Lost Generation

      За его спиной хрустнула ветка, и Гарри закатил глаза. Запретный Лес задумчиво шелестел над его головой: гигантские деревья сплетались ветвями, как новобрачные в священном танце, ухали филины и совы, блестели туго натянутые нити серебряной паутины, в которой бились пойманные в ловушку мотыльки. Затхлый воздух без малейшего намека на дуновение весеннего ветерка пропитался запахом талого снега, сырой земли и опасности, — последнюю аврор Поттер мог учуять за милю, даже если бы она обвалялась в драконьем навозе. Гарри одновременно любил и ненавидел этот лес. С этим местом были связаны его самые дикие, самые лютые воспоминания, которые то и дело являлись ему в кошмарах: мертвый единорог и тварь, вцепившаяся ему в шею, мохнатые гигантские пауки и их жадно поблескивающие бездонные глаза, острые, слюнявые клыки оборотня, его леденящий душу вой и дементоры, целая армия дементоров, обжигающее пламя Венгерской Хвостороги и трясущиеся пальцы обезумевшего Бартемиуса Крауча, обескураживающий великан Грохх и визжащая Амбридж в своей разящей духами розовой кофточке, и, наконец, Смерть — быстрая и унизительная. Но также именно в этом лесу проводил свои увлекательные занятия Хагрид, именно здесь Гарри спас жизнь Сириусу, именно здесь встретил своих родителей… Не будь он напряжен, как струна, Гарри, может, даже попытался бы разыскать в земле давно утерянный Воскрешающий Камень — ему как никогда хотелось поговорить с крестным. И с Ремусом тоже, пожалуй. Что бы сказал профессор Люпин, узнав, что его сын когда-то работал на Гарри в «Жиле», да и приглашение на профессорскую должность в Хогвартсе получил только потому, что Гарри был нужен свой взрослый человек в замке? Что бы он сказал, узнав, что Гарри вырос и стал ничем не лучше толстосумов из Министерства? Сзади снова хрустнула ветка, и Гарри раздраженно обернулся. — Малфой, я просто поражаюсь, как ты прижился в темных кварталах преступного мира с такой грацией. Ты долго еще будешь за мной красться? Из пустоты раздалось надменное фырканье, после чего Драко Малфой стянул с себя мантию-невидимку и показался перед Гарри во всей красе — в строгом, дорогом даже на вид темном пальто, с тростью и зализанными волосами. — Крался бы столько, сколько бы потребовалось, чтобы ты вывел меня к Скорпиусу. Как давно ты понял? — свернув мантию, чары которой, судя по виду, должны были выветриться уже через пару часов, спросил Малфой и шагнул вперед, придавив отполированным ботинком большую поганку. — Что ты преследуешь меня? — Гарри покачал головой. — Еще в Хогсмиде. Малфой, я тебя не первый день знаю — если тебе сказать «нет, нельзя», ты услышишь только «да, конечно». — Ты не пустил меня на дело, которое напрямую касается моего наследника! — вскинулся Драко, и Гарри захотелось обернуться и врезать бывшему слизеринцу по лицу, но ему уже было не одиннадцать, и он сдержался. «Наследника». Не «моего сына», не «Скорпиуса». «Наследника». — Ты — маг без палочки и не аврор, — вместо этого сухо бросил Гарри, зная, как это взбесит Малфоя, и с попеременными успехом воюя с преградившими путь зловредными зарослями терновника. — Моя команда прочесывает лес на предмет западни, и в случае чего немедленно переместится ко мне, готовая атаковать. А что сделаешь ты? — Поттер, — зашипели сзади, и Гарри довольно улыбнулся. — Инсендио! Релашио! Эванеско! — попробовал он на терновнике, но тот, казалось, только отращивал новые колючки и разве что не скалился на Гарри в довольной ухмылке. — Экспульсо! Диффиндо! Да что ты будешь… Люмос Солем! — Поттер, это не дьявольские силки, вынь голову из тролльей задницы! — рявкнул Малфой, по странному стечению обстоятельств напоминающий этот самый терновый куст. — Это лишайный терновник. — Пять баллов Слизерину, — не удержался от сарказма Гарри. Малфой вздохнул так, будто ему все надоело двести лет назад, и скучающе кивнул на поганое растение. — Он боится воды. — Что, пра… — Гарри задрал голову и к своему удивлению обнаружил, что терновник прижился прямо под широким переплетением веток, будто бы специально, чтобы на него ничего не капало, — …вда, — закончил он, услышав, как Малфой мысленно обозвал его идиотом. — Агуаменти, — без энтузиазма взмахнул палочкой Гарри, и стоило прохладной воде вылиться на куст, как тот съежился, потемнел и ссохся, будто по нему со всей силы шарахнуло солнцем Сахары. Малфой удовлетворенно цокнул языком и, задев его плечом, шагнул вперед, раздавливая пяткой очередного представителя грибного царства Запретного Леса. Гарри сверился с картой, которую отдал ему Джеймс — зеленая точка застыла на месте и не двигалась, и до нее оставалась еще добрая пара миль. Трансгрессировать напрямую Гарри никак не мог — вся полоса Запретного Леса была накрыта анти-трансгрессионным щитом, — потому он был как никогда рад, что в свое время Кингсли придумал для авроров, выходящих на задание в команде, особые внутренние каналы трансгрессии, автоматически работающие в сторону активировавшего татуировку палочкой аврора. Подобная система до жути напоминала Гарри Темные метки Волан-де-Морта, но даже он признавал, что задумка была блестящая: с тех пор, как татуировка в виде черного ворона стала обязательной для всех новобранцев, количество несчастных случаев в Аврорате снизилось на треть. «Это просто очередная миссия», — повторял он про себя. «Дело с доски незавершенных преступлений». «Если ты не справишься, тебя не выговор ждет, а похороны», — ехидно напомнило внутренее чудовище, и Гарри приказал ему заткнуться и не лезть, куда не просят. Иногда чудовище бывало полезно, пусть его голос, звучавший в голове Гарри во время особо запутанных расследований, порой отчаянно напоминал малфоевский, но сегодня Гарри было достаточного и одного Малфоя — самого настоящего. — Кстати, Поттер, занимательно было узнать, что ты так выдрессировал своих детей, что они тоже занимаются твоей работой, — отводя тростью с дороги длинную еловую лапу, заметил Драко. — Твоему старшему лет-то сколько? Восемнадцать? — Девятнадцать, — поправил его Гарри. — И это была необходимая мера. — Что конкретно? Гарри чертыхнулся. Он даже не помнил, когда в последний раз был так рассеян на задании. — Ничего, — буркнул он и снова сверился с картой, хотя прекрасно выучил маршрут еще десять минут назад. Малфой хмыкнул. — Что-то мне это все напоминает. — Не припомню, чтобы ты подрабатывал лесником, — отозвался Гарри, и услышал надменное фыркание. — Поттер, наша первая отработка. Настал черед Гарри фыркать. И действительно. Его самая первая отработка — на которую он попал, кстати, по милости того же Малфоя, была в этом самом лесу. Правда, с ними тогда были еще Гермиона и Невилл, да Хагрид с Клыком, но оно, наверное, к лучшему, что сейчас их рядом нет. Не хотелось бы вмешивать в это еще больше родных ему людей. — Если будешь говорить еще больше, у меня уши завянут, — саркастически протянул Малфой, и Гарри не выдержал. — Малфой, я на задании! И я пытаюсь спасти своего сына — и твоего между прочим, даже если для тебя он всего лишь «наследник»! — узкое лицо Драко вспыхнуло. Странно. Гарри думал, что тот разучился краснеть еще на пятом курсе. Он отвернулся и в очередной раз сверился с пергаментом у него в руке. Отношение Малфоя к собственному ребенку он разгадал еще тогда, когда тот ввалился в его кабинет с письмом от Скорпиуса и песенкой про то, как коварная Лили поломала ему всю жизнь. Инвестиция. Вот чем Скорпиус был для Драко — да и, что греха таить, для большинства чистокровок из священного списка. Вложение денег в акции, в подающий надежды стартап — все это инвестиции, как и родить себе ребенка, а лучше двух и разных полов, чтобы в случае чего выгодно обоих женить и жить припеваючи до конца своих дней. Гарри уже потерял счет тем авроратским расследованиям, в которых хоть как-то фигурировало наследство, принадлежащее чистокровным лордам. — Ты ничего не знаешь, — пробормотал Малфой и весело фыркнул, когда Гарри достал магловский фонарик — обычный Люмос с трудом пробивал темную мглу, которой пропитался лес. Гарри дернул плечом. Признаться, он нисколько не удивился, когда Альбус написал ему о том, что подружился со «славным» Скорпиусом Малфоем. Альбус с детства был слизеринцем — умел уворачиваться от наказаний, как бладжер от биты, много читал и чаще молчал, чем говорил, зато когда говорил, то всегда по делу. Если он хотел обидеть — то жалил не хуже скорпиона. Что же. Разумеется, он был просто обязан подружиться с одним из таких скорпионов. В детстве Скорпиус был очень похож на младшекурсника-Драко. Увидев мальчика на перроне платформы девять и три четверти вот уже почти семь лет назад, Гарри заметил это в момент, пусть их и разделяла толпа галдящих детей. Скорпиус высоко держал подбородок, в его серых глазах сквозила присущая всем Малфоям ленца, и его губы кривились в усмешке. На свои первые пасхальные каникулы Альбус пригласил нового лучшего друга к себе, и тогда Гарри понял — Скорпиус совсем не такой, как Драко. Он был гораздо скромнее и тише, и держался не высокомерно, а просто с достоинством. Он много улыбался. Даже тогда, когда у них с Лили случилась та обидная детская стычка, из-за которой между ними на годы воцарились прохладные отношения, Гарри почему-то не подумал, что Скорпиус был таким же змеенышем, как его отец. Потому что тот просто не был. Мальчики взрослели, их дружба крепла, а Скорпиус становился все меньше похож на Драко — не тот нос, не тот рот, не та походка. Малфой-старший все время гнулся к земле, будто его тянул к себе горящий Ад, сутулился и ходил будто бы на цыпочках, как шпион. Малфой-младший ходил как настоящий аристократ: с идеально прямой спиной, грациозно и уверенно. Альбус говорил, что на первом курсе Скорпиус не был любимцем школы и даже факультета, будучи сыном одного из самых знаменитых приспешников Волан-де-Морта, и это Гарри и поражало — то, как Скорпиуса это, казалось бы, не волновало. Драко бы весь извелся, пытаясь понравиться, попытался бы купить себе друзей подарками и сладостями, но не Скорпиус. Скорпиус просто смотрел на всех холодно, а потом принимался собственными руками выбивать себе ступени на вершину пищевой цепочки Хогвартса. В последние годы, судя по всему, у него отбоя не было от поклонниц и поклонников, с ним хотели дружить, его всюду звали, везде ждали. И Скорпиус все равно дружил с Альбусом, который — Гарри знал — не был фанатом шумных сборищ и обрывал крылья малфоевской светской бабочке. Над их головами ухнула сова, вдалеке послышался вой, и они замерли, прислушиваясь к этому стороннему звуку. Это не мог быть оборотень, потому что высоко-высоко над верхушками деревьев был день, а луна была в средней фазе, но Запретный Лес не просто так получил свое название. Оказавшись за Аркой, никто не мог предугадать, в каком времени года, месяца и дня окажется. В паре миль от них вполне могло быть полнолуние. Гарри вскинул палочку и продолжил идти, зная, что Малфой, чьи пальцы крепко сжимались на набалдашнике трости в виде серебряной гадюки в распахнутой пастью, последует за ним. Он вдруг вспомнил, как чуть больше месяца тому назад попытался устроить Скорпиусу и Лили взбучку, и усмехнулся. Дело было сразу после того, как отгремели аплодисменты зрителей, воздающие похвалу школьной постановке по первой книге серии «Бескровных», повествующей о романтической, но трагичной истории любви вампира и призрака той девушки, которую он же и убил, поддавшись зову своей вампирской натуры и высосав из ее тела всю кровь. Гарри, разумеется, смотрел спектакль одним глазом, другим прожигая дырку в затылке Скорпиуса, который сидел прямо перед ним. Будь у Гарри третий глаз, тот бы следил за входом — просто на всякий случай. «Постоянная бдительность!» — приговаривал Грозный Глаз, и Гарри за десятки лет, проведенных на своей работе, наконец понял, почему Грюм так любил это выражение. Впрочем, в тот день Гарри ненадолго вылез из своей красной аврорской шкуры, чтобы облачиться в шкуру совершенного другого, более опасного зверя — родителя. И, стоило аккордам под умелыми пальцами дочки Забини отыграть, а аплодисментам затихнуть, Гарри поймал вспорхнувшую было со своего места Лили за руку. — Лил, подожди, пожалуйста, — попросил он, и улыбка Лили померкла. — Па, ну я только на минутку, — нахмурилась она, но Гарри покачал головой. — Это важно. Пойдем, — он подхватил ее сумку с художественными принадлежностями, которые Лили взяла с собой на случай, если что-то случится с ее декорациями, и повел дочь в кабинет Прорицаний, расположенный на первом этаже, в котором они с Джинни и договорились встретиться. Джинни, когда они выходили из Зала, как раз окучивала ничего не подозревающего Скорпиуса. Всю дорогу Лили молчала, изредка кидая на него осторожные взгляды и кусая губы по старой привычке — доставшейся ей, несомненно, с уизливской стороны. Это было очень не в ее духе, потому что Лили была громкой и шумной, особенно тогда, когда чего-то не понимала, но теперь она словно догадывалась, о чем пойдет речь, и переживала. — Что-то случилось? — выпалила Лили, стоило двери закрыться за его спиной. Гарри на всякий случай наложил на дверь заклинание Отвлеченного Внимания и покачал головой. — Случилось, — повторила Лили, — что? Что-то с бабушкой Молли? — С Молли все чудесно, — по крайней мере, точно было на прошлый выходных, когда они с Джинни ужинали в Норе, — дело в другом. Лили вскинула брови. В такие моменты она становилась очень похожа на Джинни, когда ту что-то не устраивало — те же горящие щеки и поза бойца, готового к драке. — И в чем же? — спросила она, и тут же за дверью раздался голос Скорпиуса. — Миссис Поттер, я правда не совсем улавливаю… Дверь открылась. Если у Лили и были какие-то сомнения, то, увидев дуэт Скорпиуса и Джинни, они точно рассеялись — Гарри понял это по ее глазам, таким же крапивно-зеленым, как его собственные. — Пап… — прошептала Лили, — пап, нет. — Лили, — Джинни покачала головой, — нам надо поговорить. — Нет, — голос Лили переломился, как сучок ветки, — я говорила тебе не писать отцу! — накинулась она на побледневшего Скорпиуса. — Я знала, знала, что он побежит к моему! Тебе так не терпится помереть, Малфой? Пап, — голос Лили захрустел, будто жухлый осенний лист, — это все я виновата. Я попросила Скорпиуса прервать помолвку, но это глупость, это… пожалуйста, не трогай его, я… — Лили! — в ужасе воскликнула Джинни, и, если у Гарри вдруг не пересохло во рту, он бы непременно тоже закричал. — Лучше заткнись, Поттер, — с сырой усмешкой сказал Скорпиус, и Гарри вдруг увидел на его месте Драко — вот так внезапно. А Лили… Гарри поборол желание зажмуриться — это был он, совсем молодой, и всего с одним шрамом. — Лилз, — Гарри прочистил горло, — я не собираюсь…нападать на него. Я… — Мы хотим поговорить, — пришла на помощь Джинни. Лили посмотрела на них, а потом вздохнула и прикрыла глаза. — Пап, прости, я не хотела… я не думала, что ты… — Не хочется выражаться, как Скорпиус, но лучше и правда помолчи, Лили, — усмехнулась Джинни, — а то твой отец взорвется, и мы будем все вместе вытирать стены от его останков под пристальным взглядом Филча и его ужасной кошки. — Я не собираюсь взрываться, — проворчал Гарри, поймал все еще извиняющийся взгляд дочери и