письма скрывался под щекой Гарри, из приоткрытого рта которого на пергамент тянулась тоненькая ниточка слюны. Деревянная статуя в углу почесала левый бок и зевнула, снова погружаясь в сон. В тишине кабинета было слышно, как по коридору летают министерские послания, шелестя бумажными крыльями. На столе медленно догорала свеча, и кабинет погружался в вечерний мрак. Гарри засопел во сне, нахмурился и вдруг оглушительно чихнул, продирая глаза, когда пух Ворона пролетел в опасной близости от его носа и пощекотал кончик. Ворон встрепенулся на жердочке и вытянулся по стойке «смирно», а статуя лишь недовольно махнула рукой, продолжая спать, и шарахнулась, когда Гарри сонно наколдовал новые свечки и в помещении стало куда светлее. Он почесал нос, поправил очки и подвинул к себе форму отчета, которую надо было отправить — Гарри сверился с Темпусом — еще два часа назад. Что-что, а на то, чтобы прочесать Черное озеро, у авроров ушло почти двадцать часов, и детально вычитывать их сообщения для составления общего отчета было весьма занудно. Учитывая, что они так ничего и не нашли. Гарри чихнул еще раз и поежился — за то время, что он спал, в помещении успело похолодать. Но, в конце концов, работники и не были обязаны поддерживать драконье отопление в нерабочие часы. — Кикимер? — позвал Гарри пустоту, и перед ним с хлопком появился одетый в перешитый Молли из вещей Регулуса костюм домовик. Будь здесь Гермиона, она бы непременно бы запричитала, что «Кикимер очень старый» и не должен носиться туда-сюда-обратно по первому зову волшебника, в то время как Гарри, честно говоря, поражал сам факт, что «Кикимер не очень мертвый». Он уже перестал считать, сколько домовику лет, и теперь лениво прикинул, можно ли угадать его возраст как по коре дерева — например, по количеству растущих из длинных ушей волос. — Хозяин, — Кикимер не избавился от язвительного тона, но кланялся с охотой, да и готовил прилично в те дни, что бывал в Годриковой Впадине, а не помогал Молли в Норе или шатался по Гриммо с одухотворенной миной. — Да, э-э-э… Слушай, сможешь принести мне кофе из «Дырявого Котла»? — Гарри протянул домовику мешочек с деньгами. Тот посмотрел на него, как на врага народа, и загундел, совсем как в старые добрые времена. — Хозяину Гарри не нравится стряпня Кикимера, он предпочитает помои из какого-то котла, еще и дырявого, он не ценит то, что Кикимер делает для древнего и благородного рода его крестного, ох, что бы сказала хозяйка Вальбурга старому Кикимеру, это такой позор, это… — О Боже, ладно! — воскликнул Гарри, бросая мешочек на стол. — Готовь свой кофе, только быстро, а не как в прошлый раз, когда мы остались без специй и тюрок! Кикимер усмехнулся — если, конечно, это можно было назвать усмешкой, и испарился в воздухе. Гарри закатил глаза и вернулся к своему отчету, молясь, чтобы Кикимер не стал заморачиваться с рецептами и просто принес ему горячий бодрящий напиток. Он едва успел написать три строчки, как воздух снова хлопнул, и в нос ударил аромат крепкого кофе, корично-яблочного сиропа, лимонной шипучки и апельсиновых леденцов. Кикимер водрузил поднос на стол, пробурчал себе под нос какую-то гадость, поклонился и был таков. Знал, что Гарри во время работы лучше не беспокоить — а то ушей не досчитаешься. Отчет тянулся по пергаменту косыми строчками, кофе уничтожался в геометрической прогрессии, а фирменный пирог Кикимера со вторым слоем карамели, прямо как любил Гарри, попросту исчез с тарелки, но Гарри понятия не имел, как так случилось, если он успел съесть лишь кусочек. Наверное, прав был Рон: в Министерстве водился невидимый упырь, который таскал носки, палочки и особо вкусную еду. Гарри зевнул. Он привык к своему графику — точнее, его отсутствию, — но в последнее время его так и тянуло плюнуть на геройские дела по спасению мира от очередной катастрофы, собрать вещи в чемодан, подхватить семью и свалить в закат. Сбежать, спасти себя и детей, никогда не просивших наследства фамилии «Поттер» и всего того, что она за собой влекла. Чтобы Джеймс больше не писал ему подобные письма, а его друзья не занимались расследованием дел, порученных лучшим мракоборцам Аврората. Гарри скосил глаза на письмо сына, которое поначалу повергло его в ступор, а потом, когда элементы мозаики начали складываться в голове, пусть и оставляя бреши, Гарри отправился в свою родную школу — тем же вечером, прихватив с собой команду специалистов и даже парочку невыразимцев, чтобы под покровом ночи прочесать Черное озеро. Инферналы казались почти реальными, и Гарри чувствовал, как его пальцы касаются их склизкой кожи. Вместо трупов же он обнаружил лишь русалок и Плаксу Миртл, завывающую посреди озера и наотрез отказывающуюся что-либо ему сообщать — мол, он так и не навестил ее в том треклятом туалете. Сидящие за решеткой падальщики с вокзала никакой информации по делу им дать не могли — оказавшись в Министерстве, они все как один раскусили запрятанные в зубах капсулы с зельем неизвестного происхождения, заснули, а проснувшись, ничего не помнили. Даже самих себя. Они были как Златопуст Локонс после неправильно примененного заклинания Забвения. В общем, мракоборцы ничего не узнали, новых зацепок не получили, а Гарри теперь торчал в кабинете и допивал остывший кофе. Отчет, оформленный по всем правилам, отправился в фиолетовую папку и уже через секунду появился в папке-близнеце, принадлежавшей Гермионе. Конечно, Гарри мог и лично ей все рассказать, но Гермиона была занята международными спорами и соглашениями, а читала она всегда очень быстро. Теперь Гарри мог отправиться домой. Он подумал о Джинни, об их теплой спальне, заполненной вязаными коврами Молли, письмами от детей, забытыми чашками из-под чая с молоком, старыми тюбиками с краской и книгами Фелиции Криви, что так любила его жена, и его сердце сжалось. Он не хотел тащить свою усталость и раздражение в дом, который они с Джинни упорно строили в течение многих лет после войны, когда Гарри осознал, что площадь Гриммо давит ему на нервы, и стал искать место поближе к родителям. Он тогда только начинал свою карьеру в Аврорате после трех лет обучения всем необходимым навыкам: заклинаниям разведки, боя и маскировки, высшим формулам магии, о которых не писали в школьных учебниках, физической подготовке, рукопашному бою, умению вести переговоры и освобождать заложников, частично преступной психологии, и, разумеется, самому важному навыку, которым должен был обладать каждый достойный аврор — заполнению отчетов точно по форме. Джинни же, закончив-таки Хогвартс, с оглушительным грохотом ворвалась в мир профессионального квиддича, и между сборами, учебой, тренировками, поездками, полевыми испытаниями и прочим они практически друг друга не видели, и купленный на деньги, доставшиеся ему от родителей, дом стоял пустым чуть ли не год. Тогда все торопились действовать — они с Джинни поженились одним августовским днем сразу после окончания войны, будто боялись, что счастье недолго продлится, а затем три года виделись так редко, что казалось, будто они соседи, а не супруги. А однажды встретились на собственной кухне, обставленной ничуть не лучше, чем когда дом был только куплен, посмотрели друг на друга… и поняли, что так не пойдет. Они не для того выигрывали войну со смертью, чтобы начинать битву с повседневностью. Гарри снились кошмары о Сириусе, Джинни снились кошмары о Фреде. Они стали больше говорить и меньше пытались сбежать от тех версий себя, что все-таки умерли тогда, будучи семнадцатилетними, и возродились в новом статусе, которого никогда не хотели. Они переделали дом, который находился через улицу от дома его родителей, обставили детскую, переглядываясь с «ну точно не сейчас» лицами, хотя почти все братья Уизли обзавелись первенцами, выдохнули, и продолжили в более спокойном ритме. Гарри стал полноценным Аврором, а Джинни — самым результативным молодым охотником в истории квиддича. Гарри потер переносицу. Нет, он не мог идти домой. Он никогда не вовлекал друзей в свою работу, только в моменты слабости, когда голова трещала по швам от переизбытка информации, а довериться было некому. После войны доверять людям вообще было той еще задачкой. Порой он завидовал Рону, который на третьем году академии заявил, что это не его. «Спасибо за физическую форму, конечно, но войной я наелся», как-то так. Теперь Рон работал в магазине, к нему могли прийти дети, он рано возвращался домой и что-то читал Гермионе вслух, пока она трудилась, как не совсем обычный министерский клерк. Рон даже Тэдди навещал чаще, чем Гарри, его крестный. Наверное, у них с Сириусом все-таки было больше общего, чем с родным отцом. Вот только Гарри не сидел в Азкабане. Он сидел в Министерстве. По сути, делал то, чего от него все ждали. Как и всегда. Он встал, отодвинув стул, и подошел к насесту Ворона, раскрошив в ладони печенье и поднеся его к длинному острому клюву. Ворон снисходительно на него посмотрел, но печенье попробовал. А затем еще раз. «— Ну кто называет ворона Ворон?» — смеялся Рон, и даже Гермиона приподнимала уголки губ, но Гарри было все равно. Он зарекся давать имена животным. Когда даешь имя, привязываешься. Даже их домашнюю сову, которую они завели лишь тогда, когда Джеймс отправился в Хогвартс, нарекла Лили. К Ворону он в итоге все равно привязался. Не совсем так, как к Хэдвиг, его первому настоящему волшебному подарку, но все равно привязался. Ворон был умный, исправно выполняющий свою работу, но с характером: то в плечо клюнет, если воду не поменяли, то скинет хвостом на пол бумаги, если не поблагодарили достойно. Бах! Гарри обернулся, нацеливая палочку в лицо неожиданному гостю отточенным движением. Статуя проснулась, когда ее задела ручка двери, и сердито оттолкнула ее от себя деревянными руками, чудом не задевая человека, широким шагом переступившего порог. Сердце Гарри скакнуло куда-то в район желудка. Случилось что-то очень плохое. В это время суток только нечто очень плохое могло занести в его кабинет Драко Малфоя. Гарри и рта раскрыть не успел, как Малфой с перекошенным от ярости лицом кинул ему на стол какие-то конверты, задев при этом тростью стоявшую в углу вазу, которая обиженно зазвенела. Гарри молча закатил глаза, отряхнул ладони от остаток печенья и молча прошел к своему месту, поднимая конверты и вчитываясь в тот, что лежал сверху. Малфой врывался в его кабинет чаще, чем Гарри этого бы хотелось. Поправка: ему совсем этого не хотелось. Но потом это случилось снова, и опять, и еще раз. Малфой приходил и уходил, когда считал нужным, будто все министерские правила и запреты были не для него писаны, а Гарри и вовсе был не аврором, а его консультантом по управлению гневом. Малфоя, конечно, можно было выставить вон, но через пару-тройку раз Гарри сообразил, что потерпеть пятиминутную истерию из-за повышения налогов на ввоз антиквариата, колебаний цен СИФ, распространения садовых вредителей в Уилтшире или замедленного действия магической сети (все эти проблемы обычно были вне компетенции Гарри) стоило хотя бы ради сведений, которыми Малфой разбрасывался, как игральными картами. Он был лишен нормальной магии и фамильной чести, но Малфой, как все змеи, был живучим. Он приспособился. Начал скупать акции на продукты, которые магическим образом сразу после росли в цене, открыл пару компаний на черном рынке, которые, впрочем, успешно прошли все министерские проверки, активно играл на бирже магического тока, а заодно со всем этим обзавелся целой сетью мелких шпионов, которые разбавляли сплетнями его серые будни. Эти самые сплетни поначалу Малфой выдавал просто так, затем смекнул, что к чему, и они с Гарри пришли к негласному соглашению — Гарри привлекал свои связи на решение мелких проблем, что бесили Малфоя и в которых он всегда обвинял Министерство (то есть Гарри, так как других сотрудников, по мнению Малфоя, тут попросту не существовало), а Малфой взамен делился сведениями с черного рынка, Лютного переулка и прочих мест, куда даже авроры предпочитали без надобности не соваться. Это их так называемое «сотрудничество» продолжалось пятнадцать лет, а затем умерла Астория Малфой, и малфоевские визиты прекратились сами собой. По сути, с тех пор они говорили лишь в ноябре — сразу после Хэллоуинских событий у проклятого озера. Поэтому сейчас брови Гарри сами по себе ползли вверх. Адресованное «Драко Люциусу Малфою, поместье Малфоев» письмо, написанное идеальным почерком, принадлежало руке Скорпиуса, о чем свидетельствовала подпись в нижнем правом углу. — Почему я держу это? — спросил Гарри, и Малфой смерил его таким лютым взглядом, что даже главе Аврората стало не по себе. — А ты прочти, — хрипло посоветовал он, складывая руки на рукоятке трости и выпрямляясь. Гарри подумал, что в таком настрое с Малфоя станется взять трость поудобнее и шарахнуть ей ему по голове, и понадеялся, что какие бы цены не подскочили в этот раз, Малфой не будет столь кровожаден. Или по крайней мере хорошо это скроет. Гарри вздохнул и принялся за чтение, все так же стоя за столом. Малфой не сел, и, наверное, было бы глупо просить его расположиться поудобнее. В конце концов, удобно Малфою станет, только если под его пятой точкой будет гроб Гарри. Он прочитал письмо и ничего не понял. Посмотрел на Малфоя, который за все это время даже не шелохнулся. — Следующее, — последовал приказ, и Гарри подхватил второй конверт, более плотный, из дорогой бумаги, со сломанной печатью в виде павлина. Что, Мерлина ради, хотел от него Малфой в этой… ситуации? Гарри пробежался глазами по письму, случайно выхватив родное имя из пропитанных холодным гневом строк, прочитал абзац целиком… И наконец понял, ради чего Малфой явился к нему с этой проблемой. Впервые, можно сказать, по адресу. Пусть это все и была профанация. — И? — выгнул бровь Малфой, когда Гарри, не запечатывая письма обратно в конверты, бросил их на стол. — Ты бредишь, если веришь в то, что написал Забини. Твой сын ни о чем таком не пишет. — Потому что он мой сын, Поттер, — выплюнул Малфой, — разумеется, он не стал бы писать мне, что ему одурили голову и он готов умереть и предать вековые традиции ради того, чтобы впечатлить твою дочь. — Не смей вмешивать в это Лили, — начиная закипать и по-прежнему не до конца улавливая смысл происходящего, зашипел Гарри. — Вы с Забини — оба больные, со своими насильственными помолвками и пергаментами, следящими за половой жизнью ваших детей! Мне глубоко плевать, что вы творите, пока это не затрагивает остальных, а ты, я так понимаю, будешь требовать, чтобы я приказал Лили прекратить эти гипотетические отношения, в которые я никогда не поверю, потому что это то, что ты делаешь, верно? Лучшее — Малфоям? Выбираешь, с кем бы поиграть в ферзей и пешек? — Ах, Поттер, столько лет работаешь на правительство и не знаешь, что выбор — это иллюзия, — губы Малфоя искривились в усмешке. — Его не было у меня и не было у тебя. И у Скорпиуса его тоже нет. Он должен жениться на Флокс Забини этим летом, иначе Непреложный Обет его убьет, а все мои деловые отношения с их семьей рухнут. — Ой, не приведи Мерлин тебе еще и потерять деловые связи сразу после смерти сына, — жестко бросил Гарри и почти насладился загнанным выражением на узком малфоевском лице. Впрочем, оно тут же сменилось его обычной ледяной маской, в этот раз пропитанной яростью. Гарри задался вопросом, действительно ли они с Малфоем когда-то общались как вполне разумные люди, или это был плод его воображения. Сейчас ему как никогда хотелось задушить хорька голыми руками и выкинуть его в окно. — Мне нужно, чтобы ты повлиял на свою… дочь, — с трудом продолжил Малфой. — Скорпиус… — Твой сын называет тебя по имени и несколько раз в письме оговорил, что хочет избежать свадьбы, чтобы не ломать жизнь этой девушки… Флокс, как ты сломал жизнь себе и Астории, — Гарри хмыкнул. — Или вы уже так давно не общались, что ты перестал понимать слова собственного наследника? Малфой язвительно рассмеялся. — Вот только не учи меня как быть хорошим родителем, Поттер. Что-то я сомневаюсь, что ты пишешь деткам пылкие письма и ведешь летом душевные беседы по ночам. Твой сын, судя по слухам, работает на тебя, а твоя дочь вмешивается в дела, никак ее не касающиеся… — Оставь моих детей в покое, — прорычал Гарри, но Малфой продолжал: — Один только Альбус кажется человеком с собственным мнением и мозгами, не зря он и учится на моем факультете, а вот как раз Скорпиус больше похож на одного из твоих. Уверен, что мы их не перепу… Язык Малфоя прижался к небу. Гарри, тяжело дыша, опустил палочку, из которой только что вырвался невербальный Обезъяз, а пальцы Малфоя метнулись к горлу, скрытому воротником дорогой рубашки. Гарри подождал ради профилактики, мысленно перечисляя все знакомые ему заклинания боя, успокаиваясь, после чего отменил заклинание. Малфой закашлялся. — Ты жалок, — процедил Гарри. Его голос звенел — свернутая в клубок глубоко внутри ярость шевелила коготками и грозила проснуться в любой миг. — Не смей переносить наши дела на детей, Малфой. Не смей. Гарри знал, что он не был примером семейного человека. Часто уставший, занятый, работающий ночами, — он был бродячей кошкой в собственном доме, и прекрасно это понимал. Это Джинни, пока вынашивала Джеймса, внезапно открыла в себе талант, о котором никогда не подозревала, — талант, который позволял ей зарабатывать прямо из дома и проводить время с детьми. Гарри же оставался аврором, даже когда впервые стал отцом. Он оставался аврором, когда родились Альбус и Лили. А к тому времени, как в Хогвартс отправился Тэдди, уже начал зваться главным мракоборцем и следователем. Гарри не слышал первых слов Альбуса и не видел первых шагов Лили. Порой работа была его единственной нишей, единственным, что он делал хорошо, потому что умел, потому что его приучили бороться со злом с младенчества, но если бы у него был выбор… Увы, Малфой прав в одном — выбор — всего лишь иллюзия. Малфой, откашлявшись, бросил на него такой взгляд, что Гарри показалось, что он сейчас развернется и уйдет. Но когда это Драко Малфой бросал дело на полпути? — Мне плевать на твоих детей, Поттер, — сказал он, по-прежнему крепко переплетая пальцы на рукоятке в форме головы змеи. — Но мой единственный сын оказался под угрозой, потому что связался с твоей дочерью. Гарри повел челюстью. — Малфой, ты слепой или глухой? Он сам так решил, потому что не захотел быть марионеткой в твоих руках! Но мы оба прекрасно знаем, что такое Непреложные Обеты, и я не пойму, почему он передумал сейчас, когда уже ничего не изменить? Почему не до помолвки? Малфой промолчал, а Гарри снова взял письмо, написанное Скорпиусом, в руки. Поначалу он не обратил на это внимания, но теперь, читая, осознал, что его взгляд своевольно падал на начало абзацев, будто какая-то сила не давала ему прочитать куски текста. Чары. — Ты скрыл часть письма, — протянул Гарри, поднимая глаза. — Как ты это сделал? — Домовик, — нехотя признался Малфой, порозовев, будто Гарри надавил на давнюю рану. В принципе, так оно и было. Гарри вздохнул. У него уже не было на это энергии. — Есть причина, по которой Скорпиус решил послать ваши традиции куда подальше, верно? — Да. — Но ты не хочешь, чтобы я о ней знал. — Да. — Почему? — Это допрос, Поттер? — лениво поинтересовался Малфой, и Гарри стушевался, осознав, что вел себя с ним и впрямь как с преступником на допросе. Хотя, конечно, Малфой и был преступником, — не самым опасным для общества, но преступником. — Нет, — быстро ответил он, и запустил руку в волосы, растрепав их еще больше, чем обычно. — Издержки профессии. Малфой хмыкнул. Гарри устало опустился в кресло, и школьный враг последовал его примеру, широко расставив ноги, обтянутые дорогой черной тканью, и упрямо держа трость перед собой, опираясь на нее весом верхней половины тела, будто трость была его последним защитным барьером. Его пальцы в черных кожаных перчатках нервно барабанили по набалдашнику. Наконец Малфой втянул в себя воздух и посмотрел прямо на Гарри. Радужка его серых глаз была практически скрыта за расширившимися из-за полумрака зрачками. — Ты обязан узнать, что связывает… Лили и Скорпиуса. Если это была интрига на одну ночь… — Осторожнее с выражениями, — предупредил Гарри, но Малфой лишь отмахнулся. — Тебе тоже было шестнадцать, Поттер. Если бы не твое предназначение, ты бы тоже кувыркался с девчонками на простынях. Гарри прикусил язык, вспомнив чудовище, что сидело в его груди и радостно мурлыкало, когда они с Джинни целовались. К сожалению, у чудовища действительно было мало шансов получить желаемое, учитывая пророчество и бремя, о котором Гарри ежечасно напоминал Дамблдор. — Если я хочу переубедить своего сына, мне нужна полная картина, а не тот сентиментальный бред, о котором он распинается, — закончил Малфой, и Гарри заинтересованно вскинул брови. — Значит, загадка кроется не в спрятанном от меня абзаце? — Не в нем, — раздраженно бросил Малфой. — Конечно, было бы куда проще, не будь у Блейза этого чертового пергамента, который, по его словам, теперь куда-то пропал, но он знал, что видел в нем, а видел он имя твоей дочери. И уж после скромного и наполненного лживыми извинениями письма Скорпиуса не так-то сложно было сложить два плюс два, и понять, ради чего мой сын все это затеял. Или ради кого. — Огневиски? — предложил Гарри, и Малфой кивнул, так и не сводя глаз с его столешницы. — Это была логичная сделка — мы с Блейзом и Пэнси дружили со школы, пусть потом и не были уже так близки, но Скорпиус и Флокс общались с детства, даже твой сын приезжал как-то в поместье Забини. Все чистокровки так делают, и у Скорпиуса была бы прекрасная жена, уважающая и понимающая его, а любовь и прочее… Это никогда не входило в контракт. — Попахивает средневековьем, — отозвался Гарри из угла, где он наливал в низкие широкие стаканы янтарный огневиски (подарок от новобранцев на Рождество). Малфой сморщился, приняв стакан из его рук, но неодобрения не выказал и пригубил алкоголь, со знанием дела облизав верхнюю губу. — Это вопрос сохранности магии, Поттер, — снисходительно объяснил Малфой, сделав глоток. — Если мы все переженимся на маглах, то родиться могут даже не волшебники, а так, сквибы. Волшебники же будут полукровками. Если полукровка снова возьмет в жены маглу, в их детях будет еще меньше волшебной крови. И так в прогрессии. Как думаешь, скоро мы останемся без магии? Этот огневиски ужасен, кстати, — стакан опустился на стол, наполовину полный. Гарри, задумчиво царапнув гравировку на своем, цокнул языком. — Но ведь у маглорожденных появляются дети-волшебники. Может, это вообще мутация генов? Малфой нахмурился, и Гарри некстати вспомнил, что среднестатистический волшебник о биологии знает лишь то, что написано в учебнике по Уходу за Магическими существами. Даже в магическом образовании были пробелы. — Если в родословной не было волшебной крови, ей просто неоткуда взяться. Я уверен, что у той же Грейнджер есть очень дальний родственник полукровка. Или ее пра-пра-пра-прабабка кувыркалась на сеновале с магом, но притворилась, что понесла от мужа. Всякое бывает. Будто напоминая им о времени, часы в его кабинете пробили два часа утра. Гарри зевнул, и Малфой неохотно последовал за ним. — Вот что, Малфой. Я поговорю с Лили, — Гарри все равно пришлось бы возвращаться в Хогвартс в ближайший выходной ради постановки, на которую его тащила Джинни, — но мне нужна информация. — Вся информация в письмах, Поттер, — раздраженно бросил бывший слизеринец, и Гарри закатил глаза. — Не притворяйся дураком, ради Мерлина. Ты прекрасно понял, о чем я. Малфой откинулся на спину, надменно склонив голову набок. — Аврорат по-прежнему блуждает в потемках? — насмешливо спросил он, и Гарри скрипнул зубами. — А ты по-прежнему сволочь? — в тон ему поинтересовался он, и губы Малфоя растянулись в усмешке. — Туше.