подмигнул ей, пусть ему и хотелось вцепиться себе в волосы. Интересно, в какой момент своей жизни он так налажал, что его дети стали думать, что он способен причинить вред их друзьям? Лили была скора на суждения и чаще всего говорила, не думая, особенно тогда, когда ее захлестывали эмоции, но… все равно было мерзко. — Лили, — наконец начала Джинни, по-настоящему серьезно, — мы просто хотим понять, что происходит. — И что вы планируете с этим делать, — подхватил Гарри. Джинни хотела, чтобы они говорили с ними, как со взрослыми. Гарри очень хорошо умел вести допросы. Лили и Скорпиус переглянулись. — Мистер Поттер, — начал Малфой-младший, и Гарри поморщился, но не стал его поправлять — в конце концов, они все тут были взрослые, — я хочу, чтобы вы знали — Лили никак не повлияла на мое решение не исполнять помолвочные Обеты. Я принял это решение самостоятельно и сразу написал отцу, так что она в любом случае не могла меня отговорить, — он повернулся к Лили, и она поджала губы, — я не думал, что он дойдет до вас. Это было мое упущение, — Скорпиус покачал головой. Воцарилась тишина, заполняя собой вакуум, в котором они оказались. Гарри сосредоточенно думал. Условия Драко Малфоя были просты — Гарри делает все, что понадобится, чтобы заставить Скорпиуса поменять решение, а Драко помогает Гарри в его ломающем мозги и волю расследовании. Малфой свою часть сделки выполнил. Гарри даже не знал, как подступиться к своей. Он был аврором. Генералом. Он допрашивал преступников. Он заставлял их признаваться в преступлениях без всякой Сыворотки Правды. Чернокнижники, лесные ведьмы, контрабандисты и недобитые Пожиратели боялись его — весь преступный мир замирал, когда Гарри Поттер собственной персоной выходил на дело. Черный Ворон, несущий смерть. Демон. Призрак. Как они все его только не называли. Гарри мог справиться с одним семнадцатилетним подростком. — Так ты действительно хочешь умереть, — протянул он. Лили и Джинни синхронно моргнули. Скорпиус опоздал на долю секунды. — Что? — тихо переспросил он, и Гарри как можно более вальяжно устроился на краю парты. Возможно, эту беседу стоило вести наедине, но выбора теперь не было. Он пожал плечами. — Ты не дурак, Скорпиус. Ты прекрасно знаешь, что Непреложный Обет нельзя нарушить. Наказание бывает только одно — и это смерть. Ты действительно так сильно ненавидишь своего отца и всех других людей, — Гарри выразительно посмотрел на дочь, — которые тебя любят? Почему же ты не думал об этом, когда произносил свои клятвы? Они так мало для тебя значили? — Папа! — Гарри! — Нет, — жестко отрезал Гарри, и сам удивился тому, как сухо и жестко прозвучал его собственный голос. Так он говорил только во время полевой работы — и сразу после, особенно если дела были сложные и кровавые. — Он сам сделал этот выбор. Если он идет на попятную, то должен понимать, что у него нет другого выхода. — Выход всегда есть, — ледяным тоном отрезала Джинни. — Гарри, можно тебя на минутку? Гарри посмотрел на нее, на сжавшуюся Лили, на белого Скорпиуса, чье красивое лицо застыло в непроницаемой маске, и коротко кивнул, очертив круг Оглохни прямо там, где сидел. Если бы Гарри тогда кто-то сказал, что это последний раз, когда он видит Скорпиуса Малфоя в целости и сохранности, Гарри бы схватил его и упрятал в одну из потайных квартир Аврората, раскиданных по всем островам. Джинни подошла к нему. — Я знаю, что ты делаешь, — процедила она, и Гарри очень хотелось ответить что-то в духе: «Слава Мерлину, потому что я сам не имею ни малейшего понятия, что я делаю», но он не успел и слова вставить, — ты пытаешься доказать, что Обет никак не снять и что у него нет никакой надежды. Ты пытаешься заставить его передумать, как и хотел Малфой! — Это часть сделки, — отрезал Гарри, и Джинни так и вспыхнула. — Это не очередное авроратское расследование, Гарри Поттер! Как ты смеешь торговать судьбой этого мальчика? — Его судьбой торгует его отец! — воскликнул Гарри. — И заметь, я не вру! Случаев, когда Обет удалось обойти, нет! Дамблдор, — его голос сорвался, — умер, чтобы не умер Снейп. Он был величайшим магом и стратегом и все равно не видел иного выхода! — Дамблдор уже умирал, Гарри, — Джинни вздохнула и посмотрела на окно, за которым сворачивались февральские сумерки, — а у Скорпиуса вся жизнь впереди. Вспомни себя в его возрасте — мы все думали, что ты можешь погибнуть, но не тыкали тебя в это носом, потому что тебе нужна была надежда. Она всем людям нужна. Даже Малфоям. — Ваша надежда не остановила меня от похода в лес, не так ли? — огрызнулся Гарри, и Джинни застыла. Застыла, потому что знала. Она была одной из четырех людей во всем мире, что знали о том, как Гарри Поттер вернулся с того света, она была его женой, святые нюхли, и Гарри только что выплюнул ей это прямо в лицо. — Я люблю тебя, Гарри, — сказала Джинни, и ее голосом можно было разрезать алмаз, — но иногда ты бываешь просто невыносим. — Джин, — Гарри попытался взять ее за руку, но она увернулась. — Я не позволю тебе сделать это. Скорпиус заслуживает жить, как он считает нужным, — все тем же посторонним голосом продолжила Джинни, — и с твоей помощью или без нее, но я помогу ему. А ты делай, что хочешь. Она развернулась и почти вышла из поля заклинания, но Гарри не зря был ловцом. Он схватил ее тонкие, перепачканные в краске пальцы и потянул на себя. — А что будет, если у тебя не получится, и он умрет в июне? — тихо спросил он. — Что будет с тобой? С Лили? Да даже с Малфоем? Что бы ты сделала, если бы на его месте была Лили? Глаза Джинни были влажными, словно она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, но Гарри знал, что она не станет — не при детях. Джинни была самой сильной женщиной, которую он когда-либо знал, и она ни о чем не пеклась больше, чем о своих детях, даже если это значило улыбаться им через боль. Даже когда умер Фред, и Нору заполонило всем черным и могильным, Джинни улыбалась и смеялась, как всегда, потому что знала, что это нужно остальным. Это остальные скорбели, потирали красные глаза и разбивали все зеркала в доме. Джинни улыбалась. Она и сейчас улыбнулась, и, не знай Гарри наверняка, он бы поверил в эту улыбку. — Я бы боролась, — ответила она. — Но никогда и ни за что не сказала бы ей идти против сердца. Гарри покачал головой. — Ну Непреложный Обет нарушить невозможно… — Это я, как ни странно, и сам уже понял. Но что происходит с тем, кто его нарушит? — Он умирает. — Ты хочешь, чтобы я соврал ему? Сказал, что все будет хорошо, когда я точно знаю, что не будет? Улыбка Джинни на секунду стала настоящей, грустной. — Аврорат ужесточил тебя, Гарри. Раньше тебе не пришлось бы врать. — Надежда — лишь якорь тех, кто боится правды. — Надежда — якорь тех, кто знает правду, но не боится ее. Ты должен понимать это, как никто другой. У тебя глаза цвета надежды. Наверху опять ухнула сова. Гарри провел рукой по непривычно-коротким волосам — как только начались активные поиски Вивиан, он подстригся, чтобы его известный смоляной пучок больше не мелькал перед глазами газетчиков, и теперь его волосы топорщились, прямо как в детстве. Очки Гарри снял, привычно пользуясь магловскими линзами, которые так расхваливал Джеймс, и даже мантия на нем была не его. Гарри был генеральным следователем и носил красный, но сегодня ему надо было быть лазутчиком, поэтому он был в черном, как Малфой. Две большие вороны в темном лесу. Разумеется, он проиграл ту войну, даже не начав настоящее сражение. Не потому, что считал, что Джинни права. Он мог надавить на нужные рычаги и нажать на нужные кнопки — Скорпиус, конечно, был Малфоем и слизеринцем, но он был еще подростком, не успевшим отрастить настоящие иглы. Гарри сломал бы такого юнца в два счета, окажись тот в камере Аврората. Но он видел взгляд Лили. Он видел, как она смотрела на Скорпиуса, видел и понимал, что не может просто приговорить его к эшафоту у нее на глазах. Потому что Лили любила этого мальчика, а Гарри надоело жить для Аврората, раскрытия преступлений, выгоды Драко Малфоя, Министерства и целого мира. Он жил так двадцать лет, между делом позабыв, что есть вещи куда важнее. В тот день он сказал, что поможет сломать цепи Обета, достучится до Невыразимцев, если понадобится, сядет на шею Международному Конгломерату, гоблинам, хоть лепреконам, но поможет. С тех пор прошло больше месяца, но Гарри не смог ничего сделать. — Но что происходит с тем, кто его нарушит? — Он умирает. Рон сказал это просто так, между делом, стоя на кухне Норы, когда ему было шестнадцать. Скорпиус теперь был на год старше, и он действительно умирал. Обет был нерушим, как Гималайский хребет. Вся сила и мощь Министерства и Гарри Поттера не могли повлиять на древнюю вязь заклинания, и если способы обойти Обет были, история их не помнила. Гарри точно знал. У Гермионы спросил. Даже странно, что Малфой так и не пристал к нему с его частью сделки. Гарри бросил на его спину хмурый взгляд, заметил в пальцах, обтянутых кожей, пергамент, и чуть не рассмеялся — потому что ну разумеется у Драко была своя версия размноженной карты, созданной Розой. Не зря Малфой звался тенью всего преступного мира. Гарри сверился с маршрутом, прокашлялся и не удержался. — Эй, Малфой. Малфой даже не сбился с шага. — Поттер? — Я не выполнил свою часть сделки, — зачем-то напомнил ему Гарри. Малфой не отозвался, зато его трость оставила на земле особенно глубокий отпечаток. — Почему ты не… — Пришел бесчинствовать в твой кабинет? — по-своему закончил его мысль Драко, и Гарри пожал плечами, пусть и знал, что Малфой его не видит. — Поттер, ты на редкость наивен. Действительно думал, что я верил, будто ты с этим справишься? Гарри чуть не споткнулся. Он был уважаемым волшебником сорока трех лет, но Драко Малфой все еще умудрялся вводить его в ступор, как гоночные метлы и самоочищающиеся котлы в детстве. — В тебе хитрости нет ни капли, — продолжил Малфой, приканчивая очередную гигантскую поганку, — и мне было прекрасно известно, что, увидев проявление трогательной юношеской любви, — последнее слово Драко выделил особенно саркастично, — ты не устоишь. — Тогда зачем… — Гарри стушевался. — Я тебе помог? — в очередной раз закончил за него Малфой. Хмыкнул. — Наверное, чтобы уважить чувство собственного достоинства. Все-таки приятно осознавать, что только мое вмешательство подтолкнуло великий и могучий Аврорат к действию. Для важнейшего министерского органа вы на редкость беспомощны. — Ты ничего не делаешь без выгоды для себя, — заметил Гарри, обходя целую колонию мухоморов и пролезая под гигантским корнем вслед за Малфоем. Тот оглянулся. — Я никогда не стал бы утверждать обратное. — Но… — Мерлин, если все следователи в Аврорате такие тугодумы, то я ни капли не удивлен, что ваши дела стоят незаконченными месяцами! — губы Малфоя тронула его фирменная усмешка. Он оперся на свою трость, переводя дыхание — все-таки сказывалось различие физической подготовки аристократа и главы мракоборческого центра. Гарри тоже остановился, дав Малфою минуту отдышаться, хотя все его тело рвалось вперед, к сыну. «Не думай об этом». — Я просто удивлен, что ты сыскал для себя выгоду в блужданиях по местам по типу Моста Костей. Брови Малфоя изогнулись. — О, так вы следили за мной? — Ты — Драко Малфой. Мы всегда за тобой следим. — Ну, я польщен, — усмехнулся аристократ, — впрочем, тем приятнее было вас облапошить. Гарри замер. Облапошить. Неужели… — Ах ты змея! — рванулся он к Малфою, — ты все подстроил, да? Воспоминания были ложными? Ты саботируешь всю операцию прямо сейчас! Ты все это время был заодно с Оппозицией! — Разумеется, я заодно с Оппозицией, — холодно отрезал Драко, даже не морщась, когда кончик палочки Гарри уткнулся ему в горло, — чистая кровь имеет значение, нравится вам это или нет. Без нее маги обречены. — И что это значит? Что надо убивать грязнокровок без разбора? — прошипел Гарри. По лицу Малфоя будто бы пробежала рябь, но прежняя маска брезгливости быстро вернулась на место. — Уймись, Поттер, — поморщился он, — я разделяю взгляды Оппозиции, да. Не все взгляды, разумеется. И я ничего не подстраивал, так что убери свой сучок от моей задоринки. Видя, что Гарри не собирается опускать палочку и отпускать его, Малфой повел плечом, будто прикосновение Гарри приносило ему немалое отвращение, прислонился затылком к дереву и закатил глаза. — Я знал, что вы наблюдаете. У меня впервые была полная амнистия Аврората на посещение всех темных закутков магической Великобритании, и я не мог этим не воспользоваться. Пока вы были сосредоточены на зацепках, которые могли привести вас к лидеру Падальщиков, я незаметно провернул… кое-какие дела, — Малфой откашлялся, когда палочка Гарри прижалась к его кадыку. — Какие дела, Малфой? — спросил он, и видя, что Малфой колеблется, пощекотал его кожу совсем слабеньким невербальным Инсендио. — Какие?! — Так и не прошел курс по управлению гневом, да, Потти? — прохрипел Драко. — Малфой, отвечай! — Зря, я слышал прекрасные отзывы… — МАЛФОЙ, Я НЕ ШУЧУ! — Ладно! — выпалил Драко. — Ладно! Я пытался найти способ спасти своего сына! Счастлив теперь? Отвали от меня! — выплюнул он и отпихнул Гарри в сторону неведомо какой силой, зыркнул на пергамент и потопал дальше, хлюпая дорогущими ботинками по стылой мартовской грязи. В паре миль к юго-западу его сын открыл глаза. — Скорпиус! Скорп! Малфой! Дракл, лучше бы тебе быть живым! Голова гудела так, будто Скорпиус в одиночку вылакал бочку огневиски, запивая абсентом, а тело ломило, как после самой жесткой тренировки по квиддичу авторства Джеймса Поттера. Скорпиус закашлялся, прочищая пересохшее горло. К нему медленно возвращалось сознание. — Слава Мерлину, — раздалось сбоку, и Скорпиус часто заморгал, привыкая к непривычному освещению и пытаясь понять, где он, вервольф подери, оказался. Первым делом он увидел Альбуса, сидящего на мерцающей траве и привалившегося спиной к черному дереву с набухшими корнями, выглядывающими из-под земли, как ядовитые гадюки. Альбус сидел аккурат между двумя такими корнями, вытянув ноги и почему-то заведя руки за спину. Скорпиус дернулся и тут же понял почему — руки Поттера, как и его собственные, были скованы за стволом дерева. Он напрягся, попытавшись понять, чем его связали, нащупал пальцами эластичную липкую субстанцию и поморщился. — Паутина, — заметив его махинации, пояснил Альбус, — сколько не тяни — она тянет обратно. — Что… — Скорпиус попытался осмотреться, но глядеть, по сути, было не на что — их окружали только деревья и странный мерцающий туман, подсвеченный луной, — где мы? — В лесу. — Да неужели? — не удержался от сарказма Скорпиус, и Альбус вздохнул. — Я пришел в себя примерно четверть часа назад, Скорп. Я знаю ровно столько же, сколько и ты. Скорпиус огляделся. — Гринграсс?.. Альбус помрачнел. — Как сквозь землю провалилась. По лицу Поттера было понятно, что неожиданное воскрешение Кэтрин доставило ему мало радости — как, впрочем, и Скорпиусу. Не каждый день бывшие чокнутые подружки и кузины восстают из могилы, угрожают расправой близким, а затем выталкивают из замка, нападая со спины. Признаться, когда Альбус, с которым они прошлой ночью резались в карты, вдруг вскинул голову, как ищейка, и прислушался, Скорпиус даже не придал этому значения — он наконец начинал понимать принцип игры магловского покера, и у него были все шансы отыграть свой значок старосты обратно. А затем Альбус сорвался с места, и Скорпиусу, только успевшему выиграть у него потрясающий ножик, вскрывающий все замки, пришлось последовать за ним — прямо на женскую половину, в комнату Флокс, где на бедрах Забини сидела вполне себе живая Гринграсс. Они одновременно нацелили на фантом палочки, но Кэтрин открыла рот и заорала так, что у них чудом уцелели барабанные перепонки. Крик смел их с Альбусом на пол, заставил прикрыть голову руками и лишил возможности двигаться, а когда они более-менее пришли в себя и снова было кинулись на Гринграсс, она приставила лезвие к горлу распахнувшей в ужасе глаза Флокс, надавила и проворковала: — Спокойно, мальчики. Вы же не хотите, чтобы сны вдруг стали кошмарами? — Кэт? — уточнил тогда Альбус, который выглядел так, будто собирался свалиться в обморок. Кэтрин растянула губы в улыбке. — Когда-то меня так звали, да. Китти Гринграсс — девочка, влюбленная в сына героя. — Отпусти Флокс, — не опуская палочки, приказал Скорпиус, и кинжал сильнее вдавился в мраморную кожу Флокс, которая смотрела на них, широко распахнув глаза и беззвучно шевеля губами. — Ну-ну, — хмыкнула Кэтрин, — ей ничего не грозит. Если бы вы не прибежали, я, так и быть, избавила бы общество от ее лживого личика, но так будет даже проще, — она наклонила голову набок, и ее некогда роскошная копна волос свесилась вниз. — Вы оба делили с этой шлюхой постель, и, Альбус, — бездонно-черные глаза ввинтились в побелевшее лицо Поттера, бросившего на Скорпиуса полный паники взгляд, — она пахнет, как ты. Так уж и быть, — нож скользнул по вене, оставляя за собой тонкий разрез, — я не стану портить эту куколку. Если вы пойдете со мной. — Пойдем куда? — спросил Скорпиус, не отрывая глаз от лезвия, в котором отражалось холодное пламя факела, висящего у двери. Кэтрин покачала головой. — Неужели это важно, братец? Скорпиус опустил палочку. Это не было важно. Либо Флокс умирала на их глазах, либо они шли за этим фантомом-банши-призраком Кэтрин. Тут даже выбирать было не из чего. Как часто приговаривал Драко, выбор — лишь иллюзия. Палочки Кэтрин положила в карман своего платья, серого и грязного, и безмолвно шмыгнула к дверям, как настоящий призрак, босиком, пропитанная такой тьмой, какую Скорпиус никогда не видел. — Шаг в неправильном направлении — и кошмары пробудятся, — пропела она и перед тем, как открыть дверь, махнула рукой, позволяя теням окутать фигуру Флокс, которая взбила одеяло, будто готовясь к броску. Флокс обмякла и опустилась на подушки, и Скорпиус, заметив, что Альбус дернулся к ней, наступил ему на ногу. — Она что-то сделала с ней! — выплюнул Альбус, но Гринграсс лишь усмехнулась. — Она не должна разбудить весь замок. Ей это вряд ли понравится. — Кому — ей? — осмелился поинтересоваться Скорпиус у кузины, на что та снова улыбнулась — дьявольской, пугающей улыбкой. — Скиталице. Уточнить, кем была эта «Скиталица», они не успели — для мертвой девушки Гринграсс передвигалась довольно быстро. Была ночь, все спали, и, будь Скорпиус чуть глупее, он бы позвал на помощь, громко, чтобы всех перебудить. Но излишняя бравада была не в его характере. Он не знал, чем было это существо, что кричало, как банши, и говорило, как его кузина. И совершенно точно не стал бы подвергать опасности обитателей замка. Альбус, разумеется, был не столь дальновиден, как и все чертовы Поттеры с их комплексом героя, определенно передающегося по наследству. Ему в голову взбрело действовать, когда они вышли из подземелий и оказались на первом этаже, — Скорпиус лишь краем глаза успел увидеть, как Альбус дернулся к потайному ходу, когда Гринграсс завернула за угол. Тогда-то и послышались знакомые всем до боли шаркающие шаги и кряхтение школьного завхоза. Гринграсс показалась из-за поворота с миссис Норрис на руках, и ее неестественно бледные пальцы чесали старую кошку за ухом, а глаза сверкали, как две черные дыры на когда-то симпатичном лице. Кэтрин осунулась еще больше, по ней легко угадывалось, что она успела полежать в могиле — темные круги под впавшими глазами, сухие волосы, красные губы, типичные для банши, сероватый оттенок кожи. — Как предсказуемо, Альбус, — она чмокнула губами, и Альбус застыл, не сводя с нее больных глаз. «Он, возможно, любил ее. А она попыталась его убить», — подумал Скорпиус. Вслух же он ничего не сказал, только дернул Поттера за рукав его слизеринского свитера. — Мы идем, — безжизненно отозвался Альбус, но Кэтрин лишь рассмеялась. — Конечно, идете. Но ты хотел сбежать, разве нет? Сбежать к ней, — ее губы презрительно изогнулись, — плохих мальчиков наказывают, Ал. — Кэт, не надо… — начал было Скорпиус, но тут мелькнул теплый свет фонаря, и из коридора показался Филч. Узрев столь необычную компанию, старый завхоз поднял повыше свой доисторический фонарь, осветивший поморщившуюся от яркого света Кэтрин и миссис Норрис в ее руках, и оскалился. — Ученики не в постелях после отбоя! Профессор Хальт теперь придется назначить вам отработку, еще как придется! — Сэр, — попытался перебить его Альбус, показывая на невозмутимую Кэтрин, но Филч лишь сцапал его за плечо. — Даже не думайте меня перехитрить! — Они не столь умны, — отозвалась Кэтрин, и тут произошло сразу несколько вещей: она отпустила кошку, и миссис Норрис с мявканьем понеслась к Филчу, запрыгивая к нему на руки и обиженно фырча, Кэтрин прищурилась, будто бы сконцентрировавшись на старом животном, и красные глаза кошки заволокло тенью. Филч успел только булькнуть, когда его любимица вдруг вцепилась зубами ему в шею, раздирая плоть в кровавые ошметки и прокусывая сонную артерию. Кровь брызнула фонтаном, попав на стены, пол, лицо и одежду отшатнувшегося Альбуса, Филч захрипел и упал, и его фонарь разлетелся на мелкие осколки. Все произошло так стремительно, что Скорпиус не успел и моргнуть, а потом встретился взглядом с глазами Альбуса и увидел в них такой ужас, что его собственное сердце сжалось. Филч умер за считанные мгновения, и миссис Норрис обмякла прямо на теле своего хозяина, как бесполезное чучело. — Я же предупреждала, — пропела Кэтрин, развернулась и пошла дальше, и они, охваченные пониманием, что это существо не собирается играть с ними в игры, были вынуждены последовать за ним, оставив старого смотрителя посреди школьного коридора в луже его собственной крови. В груди булькал страх. Скорпиус всегда гордился тем, что умел выбираться из любой передряги, умело пользуясь природной хитростью и, что скромничать, привлекательной внешностью, — это был его особый талант, который вызывал у Альбуса спазмы. Но тогда, глядя на то, как Альбус безуспешно пытается стереть кровь Филча со своего лица, Скорпиус мог думать лишь о том, что в Хогвартс снова пришла смерть. И в этом снова был повинен слизеринец. — Ты понял, кто на нас напал? — спросил он у Альбуса, намекая на тот момент, когда тьма внезапно окутала его сознание, стоило ему переступить порог школы и оказаться на свежем воздухе. — Другие, подобные Кэтрин? — предположил Поттер, прислоняясь затылком к дереву. — Притащили нас сюда бессознательными, чтобы не дать шанс запомнить дорогу назад. Скорпиус вновь осмотрелся. Откуда-то тянуло кровью и гнилью, но он никак не мог понять, откуда. — Тебе не кажется, что мы за Аркой? Альбус кивнул. — Это была моя первая мысль. — Прекрасно, — Скорпиус тоже откинулся назад, шевеля пальцами и пытаясь понять, как разорвать раздражающую паутину, — осталось только разгадать, как отсюда выбраться и каким богам нас тут оставили, как жертвоприношение. — Не надо ничего гадать, — фыркнул Альбус, — это же очевидно. Скорпиус приподнял брови. — Да? — Да, — Альбус поджал губы, — Гринграсс назвала нам ее имя. «Скиталица». — Поттер, мы привязаны к страхоебищным деревьям, и мне кажется, что эти корни начинают подбираться к моим ногам, — Скорпиус на всякий случай притянул колени к груди, потому что это копошение в опасной близости от его пяток ему категорически не нравилось, — я предпочитаю сначала сжигать паутину, и только потом разбираться с пауками. — Пауков можно запросто раздавить башмаком, — тихо отозвался Альбус. Он был в пижамных штанах, ботинках и свитере, его волосы стояли торчком, а на скулах красовались красные пятна. Он прикрыл глаза. — Скорп, когда я узнал, что Кэтрин умерла… Я не мог дышать. Я думал, что если бы я постарался хотя бы ее понять, она бы не пошла на такое, что в ее… смерти есть моя вина. Скорпиус нахмурился. Они раньше никогда не говорили об этом. — Когда ты узнал? — спросил он, напрягая мышцы, пытаясь разорвать путы. Бесполезно. — Когда в окно нашей гостиной постучалась Лола, — признался Альбус. — Аврора Кингсли рассказала о том, что случилось, мадам Помфри, а я услышал, — он мотнул головой, — это и послужило тогда… триггером. Скорпиусу не нужно было переспрашивать. Его взгляд сам собой упал на альбусовское запястье, надежно прикрытое рукавом свитера, и Скорпиус почувствовал, как позвоночник мазнуло холодом. Альбус отказался от любой формы терапии, и, стоило им разрешить проблему с провалами в его памяти, казалось, забыл о той своей минуте слабости, чудом не стоившей ему жизни, но Скорпиус, несмотря на все, что происходило, не мог не думать об этом. Альбус был его самым близким другом. Он зачастую бывал невыносимо упрям, слыхом не слыхивал о нормах этикета, которые Скорпиус впитал с молоком матери, не любил все пышное и светское, хотя такие мероприятия помогали Скорпиусу сбрасывать напряжение, без спроса влезал в его голову и даже спал с его невестой. И тем не менее. — Ты мог бы свести шрамы, — сказал Скорпиус, и Альбус усмехнулся. — Мог бы. Но не буду, — он посерьезнел, — когда я смотрю на них, я думаю, что мог по-настоящему умереть. Так странно, прошли месяцы, и я все это время мог лежать в земле. Я бы не смог помочь папе на платформе, не встретил бы Рождество… — Не сидел бы сейчас в Мерлином забытой глуши, — подсказал Скорпиус. — Умереть всегда можно, Ал. Сегодняшний день — тому явное доказательство. Альбус нахмурился. — Я не хочу умирать. Скорпиус серьезно посмотрел на него. — Я тоже. Альбус закатил глаза, пробормотал свое любимое «придурок», которым он одаривал Скорпиуса как минимум раз в день с тех пор, как тот решил разорвать помолвку с Флокс, и Скорпиус, стараясь замять неловкую паузу, снова дернулся, а когда у него это не получилось, бессильно зарычал. За последние месяцы он успел побывать в зоне боевых действий, поболтать с бывшим Пожирателем, предавшим его семью, заключить помолвку, узнать, что его отец был влюблен в маглорожденную героиню войны, разорвать ту самую помолвку, подписывая себе смертный приговор, поучаствовать в малоприятной беседе с главой Аврората и даже выполнить его главное условие, сообщенное лично, тихо и очень серьезно — не сметь прятаться с его дочерью по углам, как крыса. К своей чести, Скорпиус и не прятался. Одним утром он просто прямо при всех подошел к Лили в Большом зале и поцеловал, зная, что это повлечет за собой цунами сплетен и теорий. Зная, что смотрят ее братья, ее родственники, Флокс и Роза. Это был импульс — сделать то, что он не мог делать все это время, и он сделал это, даже не посоветовавшись с Лили. Теперь же… Скорпиусу отчаянно не хотелось быть тем человеком, которого из него лепили. Отступником. Несчастным чистокровным юношей, решившим изменить мир, растоптать вековые правила и показать средний палец тем, кто решит управлять его судьбой. Сбежать, хохоча, в закат, под руку с кричащей репутацией и свободой. Скорпиус ненавидел это новое, яркое клеймо, которое налепили на него в сети. — По крайней мере, мне не надо дожидаться, пока меня убьют Обеты, — сказал он вслух, будто бы в шутку, чтобы развеять напряжение, но Альбус лишь поежился. — Не говори так. И без того жутко. Скорпиус пожал плечами, хотя внутри него сворачивался страх, и, к его стыду, потели ладони. Он чувствовал, как капли влаги выступают у него на лбу и висках, и бесился. Паникой делу не поможешь. — Прости. Он понятия не имел, где он, зачем он здесь и куда это все идет. У него не было палочки, плана и даже пары свободных рук. Ему, черт возьми, было страшно, а Скорпиус даже не помнил, когда он в последний раз по-настоящему боялся — боялся за себя. Даже решение не соблюдать Обеты он принял с холодной головой, будто от завтрака отказывался, а не от чего-то большего. — Нас найдут, — уверенно сказал Альбус, хотя его голос дрогнул, — Флокс расскажет всем, что видела, и папа- — Ал, я верю в героизм Гарри Поттера не меньше твоего, но есть шанс, что Флокс даже ничего не вспомнит, — лицо Альбуса вытянулось, — если помнишь, газеты писали, что все пойманные Падальщики не могут дать показаний, потому что раскусывают капсулу с жидкой формой Обливейт. Наша милая Кэт вполне могла одурманить и Флокс. Альбус дернулся. Его губы сжались в тонкую полоску, а в глазах полыхнул гнев, сделав его очень похожим на отца — если какому репортеру удавалось снять аврора Поттера при исполнении, то на снимке он выглядел именно так, как сейчас Ал, разве что морщин у него было больше. Скорпиусу было прекрасно известно, что сейчас царит на душе его лучшего друга. Одним декабрьским вечером в коридоре Хогвартса он почувствовал то же самое, когда Лили Поттер упала с метлы. — Ты любишь ее, — заключил Скорпиус, и Альбус обратил свой бешеный взгляд на него, будто бы проговорил его слова про себя, моргнул, возвращая глазам прежнюю зелень, и нервно облизал губы. Красные пятна на его щеках налились сочным земляничным цветом. — Скорп… Мерлин, — Альбус зажмурился, — я даже не уверен, как… — Ал, дыши, — фыркнул Скорпиус, — я знал. Альбус распахнул глаза. Скорпиус почувствовал, что его руки начали затекать, и попытался поработать пальцами, сжимая и разжимая кулаки, обеспечивая приток крови. Спина стрельнула болью. Он сидел в этой чаще, прикованный к мрачному дереву, и старался вести беседу про любовные многоугольники, — лишь ради того, чтобы не психануть. Старался думать о дневнике матери, ее смелых мыслях и несбывшихся надеждах, о Блейзе Забини, в глазах которого читалось презрение, о новоприобретенном клейме отступника, на деле сделавшим из него идеальную мишень для людей, которым было слишком скучно просто не вмешиваться в чужие жизни, об отце и его жажде власти, — и все равно не мог не чувствовать себя большой мухой, попавшей в паутину ловкого паука. Незнание и беспомощность душили. Драко в своих едких письмах звал его экстремистом и недальновидным юнцом, и, возможно, был прав, но Скорпиусу было все равно. Личный дневник Астории будто бы заставил его увидеть все не шахматной доской, на которой у каждого было свое место, а простором с множественным выбором ответов. «Выбор — иллюзия», — кривил губы Драко. «Выбор — благословение», — писала Астория. Когда-то Скорпиус думал, что взял больше от отца, чем от матери, и лишь после ее смерти понял, что все было наоборот. И все же. Одно дело — уходить из мира с высоко поднятой головой, будучи уверенным в том, что жить по чужой указке значит не жить вообще. Умирать в глуши, грязи и тлении, в корнях странного дерева — дело совсем иное. Странно. Даже добровольно подписавшись на нее, Скорпиус не думал, что