***

Глухой стук трости о вековой мрамор был единственным звуком, раздававшимся в глухой тишине древнего поместья. Если бы Малфой-мэнор был человеком, то это был бы самый жуткий человек из всех, что носил этот свет. Именно так думал Драко Малфой, поднимаясь на северную башню ранним февральским утром, рассеивающим мглу и ласкающим стелющийся по земле Уилтшира туман. Высокие двустворчатые окна открывали прекрасный вид на лес, начинающийся сразу за французским двориком Нарциссы, в котором этим летом впервые за десятки лет не распустились розы, на кремниевые дорожки и опустевшие конюшни. Драко прошел мимо окон, даже не бросив в сторону улицы и единого взгляда — он насмотрелся на этот удручающий призрачный пейзаж, спасибо. Перед ним летел огонек, выпущенный из специальной шкатулки, и Драко сверлил этот крохотный маяк взглядом, поднимаясь по ступенькам, которых было ровно сто тринадцать. Конечно, он вполне мог бы наколдовать себе Люмос, но Драко не брал палочку в руки свыше десятка лет, потому что каждое заклинание приносило ему боль, даже не физическую, а какую-то другую, более глубокую, так что он довольствовался одним из классических товаров братьев Уизли. О, какая ирония. Его мантия была мокрой, потому что прошлой ночью шел снег, а Драко провел ее в таких грязных закоулках, о которых большинство людей предпочло бы даже не слышать. Его ботинки из кожи саламандры были грязными, и на прекрасных мраморных плитах оставались грязные отпечатки, но Драко было все равно. Он прекрасно знал, как выглядит со стороны — как призрак, заблудившийся по пути на ту сторону. Как тот, кого обходят по широкой дуге, и тот, на кого дважды не поднимают взгляд. Драко прошел по портретной галерее, проигнорировал сердитое хмыканье Люциуса, как всегда не спящего и чем-то недовольного, и замер у полукруглой деревянной двери, после чего достал ключ. Дверь обиженно застонала, но отворилась, и на Драко пахнуло февральским холодом и сыростью. В темной комнате кружились снежинки. Окно было открыто, и на подоконнике сидел большой черный ворон, сверкающий на него своими глазами-бусинками. Драко недовольно закатил глаза — питомцы Аврората были на редкость пронырливы. — Поттер мог бы не заставлять тебя летать по всем островам, знаешь, — сказал Драко ворону, принимая от него пергамент, крепко зажатый в остром клюве, — я не работаю по часам. «Малфой, завтра я еду в Хогвартс. Мне нужны сведения до того момента. Покорми Ворона». Как всегда, четко и по делу, ни приветствия по всем канонам, ни-че-го. Даже адреса нет. Драко посмотрел на Ворона (потрясающее имя), подумал было ничего ему не давать, но птица и не думала улетать, а потому Драко огляделся в поисках съестного, но, так ничего не найдя, позвал эльфа. Ворон улетел, набив брюхо, и Драко вздохнул, поморщился и закрыл окно, смахнув паутину. На миг в холодные стены будто бы влетел женский смех, и Драко замер, похолодев, после чего прикрыл глаза, убеждая себя, что это его воображение играет с ним, как в детстве, когда он прятался в этой комнате во время игр с Крэббом и Гойлом, и они не могли подолгу его найти, а ему тогда начинало видеться всякое в сумраке помещений и тайных ходов. После войны Драко потратил не одну сотню галлеонов, избавляясь от призраков жертв, замученных Пожирателями, и знал наверняка, что новые в поместье не завелись. Это все было его воображение и только. А еще это было письмо от Скорпиуса, так вскользь и небрежно брошенное «у тебя не получится манипулировать на этот раз, Драко, я знаю, что ты хотел сделать то же самое», словно бы затронувшее старые струны его искалеченной души, это были когда-то давно принятые решения и недавние потери, это была… жизнь. Драко отдернул старинный гобелен с танцующими вейлами, от которых якобы вели свое древо первые Малфои, вздохнул и толкнул потайную дверь, скрипнувшую, казалось, на все поместье, и снова начал отсчет ступенек, бликующих при свете огонька, пока не оказался в маленькой круглой комнатке с одним-единственным окном и задрапированным в зеленый выцветший бархат артефактом. Аккуратно приставив трость к стене, он нащупал в кармане заветный пузырек и, влекомый желанием стать первопроходцем этого нового знания, сдернул ткань на пыльный пол. По водам Омута памяти прошла рябь. Драко покрутил в пальцах флакон и даже не сразу заметил, что дрожит — то ли от холода, то ли от нетерпения. В конце концов, у него ушло почти четыре дня, чтобы найти эти проклятые воспоминания. Он начал, едва только вышел из Министерства, подстегиваемый желанием все исправить и вернуть на круги своя. На тот момент Драко не интересовался сплетнями преступного мира Лондона уже полгода как, хотя колдуны шептались на каждом углу, и один слух был интереснее другого. Драко вышел в Лютный переулок и даже удивился, что тот был так спокоен — ни тебе вампиров-шлюх, выглядывающих в окна, ни лесных ведьм, гадающих на твоих собственных костях, ни даже пьяных перевертышей. Найти Августа Флетчера не составило ни малейшего труда — и Драко прекрасно знал, что Поттер тоже с ним работал, но методы Драко были слегка… иными, чем методы Поттера, и Флетчер предпочитал не завязывать с ним споры. А еще Флетчер часто ютился в вейловском борделе, особенно по вторникам, когда заключал сделки с трейдерами Гринготтса. — Малфой! — простонал Флетчер, стоило Драко сдернуть его с кровати, на которой тот, согласно обычаю, обжимался с грудастой красоткой, и обмотал бедра простыней, покосившись на обнажившуюся славную задницу дремавшей девушки, — я не знаю, что за нелегкая тебя принесла, но у меня нет никаких новых тайных продавцов или покупателей твоей темномагической ереси, так что, будь добр, иди к кому-то другому… и научись уже стучать, ради сисек Морганы! — Не юли, Флэт, — усмехнулся Драко, — и даже не начинай свою песенку про пользу серебряных котлов, я тебе не Аврорат. Мне нужен твой самый ценный товар. Флэтчер облизнулся, как сытый кот. — Информация? — спросил он, скалясь, и Драко кивнул. — Информация. И бросил к его босым ногам мешочек с галлеонами. Сейчас, обойдя для верности Скверный угол, Тоскливый пруд и Пустой дом, заставив домовика перенести его в Уэльс к Мосту Костей и потратив столько галлеонов, сколько ни одна «Вселенная» не стоила, Драко, наконец, знал, о чем шепталась вся грязь волшебного сообщества, на которую приличные волшебники не обращали и толики внимания, предпочитая выковыривать эту грязь из-под ногтей, если пачкались в ней. А шептались вся грязь, как ни странно, о черноволосой женщине и воспоминаниях, которые стали цениться на черном рынке на вес яда акромантула. И ладно бы абы каких воспоминаниях — нет, тех самых, что были украдены из Хогвартса более четверти века назад. Прямо из кабинета директора. Драко посмотрел в Омут, невольно вспоминая, как использовал его в прошлый раз. Именно тогда же, когда в последний раз прибегал к колдовству, выуживая из головы воспоминания, что одновременно и важны, и слишком назойливы. Это был день, когда Астория предложила ему завести еще одного ребенка, чтобы у Скорпиуса был брат или сестра. Драко помнил это, к сожалению, так, словно это произошло всего несколько дней назад. Скорпиус рос, и он был мало похож на Малфоя. Кровь Гринграссов, живая, эмоциональная, текла по его венам, и Скорпиус, унаследовав, казалось бы, внешность Драко, был отражением своей матери, той самой, что бегала по полям у мэнора босиком в летнюю пору, но затягивалась в дорогие ткани подобно королеве, смиренно носила вежливость в сумочке, но никогда не забывала высказать свое мнение. С возрастом Драко привык к ней, как привыкают к неизбежному, и они даже стали друзьями, но еще один ребенок… Это оказалось слишком большой просьбой от женщины, которая не заставляла его сердце учащаться ни на удар. Тем более, что Драко знал — даже еще один ребенок не заставит его проникнуться к собственной семье более теплыми чувствами, а именно этого Астория, всегда бывшая слишком мечтательной для слизеринки, и хотела добиться. Но Драко это не было нужно. Бывали дни, когда даже его родной сын, с губами, подбородком и скулами матери, вызывал у него желание зажмуриться и сказать, что это все было одной большой ошибкой. Драко никогда так не делал, потому что в ту пору Скорпиус еще смотрел на него так, будто хотел быть им, а Драко удерживался от того, чтобы взять его за руку и сказать — я не хочу, чтобы ты был мной. Поверь, сын, в этом нет ничего приятного. Что же. Скорпиус и не хотел быть им. Теперь — нет. Настолько не хотел, что лучше бы умер, чем превратился с годами в копию Драко, который, наверное, не просто напоминал — он был призраком. И Драко на многое готов был пойти в своей жизни. Но не на это. Потому что тогда он совершенно точно остался бы совсем один. За окном по-прежнему было серо. С тех пор, как он покинул стены Хогвартса, ему всегда было серо. Драко оперся об Омут, наконец чувствуя, как усталость наваливается на него и пытается затянуть в свои объятия, потому что он и был уставшим, разве нет? Лютный переулок и прочие места словно разгоняли его кровь, заставляли его применять давно уже отточенные до совершенства навыки, с которыми его бы с радостью приняли в магловское подобие Аврората, а теперь, снова оказавшись в родном с детства доме, напоминающим склеп его собственной души, Драко вдруг снова ощутил себя тем, кем он и был. Сломанным. Пиратом без судна и даже без океана. Ему постоянно снились сны. Снилась она. На языке затрепетало желание закурить, но Драко курил только с ней, и больше он не делал этого, даже когда руки чесались и пальцы дрожали. Она четко дала ему понять, что ему нет места в ее прекрасной золотой жизни, и тогда Драко еще не знал, что это похерит его собственную жизнь — так жестоко и внезапно. Но, в любом случае, он еще был тут. Он не сдох. Его собственный сын презирал его, но Драко не сдох, а это уже было достижением. Он покрутил флакончик в пальцах. Это было последнее нераспроданное воспоминание, и то Драко выхватил его из-под носа у человека, из кармана которого торчала маска Падальщика. Казалось, что эти унции покупали только Падальщики, и Драко понятия не имел, чего им было нужно от них, потому что если те же слухи были верными, то воспоминания из директорского кабинета явственно отдавали стариной и человеком, чье-имя-Драко-по-сей-день-не-мог-называть. Он мог понять, кому они могли понадобиться, но почему на них началась такая охота? Почему сейчас, после стольких лет? В общем, Драко был рад, что он не аврор. Но идти к Поттеру с каким-то замшелым воспоминанием было бы глупо и неимоверно наивно, так что Драко поспешил вернуться домой. У него почти не было сил, так как последние дни он провел за играми хитрости и разума, чтобы добиться желаемого, и теперь его запас был на исходе. Когда он зашел в ту лавку на Мосте Костей, его и то не выставили взашей только потому, что Драко нарочно закатал рукава и светил ненавистной меткой направо и налево. К счастью, его репутация шла впереди него, и в августе один из проданных им фолиантов сожрал покупателя, но Драко все обставил так, будто это был его очень зловещий план и чернокнижник был его давним врагом. Бизнес это не пошатнуло, а вот смирность покупателей в попытках его не разозлить была даже забавной. — Малфой, — прокашляла трехглазая ведьма (Сальма, если память его не подводила), — что за нелегкая принесла предателя в мою лавку? — Около месяца назад, — лениво начал Драко, брезгливо огибая вазу со свежими человеческими пальцами, — это место продало один гримуар, — он усмехнулся, заметив, как расширились все три глаза старухи, — с тех пор гримуар успел облететь полсвета и осесть в Индии, но его перемещение вполне легко отследить, если дать Аврорату наводку. — Сам же себя закопаешь, крыса, — прошипела ведьма, и Драко сладко улыбнулся. Это была лучшая часть. — А какая связь у купившего гримуар ведьмака из твоих воспоминаний и достопочтенного Драко Малфоя? — он облокотился на прилавок. — Это место ведь распознает оборотное зелье и чары, так что… — он, по-прежнему улыбаясь, склонил голову, — я чист. — Предатель, — выплюнула ведьма, дернувшись вперед, выставив свои десятидюймовые когти, но Драко увернулся, перехватил ее руки и зажал шею в захвате, прижав острый набалдашник трости прямо к бьющейся артерии. — Как невежливо, мадам Сальма, — прошептал он, — называть предателем человека, который работает только на себя. — Чего ты хочешь? — зло сплюнула ведьма на замызганную столешницу, и Драко отпустил ее, вновь сложив пальцы на трости. — То, за чем сюда идет человек с черной маской в кармане, — ответил он. — Я слышал, это что-то неброское. «Неброское» так и переливалось белой лентой воспоминания. Драко не был дураком — если это было последним воспоминанием из запасов черного рынка, а Падальщики все еще рыскали по лавкам, то они просто еще не нашли то, что искали. Была высока вероятность того, что самая ценная вещь преступного мира сейчас была в его руках. Драко давно не чувствовал себя вот так. Довольным на все сто процентов. Он вылил воспоминания в Омут (что, как и гримуар, был приобретен им в магловском протезе и гриме и по смешной цене) и нагнулся, погружаясь в это загадочное последнее воспоминание. Драко мог разве что надеяться на то, что не просто так выбросил сотни галлеонов и нервов — вот только загвоздка была в том, что он давно потерял способность надеяться. Он оказался в квадрате двора перед старым, обшарпанным зданием. Старые чугунные ворота скрипели под натиском ветра — холодного и режущего. На скамейке сидела девушка с короткими светлыми волосами, и больше никого, кроме нее, во дворе не было, что значило, что воспоминание принадлежало ей. Он вгляделся в нее, но это ничего ему не дало — он не знал, кто она такая. Драко поднял глаза на табличку у дверей здания и замер. Затертые от времени буквы складывались в однозначное «приют Вула». И уж что-что, а это название Драко было хорошо известно. Когда-то, в самом начале века, о нем писали в «Пророке», развенчивая террор Лорда правдой о его происхождении и его первой колыбели магловского приюта. Того самого, на пороге которого стоял теперь Драко. Он вздохнул, повторяя про себя, что он в воспоминании, и ему ничего не грозит, кроме его собственных мыслей. Над его головой кружились срываемые ветром с веток зеленые листья. Ворота скрипнули. Девушка подняла голову. Драко сделал то же самое. Во двор твердой, уверенной походкой зашел юноша лет шестнадцати. Его темные волосы были коротко подстрижены, открывая красивое лицо, и Драко почувствовал, как все воспоминание сосредоточилось на этом человеке — молодом Темном Лорде. Драко не обманывался его чистой кожей и темными глазами, он видел Его, и ужас так и цеплялся за его позвоночник своими когтями. На секунду стало трудно дышать. — Том, — окликнула Лорда девушка, когда юноша прошел мимо нее, не бросив и взгляда в ее сторону, — ты опять бродил по своим загадочным делам? — Эми, — мягко ответил Том, и Драко сглотнул. Мерлин, даже голос у него был другой, а вот нотки в нем были все те же — жестокие, цвета Авады Кедавры. — Август нынче холодный, зря ты сидишь тут. Вдруг простудишься, — полные губы искривились в усмешке, — для тебя это будет опасно. Эми отложила книгу и встала — она была намного ниже Тома, который возвышался над ней на полторы головы. — Ты зря бегаешь ото всех, Том. С тех пор, как ты поступил в ту школу, ты совсем перестал с нами общаться. Линия челюсти Тома заострилась, будто он сильно сжал зубы. — Мне не о чем говорить с вами, — бросил он и улыбнулся, и Эми то ли не услышала, каким тоном это было сказано, то ли просто была загипнотизирована, как змея флейтиста, за исключением того, что Драко не смог бы сказать, кто из них двоих все-таки был змеей, а потому наклонилась и схватила Тома за руку. Драко видел, каких усилий тому стоило не отшатнуться. Даже его красивое лицо пошло дрожью. — Не хочешь прийти ко мне сегодня? — спросила Эми, не отпуская чужое запястье. — Я понимаю, мы мало общались после того случая с пещерой, но послушай, прошло пять лет, и мы все изменились… ты изменился. Том холодно усмехнулся, и его губы на секунду презрительно скривились. Наконец, он нагнулся к девичьему уху, и Драко услышал его слова так четко, будто Лорд стоял у него за спиной, и вздрогнул. — Мне плевать, сколько белья ты испачкаешь, думая обо мне, Эми, — Том деланно-ласково заправил за ухо девушки короткую прядь волос, — но если ты еще раз тронешь меня, тот случай в пещере покажется тебе детской шалостью. Эми побледнела и сделала шаг назад. Том хмыкнул и повернулся к ступеням, готовясь войти, и Эми, вдруг сжав руки в кулачки, гневно бросила: — Это все потому, что ты трахаешь Вив! Не думай, что я не знаю, зачем ты ходишь на чердак! Том застыл. Ветер трепал его короткие кудри. На секунду его рука дернулась к карману, в котором, Драко был уверен, лежала волшебная палочка, что спустя пару лет начала обрывать жизни десятками, но Том сумел взять себя в руки и даже улыбнулся — все той же улыбкой, от вида которой Драко захотелось отвернуться и сблевать под этим самым деревом. Эми, заметив что-то в глазах Лорда, сделала еще один шаг назад. — Ты хочешь, чтобы вместо чердака я сегодня пришел к тебе? — вкрадчиво спросил Том. Эми сглотнула. — Поверь, я могу исполнить твою мечту, Эми. Вопрос в том, — Том помедлил, — покинешь ли после свою комнатушку. — П-почему ты такой? — запнувшись, спросила Эми. Глаза у нее были мокрые и почему-то наполненные ужасом, словно она видела что-то, чего Драко не видел. Он даже сделал пару шагов, чтобы встретиться лицом к лицу с ужасом из своих кошмаров, а потом понял, что так напугало маглу — глаза у Тома не были человеческими. Они стали на пару мгновений будто бы змеиными, бледно-зелеными, с вытянутыми по вертикали сферическими зрачками. Том цокнул языком. — Это у меня в крови. Воспоминание смазалось, и секунду спустя Драко обнаружил себя стоящим на темной лестнице, освещенной полоской лунного света, что выскальзывала из приоткрытой двери, у которой притаилась уже знакомая ему Эми. Ночную тишину разбавляли характерные шлепки. — Я тебя ненавижу, — раздалось между делом, тихим, словно нежным шепотом, а в ответ известный Драко голос усмехнулся: — Это мне совершенно безразлично. Стон, всхлип. Драко даже заглядывать за дверь не надо было. — Грязная кровь. Эми шарахнулась от двери, и ступенька скрипнула. Свет задрожал. Воспоминание снова смазалось. Драко очнулся в осеннем дне в весьма обшарпанной комнате — наверное, все в том же проклятом приюте. Комната была небольшой, но оказалась заполнена маглами, которых было шесть, и они сидели за партами в старых рубашках, которые были велики им в плечах. Чуть поодаль, прямо на подоконнике, сидела седьмая девушка с длинными черными волосами, и безразлично смотрела в окно. — Я вам точно говорю, она совсем поехала, — хихикала Эми, бросая на девушку косые взгляды, — как в одиннадцать засела на своем чердаке, так и не вылазит почти, зато как приезжает Реддл, так вся сразу худеет, заплаканная ходит, хотя он знатно вбивает ее в кровать, я слышала. Девушки ахнули. На шеях большинства висели крестики. — Какой ужас! Она уже не- — Блудная девица- — Всеотец не простит- — А по-моему, вполне заслуженно, — поморщилась Эми, — непонятно только, что Реддл в ней нашел. — Конечно, когда он мог выбрать тебя, — покачала головой другая. Эми вздернула нос. — Конечно, мог! Я даже ему говорила, что не откажусь, но- — Ну и дурочка. Драко посмотрел на черноволосую девушку, которая повернулась к компании лицом. Лицо у нее было будто бы детское, и это казалось очень неправильным по неизвестной Драко причине, потому что ей было, наверное, столько же, сколько и Тому из первого воспоминания, но глаза у нее были слишком распахнуты, а кожа слишком бледна, как у человека, не знавшего солнца. Он узнал ее голос — тот же самый, что доносился из-за приоткрытой двери. — Что? — переспросила Эми, покраснев, и седьмая девушка задумчиво посмотрела на нее. Улыбнулась. — Дурочка, говорю. Ты бы сама же попросила Реддла закончить, едва бы он начал. Считай, тебе повезло. — Нет, это тебе повезло! — взвизгнула Эми. — Ты, Вивиан, только и делаешь, что ходишь и страдаешь, вздыхаешь и трясешь своими ведьмовскими патлами! И все равно на тебя почему-то смотрят! Даже после того, что было в пещере… — Не смей говорить об этом! — воскликнула, напрягаясь, названная Вивиан девушка, но Эми не останавливалась. — А вот и посмею! Ты, жалкая бледная поганка с чердака — что ты там делаешь, кстати? Зелья варишь, да? Вид как у ведьмы, страхолюдина, так еще и спишь прямо надо мной, бр-р-р, ведьма! Лицо Вивиан исказилось. — Я СКАЗАЛА НЕ СМЕЙ! — взвизгнула она, и стекло за ее спиной разбилось. Осколки даже не тронули ее, как стрелы, ринувшись на Эми, желая причинить боль, порезать, убить. Вивиан крикнула что-то вроде «нет, стойте!» и спрыгнула с подоконника, поднимая тонкие руки, и осколки прямо перед лицом перепуганной до смерти маглы обратились в пыль. Драко моргнул. Все произошло так быстро, что он не успел ничего сообразить. Вивиан тяжело дышала, и, казалось, побледнела еще больше, если это было возможно. Из-под затасканной юбки торчали ее розовые коленки. Стояла мертвая тишина, после чего Вивиан, встретившись с Эми глазами, как-то странно мотнула головой, всхлипнула и бросилась в окно, нелепо залезая на подоконник и шагая в пустоту — и все за считанные секунды. Драко кинулся к ней… … и его выплюнуло в залитую солнечным светом башню Малфой-мэнора. Гарри вылетел из камина директора Школы Чародейства и Волшебства и уже отточенным движением вскочил на ноги, отряхнув черные джинсы и подав руку появившейся вслед за ним Джинни. В честь ежегодного спектакля Хогвартс всегда открывал двери для родственников учащихся и их друзей, но, ввиду чрезвычайной ситуации, тяготеющей над островами молотом грома, количество посещений было ограничено, а камин в «Трех Метлах» был подключен к всеобщей сети, к вящему неудовольствию мадам Розмерты. Гарри с Джинни, впрочем, предпочли воспользоваться старым, как мир, способом, помогающим избегать лишних взглядов и людей, желающих завязать знакомство со знаменитостями, благо, камин в Годриковой Впадине всегда был соединен с директорским — просто на всякий случай. Гарри уже несколько раз бывал здесь, пока Джеймс не перешагнул за порог пятого курса и отточил мастерство, доставшееся ему от близнецов и его, Гарри, отца, до мастерства, и не перестал