смерть может быть такой пугающей. — Что значит — знал? — больным голосом спросил Альбус, который все это время не сводил с него влажных глаз, в которые Скорпиус старался не смотреть — уж больно они напоминали глаза Лили. Ответить, впрочем, он не успел. За их спинами раздались голоса, шепот, почему-то леденящий душу, скрип веток и шелест чего-то в земле, и слизеринцы застыли, мечтая слиться с деревьями и стать невидимыми. Его сердце колотилось так громко, что Скорпиус даже шикнул на него — такая симфония мигом бы сообщила этим странным теням, где он находится. — Поверить не могу, что вы заковали обоих! — послышалось совсем рядом, и Скорпиус нахмурился. Обоих? — Мы думали… — Я ясно дала понять, что этот мальчик — не враг нам! Он — дитя нашего союзника, у нас одна цель! Что он только подумает о нашем гостеприимстве… — ветки вновь зашуршали, будто тоже соглашаясь с голосом. Со своего места Скорпиус заметил, как Альбус изогнул шею, кивая на него и вопросительно приподнимая брови. Скорпиус покачал головой. Если этот женский голос принадлежал настоящему лидеру Оппозиции и Падальщиков (насколько Скорпиус был осведомлен, на политической арене был только один игрок, что мог похитить их с Алом, используя Кэт), то ее явно дезинформировали. Его отец был ублюдком, но ублюдком с принципами. Он никогда не стал бы союзником тех, что пытались возродить культ Волан-де-Морта, а Скорпиус — так тем более. Он всю свою жизнь только и занимался тем, что доказывал людям, что кровь — это просто кровь. Химическое соединение, никаких дурацких метафор. Прогнулась под весом человеческого тела мерцающая трава, закопошились корни у его ног, и меж деревьев, к которым они с Альбусом были привязаны, показалась одинокая фигурка. Скорпиус прищурился. На ней было простое белое платье чуть ниже колена и с потрепанным подолом, а еще она была босиком, отчего казалось, что это не враг, а кукла, случайно оказавшаяся в этом странном месте. Кожа у нее была белая, а лицо — каким-то детским, неправильным, искаженным. По нему будто рябь проходила каждый раз, когда о кожу преломлялся свет. Длинные черные волосы, будто вороньи перья, прикрывали ее плечи и спину. От нее так и веяло злом, но Скорпиус не смог бы объяснить, почему, даже если бы к его голове приставили палочку. А затем из леса вышли они — безмолвные, как тени, прозрачные, как призраки, — вытягивались из леса, как дым из каминной трубы, безразличные тела, тонкие руки, грязные ступни. Люди. То, что было людьми. Десятки и десятки людей, безмолвных, тихих. Они шли, ведомые чужой силой, и смотрели на девушку в белом платье так, будто она была единственным светилом во Вселенной. В волосах некоторых из них запуталась озерная тина, другие были покрыты сажей и копотью, и лишь глаза у всех были одинаковые — черные, как дурацкие дыры. — Наконец-то мы познакомимся, — улыбнулась им девушка, разворачиваясь и склоняя голову набок, рассматривая их. Голос у нее был убаюкивающий и нежный, а улыбка — самой жуткой из всех, что Скорпиус когда-либо видел, — ваши имена мне известны, — она скользнула по нему взглядом бездонно-черных глаз и шагнула в сторону Альбуса, чье лицо выражало крайнюю степень шока, — меня зовут Вивиан. Вивиан. Скорпиусу казалось, что ее должны звать как-то более броско. — Скиталица? — уточнил он, и Вивиан коротко улыбнулась. — Так меня прозвали мои сторонники. Мило, правда? Скорпиус едва удержался, чтобы не пожать плечами. Вивиан внимательно посмотрела на него. — Мне жаль, что мои приказы были неверно истолкованы. Заковывать вас обоих было неправильно. В конце концов, мы почти друзья. — Мой отец не говорил, что присоединился к Падальщикам, — протянул Скорпиус. Он мог бы высказаться гораздо жестче, но он не зря был слизеринцем, а не гриффиндорцем — при виде меча он не кидался на него грудью, а плавил металл. Вдобавок к этому, ему было просто необходимо выяснить, кем эта Вивиан все-таки была. — Кто? Драко Малфой? — между темных бровей Вивиан легла складка. — Ты думаешь, я бы хотела видеть такого человека, как твой отец, на своей стороне? — она скривилась. Скорпиус непонимающе нахмурился. — Ну и чего вы стоите? — вдруг громко спросила Вивиан, всплеснув руками. — Освободите его! От группы теней отделились двое — совсем юная девочка с косичками и юноша постарше. Они пересекли полянку, сохраняя одно и то же пустое выражение лица на двоих, а затем… опустились на колени у дерева Альбуса, зубами вгрызлись в сплетающую его руки паутину, разорвав ее с двух сторон, и так и остались сидеть, будто молясь. Глаза их смотрели в землю. Расположившиеся полукругом люди также синхронно упали на колени, безмолвно забормотав что-то в землю. Альбус даже не постарался скрыть свой шок. — Что?.. — он тихо застонал, разминая затекшие, онемевшие запястья, и попытался встать, опираясь на дерево, и Вивиан рассмеялась. — Извини, Альбус, но я не могла допустить, чтобы ты сбежал до нашей встречи. Привязывать тебя, как собаку, — быстрый взгляд на Скорпиуса, — было неправильно, но действенно. — Ты не на стороне Падальщиков? — не сдержал удивления в голосе Скорпиус, потому что происходящее не поддавалось никакой логике. — И кто ты тогда? — Я уже сказала свое имя! — обиженно всплеснула руками девушка. — И Падальщики — это дурацкий термин. Преступники — вот что было бы куда более точно. Скорпиус с Альбусом переглянулись. Вивиан совершенно точно была немного безумной, это можно было понять при первом же взгляде на нее, но ее манера речи и слова… Она вела себя, как обиженный ребенок. Да что там — она выглядела, как ребенок, очень тонкая, с большими глазами и маленьким ртом, в этом белом платье. Никогда прежде Скорпиус не боялся детей. Альбус попытался сделать к нему шаг, осторожно перешагнув через корень, но Вивиан это заметила, и ее лицо тут же ужесточилось, как у ястреба, увидевшего в поле беглого кролика. — Альбус, милый, — она подняла руку, — я бы не советовала тебе это делать. Скорпиус вспомнил, как Кэтрин сделала то же самое перед тем, как натравила миссис Норрис на Филча. Подняла руку. Словно подобная беспалочковая магия была пустяком. Черные корни вновь ожили, зашевелились, как змеи, и оплели альбусовскую левую лодыжку, пришпиливая его к земле. Скорпиус шокировано выдохнул. Вивиан, кем бы она ни была, управляла деревьями — без всякой палочки и даже намека на заклинание. Альбус дернулся, пытаясь выдернуть ногу, но не тут-то было — корни держали его крепко. — Что вам нужно? — воскликнул он, в бессилии топая другой ногой. Вивиан покачала головой. — Альбус, я не враг тебе. — Неужели? Тогда освободите Скорпиуса и дайте нам уйти. — Этот человек не заслуживает того, чтобы его освобождать. Он не должен быть твоим другом, Альбус. Поттер воззрился на нее так, будто у нее внезапно отросла вторая голова. — С чего вдруг? — ошарашенно поинтересовался Альбус, даже перестав на миг вырываться. Глаза Вивиан наполнились гневом. — Ты забыл, из какой он семьи? Как ты, сын героя, мог выбрать в друзья Малфоя? — ее подбородок задрожал, и Альбус, по-прежнему пребывая в шоке, мотнул головой. Скорпиус поджал губы. «Технически, миледи, это я выбрал его». — Что… Какое это имеет значение? И какое вам дело? — Какое мне дело? — взвизгнула Вивиан. — Вся гниль мира сосредоточилась в этих отродьях, а ты зовешь их друзьями! Они ломкие и бесполезные — смотри! Она вскинула другую руку в его направлении, и Скорпиус сразу почувствовал, что что-то не так — из его легких будто высосали воздух. Он попытался вдохнуть, но не смог, и зашелся в кашле, сгибаясь пополам и царапая горло, с ужасом глядя на выходящие из него клочки темной материи. Чужая магия ворвалась в него, как стрелы меткого лучника, и чем больше он старался выкашлять ее из себя, тем быстрее она росла, — будто он хлебнул настоящего, ядовитого мрака. Глаза заслезились, и влага потекла по щекам, пока он с громкими звуками хватался за кислород, в безуспешных попытках снова начать дышать, лишь на грани сознания слыша, как кричит Альбус, зовя его по имени. Скорпиус вскинулся, взбрыкнул из последних сил, захрипел, пытаясь скинуть с себя давящую на грудь ужасающую силу, снежную лавину, в которой вместо снега сидели тени, но чужая магия надавила на него, переплелась с его собственной и прижала к дереву, как марионетку. Скорпиус ничего не видел — голова начала погружаться во тьму, грудная клетка болела, будто по ней колотили молотом, и он не мог больше кашлять, только сипло хрипеть, как свинья, елозя ногами по земле. Скорпиус приготовился отключится… и тут ему в легкий хлынул живительный воздух. Он громко, как умирающий, втянул в себя лесную прохладу, задышал часто и с перебоями, пытаясь вернуться в сознание, с такой легкостью почти от него ускользнувшее, склонился и зашелся в кашле, выхаркивая тьму на собственные колени, чувствуя, как она копошится внутри него. Придя в себя, он ощутил за спиной плотность дерева и услышал голос Вивиан, но глаза держал закрытыми, играя роль жертвы, как мог. — Будь осторожен, Альбус. Я не хочу причинять тебе вред, но Малфоя испорчу с превеликим удовольствием. — Я никуда не денусь, — в голосе Альбуса слышалось отчаяние и страх, — не трогай его. Скорпиус мысленно скривился. «Не подставляйся, Ал. Никогда нельзя показывать свои слабости». — Такие, как он, не заслуживают того, чтобы жить в мире, — Скорпиус медленно открыл глаза и обнаружил, что Вивиан стоит совсем рядом. Если бы его руки были свободны, он мог бы потрогать подол ее платья. — Его семья присягнула на верность Ему. — Моя семья расплатилась за службу Реддлу, — ответил он и снова откашлялся, выпуская из горла мерзкий комок черной слизи. Вивиан присела, и теперь их лица находились на одном уровне. Она грустно улыбнулась, почти сочувственно. Тени внутри него рванулись к своей хозяйке, и Скорпиус титаническими усилиями сдержал кашель. — Разве? Они пошли на поводу у дьявола, возомнившего себя богом, обагрили землю кровью невинных, пошли по головам. И тем не менее, твой прадед умер в богатом особняке, окруженный слугами и вниманием общественности, дед всего-навсего посидел в камере несколько лет, где его кормили и содержали почти в уюте, а отец и вовсе остался на свободе. Ты считаешь, это справедливо? — она коснулась пальцами его щеки. — Разве это окупает жизни тех несчастных, что он приговорил к высшему суду? — Люди на этой поляне сами пришли к тебе? Что насчет этих несчатных? — громко спросил Альбус, и Вивиан отдернула руку, оглянувшись на своих паломников, так и не вставших с колен. — Они страдали, а я помогла им забыть о страданиях. Хлоя, — она обратилась к девочке, освободившую Альбуса от паутины, — скажи мне, ты страдаешь? Тебе плохо здесь? Хлоя, не отрывая глаз от земли, помотала головой. Вивиан расцвела. — Я даровала ей свободу от чувств. Бедная девочка постоянно переживала, что родители ее не любят. Теперь она ни о чем не переживает. — Она мертва? — Альбус не сводил глаз с девочки. Скорпиусу захотелось дать ему по башке — мертвые люди не ходили по земле. Во всяком случае, еще вчера это было невозможно. Вивиан хихикнула. — Не совсем. Терпение Альбуса лопнуло. — Хватит! — он дернулся в своем капкане и упал, прикованный к дурацкому корню, как к кандалам. — Хватит играть! Чего вам нужно? — Ал, — попытался прервать его Скорпиус, но тут же вновь зашелся кашлем. Вивиан приложила руку к его груди и победно улыбнулась. — Твое сердце стучит, как маятник. Тебе страшно, Скорпиус, — ее губы коснулись его щеки, и Скорпиус почувствовал, как часть оставшихся у него сил истончается, будто масло, размазанное по слишком большому ломтю хлеба. — Даже обидно, что ты вырос таким красивым. Я очень не люблю портить красивые вещи. — Поч… Почему? — проклиная свое дыхание, нежелавшеее ему подчиняться, спросил Скорпиус, желая потянуть время, тем более что Вивиан, казалось, получала от звука своего голоса удовольствие. — За это всегда наказывают, — просто ответила она. — У меня никогда не было таланта Тома к решению проблем. Скорпиус осекся. Разумеется, это было одно из самых распространенных имен, какие только встречались у волшебников, но Скорпиус повидал достаточно, чтобы знать — не бывает в его мире совпадений. — Ты з-знала Тома Ред-дла, — прохрипел он и неожиданно получил полный доступ к кислороду, потому что Вивиан шарахнулась от него, как от чумного. Альбус вытаращился на него, и Скорпиус показал глазами на сковывающий его ногу корень — мол, кончай тупить, у тебя руки свободны. Вивиан сидела прямо перед ним, и Скорпиус чувствовал ее близость всей кожей. Так птицы чуют приход зимы. Как жаль, что у него не было пары крыльев, чтобы улететь от этих проклятых деревьев и векового безумия. — Я давно не слышала этого имени, — она вздрогнула, — Том предпочитал зваться иначе. — Вивиан, — послышался голос Альбуса, неожиданно мягкий, и Вивиан посмотрела на него чуть ли не с нежностью, от которой Скорпиуса замутило. Эта ведьма явно питала слабость к Алу, потому что он был Поттером, но Скорпиус никак не мог сложить у себя в голове этот до зубного скрежета жуткий пазл. В пазле были следующие детали: старая ведьма, похожая на подростка; ее ненависть ко всему, что связано с Томом Реддлом, хотя по всем ее действиям шел оттиск его режима; полумертвые люди, что стояли теперь вокруг них на коленях и будто бы… молились; магия, которой не было ни малейшего объяснения. А у них с Альбусом даже не было палочек. — Ты почитаешь моего отца? — спросил Альбус, — делаешь все, что делаешь, ради него? Лицо Вивиан озарилось. Она, улыбаясь, кивнула. Скорпиус как можно тише прочистил горло. Он попытался воззвать к внутренней магии, чьей угодно — темной, принадлежащей Вивиан, что, бесспорно, должна была его травить, или своей, — неважно. Волшебников, умевших по-настоящему колдовать без палочки, можно было сосчитать по пальцам. Скорпиус не собирался призывать ливни, воскрешать мертвых или творить чудеса. Ему нужно было всего лишь перерезать эту чертову паутину. — Почти, — ответила Вивиан, усаживаясь в траву и подбирая под себя ноги, — я делаю это для себя. — Расскажешь? — буднично поинтересовался Альбус, также пристраиваясь в корнях дерева, и Скорпиус, поймав его хитрый взгляд, вдруг понял, что он делает. Дракл, поэтому Поттер и был слизеринцем. Он играл, возможно, даже показывая свои настоящие эмоции, но играл, задавая вопросы, отвлекая ее, манипулируя. Скорпиус незаметно усмехнулся — Поттер вполне мог специально спровоцировать ее, чтобы узнать, в чем заключается ее сила. За это он еще получит, но сейчас выбраться отсюда было гораздо важнее. Альбус был легиллиментом. Он, как никто другой, мог выяснить все, что было нужно. Тем более, что вопросов было пруд пруди. Вивиан не хватало черт, которые Скорпиус считал необходимыми для того, чтобы называть волшебника злодеем, темным магом, чернокнижником. Волан-де-Морт был помешанным психопатом, нацеленным на геноцид. Вивиан… Вивиан была сумасшедшей, но она будто бы не хотела, чтобы ее боялись. Ее и не боялись — все эти люди-призраки покорно стояли на коленях, изредка поднимая голову и глядя на Вивиан, как на святую. Это было плохо. Страх был менее сильной эмоцией, чем вера. Но даже веру можно было сломить. Скорпиус сосредоточился на бурлящей под кожей магической энергией, призывая ее в свои пальцы.

***

Мальчику из чулана часто говорили, что ему невероятно повезло по жизни. На такие заявления Гарри разве что фыркал в лицо репортерам, отворачивался от камер и сжимал кулаки — ни дракла они не знали. Его тошнило от того, что его почитали, как святого, хотя он был самым обычным человеком, слишком уставшим на самом восходе своей жизни. Потребовалось время, виски, разговоры с Джинни, Роном и Гермионой на темной кухне, но постепенно Гарри приучил себя к этому, как к зарядке по авроратскому шаблону. Привык принимать бокалы из рук безмолвных и вышколенных официантов, привык к тому, что в рот при каждом глотке заглядывает безмолвный зритель, привык ко всем причудам своей знаменитой жизни. Он был лицом многих благотворительных организаций, расплодившихся после войны в немеренном количестве и расползшихся по стране, как пауки, сыскал славу самого сильного волшебника эпохи, ежедневно отправлял в камин как минимум одну пропитанную Амортенцией открытку и зарабатывал на жизнь тем, к чему его приучили в отрочестве — войной. Война была старым затянувшимся шрамом, глазами всех тех людей, кого она поглотила, кошмаром, являющимся к нему по ночам в виде схороненных в душе воспоминаний. Когда война закончилась и их странная организация, состоящая из неокончивших школу подростков, матерых мракоборцев, бывших молочников и овдовевших меди-ведьм, наконец, перестала преследовать по миру приспешников Волан-де-Морта, наказав каждого по всей строгости закона, Гарри засел на Гриммо. Каждое издание волшебного мира хотело получить уникальные права на публикацию его биографии, ему пророчили кресло министра, зазывали в Аврорат и обивали порог благородного дома Блэков тысячами, принося письма, угощения и даже деньги. Люди плакали, увидев его, кидались ему в ноги, благодарили и молились за его здоровье. Гарри думал, что умри он по-настоящему, сделал бы миру огромную уступку — из мертвых получались отличные мученики-святые. Но он не умер, а потому просто молчал — в самом прямом смысле этого слова. Это была его личная, сакральная, растянувшаяся на многие месяцы минута молчания — в честь каждого погибшего в той кровожадной и несправедливой войне. — Ненавижу это место, — пробормотал Малфой, который теперь шел позади него, и Гарри, вдохнув гнилого воздуха, молчаливо согласился. От этого отрезка леса разило смертью и разложением, будто воздух был пропитан ядом. Совы больше не ухали в гнездах, деревья казались сухими и безжизненными, черными, дырявыми. Из пор коры сочилась едкая густая влага, похожая по виду на кровь, и шипела, падая на землю. Даже поганки и те тут не росли. Корни зловещих деревьев вспарывали сырую землю, как шпаги, ветки оплетал терновник и паутина, и стояла такая тьма, что им пришлось призвать Люмос Максима. Гарри все держал в свободной руке магловский фонарик. И еще было душно. Не было ветра, воздуха и свежести — только разъедающая кожу противная духота, от которой мысли ворочались в голове ленивыми мухами, а по лицу струился пот. — Если это — не темная магия, то я профессор Бинс, — выдохнул Гарри. Малфой хохотнул. — Брось, ты не дотягиваешь до его уровня занудства. — Малфой, я серьезно, — отозвался Гарри. Они были уже недалеко, но ничего не видели и не слышали, будто и впрямь какая-то магия старалась что-то спрятаться от них в самой чаще. — Мы даже не знаем, на что действительно способна эта Вивиан. — Вивиан Той, — поправил его Драко, — ее фамилия — Той. Довольно иронично, не находишь? — Откуда ты это знаешь? — спросил Гарри, но тут же исправился. — Точнее говоря, если ты что-то про нее знаешь, то почему не сказал, когда прислал мне те воспоминания? Малфой скрипнул зубами. — Поттер, если бы ты попробовал поверить, что не все мои действия нацелены на ущемление твоего авторитета, то тебе бы, возможно, стало легче дышать. Не задумывался? — Гарри не ответил, и Драко фыркнул. — Я знаю не больше твоего. Видел ее в мэноре, но там обреталось достаточно людей, которым лучше было не переходить дорогу, так что я не фиксировался на какой-то там волшебнице. Мой отец ее так называл. Мисс Той. — Твой отец? — Гарри нахмурился. — Он знал ее? Но я думал, что после того, как она шагнула с того подоконника… — Что? Что Темный Лорд о ней забудет? — Малфой фыркнул еще громче. — Она была его самой первой игрушкой, Поттер. Таких не забывают. Только не он. — Согласно официальной теории Аврората, Вивиан — волшебница, — зачем-то сказал Гарри, проводя рукой по мокрым волосам и перешагивая через воняющую лужу какой-то гадости, — неизвестно, почему она не отправилась в Хогвартс и где была во время первой войны с Волан-де-Мортом, но во время второй она точно была в Англии, и потом исчезла. — Она не появлялась на собраниях, — тихо проговорил Малфой. Послышался всплеск — это его трость скользнула по луже, — я бы запомнил. Она жила в западном крыле мэнора, и отец строго запрещал мне даже приближаться к ней, но мне не было до нее никакого дела. Я и видел ее пару раз всего, мельком. Когда мы вернулись в поместье после всех разборок, ее уже и след простыл. — Почему ни один из допрошенных не рассказал о ней? — спросил Гарри. Он точно знал, что в протокол допроса обладателей Темной метки входил пункт «Назовите всех известных вам сторонников Тома Реддла». — О ней знал узкий круг лиц, — они вышли на опушку, и Малфой поравнялся с ним. Свет Люмоса освещал его сосредоточенное лицо. — Знала моя семья, поскольку она все-таки жила в нашем доме, тетушка Белла, Долохов, и все. Долохова вы допросить не смогли, так как он помер, как и Беллатриса, а мы, если признаться, всегда считали, что Лорд держит ее, как пленницу. Сторонницей его она точно не казалась. — Тогда почему она затеяла это? — нахмурился Гарри. Ему с самого начала казалось, что он упускает что-то из внимания, не понимает, не видит. — По воспоминаниям уже было понятно, что Вивиан считает Тома больше врагом, чем другом. Зачем возрождать его символику, искать его приспешников? Почему сейчас? — Поттер, как ты не устаешь мне напоминать, я практически не волшебник и уж точно не аврор, — покачал головой Драко. — Я здесь только потому, что странное существо в виде моей племянницы притащило сюда Скорпиуса. — Ты слышал Джеймса, — по руке мазнуло влагой, и Гарри, поморщившись, стряхнул с себя зеленую улитку, — это существо вполне может подчиняться Вивиан. — Грубо говоря, я слышал теорию, пересказанную впопыхах ведьмой с другого континента с голубыми волосами, — заметил Малфой. Гарри поджал губы. — Ты не можешь отрицать, что это логично. — Что? Появление гибридов инферналов и другой нежити? То, что какая-то женщина из прошлого, даже не обладающая магией, руководит легионами монстров? Брось, Поттер. Я верю только в то, что работает на меня. На язык так и просились язвительные замечания, но Гарри проглотил их. Он не мог готовиться к битве, не имея на руках и половины карт, но также не мог заставить себя думать о тех скудных фактах, что знал наверняка, пытаясь составить из этого стыда какую-то картину. Аврорат учил, что иногда надо действовать на месте, и Гарри самолично убедился в действенности этого метода. В любой другой ситуации он шел бы на дело с холодной головой и твердым пониманием, чем все закончится. Но с ним был его упрямый школьный враг, а там, впереди, были дети. Его ребенок, который точно не должен был оказаться в такой ситуации, потому что Гарри боролся за иное будущее для своей семьи, да что там, для всех семей! В этом веки дети должны были страдать над конспектами и разбитыми сердцами. Они не должны были повторять путь того поколения, что так и не вернулось с войны. Потерянного поколения. Дети шли по стопам родителей, тоже терялись в этой заведомо проигрышной схватке с реальностью, и Гарри хотелось кричать от собственного бессилия и беспомощности. Вместо этого он беседовал с Малфоем, чтобы хоть как-то не сойти с ума от тревоги. Малфой всегда обладал талантом к отвлечению Гарри от посторонних дел. В кои-то веки этот его талант оказался полезен. — На тебя работает только репутация, — закатил он глаза, и Малфой вскинул трость, придерживая ее затянутой в перчатку рукой под рукоятью. — На меня работает умение применять эту штуку и добиваться своего без всякой магии. Возможно, увидев, чем я стал, Люциус бы вычеркнул меня из завещания, но я беру худший вариант развития событий и делаю из него деньги, — скулы Малфоя стали острыми, как лезвия ножей, — я сделал себя сам, Поттер. И не стыжусь этого. Признаться, иногда Гарри думал об этом. Малфой, несмотря на длинный список его недостатков, был бы полезен в отвернувшимся от него Министерстве. Он якшался с отбросами общества, пробивая себе дорогу в темные закоулки и чужие счета, прибирал к рукам все, что плохо лежало, а на проверки авроров лишь разводил руками, мол, я чист. Из него вышел бы идеальный шпион. Когда он сказал это Малфою, тот глухо рассмеялся — не по-настоящему, а так, как делал в школе, язвительно и мерзко. — Быть особой канальной крысой Аврората? Легально обчищать чокнутых колдунов? Уволь, Поттер, я бы в жизни до такого не опустился. — А что ты будешь делать, Малфой? — не удержался Гарри. — Твоя компания даже не зарегистрирована официально в министерском реестре, очевидно, потому что ты не хочешь платить налоги, весь твой доход сводится к манипуляциям и играм черного рынка, и не косись так на меня, я прекрасно знаю, что биржи магического тока — лишь прикрытие, чтобы никто к тебе не лез. Скитер даже не смогла написать про тебя скандальную статью прошлым летом, потому что не нарыла материала. Но что ты собираешься дальше делать с этим? Драко вздернул бровь. Гарри встретил его взгляд и полез в расселину между высоченных камней, окруженных колючей проволокой терновника, утопающей в темноте. — Я имею в виду, — протискивась вперед, продолжил он, и его голос отозвался эхом над их головами. Мерлин, Гарри даже не знал, что в этой части леса есть скалы, — неужели ты хочешь, чтобы твое наследство было именно таким? Спекуляции темными артефактами и отмытые галлеоны? — Мое наследство — это Скорпиус, — отозвался Малфой. Гарри прищурился, пытаясь разглядеть, есть ли у этого хода вообще конец, и рискнул пустить вперед перелетный огонек. — Так точно. Все твои махинации были ради него. И как ты собираешься заставить его выполнить Обеты? — Не собираюсь. — Что? — от неожиданности Гарри даже остановился. — Ты искал способ, чтобы принудить его жениться… — Я искал способ его спасти, — раздраженно поправил его Малфой, — раз уж самому ему это спасение не сдалось. — То есть ты не собирался заставлять его Империусом? — уточнил Гарри. Малфой шумно втянул в себя воздух. — Я бы в жизни не подверг его непростительным чарам, Поттер. Не тогда, когда на собственной шкуре испытал, что они такое. — О. Я… Прости. Какое-то время они шли молча, следуя за огоньком, и расселине не было видно конца и края, будто бы тьма захватила весь мир и теперь насмехалась над их попытками отыскать путь прочь. Затем Малфой вдруг начал говорить. — Что ты знаешь о заклятии Donum Anima, Поттер? — Кровная магия, — ответил Гарри, — очень сложная. Высасывает из тебя магию, отдавая часть ее другому человеку. — Почему я не удивлен, — пробормотал бывший слизеринец, а громче сказал: — Именно. Я должен был узнать, есть ли у этого заклинания границы. — Заче… — Гарри осекся. «Обет заключается только между теми, кто владеет магией, для него магия — как ток». — Малфой, — нерешительно протянул он, замедлившись, — ты хочешь вытянуть из Скорпиуса всю его магию, чтобы Обет перестал действовать? Тот ответил не сразу, и несколько секунд в ущелье были слышны лишь их шаги. Гарри прочистил горло. — Малфой… — Я потом верну ее обратно! — перебил его Драко. Гарри остановился, и Малфой налетел на него, как волна на камень. Выйдя из своего тихого изгнания ближе к первой годовщине битвы за Хогвартс, Гарри сделал то, что от него ожидалось — пошел в Аврорат вместе с Роном. В августе того года они с Джинни сыграли свадьбу. В сентябре его жена и Гермиона отправились доучиваться в Хогвартс. Гарри учился блокировать темные проклятия, вести следствие, проводить допросы, хитрить и притворяться другими людьми, шпионить, варить лечебные мази, игнорируя сидящую в сердце надсадную боль. Это был способ отвлечься, способ вернуть себя к жизни, способ вернуть того Гарри, что отряхивался от ужасов и шел дальше, как ни в чем не бывало. Тот Гарри был лучше, добрее, честнее. Но тот Гарри умер — в этом самом лесу. Новый Гарри не ошибся, пойдя в Аврорат. Это Рон «навоевался на всю жизнь», покинув академию уже к Рождеству, а рожденный посреди одной войны и отдавший душу в другой Гарри Поттер не знал ничего другого. Его матерью была Смерть, выносившая его в своей тьме. Его отцом была Война, и Гарри исправно приносил ей на алтарь жертвы. В этот момент он едва сдерживался, чтобы не пополнить их список, заавадив этого невозможного человека. — Я даже не буду говорить, что это незаконно, — тихо сказал Гарри, — но ты не думал, что Скорпиус не согласится отдать тебе всю свою волшебную энергию? — Я не говорил, что мне, — так же тихо ответил Малфой. Гарри повернулся к нему. — Мне казалось, ты вполне способен высасывать чужую энергию. — И что мне с ней делать? — Малфой поднял брови. — Если ты забыл, я немногим лучше сквиба. — Но… — Гарри мотнул головой. — Малфой, это абсурд! Даже если ты сможешь убедить его пойти на это — что будет, если ты не сможешь вернуть его магию обратно? Скорпиус станет сквибом, самым настоящим! — И? — малфоевские брови поднялись выше. Гарри бы всплеснул руками, если бы они не были зажаты в тисках горной породы. — Ты сделаешь единственного сына, наследника, — подчеркнул он, — сквибом? — Какое это имеет значение? — непонимающе переспросил Драко, а потом, словно увидев что-то в его глазах, понимающе кивнул. — Ах да. Для меня самое важное — престиж в обществе. Наследник-сквиб будет позором, от которого род не отмоется, — его лицо ожесточилось, — шагай, Поттер. Махать палочкой у тебя по-прежнему получается лучше, чем думать. Гарри покорно развернулся. Да, все эти разговоры были мучительно не к месту. Возможно, двигайся они молча, уже были бы на месте. На кону стояли жизни их детей, в конце концов. Но Поттеры и Малфои не умели быть безразличными — они могли ненавидеть, могли давать дружеские клятвы, могли любить. Но не могли не обращать друг на друга внимание. — Ты любишь его, — сказал Гарри в пустоту, — Скорпиуса. — Я слышал, что это нормально — любить своего ребенка, — язвительно заметил Малфой, и Гарри, споткнувшись о камень, ругнулся. — Не пойми меня неправильно, но складывается впечатление, что вы не очень… близки. — Не близки, — подтвердил Малфой, — но это не значит, что мне плевать на него, Поттер. Скорпиус — единственное, что у меня осталось. Будь он хоть трижды сквибом, я от него не отвернусь. И умереть тоже не дам. Ни за что. — У тебя интересная манера показывать свою любовь. — Глупая формулировка — «показывать любовь». Любовь — не парад фальшивых объятий. — Тебя этому Люциус научил? Мерлин, Малфой! Ты вообще хоть кого-то любил просто так? Мантия Драко зашуршала, будто он дернулся. — Любил. Ничем хорошим это не закончилось. — Почему? — безуспешно вглядываясь в темноту, спросил Гарри. — Не успел вовремя это показать. Гарри отстраненно кивнул. Зеленая точка маячила перед глазами, но упорно не хотела приближаться — казалось, они шли по ущелью уже несколько часов, будто один шаг вперед откидывал их назад на милю. Дурацкое, неправильное место. — Скорпиус лучше, чем ты, — сказал он, чтобы тишина и беспробудная ночь не так сильно давили на психику. Малфой царапнул тростью камень. — Я знаю. Все раздражающее в нем — от Астории. — Раздражающее? — уточнил Гарри. — Жажда справедливости. Благородство. Храбрость. Порой я удивляюсь, почему он не попал на ваш львиный факультет, — Малфой выдержал паузу, — он презирает меня. Мы никогда не будем, как ты и твои дети. Ему это не нужно. — Детям нужны родители, — осторожно заметил Гарри, и Малфой хмыкнул. — Не такие, как я. Скорпиус ненавидит мое прошлое и настоящее. Мое присутствие в его жизни было отравой. Астория умела подобрать слова, пошутить, утешить. Я даже поговорить с ним не могу, не думая при этом, что он — то, чем я мог бы быть, если бы не был трусом. Если бы у Гарри был настенный календарь, он бы обвел эту дату чернилами и приписал бы к ней «День, когда Драко Малфой был откровенен». Подобный парадокс, наверное, случался реже, чем на горизонте появлялась комета Галлея. Кто же знал, что если объединить двух старых школьных врагов одной целью и заставить их тащиться через весь лес без возможности трансгрессировать, они начнут выплескивать друг другу душу? Гарри открыл рот… и вдруг вывалился из расселины, очутившись в зарослях мерцающего папоротника, явившегося из темной пелены, которая растворилась в секунды, будто и не было ее. Гарри сплюнул лист и огляделся. Лес перестал казаться больным, став каким-то фантастически-нарисованным. За их спинами зияла черная пропасть, похожая на плотный туман, скрывающая футы и футы отравленного воздуха и смерти, — здесь же, за скалой, щебетали птицы, летали светляки и шелестели кронами деревья, все еще черные и странные, но живые, будто они с Малфоем провалились в старую магловскую сказку про волшебниц и говорящих зверей. Гарри втянул в себя отдающий цветущими травами воздух, посмотрел на футуристичную луну, освещающую молочно-серые облака, на светящийся изнутри туман, стелющийся между деревьями, и сверился с картой. Зеленая точка пропала, и Гарри, уставившись в оставшуюся за спиной черноту, вдруг понял, почему. Зеленая точка и была этим местом, а тьма окружала ее кольцом, спеленав этот сказочный уголок в свое жуткое одеяло. Он на пробу взмахнул палочкой, ловко попав заклинанием щекотки в шмеля, и, глядя как тот нервно жужжит, нахмурился. — Палочки работают, — заметил он, и Малфой, отряхиваясь от папоротника, издал ехидный смешок. — О, какое счастье. — Палочки работают, а следящее заклинание Розы — нет, — пояснил Гарри, и Малфой вытянулся, как струна. — Они здесь. — Почему ты так уверен? — сворачивая ставшую враз ненужной карту, поинтересовался Гарри, и Малфой кивнул на что-то за его спиной. — Я уверен, абы где не валяются мертвые авроры.