попадаться в цепкие лапы Филча. — Гарри, мой мальчик! — Дамблдор в портрете приветливо улыбнулся ему той же улыбкой, что улыбался при жизни. — Миссис Поттер, — кивнул бывший директор Джинни, и та весело помахала ему рукой. — Здравствуйте, профессор Дамблдор. — Неужели уже Валентинов день? — удивился портрет, и Гарри понимающе хмыкнул. — Время летит. — Что же, — Дамблдор встал со своего стула и расправил складки мантии, — в таком случае я направлюсь в Большой зал. Портрет Валлиса Валлундока, знаете ли, прямо перед дверями висит, а он всегда делится со мной отменной медовухой, — директор улыбнулся им напоследок и исчез за портретной рамой. — Быстро он, — удивилась Джинни, — обычно спросит у тебя все и обо всем. — Ты же знаешь, он любит школьные постановки, — фыркнул Гарри. Джинни тряхнула коротко обрезанными волосами и наколдовала небольшое зеркальное заклинание, чтобы поправить воротник классической рубашки, заправленной в брюки-клеш, которые были такими длинными, что, если бы не устрашающие каблуки, Джинни бы в них путалась. Зато теперь они с Гарри были одного роста, и он довольно чмокнул ее в нос. — Не притворяйся, ты их тоже обожаешь. Тем более, что, по моим воспоминаниям, последний роман серии «Бескровные» пропитан твоими слезами. Джинни пихнула его в плечо. Ее глаза смеялись. — Я видела, как с Алом листали первую книгу, не лицемерь! Гарри открыл рот, чтобы так же шутливо возразить, но Джинни была, в конце концов, права. Тем более, что горгулья ожила и на входе показалась Минерва Макгонангалл в зеленой мантии и остроконечной ведьмовской шляпе. На руках у нее почему-то сидел нюхлер. — Гарри! Джиневра! — Макгонагалл чудом не выпустила нюхлера. — Не ожидала увидеть вас так рано! Они с Джинни переглянулись — в прошлом они были печально известны как те родители, что всегда опаздывают и приходят в последнюю минуту на такие мероприятия. Но в этот раз с них было достаточно, и они вместе договорились слегка отдохнуть от внешнего мира в родном замке с детьми. Тем более, что Гарри все еще надо было поговорить с Лили, особенно после новостей, полученных от Малфоя. В конце концов, гриффиндорцы не нарушали обещаний. — Минерва! — Джинни поспешила обнять директора, которая, как всегда, слегка порозовела. — А это кто? — нюхлер шумно втянул носом воздух и посмотрел на нее глазами-бусинками. — А это — результат того, что наши нюхли решили проснуться от спячки, а профессор Люпин слегка отвлечен, чтобы уследить за ними, — вздохнула Макгонагалл и передала пушистого зверька сюсюкающей Джинни. — Вот и они и шмыгают по замку, мы уже устали их отлавливать! Думала, оставить этого в специальной клетке, пока идет представление, потому что все студенты на ушах стоят, все разом оказались заняты в постановке, а кто не занят, тот простужен, или у него аллергия на шерсть, или еще что-то! — директор закатила глаза. — Будто я не знаю, что они просто подкарауливают вас обоих, чтобы напасть со своими палфонами и автографами. — Ну, Джинни не зря торчала перед зеркалом два часа, — усмехнулся Гарри, принимая нюхлера на руки и деловито рассматривая его. Нюхлер довольно засопел, будто сбылась мечта всей его жизни. — Будет обидно, если это не будет запечатлено в истории. — Миссис Поттер не зря признана иконой стиля, — отстраненно заметила Макгонагалл, после чего устало потерла переносицу. — Честно, со всем, что происходит в учебном году, этот вечер кажется будто ненастоящим. — Я поставил лучших мракоборцев на патруль территории сегодня, — засовывая нюхлера под мышку, сказал Гарри. — Не беспокойтесь, Минерва, с нюхлером мы разберемся. Вы не знаете, наши дети сейчас в зале или в башне? Директор покачала головой. — Лили с Альбусом точно в зале, они… участвуют в подготовке сцены. — Да? — удивился Гарри и заработал фирменный взгляд Джинни, который почему-то всегда напоминал ему о Летучемышином Сглазе. — Да! — преувеличенно восторженно воскликнул он, и Макгонагалл только покачала головой, печально улыбаясь. — Спасибо, — сказала она, и Гарри только замахал на нее свободной от нюхлера рукой. — Если вам придется уйти раньше, пароль — Амортенция. Вы не против, если я присоединюсь к вам чуть позже? С этой Нюхлерной Проблемой никакие дела не переделаешь, — Макгонагалл посмотрела на свой стол, заваленный письмами и перьями, и Джинни с готовностью схватила Гарри за рукав. — Конечно, профессор! Они были уже на этаже, когда Нюхлерная Проблема активизировалась, вывалилась у Гарри из-под мышки, шлепнулась на пол и дала деру, причем так быстро, что Гарри даже мимолетом подумал, не начать ли ему рекрутировать нюхлеров вместо выдающихся волшебников. Впрочем, он сам тоже был не лыком шит, и, пусть главному аврору совсем не пристало гоняться за нюхлерами, он не смог устоять, и под смешки Джинни бросился за зверьком. — Акцио! — воскликнул он, когда нюхлер уже собирался спрятаться за гобеленом, и зверек, жалобно вытянув мордочку, мягко спружинил ему в руки. Гарри от души посочувствовал тем людям, что их разводят. — Гарри? — окликнул его знакомый голос, и Гарри, заприметив крестника, облегченно вздохнул. — Тэдди! — воскликнул он, крепко прижимая к себе нюхлера. — Слава Мерлину! — Что… — Тэдди перевел взгляд на нюхлера, — Бэнджамин, а ты что тут делаешь? — Нервирует Гарри, — ответила за него Джинни, приблизившись и обняв еще и Тэдди, который оценивающе скользнул взглядом по ее коротким волосам и показал большой палец. — То есть делает мою давнюю работу, — подытожил Люпин, переманивая Бенджамина на руки. — Я думал, его забрала Макгонагалл, как раз собирался уладить это все… — А ты от Виктуар, как-никак? — хитро подмигнула Тэдди Джинни, и тот кивнул. — Как она? — Пышет энергией, — ответил Тэдди. Он собирался сказать еще что-то, но тут колокол над их головами пробил пять часов, и он, перехватив Бенджамина, запахнул мантию. — Мы непременно еще поболтаем, но мне просто необходимо отнести его обратно, иначе на постановке все не досчитаются часов, галлеонов и пряжек, — Тэдди весело фыркнул, представив себе эту картину, — а если вы ищете Ала или Лили, то я видел их в Большом зале. — А Джеймс? — спросила Джинни, и волосы Тэдди на долю секунду порозовели. Он замолчал, окинул их обоих взглядом, а потом вздохнул. — Он где-то с Рони. — Чудесные новости, — кисло протянул Гарри, и Джинни тронула его за локоть. — Гарри, не надо. — Ладно, — Гарри поморщился. — Просто ты же знаешь его, Джин. Он не очень… аккуратен. — Знаю, — согласилась Джинни, — не забывай, я выросла с Роном. Они попрощались с Тэдди и направились к лестницам, и все вокруг так и дышало настоящим Хогвартсом, сквозняками, теплым сливочным пивом с корицей, чернилами, сточенными перьями, жаренной картошкой, нарушенными правилами, вязаной шерстью и полиролью для метел, а еще… детством. Иногда Гарри забывал, какая ностальгия заполняла его легкие, когда он переступал порог замка, а теперь ему снова было тяжело дышать. У него было не самое нормальное детство, но он словно бы получил полный ком впечатлений через призму Джеймса, Ала и Лили, потому что над их головами не висела туча предназначения и ожиданий, и у них получилось побыть просто детьми, и они, когда получалось, делились с ним своими мечтами и любимыми местами в Хогвартсе и воспоминаниями об учебном годе, а Гарри слушал и думал — как замечательно было бы вернуться сейчас назад, уже разобравшись со всеми темными волшебниками, что с такой назойливостью желали попортить ему жизнь, и пожить в Хогвартсе, как самый обычный человек. У него теперь на носу висела еще и незарегистрированная ни в одном реестре подружка старых суровых дней Тома Реддла, и, честно говоря, все это напоминало Гарри очень плохо продуманную шутку. Дамочке сколько должно было быть лет-то? Сотня? Но нет, она внезапно появилась в Британии, одним чудом собрала приспешников, наколдовала инферналов, если теория Джеймса была верна, для… чего? Для чего она прикрывалась именем Нотта, для чего ей нужна была Лаврентида, если предположить, что все события были все-таки связаны, как когда-то указал ему Малфой? Она мстила… за смерть Реддла? Бред какой-то. Судя по воспоминанию, которое Малфой заставил его посмотреть прямо там, в министерском Омуте, не желая объяснять, ни откуда он его взял, ни почему оно важно, ни каким образом он уже знает, что оно в себе содержит, эта девочка, Вивиан, не была самым преданным фанатом Реддла, и, по всем законам логики, должна была разбиться еще тогда, шагнув из окна. Вот только она выжила. Это о ней шептались, о ней говорили, она была черноволосой Женщиной Лорда, и Мерлин, это все напрягало до мурашек. Воспоминания маглы по имени Эми стали самой ценной вещью в его расследовании. Исчезновения среди маглов, зигзаг в виде его шрама, — инферналы и открытое послание ему, Гарри. Взрывы в Квебеке, в Лондоне, вербовка бывших егерей и Пожирателей, превращенных в Падальщиков, — зачем все это было? Если у этой Вивиан была такая сила, то она могла спокойно зайти в Министерство и затеять с ним дуэль, если у нее были счеты с Гарри. Голова заболела на четвертом этаже, и Джинни сочувствующе погладила его по плечу. — Возможно, тебе не стоило приезжать сегодня, Гарри, — она улыбнулась уставившемуся на нее младшекурснику из Пуффендуя, — в конце концов, у тебя много работы, а никто из наших детей не играет никакие роли. Все бы поняли. — Нет, Джин, — Гарри помотал головой. Учеников вокруг становилось все больше, и ему хотелось инстинктивно приподнять ворот куртки, потому что от взглядов ему даже столько лет спустя становилось не по себе. — Над этой Вивиан работает весь отдел, а мне действительно надо проветрить голову. Джинни сделала вид, что поверила. — Тогда сделай глубокий вдох, Гарри. После того, как ты отреагировал на то, что наш Джей где-то с этой девочкой Рони… — Она, технически, его студентка! — зашипел Гарри и тут же получил тычок под ребра. — Ауч. Джинни выразительно вскинула брови. — Джей, технически, не совсем профессор, — заметила она. Улыбнулась. — Даже как-то жаль, что Лили рассталась со Скорпиусом, они были бы эффектной парой… — Джинни осеклась, а Гарри так и встал, как вкопанный, когда уловил смысл сказанных ему слов. — Что? — переспросил он. Джинни поджала губы, как всегда делала, когда говорила что-то, что хотела бы вернуть. Гарри требовательно посмотрел ей в глаза. — Джин, ты хочешь сказать, что… — Дракл, — выругалась Джинни и огляделась. — Не здесь. — Не здесь? — возмутился Гарри, вспомнил, что в любую минуту их может окружить треклятая толпа студентов, и позволил затащить себя в один из пустых классов. К сожалению, место уже было занято какой-то парочкой, которая так оторопела при виде Гарри, что даже толком не отлепилась друг от друга, но Джинни молча поволокла его дальше. Им повезло, и класс Трансфигурации оказался пустым. — Джин. — Гарри повернулся к ней, едва только за ними закрылась дверь. Джинни вздохнула и привалилась к двери. — Гарри, я не говорила тебе, потому что между ними все закончилось, а ты бы точно не отреагировал на это спокойно, это же Лили… — Вот именно, это Лили! — Гарри нервно запустил руку в волосы. Все-таки одно дело — выслушивать подозрения старого школьного врага, и совсем другое — получать прямое подтверждение, что его маленькое солнце Лили действительно повзрослело, и… Мерлин, Гарри знал, что так будет, но не с Малфоем же! — Это Лили, и ты решила, что я не должен знать? — Послушай, — Джинни взяла его руки в свои, — у тебя было столько дел и забот, и я совсем не хотела, чтобы какие-то отношения, которые уже прервались, добавляли тебе головной боли. Прости. Гарри устало прикрыл глаза. Это действительно была шутка — другого объяснения у него не было. Вся его жизнь была очень плохо срежесированным спектаклем, ставшим анекдотом. — Они не прервались, — он облизал пересохшие губы и сел на краешек парты, — если Малфой прав, то Лили и Скорпиус… ну, вместе. — Что? — Джинни распахнула глаза. — Гарри, он же помолвлен. С дочерью Забини. — Ну, — Гарри невесело усмехнулся, — ты не поверишь, но несколько дней назад ко мне вломился Малфой собственной персоной и заявил, что Скорпиус собирается сорвать всю эту помолвку и свадьбу, несмотря на Обеты, и предположил, что дело в Лили, потому что у Забини, оказывается, был какой-то пергамент, который отслеживал, с кем Скорпиус вступал в связь… Господи, когда говоришь это вслух, это звучит только хуже, — его передернуло. Джинни смотрела на него во все глаза. — И ты, Гарри Джеймс Поттер, еще винишь в меня в том, что я что-то тебе не рассказываю? — возмутилась она. — Ты думаешь, я ему поверил? — в тон спросил Гарри, выпрямляясь. — Джинни, услышь ты сама такое из уст Малфоя, ты бы поверила? Джинни отвела глаза. — Лили сказала мне, что между ними все кончено, но, — она помедлила, — мне показалось, что она влюблена в этого мальчика, Гарри. — Они терпеть друг друга не могут. — Или аккуратно играют свои роли. — Да это бред! — взорвался Гарри, и дремавший на стене портрет зашикал на него. — Там, — он показал на окно, — разгуливает столетняя волшебница и оживляет трупы, и, оказывается, пока я занимаюсь ею, мои дети начинают играть во взрослых? Скорпиус будет рушить Обет из-за Лили, а что дальше? Он умрет? Джинни покачала головой. Она вмиг побледнела и выглядела не такой спокойной и уверенной — как всегда, когда дело касалось безопасности детей. В такие моменты она всегда напоминала Гарри Молли. — Я не знаю. Конечно, жаль, что эта Забини не сквиб, — Джинни дерганно усмехнулась, и в ответ на его непонимающий взгляд пояснила, — Обет заключается только между теми, кто владеет магией, для него магия — как ток. Вас ничему не учили в академии Аврората? — Это дела Невыразимцев, — поморщился Гарри. — И разговор совсем не об этом, Джин. Ты должна была сказать мне. — Что, прямо на Новый Год? Чтобы мы встретили его твоим поединком со Скорпиусом? — усмехнулась Джинни. Гарри поджал губы и бросил взгляд на сгущающиеся за стеклом сумерки. Что же, теперь ему стоило поговорить с Лили совершенно о другом — о чем она, собственно, думала. — Гарри, — ему на щеку легла теплая ладонь, — я думаю, проблемы надо решать по мере их поступления. У тебя сейчас котел полон, и если хочешь, мы вместе поговорим с Лили после спектакля, можем даже позвать Скорпиуса, чтобы понимать, что они представляют себе все масштабы того болота, в котором увязли, но… Возможно, сначала надо разобраться с той женщиной? Гарри покачал головой. — После той женщины всегда будет что-то еще, Джин. Думаю, я достаточно пренебрегал семейными проблемами, чтобы просто проигнорировать эту. Просто… Господи, Ал дружит со Скорпиусом, почему он-то молчал? Какой-то дурацкий роман Скитер, а не школьная жизнь! Губы Джинни дрогнули в улыбке. — Это ты мне говоришь? Гарри закатил глаза. Под кожей у него так и бурлила поганая смесь взрывоопасных эмоций. — Так, — он выдохнул, — значит, после спектакля мы отводим Лили и Скорпиуса в сторонку… — А чего ты хочешь добиться? — вдруг спросила Джинни. Гарри поднял голову. — Ты о чем? — спросил он, и Джинни сложила руки на груди и прищурилась. — Малфой ведь не просто так пришел к тебе с тем письмом, не так ли? Он хотел, чтобы ты повлиял на решение его сына, и взамен… — ее глаза расширились, — взамен ты попросил его добыть тебе ту информацию! Бескорыстно он бы это не сделал! — А ты хочешь, чтобы Скорпиус просто взял и умер летом, не исполнив клятвы? — поинтересовался Гарри, и Джинни запнулась о слова. — Послушай, — он вздохнул, — ситуация… щекотливая. И мы можем просто… начать с разговора? Джинни помедлила. Она все еще выглядела раздраженной, потому что сотрудничество с Малфоем никогда ей не нравилось, потому что, несмотря на то, что Скорпиуса Джинни любила и всегда приглашала к ним погостить, с Драко она так и не научилась говорить без повышенных тонов, не простив Пожирателям — всем им — смерть Фреда. Честно, Гарри ее понимал. Драко Малфой не был тем человеком, с которым приятно вести беседу. — Ладно, — наконец сказала она и встряхнула рыжей копной. — Мы поговорим с ними и узнаем, как они собираются решать это. Как со взрослыми, Гарри, — предупредила Джинни, сузив глаза, — они заслуживают спокойной беседы без палочек и проклятий. — Я — ответственный отец, — пробурчал Гарри, вставая. — Ненавижу, когда все так запутано. Он плечом почувствовал улыбку Джинни. — Да брось, — фыркнула она, но обняла его в ответ. — Ты же тот самый человек, что будет сидеть над Кубиком Рубика до посинения, но соберет его. — Жаль, что подростки и темные волшебницы — не Кубик Рубика, — вздохнул Гарри. От Джинни, как всегда, пахло красками и корицей. — Жаль, — согласилась Джинни, находя его ладонь и стискивая в своей. — Готов? Гарри кивнул, и они покинули класс, даже не узнав, что спустя всего пару минут на лестнице, ведущей в учительские комнаты, появился Лиам Финниган.

***

Влага висела в тяжелом мартовском воздухе, скапливаясь на подтаявшем снеге и выбивающейся из-под него упрямой зеленой траве. Снег таял на крышах, во дворе, у старого акведука, ежедневно шла неприятная морось, и всюду так и витало ощущение приближающейся весны и тепла. Флокс сидела во внутреннем дворике, том самом, что вел к Запретному лесу, и пыталась сосредоточиться на учебе, но ее то и дело отвлекал торчащий из учебника по Трансфигурации обрывок «Пророка», где с четкого колдофото на нее смотрели глаза первого Аврора островов. Над головой Мальчика-Который-Выжил красовались жирные буквы, складывающиеся в тяжелый заголовок: «Аврорат признает угрозу: расправа над маглами в Кенте — это еще не конец». Ветер трепал страницы ее учебника и распущенные волосы, но Флокс твердо решила подышать свежим воздухом этим ранним утром, и так получилось, что учебники уже были у нее в сумке. А еще там же лежало письмо от Блейза, которое Флокс очень не хотела открывать. Запястье так и жгла невидимая нить Обета, и у нее уже вошло в привычку тереть кожу до покраснения, а потом мазать ее специальным кремом, чтобы никто ничего не заметил. Флокс предпочитала не думать о том, почему Обет то просыпался, то засыпал, словно по чьей-то команде, будто чувствовал, что что-то происходит, и помечал причитающееся ему по праву. Флокс с чувством захлопнула учебник — у нее так и не получилось сосредоточиться. — Ого! В чем провинились Зелья? — присвистнули со стороны дверей, и Флокс вскинула голову. Там, прямо в проходе, стояла девушка с длинными белыми волосами, в кожаной куртке, что была велика ей на три размера, короткой юбке и кружевных колготках. Флокс узнала ее — это была одна из подруг Лили Поттер, которая в том месяце то и дело крутилась в Большом зале во время работы оргкомитета. — Лонгботтом, — кивнула ей Флокс, и гриффиндорка болезненно сморщилась, пересекая двор и без спросу плюхаясь рядом с ней на скамейку. — Мерлин, ты говоришь, как Фария, — Лонгботтом засунула руку в карман своей безрамерной куртки и достала пачку магловских сигарет, — ты будешь? Флокс молча протянула руку, и ей в пальцы ткнулась сигарета, которую Лонгботтом позже зажгла от собственной палочки. Они закурили. — Кайф, — Лонгботтом прикрыла глаза и откинулась на каменную стену, вытягивая свои длинные ноги в устрашающих ботинках, — па отобрал у меня всю мою заначку, пришлось просить Лили стрельнуть немного у Люпина, ему же теперь вообще курить нельзя, — она лениво приоткрыла один глаз и усмехнулась. — А ты с каких пор дымишь, Забини? Флокс решила не сообщать ей, что сигары в семье Забини ценились, как лунные камни, и что Доменико не раз и не два на спор заставлял ее прикурить одну-другую летом, и бросила лаконичное: — С недавних. Лонгботтом понимающе хмыкнула, но ничего не сказала. Так и сидели. Как оказалось, сидеть рядом с кем-то было как прилепить пластырь на сквозную рану. Флокс привыкла, что одна. Причин тому было несколько. Во-первых, Скорпиус сошел с ума. Другого объяснения Флокс найти не могла, потому что его. просто. не было. Только сошедший с ума Скорпиус мог решить наплевать на традиции и разорвать помолвку, уже скрепленную гоблинами — да Моргана с ними, с этими гоблинами, — и Непреложным Обетом. Когда он сказал ей об этом, еще до представления на Валентинов день, Флокс решила, что Скорпиус шутит. Но он не шутил. Дело было в полупустой гостиной Слизерина после визита в Хогсмид, когда он подошел, бледный, худой, и спросил, могут ли они поговорить. Флокс, конечно, даже не подозревала, во что этот разговор выльется. Скорпиус же затащил ее в хорошо знакомую спальню Альбуса, усадил на кровать и сунул ей письмо. Адресованное ее, Флокс, отцу. — Это изначально было огромной ошибкой, но я думал, что поступаю по чести, — Скорпиус мельтешил перед глазами, и Флокс было очень сложно сосредоточиться на происходящем. — Но я узнал кое-что, и это словно… отрезвило меня, Фло. — Я не понимаю, — ответила Флокс, потому что это было правдой. Скорпиус покачал головой и сел у ее коленей, прямо на пол, обхватил ее ноги и взглянул снизу-вверх. — Тебя это не коснется, я обещаю, — прошептал он, глядя на нее серыми, холодными глазами, — если что и случится, то со мной, потому что это я откажусь выполнить магический договор. Признаться, на тот момент Флокс все еще сложно было уловить нить происходящего, потому она не связала «откажусь выполнить магический договор» с собственным Обетом и помолвкой. Но Скорпиус продолжал говорить, что ему жаль, что не может пойти против самого себя, что какое-то там письмо многое для него изменило, а Флокс все сидела, хлопала глазами и впитывала информацию. Наконец, когда голова у нее начала раскалываться, она немощно издала глубокий вздох и попросила дать ей время обо всем подумать, и Скорпиус, кивнув, встал и сказал, что будет в Большом зале — он ненавидел вот так выплескивать свои чувства, он знала наверняка, и всегда отходил за роялем, который плавно перекочевал в начале месяца из их гостиной на пару этажей выше. Он ушел, и вот тогда-то на Флокс накатило Осознание. А сразу после — гнев. Ибо у Скорпиуса не было никакого права так поступать с ней. Он передумал, ну подумать только, какой молодец! Письмо настрочил, получите ваше «Превосходно», мистер Малфой, и запихните его себе в одно место! От возмущения Флокс не нашла лучшего способа выпустить из себя негатив, чем проклясть полог альбусовской кровати. А потом ее понесло. Она злилась — на Скорпиуса, который решил, что лучше смерть, чем жалкое и бренное существование рядом с ней, Флокс, что это просто выше его сил, и подумал, что последние