***

Альбус сидел на большом черном корне, позволяя лезущему из всех щелей папоротнику мерцать у своих коленей, и заставлял себя моргать. Джеймс как-то сказал ему, что, когда Альбус полностью погружается в чье-то сознание — свое собственное или же чужое — он перестает моргать и даже будто бы не дышит, но ему нельзя было допустить, чтобы Вивиан заметила, что что-то не так. Пока дела шли хорошо — она болтала, а ее странные солдаты сидели полумесяцем вокруг нее, создавая идеальные лучи, и, казалось, молились. Большая часть волшебников не была религиозна, прагматично веруя лишь в старые магические законы, но у них тоже были крестные и места поклонения древней силе. Не было богов и святых, не было храмов, ничего такого, чего не могла бы создать сама природа. Вивиан же… Будто бы сидела в самом сердце культа. Альбус был уверен, что раньше история не сталкивалась с таким. — Значит, у этих людей нет эмоций, — сказал Скорпиус, который последние минуты только и занимался тем, что болтал, изредка откашливаясь в сторону. Альбус не знал, что именно сделала с ним Вивиан, но на какой-то миг он поверил, что Скорпиус и впрямь испустит дух — его тело выгибалось, даже привязанное, под неестественным углом, а на губах выступала черная пена, и Альбус, скорее всего, вывихнул ногу, пытаясь добраться до него — лодыжка неприятно зудела. Если бы он знал, что его попытка непослушания вызовет такой резонанас, сидел бы молча. Испытать силы Вивиан можно было иначе. — Люди — странные существа, не желающие ни жить, ни умирать, — ответила ему Вивиан, на секунду задумавшись, и Альбус постарался привычно превратиться в комара и просочиться через тьму, опутывающую ее сознание, — я не могла сделать выбор за них. — Проще вообще лишить их выбора, — отозвался Скорпиус. Вивиан метнула на него взгляд. — Я не рассчитываю, что ты поймешь, Малфой. Мне не нужно твое одобрение. — Лишь моя магия, — кивнул Скорпиус и усмехнулся, увидев, как приподнялись ее брови, — я чувствую, что ты делаешь. Это и есть твой дар, так? Ты не можешь колдовать по-настоящему, лишь подпитываться за счет чужой энергии. Альбус приказал телу моргать и дышать, и ринулся вперед, прямо в завесу тьмы, потому что знал, что другого момента может не представиться — когда маг рассеян, украсть секреты из его головы проще всего. Ему нельзя было ввинчиваться шурупом, напролом, потому что кто угодно бы почувствовал, что ему в голову лезет вор, а комар был незаметен, почти неуловим. Он лишился зрения и слуха, летя вперед, практически ощущая, как трепещут крылышки у него за спиной, и врезался на всей скорости в главное видение, заполонившие мысли Вивиан, — этот же лес, черные мантии, волшебные палочки, и смерть. Повсюду — смерть. «Она не просто тешит нас байками», — вдруг понял Альбус. «Она ждет». Комар затрепетал, облетая создаваемые сознанием деревья, корни, паутину, и на Альбуса дыхнуло запахом крови и разложения. Он громко, испуганно втянул в себя лесной воздух и открыл глаза. Вивиан улыбалась. — Милый Альбус, — она цокнула языком, сложив свои руки на коленях, — я наблюдала за тобой. Я знаю, на что ты способен. — Авроры идут сюда, — сказал Альбус, больше Скорпиусу, чем самой Вивиан, потому что она, разумеется, знала. Она уже убила одного из них — или дерево, из которого она высосала всю жизненную силу, напитав обратно своей, темной, — убило. Это было неважно. — А она их ждет. — Мне нравятся новые зрители, — Вивиан капризно надула губы, — но не когда они пытаются меня убить. Я слишком давно бегаю от смерти, чтобы знать, когда прятаться. — Ты была его игрушкой, — Альбус сжал пальцы на чертовом корне, стиснувшем его ногу с новой силой — теперь он понимал, как Вивиан им управляла, — игрушкой Реддла. Его комар был рассекречен, но это не значило, что Альбус не успел долететь до более сокровенных, личных мыслей этой странной ведьмы. В конце концов, он пытался помочь Флокс разобраться с ее чувствами. Это было примерно то же самое по сложности. Глаза Вивиан блеснули. — А ты не просто так носишь свою фамилию, — усмехнулась она, хотя Альбус предполагал, что в этот раз она кинет своей тьмой в него, — вижу, тебе не терпится узнать, кто я? Меня часто об этом спрашивают, — Вивиан обвела своими бездонными глазами спокойно колышущийся вокруг них лес, — что же. Время есть. И она заговорила. Ночь, в которую разбушевавшийся ветер повырывал деревья на дороге с корнем, оборвав жизни двух беспечных сельских мальчишек, была темной и ледяной. Девочку, оставленную на пороге приюта, нашли лишь под утро, закутанную в простецкие тряпки, закоченевшую и безмолвную. Во дворе волком выл ноябрь. Одна из послушниц приюта Вула, полная девушками с льняными косами, кутаясь в шерстяную шаль, распахнула дверь, дожидаясь запаздывающего молочника, и лишь чудом не наступила на сверток, в котором лежала новорожденная малышка. Таких подбрасывали к приюту по нескольку раз в год — по большей части, молодые девушки, у которых не было средств или же желания заботиться о собственных детях, да женщины, которым и без того приходилось кормить достаточно ртов. Подброшенные дети были головной болью — часто болели, плакали, порой не доживали и до десяти лет. Но эта девочка не плакала — ни тогда, ни после. У нее был черный пушок волос и посиневшие от холода губы. Позабыв о дураке-молочнике, послушница прижала ее тельце к груди, молясь, чтобы ребенок был жив. Услышав тихое, но твердое сердцебиение, девушка перекрестилась и прошептала: «Живая». Так ту девочку и назвали. Вивиан. Вивиан ничем не выделялась среди своих ровесников — скорее, наоборот. Ее легко можно было не заметить, и она пользовалась своим талантом невидимки, чтобы пропускать занятия и сбегать на чердак, на который другие дети боялись залезать, думая, что на нем обитает привидение. Единственным, чем Вивиан по-настоящему владела, была потрепанная Библия, подаренная ей отцом Майклом, — ее-то она и читала в полумраке, запоминая молитвы и теребя цепочку с простым железным крестом, которую носили все в приюте. Вивиан прожила бы около шестидесяти лет, стала бы послушницей в этом самом приюте или бы постриглась в монахини — вера приносила утешение ее скорбящей с самого рождения душе. Но, по злостной воле судьбы, Вивиан оказалась в одном приюте с Томом Реддлом. Они практически никогда не пересекались — Реддл, как и она сама, предпочитал одиночество, да и жил на половине мальчиков, но все изменила поездка к морю, в которую Вивиан совсем не рвалась, но куда ее заставили поехать. На берегу, о который бился океан — страшная, страшная сила, высились скалы, мощные и острые, и надзирательница строго-настрого запретила детям подбираться к ним. Большинство бегало по мокрому песку, подставляя лицо соленым брызгам, надзирательница и две ее послушницы развернули большие платки, на которые и уселись, негромко переговариваясь о делах приюта, а Вивиан, как самую кроткую, потянула исследовать окрестности бойкая Эми Бенсон. Эми уже тогда была без ума от загадочного Тома Реддла, окрестила его «принцем в изгнании» и заявила всем девочкам, что Том — ее. Те лишь руками на нее махнули. Эми преследовала Тома, тащила за собой Вивиан, а Вивиан преследовал Деннис Бишоп, светловолосый крепкий мальчишка, любящий дергать ее за черные косы. Том исчез в обрыве, в стене которого скрывала потайная пещера, и Эми, недолго думая, потянулась следом. Деннис нагнал их в два шага и обещал наябедничать надзирательнице, но любопытство победило, и они втянулись в обрыв втроем. Там, на берегу подземного озера, они и нашли Тома. На камне рядом с ним примостилось змеиное гнездо, и Том будто бы разговаривал с пресмыкающимися, шипя что-то, известное одному лишь ему, и даже улыбался. Заметив неожиданных гостей, Том резко выпрямился, молниеносно повернувшись. Он уже тогда был симпатичным, отличающимся от других мальчиков — аристократически-бледным, с темными, бархатными глазами. Он прошипел что-то еще, и змеиное гнездо пришло в движение. — Смотрите, — сказал он уже по-английски, когда змеи, шипя, поползли в их сторону, — здорово, правда? — Том, не надо, — пискнула Эми, пятясь назад, — я терпеть не могу змей. Взгляд Тома нашел Вивиан. — Вивиан может их остановить, — будто бы в шутку сказал он, складывая руки на груди и просто наблюдая. Камень за их головами вдруг затрясся и упал вниз, заставив отскочить — перекрывая путь назад. Сквозь щели в горной породе озеро освещало солнце, и, стоило пыли улечься, змей стало будто бы больше, и все они шипели, подползая все ближе и ближе. — Я не могу, — прошептала Вивиан, и Эми схватила ее за волосы. — Не ври! Том говорит, что можешь! Том всегда умел убеждать людей, очаровывать, заставлять поверить в него. Вивиан была лишена этой малости. Она была девочкой-призраком с чердака. Не таинственной, просто странной. Даже Деннис, который точно видел, как Том шептался со змеями, глядел на нее, а не на «принца в изгнании». Змеи шипели у их ног, показывали клыки, будто пытаясь что-то сказать — одна обвилась вокруг щиколотки Денниса, заставив того дрыгать ногой и вопить, пытаясь сбросить ее с себя, Эми толкнула Вивиан вперед, к гнезду, и Вивиан упала прямо на песок, мучаясь от отвращения и страха, позволила первой змее скользнуть к ее коже… Тут-то это и произошло. По коже будто прошел разряд тока, всколыхнувшийся в самом сердце, и Вивиан, шепча одну из своих любимых молитв, пожелала, чтобы это все прекратилось. Чтобы исчезло шипение, склизкая кожа и ухмылка Тома. Она зажмурилась и выпустила то, что сидело в ней, наружу. Том позже говорил, что это было похоже на вспышку, ослепившую всех змей, заставив и забиться глубоко в щели и замолчать. Вивиан этого не помнила. Эта вспышка уничтожила камень, перекрывший им вход в пещеру, и они вчетвером вернулись в лагерь, никогда так и не заговорив о том, что произошло. Вивиан думала, что в тот миг в нее вселился демон, и всю ночь провела на коленях в часовне, позволив надзирательнице поймать ее ранним утром, заснувшей перед иконой. Том, разумеется, думал иначе. — Я тоже так делаю, — сказал он спустя долгие недели, подсев к ней на одном из уроков, — ты знаешь, что это? Вивиан отвернулась. Она не хотела говорить с ним — бесом, порождением тьмы. От одного взгляда на него ей хотелось кричать. — Это сила, — произнес тогда Том, смакуя слова, как изысканный деликатес, — власть. Странно, что тебе тоже досталось. Это не была сила. Это не была власть. Это была магия, но Вивиан узнала об этом только год спустя, когда к ней на чердак пришел Том. Они не разговаривали и не общались, но она чувствовала, что он следит за ней. Чудеса повторялись — она смогла без всякого клея починить сломавшуюся рамку, когда случайно смахнула ту на пол; оказалась на чердаке за секунду, будто бы переместившись в пространстве, когда вновь взявшаяся за свое Эми решила потыкать ее носом в грязь, которой, как все считали, Вивиан и была; даже залечила на себе синяк после того, как упала на лестнице. Каждое маленькое чудо заставляло ее коченеть от ужаса и бросаться к потрепанной Библии, и каждое чудо замечал Том. — Я волшебник, — сказал он, просто и обыденно, обводя ее чердак, ее безопасное место, насмешливым взглядом, — я поеду учиться в школу Хогвартс. — Понятно, — смогла выдавить из себя Вивиан, — удачи. — Мне не нужна удача, — хмыкнул Том, аккуратно пристроившись на старом стуле, — но и ты не нужна. Ты — тоже волшебница, Вивиан. Но ты не поедешь в Хогвартс. Вивиан сжалась. — Я не хочу никуда уезжать! Губы Тома тронула ледяная ухмылка. — Разумеется, не хочешь. А я хочу быть единственным в этом чертовом месте, кто научится чему-то стоящему. Когда придут за тобой, они смогут убедить тебя. Но ты ведь не предашь меня, да, Вивиан? Вивиан помотала головой. От ужаса, охватившего ее при мысли о змеях, которых мог напустить на нее Том, у нее сжалось горло. Впоследствии, думая об этом, она пришла к выводу, что тогда, забывшись от страха, она позволила магии вновь покинуть ее тело — для того, чтобы навсегда стереть ее имя из «Книги Доступа». Через год, когда Том уже учился в своем Хогвартсе, к счастью, забыв про ее существование, за Вивиан никто не пришел. — Это глупость, — возмутился Альбус. — Нельзя просто взять и подавить в себе магию, это никогда не кончается ничем хорошим! — Альбус, в какой момент ты решил, что это — приятная история? — буркнул Скорпиус, и Вивиан поджала губы. За годы, проведенные в Хогвартсе, Том ожесточился еще сильнее — и стал куда более талантливым вруном. Ему доставляло удовольствие приходить к Вивиан на летних каникулах и рассказывать все о том, что он успел прочитать или выучить. «Ересь», — думала Вивиан, краем глаза заглядывая в приносимые Томом книги, но слушала, впитывая в себя его невероятные истории. Тому нравилось делиться — в школе он играл роль всеведущего, холодного мага, но внутренний ребенок, который смог узреть чудо, хотел этим чудом поделиться, так, чтобы никто не высмеял его. Вивиан была превосходной кандидатурой — она и сама могла бы жить в Хогвартсе, если бы не считала магию и все, что было с ней связано, богохульством. В конце концов, терпеть Тома два месяца, чтобы жить спокойно весь год, было не такой уж большой платой. Но пять лет спустя Том вернулся еще более закрытым, властным, опасным, чем раньше. — Я убил человека, — радостно сказал он, — грязнокровку. Ты тоже грязнокровка, Вивиан, ты знаешь? Она ненавидела, как он произносил данное ей имя — манерно тянул гласные, скругляя согласные, будто оно ему приносило удовольствие. Он был жесток и расчетлив. И он был убийцей. — Они все заслуживают того, чтобы их прикончили, — он погладил кончик ее косички, и Вивиан заставила себя сидеть на месте — когда она отстранялась, Том злился. — Но если бы я убил их всех, Хогвартс бы закрыли. Тому было шестнадцать, и он был убийцей. Вивиан было пятнадцать, и она боялась, что станет его следующей жертвой. Несмотря на то, что ее жизнь едва ли можно было назвать приятной, Вивиан не хотелось умирать. Ей нравился соленый бриз, зеленый цвет листьев, воскресный перезвон колоколов в церкви, книги и цветы. Она подумывала о том, чтобы стать учительницей. Она хотела жить. Поэтому она позволила Тому делать с ней то, что было преступлением против заветов Отца, с каждым новым укусом, довольным стоном, толчком плоти отдавая частичку своей веры, своей надежды ему, этому мальчику без души. Тому нравилось притворяться, что он выше желаний, что присущи поганкам-людям, что он лучше, потому что его волнует только сила и власть, что с самого рождения ему предназначались, но рядом с Вивиан он превращался в того монстра, которым был — и монстру хотелось всего и сразу. Он пил ее тело, ее силы, ее душу. Вивиан делала все, что он велел — читала его книги вслух, пока его голова покоилась у нее на коленях, гладила его спутанные густые кудри, целовала полные красивые губы, и не могла отделаться от мысли, что этот красивый мальчик мог бы быть лучше, если бы его по-настоящему любили. — Любовь — удел