месяцы жизни лучше посвятит развлечениям со своей рыжеволосой подружкой, сестрой Альбуса; злилась на себя, за то, что когда-то была влюблена в Скорпиуса, как кошка; злилась на Альбуса, который и без всякой легиллименции влез ей в голову и упорно не хотел уходить; злилась на свою семью, свой статус, лицо, которое надо держать, несмотря ни на что; злилась на войну, с которой должно было быть покончено четверть века назад; злилась на эту несправедливую жизнь, и злость вырывалась из ее палочки хлесткими заклинаниями. Благослови Мерлин заглушающие чары на слизеринских комнатах. — Релашио! — и тяжелые бархатные портьеры изумрудного цвета ободраны в клочья. — Экспульсо! — и яркой голубой вспышкой взорван комод. — Диффиндо! — Флокс задохнулась. — Редукто! — Флокс? Она обернулась — разъяренная, на пьедестале ошметков собственной жизни. Альбус, казалось, даже внимания не обратил на беспорядок в комнате и смотрел на нее глазами, которые были диаметрально противоположны холоду — нет, там было лето, луг, крапива и репейник. Не холодные, нет. Просто колючие. — Коллопортус! — рявкнула Флокс, и дверь за спиной Альбуса смачно втянулась в стену с глухим звуком. — Скажи мне, Поттер, для вас просто не существует никаких понятий чести и совести, или твой друг — счастливое исключение? — Альбус моргнул, но Флокс уже было не остановить. Она вдруг вспомнила Рейневен Селвин, подумала, как же будет та торжествовать, когда узнает, что Скорпиус бросил ее, и позорно разревелась. — Флокс, что, — Альбус запнулся, казалось, только сейчас заметив состояние собственной комнаты, — Мерлин. Что произошло? Флокс сердито всхлипнула и отвернулась, чтобы он не видел ее гордых слез, украдкой вытерев их рукавом и надеясь, что тушь не успела сильно размазаться. — Репаро, — тихо пробормотал Альбус. Флокс шмыгнула носом, ненавидя себя за проявленную перед ним слабость. Вот тебе и сохранность чести, Флокс. Скорпиус умудрился растоптать и это — за какие-то полчаса. Можно подумать, Флокс не знала, с чего вдруг он решил принять такое радикальное решение, как всегда, не думая ни о ком, кроме самого себя. Строил из себя великомученика и героя, хотя на деле он был трусом, потому что после смерти человеку не надо разбираться с последствиями принятых решений, и они ложатся на плечи остальных. На ее плечи, например. Ужас подкатывал к горлу — после такого Флокс может забыть о какой-то помолвке, ее репутация навсегда будет испорчена, чистокровное общество тем и славится, что ничего не забывает и не прощает. Конечно, у Скорпиуса и Драко были разногласия, но ото всех совместных проектов Малфои и Забини откажутся, и не сказать, что у отца Драко в последнее время хорошо шли дела — в отличие от его сына, Флокс периодически просматривала котировки акций малфоевских фирм и невооружённым глазом видела безысходность, руководившую Драко в его спекуляциях последние несколько месяцев. А Лили Поттер! Мерлин, Флокс даже сочувствовала ей! Она-то, наверное, думала, что ее ждет история в духе Ромео и Джульетты, но непременно со счастливым концом, а получила жестокую реальность. Флокс даже понадеялась, что у Поттер хватит ума сказать Скорпиусу, что все, что он затеял — бред шишуги. Ей на плечи легли чужие руки, и Флокс как раскаленным железом прижгло. Она оглянулась. — Флокс… — вновь начал Альбус, но Флокс решительно мотнула головой, повернулась и рванула его на себя за воротник рубашки. Из груди Альбуса вырвался булькающий звук, который пришелся аккурат на ее соленые губы, и Флокс для себя все решила. Если Скорпиус вел себя так, будто ему на все наплевать, то почему она должна была вести себя иначе? В конце концов, никакую репутацию ей теперь бдить было не надо. — Флокс, — забормотал Альбус, когда Флокс вслепую зашарила по пуговицам его одежды, — что… — Заткнись, — шепнула Флокс, зарываясь пальцами в его осторосшие смоляные волосы, — просто заткнись, — как же, дракл, больно! Чистая кровь, чтоб ее! Альбус зашипел, когда Флокс сильно прикусила его нижнюю губу, и они замерли, уставившись друг на друга. Ее щеки опять были мокрыми, а из губы Альбуса сочилась кровь. Он осторожно слизнул ее и покачал головой. — Флокс, умоляю, подожди. Сидящая рядом Лонгботтом шумно выдохнула кисло-сладкий яблочный дым в воздух, и Флокс очнулась от воспоминаний. Несмотря на подступающую весну, воздух все еще был холодный, а на Флокс не было ничего теплого — только школьная форма и мантия. Она поежилась и бросила взгляд на свою сумку, в которой лежало письмо. Отец должен был написать ей, не нашли ли его знакомые в Министерстве зацепки по снятию Обетов, потому что после месяца разговоров, криков и проклятий всем было ясно, как дважды два — Скорпиус своего решения не изменит. Он вообще взял за привычку таскаться везде с Лили Поттер, и эти двое мастерски не обращали внимания на косые взгляды, будто бы натягивали одну маску на двоих — маску полного безразличия. MAG и SSS дружно сходили с ума, пестрели отметками их обоих, целующихся прямо в Большом зале, а Скорпиус изредка поднимал голову, оглядывал массовый хаос своим фирменным прищуром, усмехался и снова выстраивал стену надменности толщиной с кирпич. Флокс смотрела, кусала губы и сгорала от въедливых взглядов слизеринок. Доменико тихо ненавидел Малфоя, Роза Уизли демонстративно выходила из зала, когда в нем появлялась Лили, Россери поджимала губы, точь-в-точь как тренер Поттер, Хогвартс высовывал нос из-за газеты, домашки или палфона только для того, чтобы поглазеть на новоявленную парочку, а Флокс… А Флокс взяла за привычку шмыгать в комнату Альбуса Поттера после отбоя. — Лили сегодня не ночевала в общей спальне, — лениво сказала Лонгботтом и закинула ногу на ногу. Флокс вскинула брови. — И почему мне должно быть это интересно? — Не должно, — гриффиндорка усмехнулась и перебросила свои волосы на одно плечо, — просто проверяю. Флокс не стала уточнять, что она там проверяет, потому что, если уж совсем честно, у нее не было на это ни сил, ни желания. Близился еще один учебный день, наполненный взглядами и шепотками, еще один день, в котором быть девушкой значило претерпевать вот этот позор, потому что, Флокс была уверена — случись все наоборот, и начни она внезапно шастать с Альбусом за руки, все кругом считали бы ее стервой и жалели бы брошенного Малфоя. Кошмар, а не прогресс в обществе. Лонгботтом кашлянула. Из ее темно-фиолетовых губ вырвался дым от уже второй сигареты, и массивные серьги в ушах устрашающе качнулись. Она была какой-то ломанной линией с редкими мазками темной палитры, и Флокс не знала, чего от нее ждать, поэтому вежливо склонила голову, как еще в далеком детстве учила ее мать. — Я это, спросить хотела, — гриффиндорка почесала щеку и, растворив сигарету в воздухе щелчком пальцев, спрятала руки в карманы куртки, — Нэгра. Паркинсон. Она как там? Флокс нахмурилась. — Паркинсон? Она… в порядке, — Нэгра училась на два курса младше нее, и, признаться, они со Флокс практически не контактировали, потому что Нэгра была… ну, Нэгрой. Она предпочитала игнорировать все приемы, на которые прибывала семья Паркинсонов, и Лолита всегда говорила, что ее сестра — идеальный пример паршивой овцы. В общем, это была не та компания, с которой Флокс предпочла бы иметь дело. Раньше. Лонгботтом зажевала губу, задумчиво глядя на сосульку, висящую прямо над аркой, ведущей к акведуку, с которой на камень падали мелкие капли. Весенняя влага дрожала на ее длинных ресницах. Флокс накинула на собственную голову капюшон, чтобы ее собственные волосы не стали напоминать ту самую сосульку. Уж что-что, а это Флокс впитала с молоком матери — неважно, что происходит в твоей жизни — нельзя позволять этому влиять на твой внешний вид. — Точно! — вдруг воскликнула гриффиндорка и полезла в свою котомку, вытащила на свет божий по очереди: новое издание «Бескровных», наушники, два старых черновика, магловский фломастер, комплект шнурков и помаду. Вручив последнюю Флокс, Лонгботтом издала торжественное «ага!» и достала сверток из салфеток, от которого шел слабый запах ванили. Она отобрала у Флокс помаду, ловко подменив ее свертком, и начала запихивать раскиданные вокруг вещи обратно. — Это тебе, — пояснила она, бросив на Флокс быстрый взгляд. — Что это? — осторожно спросила Флокс, и Лонгботтом закатила глаза. — Карликовый, блядь, пушистик, Забини. Это — то, что должно было стать завтраком Лили, но тебе он определенно нужнее. Ты ничего не ешь, не думай, что никто не видит. Флокс пожала плечами. — И что? Лонгботтом сдула с глаз волосы. Она наконец закрыла сумку и кинула ее на прежнее место — к своим ногам, чудом минуя лужу. Вид у нее при этом был такой, будто Флокс была несмышленым ребенком, а она — умудренной опытом волшебницей. — А то, что я не советую тебе узнавать, что будет, если ты откажешься от еды, — хмыкнула она. — И не думай, что я уйду, пока ты не съешь эту невероятно калорийную булку, Забини. Флокс снова пожала плечами. По хорошему, ей было все равно, есть или не есть. Под до ужаса глупые шутки Лонгботтом она съела завтрак, почему-то думая о том, где все-таки ночевала Поттер, и, если в Башне Старост, то как на это все отреагировала Уизли — как пояснил Альбус, ситуация была запутанная, и Роза с Лили впервые так долго не разговаривали. Флокс подмечала эти охладевшие отношения разве что краем глаза — несмотря на то, что за последние месяцы она привыкла украдкой наблюдать за Поттер, диву даваясь, что в ней было такого, чего не было в Флокс, а Уизли всегда была для нее человеком на периферии, с которым почему-то постоянно таскалась Россери. Этот Хогвартс вообще был очень странным. Лонгботтом успела пошутить про любимую Мимбулус Мимблетонию ее отца, скурить еще одну сигарету, заплести свои волосы в страшно растрепанную косу и поделиться планами сделать новую татуировку. Флокс молчала, ела и мечтала о том, чтобы это не прекращалось. Она никогда не общалась с такими девочками, как Лонгботтом, и это неожиданно оказалось не так ужасно, и пусть Флокс не понимала некоторые слова, напоминающие странные жаргонизмы, наверняка магловские, но, тем не менее, это было даже приятно — не думать, как правильно сидеть и есть. Потому что Лонгботтом было плевать на все это с Астрономической башни. Флокс в очередной раз подумала, что, возможно, жить не в особняке с павлинами, а в простом доме с камином, одеваться не в лучшие ткани, которые может предложить мир, а в старую кожу, вести себя, не как надо по правилам этикета, а как хочется, — привилегия. Единственная привилегия, которая не полагалась ей по праву рождения. «— Ты оставишь столько всего, чтобы просто… уйти? — Подумай, скольким пожертвуешь, чтобы остаться». Когда они встали, чтобы направиться на первые уроки (а в случае Алисы — искать угол, в котором прогулять Зелья, которые ее заставил вписать в расписание отец), Лонгботтом цокнула языком и окинула ее внимательным взглядом. — А ты, оказывается, человек, Забини, — улыбнулась она, и Флокс коротко хмыкнула. — Не могу сказать тебе того же. Лонгботтом только рассмеялась своим хриплым смехом и махнула ей рукой. К вечеру Флокс была рада, что успела покурить утром, потому что нервы это расслабило знатно, да и то, что желудок не урчал, требовательно бунтуя от запаха еды, тоже добавляло лучи позитива в ее жизнь. Письмо от Блейза оттягивало ее сумку мертвым грузом, и Флокс все-таки открыла его, оказавшись в безопасности своей спальни. Никогда еще строчки, набросанные родной рукой на пахнущем домом пергаменте, не врезались ей в душу как пики острых средневековых пик. «…Обета не коснется тебя, так что с этого момента можешь считать, что наш договор с Малфоями окончательно расторгнут…» Флокс тяжело втянула в себя воздух — это все-таки казалось нереальным. Она с детства представляла себе свое будущее, в котором свадьба со Скорпиусом выделялась ярким пятном, мазком на чистом полотне, с которого художник начинал писать картину. Скорпиус всегда был в ее жизни, сереброволосый мальчик с очаровывающей улыбкой и твердой верой в лучшее, он был первым другом, первой любовью, первым — во всем, а теперь это все осталось за чертой. Будто Флокс пробежала очень много миль, а в итоге оказалась у обрыва. «… к счастью, я смог уладить вопрос с семьей Кама, и ты наверняка знаешь Жана, он учился на два курса выше тебя в Шармбатоне, и его помолвка сорвалась, так как внезапно вскрылась инфертильность невесты…» И это было обидно — потому что она не могла предугадать, что это произойдет. Флокс не несла за все произошедшее никакой ответственности, но ей по-прежнему было погано. Не хотелось верить, что летом у нее будет новая помолвка, а у Скорпиуса… больше никогда ничего не будет. Потому что его самого — не будет. Флокс скомкала злосчастный пергамент, будто тот был в чем-то виноват, и упала на кровать, закрывая лицо руками. Она так устала от этих спектаклей, что с удовольствием ушла бы со сцены, если бы у нее была такая опция. Ей до смерти надоели косые взгляды, предположения, надежды родителей, ее же чистая кровь, и ей хотелось сильно накрасить глаза, порвать колготки, напялить большую кожаную куртку и пойти прогуливать уроки с Лонгботтом. Но она не могла. — Релашио, — прошептала Флокс, касаясь пальцами бедра и жмурясь, когда заклинание привычно порезало кожу. Кто-то бы аплодировал такой беспалочковой магии, но Флокс знала правду — так просто это не получается, если не делать это часто и со вкусом. Она размазала кровь по коже и всхлипнула — скорее от собственной беспомощности и отчаяния, чем от чего-то другого. Видел бы ее кто сейчас. Флокс Забини. Идеальная аристократка. Как ей может чего-то нехватать. Капля бадьяна — потому что сколы портили даже идеальный фарфор — зашипела на ране, и Флокс закрутила пузырек, подумав мимолетом, что можно было бы уговорить Россери наварить ей еще, если бы это не было так очевидно. Письмо сломанной птичкой лежало посреди комнаты, и Флокс долго сверлила его взглядом, пока не раздался стук в дверь, и она не набросила на себя легкие Маскирующие чары, поспешив открыть. Альбус больше не жался на пороге, как человек, который не знал, куда ему себя деть, — он пинком захлопнул дверь и притянул ее к себе, зарываясь пальцами в ее распущенные волосы и впечатывась горячими губами в ее рот на полпути. Флокс всхлипнула в поцелуй, но она почему-то всегда так делала, и Альбус перестал отпускать ее уже две недели назад. Да. Именно этим Флокс и занималась теперь по ночам. Трахалась с лучшим другом человека, за которого еще месяц тому назад должна была выйти замуж. Именно трахалась, выпуская из себя всю негативную энергию, кусая, жестко оттягивая угольные пряди, жмурясь от удовольствия, оставляя засосы на острых мальчишеских ключицах и ненавидя себя за все это, потому что Альбус был достоин кого-то получше, но на деле оказалось, что они оба были подростками с кучей дерьма на душе, и они были одиноки, потому что дерьмо — это не то, что о тебе хотят узнать при знакомстве люди, а у них только оно и было. Поттер, Забини. Громкие, кричащие фамилии, фамилии из золота с вкраплениями репутации. Альбус, Флокс. Не те картины, что мы заказывали, пожалуйста, верните деньги. Его пальцы ловко нашли застежку лифчика. Ее пальцы торопливо расстегивали ремень. Они никогда не говорили до, потому что это требовало сосредоточенности и внимания, а было сложно сосредоточиться с чужим ядовитым взглядом на твоих губах, — Флокс знала наверняка. Альбус стянул с нее юбку и приподнял ее над полом, и Флокс обвила ногами его за пояс, прикусывая его нижнюю губу, а потом и вовсе запрокинула голову назад, когда рот Альбуса скользнул вниз по ее подбородку, к шее, ключицам и груди. Он вслепую натолкнулся на ее кровать и опрокинулся назад, и Флокс плавно приземлилась сверху, обнимая руками его лицо, опираясь бедрами о его бедра, и, когда пальцы Альбуса скользнули по ее недавно пропитанной бадьяном коже, он недовольно нахмурился, но ничего не сказал, пусть они и понимали, что время для разговора придет. Оно всегда приходило. У Флокс даже под кожей чесалось — так хотелось вытолкать из головы все мысли. Футболка Альбуса отправилась в свободный полет за кровать, и Флокс, довольно застонав, положила ладони ему на торс, выпрямившись и довольно потеревшись о выпуклость под ней, и Альбус, что-то недовольно прорычав, с чувством намотал на кулак ее длинные волосы и дернул, садясь, подсаживая ее к себе ближе и сильно вдавливая пальцы ей в спину, так, чтобы наверняка оставить синяки. Флокс не возражала. В конце концов, им обоим это было нужно, как воздух. Горячее дыхание, влажные языки и простыни, спутанные волосы, лихорадочно блестящие глаза, резкие, рваные движения, расхристанная одежда и потекшая тушь, стоны и всхлипы, заглушаемые заклинаниями, цепкие пальцы и абсолютно ничем не сдерживаемое желание, лижущее пятки, как лава. Хмель, стекающий по коже по капле, кровоподтеки под пальцами и пот на линии позвоночника, густой и по-морскому соленый. «— Ты оставишь столько всего, чтобы просто… уйти? — Подумай, скольким пожертвуешь, чтобы остаться». Мерлин, как же Флокс не хотелось этим жертвовать. — Ты снова делала это, — сказал Альбус, когда они, переводя дух, растянулись на сбитой кровати. Его совершенно невозможная зелень глаз была печальной. Флокс пошевелилась — она лежала на животе, закинув на Альбуса голую ногу, и позволяла ему вволю трепать ее волосы, скользя по прядям подушечками пальцев. — Я не делала это вчера, — хмыкнула она в наволочку, и Альбус вздохнул. — Просто помни, что это не какое-то домашнее задание, Фло, его не нужно наверстывать. — Листай дальше, Ал, — попросила его Флокс и прикрыла глаза, чувствуя легкое давление в висках и зная, что Альбус читает ее мысли, но не волнуясь по этому поводу. Это помогало ей. Флокс никогда не была человеком, который запросто делился тем, что у него по-настоящему на душе, и, зная о легиллименции Альбуса, она сразу предложила ему это. Это было второй вещью, которую они делали вместе: разговаривали, без барьеров и недомолвок. Альбус помогал ей разобраться в том, что царит у нее на душе, и они подолгу могли молчать, обдумывая какую-то часть разговора, но тишина не становилась от этого давящей и колкой. Это была та тишина, что случается только между теми людьми, что по-настоящему понимают друг друга. — Ты хочешь этого? — тихо спросил Альбус чуть погодя, и Флокс поджала губы. К горлу подкатила склизкая горечь. — Жан Ками, думаю, вряд ли влюбится в твою сестру и разорвет свои Обеты, — пошутила она, но Альбус только покачал головой. Его рука, что поглаживала ее по спине, замерла. — Тебе не нужен Жан Ками, и ты совсем не хочешь быть его женой. — Это — мой билет обратно в это общество, — возразила Флокс, и скулы Альбуса заострились. — Это общество вышвырнуло тебя за то, что сделал Скорпиус, Флокс. Почему ты так хочешь обратно? Я же вижу, что тебя оно лишь тяготит. — Это не значит, что я должна сбежать, поджав хвост. — Ты всегда можешь уйти с высоко поднятой головой, как всегда делаешь, когда злишься. — Альбус, — Флокс оборвала его и уткнулась лбом в его плечо, вдыхая запах, которым пропитались ее подушки — полироль для метел, гвоздика, кофе со сливками. Изо всех сил подумала: «Я не могу сбежать, как тот парень Кэрроу или как Скорпиус. Я не могу просто бросить свою семью. Я люблю их». — А я люблю тебя, — бесхитростно откликнулся Альбус. Флокс закрыла глаза. Ей бы очень хотелось ослышаться, но она прекрасно знала, что ей не показалось. «— Флокс, тебя обязательно кто-то полюбит так, как ты того заслуживаешь. Но этот кто-то — не я. Прости меня». — Хэй, дыши, — фыркнули у ее уха, — я просто хотел, чтобы ты знала. Я понял это сам совсем недавно. Я вовсе не жду этих ваших средневековых обрядов. — Прости меня, — прошептала Флокс, и у нее даже грудь сдавило — так сильно ей хотелось уставиться в небо и прокричать «ПОЧЕМУ?». Почему она не могла быть девочкой, которая влюбилась бы в хорошего, правильного человека изначально, почему она не могла не быть эгоисткой, почему она была этой заводской куклой, с которой даже играть было скучно, потому что никто так и не смог ее починить? Она ценила Альбуса, правда, больше, чем ценила, но Альбус не любил ее — он думал, что любил, и в этом была разница. Он сам признавался — он легко влюбляется. Романтик из Слизерина. — Мерлин, ты думаешь, я не определю, что я чувствую? — Альбус усмехнулся ей в волосы и нашел ладонью то место, на котором рубцевались невидимые подкожные шрамы. — Ты не сломана, Флокс, чтобы тебя чинить. Пока ты это не поймешь, ты не сможешь дышать, как раньше. Флокс упрямо мотнула головой и поцеловала его, уже не так яростно, но по-прежнему жадно, и ей было стыдно за себя и за свои действия, и она, наверное, поступала с Альбусом, как Скорпиус поступал с ней, и чистая кровь была ядом в ее — их — венах, от которого некуда было деться, и Альбус ответил, позволяя им сплестись в новый клубок. Клубок раскаяния и густой печали. — Я не смогу остаться сегодня, — сказал он после, натягивая на себя футболку, — Скорп придет, и мы посидим вместе, как в старые добрые. Возможно, я наконец смогу понять, куда он все-таки катится. — В могилу, — глухо ответила Флокс, сидя, прислонившись к изголовью кровати и заплетая косу. Альбус недовольно хмыкнул. Даже шутить об этом было не ново, но по-прежнему мрачно. — Это Скорпиус, Флокс. Он — Малфой, а это значит, что он всегда думает наперед. Не забывай, что он встречается с Лили, а уж кто-кто, а она упрямее тебя, когда дело касается тех, кто ей близок, и она просто так помирать его не отправит. Флокс не ответила. Ей не хотелось обсуждать сестру Альбуса. — До завтра, Фло, — он привычно поцеловал ее в лоб и вышел вон, аккуратно прикрывая дверь. Флокс закопалась в сохранившие его запах одеяла и натянула их себе на голову, прячась от собственной жизни. Так и заснула. Чтобы проснуться от чужого веса у себя на груди и ножа у горла. Флокс даже дернуться не могла, потому что чужак так крепко прижимал острие к ее шее, что любое лишнее движение могло перерезать ей сонную артерию. Кругом была кромешная темнота, а от нападающего несло болотной тиной и гнилью. — А ты игрок, Флокс-Нокс, — прошипели ей в лицо, и от шока и страха Флокс не сразу осознала смысл фразы, а потом старое прозвище догнало ее и напало со спины, вжав еще один нож, призрачный, прямо между лопаток. Так называл ее только один человек, и, насколько Флокс было известно, этот человек был мертв уже несколько месяцев. — Гринграсс?!