проигравших, — говорил Том, но неизменно приходил к ней, заглушая ее стоны своей ересью, взмахивал палочкой, чтобы причинить ей боль, испытывая на ней свое первое Круцио, а потом собственным языком зализывал ее раны, приговаривая, что ее кровь — грязная, будто это вообще имело смысл. И Вивиан упала в него, в эту черную дыру, позволив той засосать себя в графитную мглу. После ночей, проведенных с Томом, она наливалась энергией и могла без продыха выполнять свои обязанности, хотя в обычные дни у нее едва хватало на это сил. Вивиан не сразу связала это воедино. Всплесков ереси с ней больше не случалось, она жила, как могла, спокойно, но потом, в один мрачный день, похожий на тот, в который ее подбросили в приют, что-то сломалось в ней. Ее вывела из себя Эми, которая сама не знала, чему завидует, и неосторожно брошенное «ведьма» спустило демона, сидящего глубоко внутри Вивиан, с поводка. Она чуть не стала такой же, как Том — убийцей, и, испугавшись самой себя, этой неконтролируемой энергии, сочащейся из нее подобно гною, шагнула в окно, зная, что под ней пять этажей и что она должна сломать позвоночник. Вот только Вивиан пришла в себя на земле, целая и невредимая, испуганная, помятая и грязная. Всплеск адреналина утих, и она не решилась сделать задуманное снова. Внутренний демон спас ей жизнь, и меньшее, что Вивиан могла сделать — эту самую жизнь жить. И она сбежала. Работала прачкой в трущобах Лондона, стирая солдатские формы, как и все лондонцы, пряталась в подвале при воздушной тревоге, проклинала войну и магов, способных остановить ее мановением палочки, забираясь все дальше и дальше на север, иногда перебиваясь без еды несколько суток, но ни разу не ложась в чужую постель, чтобы заработать денег. Она боялась, что вновь проснется демон, поднимет голову и зарычит, почуяв кровь, но с тех пор, как она чуть не убила Эми, ее внутренняя сила забурлила по-новому. Вивиан научилась чувствовать чужую энергию — силу воды, растений, животных, людей. Однажды она прикоснулась к букету в цветочной лавке, и тот мгновенно иссох и завял, зато Вивиан не хотелось есть до самого вечера. Вытягивать жизненную энергию из растений было просто, будто Вивиан всю жизнь умела это делать, и, за счет этого нового дара, который она все еще не могла не считать ересью, но использовала, чтобы выжить, она и протянула много месяцев. Когда ей исполнилось девятнадцать, Вивиан смогла устроиться в школу при монастыре святого Энрюса, где у нее была своя каморка и краюха хлеба, и ей начало казаться, что ее прошлое осталось в прошлом. А потом ее нашел Том. — Он стал совсем взрослым, но в нем было меньше человеческого, больше змеиного, пугающего. Темная сила жила в нем, и я питалась ей, пока он был со мной, — Вивиан чмокнула губами, будто пробуя ту силу на вкус, и Альбуса передернуло от отвращения. — Он даже не понял, опьяненный открывшимся ему горизонтами, глядел на маглов, как на свиней, и запретил мне двигаться с места, пока он не вернется. Отдал мне на хранение чашу, — Альбус уставился на нее, — да-да, ту самую. Она уже была крестражем, и при желании я могла заглотить часть его души уже тогда, — Вивиан покачала головой. Она была похожа на подростка, но сейчас Альбус отчетливо увидел, что она была стара, как сточенный водой камень. В ее глазах мелькало безумие фанатика, но на лице прочно отпечатались суровые годы жизни, вынудившие Вивиан открыть в себе этот странный, искалеченный дар. Был бы он у нее, не послушай она Тома Реддла и поступи в Хогвартс? Была ли ее способность черпать энергию из людей продиктована многолетним подавлением силы, тем страшным последствием, о котором рассказывал им Гарри еще в Норе под Новый Год? У Альбуса не было ответов. Он незаметно отломил наиболее сухую часть корня, на котором сидел, и теперь пытался наточить его, чтобы перерезать оплетающие его ногу живые путы. История Вивиан, признаться, была занимательной, но Альбус прекрасно понимал, что она будет говорить, пока не дождется чего-то, а потом… один Мерлин знает, что будет потом. Но спасать себя им придется самим. На скромный вкус Альбуса, он бы предпочел, чтобы Вивиан так и болтала, лишь бы больше не пыталась высосать жизнь из его лучшего друга. Вивиан собиралась следовать приказу — как оказалось, бежать от Тома было бесполезным занятием, — но вскоре поняла, что не сможет оставаться среди маглов столько, сколько захочет. Чем больше она полагалась на своего демона, чем больше применяла свои силы, тем сильнее становилась. Ее лицо и тело отказывались стареть, и вскоре люди начали шептаться. Наученная приютом, Вивиан знала: за шепотом всегда следует страх, а за страхом — боль. И она вновь сбежала. И в этот раз она позаботилась о том, чтобы попасть к ведьмам. — Ведьмам, — повторил Скорпиус с бесстрастным лицом, и Вивиан повела плечом. — Я знала, что есть волшебники и есть ведьмы. Том рассказывал мне о ведьмовских ковенах, так что я решила попробовать найти их. — Как? — полюбопытствовал Альбус. Его сук никак не хотел затачиваться — хотя в последнее время он не сильно увлекался подравниванием ногтей. Скорпиус все еще сидел, заведя руки за дерево, но, судя по его сведенным к переносице бровям, у него тоже был план. У Малфоев всегда есть план — это Альбус усвоил довольно четко. Вивиан улыбнулась все той же жуткой детской улыбкой. — Чтобы найти ведьм среди маглов, надо следовать за их легендами и байками. Маглы не были слепыми, тупыми свиньями, которых в них упорно видел Том. Если они замечали что-то инородное, странное, неправильное — они нападали. Вивиан, прикидываясь сиротой из сгоревшего приюта (она прочитала в украденной газете, что ее самый первый дом сгорел дотла и сразу же подумала, что неспроста от Тома пахло пеплом, когда он приходил к ней), приживалась среди добрых людей на пару дней, слушала их разглагольствования о мирном договоре с фашистами, надежды на будущее и небо над головой, слоняясь по дорогам деревенской глубинки и расспрашивая старух о подозрительном и необычном. Необычной была местность под уэльской деревушкой Финон-Оэр. Там было тепло даже тогда, когда в соседних поселках шел снег, будто бураны и грозы обходили Финон-Оэр стороной, позволяя местным выращивать самый спелый урожай и не тратить заработанное на починку крыш. Там Вивиан и нашла свой новый дом. Ведьмы, искусно скрывавшиеся в Финон-Оэр, увидели ее внутреннего демона еще до того, как Вивиан сказала хоть слово. Они жили неподалеку от деревушки, искусно насылая на местность туманы всякий раз, как ворожили, чтобы маглы их не разглядели, и приняли Вивиан, как родную. Как оказалось, ведьмы любили испорченный товар. Вивиан не умела использовать палочку и не знала никаких заклинаний, а потому ее сила была искаженная, неправильная для интеллигентного магического сообщества, но только не для отступниц-ведьм. Они сами тянули силы из ветра и моря, гадали на птичьих костях и бесновались у костра, как их далекие предки. Их ковен в Финон-Оэр приютил Вивиан на добрый десяток лет, — как оказалось, ведьмы жили по принципу «что не чужое — наше», а Вивиан совершенно точно не была обученной волшебницей в мантии и с дипломом, да и силы у нее были необычные. За кров над головой Вивиан платила, вытягивая порчу из членов ковена и насылая ее на тех, кто посягал на территорию, — уже тогда ее сила была лишь зеркалом, способным отражать и втягивать, но не генерировать самостоятельную энергию. Она могла забрать жизненную силу растения, отразить заклятие и перенаправить его, но ей подчинялась лишь тьма, что так долго копилась в ее душе — потоки и потоки тьмы, ее ручные, милые звери. Вивиан перестала воспринимать силу, как демона, и стала относиться к ней, как к должному. А затем ее вновь нашел Том. К тому моменту в нем ничего не осталось от того юноши, что приходил к ней на чердак: белая, как бумага, кожа, обтягивающая лицо без единой эмоции, красные глаза, блеклые волосы. Он носил черные одежды и говорил, что скоро весь мир будет у его ног, и она, Вивиан, должна это увидеть. Вивиан согласилась пойти за ним сразу — знала, что иначе будет только хуже, — но ковен не горел желанием отпускать ее. Так что Том убил их всех. — В том месте до сих пор ничего не растет, слишком много порченной крови пролилось в тот день, — проговорила Вивиан, глядя глубоко внутрь себя, и Альбуса кольнула жалость. Ему не должно было быть жалко ее, но ее история не была простой. Не каждый человек пережил бы такое. Гарри посещал Уэльс весь этот год, кратко обрисовывая в письмах, что там что-то происходит, и Альбус нутром чуял, что там и впрямь что-то происходило. Вивиан казалась человеком, которому были важны символы и метафоры. Первая Магическая война прошла для Вивиан смутно и расплывчато. Она жила в одном из домов первых Пожирателей, сквозь призму наблюдая за тем, как война набирала обороты. Она заново училась молиться — каждый день, за жертв Тома, за его ослепляющую жажду власти. Но больше, больше всего она молилась на его смерть. Том приходил к ней пару раз в месяц, проверял, как домовые эльфы справлялись с приказами «молчать и приносить еду», а потом ложился на кровать и приказывал ей гладить его лицо, напевая старые песни. Он больше не брал ее силой — его тело было измучено опытами и расколами души, — но даже тогда в нем была слабость, которую он презирал, но никак не мог искоренить. Этой слабостью была жажда признания, но не соратниками в его великой цели по уничтожению маглов, а жажда… Вивиан не была уверена. Тепла? А затем Том сгинул — из-за рыжей девчонки, отдавшей жизнь за своего сына. Вивиан узнала об этом только спустя несколько дней, привычная к его долгим отлучкам, а потом собрала немногие свои вещи и уехала обратно в Финон-Оэр, место, где она впервые почувствовала себя на своем месте, поселившись среди маглов и ежедневно навещая землю, в которой лежали ее единственные знакомые. — И тебя никто не узнал? — Змея, что не умеет сбрасывать старую шкуру, умирает. Но Том вернулся. Вернулось тело, но не душа — души в нем не было больше, и Вивиан, проклиная свою наивность, снова попалась на его крючок, вынужденная переместиться в старый дом с заплесневелыми обоями, под охрану парочки последователей, а затем и в старинный особняк, где проживала самая несчастная семья из всех, что Вивиан когда-либо видела. Ей начало казаться, что она никогда не всплывет на поверхность — ненавидя Тома, его Пожирателей, его цели и желания, — она шла ко дну камнем, и готовилась снова выпрыгнуть из окна, на этот раз для того, чтобы точно не подняться. Том говорил ей о Гарри Поттере с таким выражением лица, с которым люди говорят о мухе, которую лень прихлопнуть. Вивиан же упрямо вставала на колени, брала четки и молилась, чтобы этот Гарри Поттер прикончил Тома раз и навсегда. Однажды, ее молитвы сбылись. — Я была уверена, что наступил новый мир, в котором всем его подобным воздастся по заслугам. Я все еще не старела, а от нахождения в доме, переполненном волшебниками, моя сила росла и росла, и после смерти Тома я стала свободной. Никто не знал моего имени. Никто не стал бы меня искать. Я исчезла. — Ничего не изменилось за четверть века, — напомнил ей Скорпиус, и Вивиан будто вынырнула из своих воспоминаний, неприятно усмехнувшись. — Вот именно. Теодор Нотт сбежал из Азкабана чуть меньше, чем год назад, ослепленный ненавистью к тем людям, что приговорили его к заключению без суда и следствия. Ненависть заставила его проработать план, согласно которому Нотт мог бы отомстить всем Героям разом, дискредитировав их в глазах общественности, но один он бы не справился. И Нотт отправился в Восточный Квебек. По счастливому стечению обстоятельств, именно там и жила эти годы Вивиан, учась по-настоящему контролировать своих демонов, в единении с природой и добровольном отшельничестве. Так их пути и пересеклись. — Почему Лаврентида? — непонимающе спросил Альбус, но вместо Вивиан ответил ему Скорпиус, на лице которого читалось понимание. — Фавны. — Фавны? — Их магия. Она особенная. В Лаврентиду съезжались волшебники, желающие побыть одни, попрактиковаться в своих силах, разобраться в себе. Даже Мерлин побывал там — магическая энергия фавнов создает в том месте защитный купол умиротворения и спокойствия, там даже время течет иначе, — Скорпиус поймал его взгляд, — Рони рассказывала. — Малфой прав, — Вивиан скривилась, будто это имя обожгло ей рот. — Но Нотт вовсе не искал умиротворения. Кентавры были умелыми предсказателями, гоблины мастерски вели банковские дела и раздражали людей, а фавны были лучшими часовщиками. Даже первый маховик времени был создан при их непосредственном участии. Нотт собирался заставить их вернуть его обратно, прибегнув к помощи давних сторонников Тома, ушедших в подполье после войны. На что Нотт не рассчитывал, так это на Вивиан. — Я знала, кто он. Видела однажды его рядом с юным на то время Драко Малфоем. А еще у него была эта татуировка, — Вивиан передернуло. — Взрывы в Квебеке на тот момент уже отгремели, и я знала, что что-то происходит, просто не сразу свела все воедино. Своим подлизам Нотт сказал, что хочет возродить Тома, хотя это было меньшим из его желаний, и Лаврентида начала принимать добровольцев для помощи бедным созданиям, — ее губы изогнулись, а ресницы затрепетали. — Это открыло мне глаза. Мир не изменился. Люди вроде Нотта с легкостью могли сбежать туда, где их никто не нашел. Наливалась силой Оппозиция. Дети Пожирателей расхаживали по школе, как будто вообще имели право рождаться. Они все были испорченными, гнилыми, и их надо было переработать, пока они не отравили воздух. Вивиан позволила Нотту и его соратникам делать в Лаврентиде все, чего их душа велела. Она наблюдала. Вмешиваться было опасно, потому что гниль могла расползтись и спрятаться, яви Вивиан себя, так что она позволила Теодору эту малость. Но фавны не сдавались, на дело были пущены отряды МАКУСА, а Вивиан медленно, но верно, придумывала свой план. Она явилась Нотту, как соратник и давний друг, предложила свою помощь и посильную поддержку. Тот был безумен и глуп, ослепленный жаждой действия, и доверил ей разработку стратегии. Вивиан никто не знал, а каждой революции нужно лицо. Этим лицом Нотт и стал. Они вернулись в Англию. Вивиан познакомилась с Китти Гринграсс, за которой тихо наблюдал Нотт и чье тело украшали шрамы от неудачной попытки самоубийста. Девочка страдала от неразделенной любви. Вивиан прекрасно знала, как манипулировать людьми — Том ее научил — и ей не составило труда подобраться к Кэтрин и рассказать, как заполучить Альбуса Поттера в свои сети. — Прости меня, Альбус, — искренне проговорила Вивиан, глядя на него честными страшными глазами, — мне не хотелось подсылать к тебе эту гадюку. Но мне нужен был свой человек в Хогвартсе. Альбус сглотнул. Он не забыл ту хэллоуинскую ночь, когда Кэтрин сидела на нем, обездвижив, полосовала его заклинаниями и пила его кровь, как безумная. — Что ты с ней сделала? — прошептал он, краем глаза заметив, как Скорпиус довольно высвободил руки, но тут же вернул их в прежнее положение, чтобы не выдать себя. Вивиан подобрала под себя бледные ноги. — Я не могу ничего забрать, не отдав взамен часть своей силы, — она посмотрела на Скорпиуса, — даже воздух. Энергия маглов делится на жизненную и душевную, — Вивиан махнула на своих еретиков, — душевная энергия заставляет людей чувствовать, так что я забрала ее у них. — Приумножив свои силы, — продолжил Альбус. Вивиан качнула головой. — И показав, как легка будет жизнь, если они последуют за мной. В конечном итоге, они все страдали, и я избавила их от страданий. Даже позаботилась о том, что символично устроить так называемые «нападения», — она рассмеялась, и Альбус со Скорпиусом задумчиво переглянулись. Вивиан была набожной — Альбус четко понял это из ее рассказа. Для нее весь мир строился по принципу: святые, демоны, люди. Для окружавших ее подобий людей она и сама стала святой, но Вивиан возвела в этом веке новый, особый алтарь. Алтарь для его отца. — С Кэтрин было проще. Она, в конечном итоге, волшебница. Я не стала трогать ее душу — лишь забрала оставшуюся в ней жизнь. И, не удержавшись, магию тоже, — Вивиан хмыкнула, — оставить ей душевные силы было опрометчиво — у нее было слишком много чувств и мнений, но иначе она бы не сыграла свою роль. Альбус почувствовал, что еще чуть-чуть, и его стошнит. Он совсем немного знал об инферналах — мертвых телах, подпитываемых чужой магической энергией. Чего он не знал, так это того, что инферналы могли, оказывается, быть мертвыми… наполовину. «Теперь во мне кровь Героя. Я даже чувствую его силу». Так сказала Кэтрин в ту страшную ночь, и только теперь Альбус понял, что это было. Вивиан втащила ее в свой культ почитания их фамилии, фамилии Поттер, и, если бы не тот факт, что Кэтрин была неуравновешенной личностью, забывающей пить зелья, помогающие ей сохранить рассудок, она, возможно, до сих пор училась бы в Хогвартсе. Полуинфернал, с которым Альбус чуть было не переспал. Он сдержал рвотный позыв. — Значит, ты позволила уничтожить целую расу, испоганила своей тьмой мою кузину и сделала из Нотта пешку, после чего устроила взрывы в Лондоне и срежиссировала нападение на платформу девять и три четверти, — протянул Скорпиус. — Зачем? Какой в этом смысл? — О, — Вивиан прикрыла глаза, — это лучшая часть. Не все ее новобранцы были без души — иногда Кэтрин увлекалась, и они умирали до того, как она проводила обряд. Она предпочитала оставлять им хоть что-то, как в случае Кэтрин — душу, потому что не считала себя монстром, только Спасителем. Но однажды осенью Мими, одна из девочек-маглов, не удержалась и напала на студентку, оказавшуюся у Черного озера. Своих последователей Вивиан подпитывала магией и иногда — кровью, еще со времен Финон-Оэр зная, что нет магии, сильнее кровной. За счет ее сил, живущих частичкой в их сердцах, полу-инферналы и могли дышать под водой, не спать, не есть, выполняя ее поручения. Хогвартс изначально не был ее целью — не до того, как Вивиан узнала, сколько детей Пожирателей в нем учится. Мими в тот день плавала почти на поверхности, как ей нравилось, когда на берегу Милли Сакреф, пребывающая в расстроенных чувствах, упала коленом на щебенку, содрав кожу. И Мими не удержалась. В тот день в армии Вивиан стало бы на одно тело больше, если бы не господин Случай. Случай провернул все так, что именно в ту ночь Джеймс Поттер и Рони Россери оказались на нужном месте, вытащив девочку из воды. Мими попыталась напасть и на Рони, но тут уже ее оттащили в озеро собратья, которые, впрочем, тоже учуяли кровь, и остались плавать на поверхности, даже когда девочек забрали в замок. И их ожидание окупилось. — Они утянули на дно Лолиту Паркинсон, — как ни в чем не бывало сообщила Вивиан, разглядывая свои ноги, — я не стала вмешиваться. В конце концов, она — всего лишь Паркинсон. А как приятно было, когда все решили, что на Сакреф и Россери напал ты, — она подмигнула Скорпиусу, — кругом были одни плюсы. — Но Лола сбежала, — услужливо напомнил Вивиан Альбус. Скорпиус по его левую руку незаметно потянулся к карману, и в свете гигатской, нависающей прямо над их головами луны, блеснуло лезвие перочинного ножика, в котором Альбус признал свой собственный, доставшийся от отца, и который Малфой успел выиграть у него в карты накануне. — Я неосмотрительно лишила ее всего, кроме души, но та часть моей силы, что жила в ней, быстро расправилась с ней, когда мне донесли, что Лолита сбежала, — Вивиан тряхнула головой. Альбус подумал о бледном теле Паркинсон на полу гостиной Слизерина, потухших глазах Негры и слезах Джейн Айсвуд, и в его груди всколыхнулась такая ярость, что он сжег бы весь этот лес, если бы смог. — Невероятно изобретательно, — дрожащим от гнева голосом процедил Скорпиус. В этот момент один из фанатиков издал громкий возглас и возвел руки к небу, тронутый своей молитвой, и Вивиан обернулась на звук. Альбус разгадал намерения Скорпиуса, казалось, даже раньше него самого — не зря они много лет играли в одной сборной. Малфой, сжав зубы, перекинул ему ножик, но из-за того, что его руки были связаны на протяжении часов, полет чуть было не завершился неудачно — если бы не вратарские инстинкты Альбуса. Он дернулся, заваливаясь в сторону, позволяя пальцам сжать прохладный металл, и едва успел вернуться в прежнее положение, спрятав ножичек за корнем. — Зачем было устраивать взрывы, убивать всех тех людей, прикрываясь Падальщиками и Ноттом? Разве это не то, чем занимался Волан-де-Морт? — невинно спросил Скорпиус, выиграв Альбусу дополнительный миг, пока внимание Вивиан было сосредоточено на нем. Альбус на пробу надавил на свои «кандалы». Корни сжались туже, но Вивиан, казалось, ничего не заметила. — Я взрывала те места, где любила собираться Оппозиция, — опустив голову, сообщила она. — Мне нужны были масштабные разрушения и многочисленные жертвы, которые приписывались Нотту и его сторонникам. Общество начало забывать, кто они все такие, — гнилой взгляд на Скорпиуса, — им было необходимо напомнить. — Кому? Детям, которых ты оставила без родителей? Иностранцам, которые не имели отношения к войне? — Альбус уговорил себя не метать нож в Вивиан, потому что это было бы неразумно. Плюс ко всему, он не видел в толпе молящихся Кэтрин, что наводило его на мысль, что Вивиан не показывала им своих истинных сил. Вивиан пожала плечами. — Побочный ущерб. Никто бы не поверил, если бы все обошлось без дыма и крови. Конфликты в Лондоне провоцировали конфликты в Хогвартсе. Мне так нравилось находиться рядом, — Вивиан вновь улыбнулась, — ходить по коридорам ночью, наблюдать за вами издалека. Даже Поттеров надо было убедить в том, что они выбрали в друзей не тех людей, — ее лицо исказилось. — Лили почему-то полюбила Малфоя, а ты подружился с ним — и всеми теми, чьи родители пытались убить Гарри Поттера, — имя его отца Вивиан произнесла с придыханием. — И ты послала Кэтрин за мной, чтобы переубедить? — вскинул бровь Альбус. Он уже распилил корень, и был волен идти, куда глаза глядят, но мог только ждать, желая узнать конец истории. Скорпиус тоже смотрел на Вивиан, как ребенок, которому не дочитали сказку на ночь, и Альбус специально громко зашуршал травой, привлекая его внимание. Если верить словам Вивиан, у Скорпиуса в груди засела частичка ее силы — что значило, Вивиан могла при желании… очаровать его? Альбус не был уверен, как работала ее магия и как люди становились ее пешками, но и не особо хотел узнавать. — Я послала Кэтрин за тобой, чтобы наглядно доказать, что права, — отрезала Вивиан, поднимаясь на ноги, — мы знали, что Малфой будет с тобой. Но Кэтрин не смогла удержаться и напала на эту вашу Забини, — Вивиан закатила глаза. — Я понадеялась, что части моей силы хватило, чтобы ее прикончить. — Я бы на это не рассчитывал, — процедил Альбус. Вивиан вздохнула. — К сожалению, ты прав, — она посмотрела на него, — иначе бы по лесу не шмыгали мракоборцы. Вивиан взмахнула рукой, и корни, которые облюбовал Альбус, зашевелились, расплелись, как нитки на гобелене. В своебразной нише, напоминающей гроб, прямо в корнях дерева, лежал человек в черной мантии, и корни торчали из его глазниц, ушей и распахнутого рта, и молодые побеги всасывали его кровь, как влагу, довольно шевелясь. Альбус отпрянул, забыв про то, что должен, по идее, быть скован одним из таких корней — попятился, споткнулся об очередной корень и упал, услышав возглас Скорпиуса, тоже обнаружившего труп, задохнулся и попытался отползти прочь. Прочь от смрада, вони и жути. Вивиан расхохоталась. — Грандиозно, не правда ли? Убийство такого количества авроров при исполнении вызовет общественный резонанс. Вновь начнутся расследования. На это самое место скоро прибудет пара этих ваших Падальщиков, у которых не будет капсулы с забвением. Преступный мир рухнет за одну ночь. — Рухнет Министерство! — воскликнул Скорпиус, тоже растерявший все свое хладнокровие. Его руки были влажными от крови и земли, и он стоял в паре футов от копошащихся страшных корней. — Оппозиция стала только сильнее, давя на некомпетентность Гарри Поттера и министра Уизли! Как ты этого не понимаешь? Но Вивиан лишь махнула рукой. — Я никогда не была сильна в политике.

***

Поттер прикрыл глаза юноше, которому на вид не было еще и двадцати пяти, из живота которого торчали корни, насытившиеся его кровью и цветущие издевательским четырехлистным клевером. Какофония запахов трав и цветов скрывала запах крови, сочащейся из разворошенной раны, в которой по-прежнему двигались побеги, будто дерево пыталось прибрать труп к себе, спрятать его в своей корневой системе и жрать, пока не останутся только кости. Драко повидал в своей жизни всякого, но даже ему стало тошно. — С белого перрона начнется твой путь, — тихо сказал Поттер, обрезая жуткие корни невербальным заклинанием. Драко знал, что такой фразой авроры прощались со своими погибшими на задании напарниками, и смысла ее не понимал, но это было и не место или время, чтобы спрашивать. Его окатило реальностью — этот человек был в поттеровской команде. Что с ним случилось? Почему он не успел вызвать главного аврора на подмогу? Что, ради Мерлина и Морганы, было со Скорпиусом и жив ли он был, если этот паренек лежал в пропитавшейся кровью земле? — Малфой, дай трость, — мертвым голосом приказал Поттер, вставая на ноги и вытирая окровавленные ладони о мантию. Драко нахмурился. — Чт… Аврор выхватил трость у него из рук, одним ладным движением выудил из тайника палочку, не обратив и толики внимания на его негодование, и что-то зашептал. Из кончика палочки посыпались искры, по древку пробежал свет, и Драко едва удержался, чтобы не приложить Поттера о какое-нибудь особенно кровожадное дерево. — Что ты делаешь? — прошипел он, но Поттер лишь недовольно дернул головой, продолжая науськивать его палочку. Наконец, он замолчал, бросил на мертвого аврора короткий взгляд, отвернулся и протянул древко Драко. — Зачем это было? — Затем, чтобы ты мог колдовать, — огрызнулся Поттер, — помнишь тот славный блок, позволяющий Министерству узнавать, какие заклинания ты применяешь и когда? Драко осторожно кивнул. Как он мог о таком забыть. Глаза Поттера были холодные, ядовитые. Если бы его можно было бы выжать, получилось бы славное болото гнева и ледяной ярости. — Я снял его. Драко посмотрел на Поттера, на свою палочку и обратно, не вполне доверяя собственным ушам. — Откуда ты знаешь пароли? — Стащил из твоей папки в хранилище Визенгамота, — пожал плечами Поттер, будто это было самое обычное дело. Житейское. Драко моргнул. — Зачем? — Хотел вернуть тебе магию. Давно уже, — Поттер махнул рукой, — ты имел ценность для Аврората, и я хотел дать тебе работу той самой канальной крысы, которую ты недавно обплевал. Но суд упорно не хотел слушать мои аргументы, ведь для легального помилования нужна куча подписей, слушаний и бумажной волокиты. — А теперь?.. — все еще не до конца понимая происходящее, с намеком протянул Драко. Поттер сузил глаза и задрал рукав, нажав собственной палочкой на напоминающее ворона пятно на предплечье. — А теперь у меня как минимум один мертвый аврор в команде. Мертвый груз с тростью тут совсем не к месту. — Приятно слышать. — Малфой, сделай одолжение? Помолчи, — Поттер прикрыл глаза, будто пытаясь сосредоточиться, и Драко видел, что это давалось ему нелегко — Поттер не думал, что кто-то в его команде умрет. Это делало ситуацию еще более жуткой. — Ты хорошо знал его? — не послушав, спросил Драко. Поттер сжал руки в кулаки. — Я лично отбираю людей в состав своей команды. Его зовут… звали Ричи. На курсе его называли Бесстрашным. — Мне жаль, — соврал Драко, потому что нет, ему не было жаль. Ему было плевать на незнакомого паренька, и Поттер это прекрасно знал. Но у них не было времени на сантименты. — Смерть — не самая большая потеря в жизни, — сказал Поттер, снимая с себя мантию и накрывая тело Ричи. Когда он продолжил, то почему-то смотрел прямо в глаза Драко. — Самая большая потеря — это то, что умирает в нас, пока мы еще живы. — Сказала большая мудрая сова, — не удержался Драко. Покрутил палочку в руках, чувствуя позабытое тепло. — Спасибо, Поттер. Аврор сухо кивнул, пропустив его неуместную ремарку мимо ушей. — Готов? — спросил он, всматриваясь в очередной пролесок, подернутый туманом. Драко сжал палочку. — Готов, — отозвался он, и они шагнули в лес — плечом к плечу. Альбус едва понял, как произошло — это случилось очень быстро, и если бы его попросили описать эту сцену, он мог бы только рассказать про короткий отблеск заклинания, мелькнувший у него над головой. Затем его в грудь ударила чудовищная волна силы, он отлетел на добрый десяток футов, чудом не приземлившись на твердые корни, и долгое время пытался разобраться где верх и где низ. В голове звенело. Он услышал крики людей, почувствовал копошение под своим телом, кое-как приподнялся на локтях, отгоняя темные пятна, из-за которых не мог ничего разглядеть, и бессильно упал обратно. — Альбус! Поттер! — его потрясли за плечи, и Альбус прищурился, различив в склонившимся над ним человеке давнего друга отца — Кингсли Бруствера. — Кингсли? — пробормотал он, все еще не вполне уверенный, что ему не мерещится, и бывший министр коротко кивнул, переводя его тело в сидячее положение. — Идти можешь? — коротко спросил он, с силой разжимая его ладонь и впихивая в нее галлеон. Альбус вяло кивнул, и Кингсли не задумываясь затряс его, как игрушку. — Поттер, не смей отключаться! — Не смею! — пролепетал Альбус, морщась от звона в голове в надежде, что его отпустят. — Энервейт! — пробормотал над ним Кингсли, и в сознание будто бы ворвался кислород. Альбус широко распахнул глаза — картинка стала по-настоящему четкой, а звуки больше не доносились до него, как через слой ваты. Вспышки заклинаний освещали ночь, вокруг него сновали тени, кричали люди, будто за долю мгновения лес превратился в поле битвы, а Альбус проспал. Он сжал галлеон. — Портал? — коротко спросил Альбус, и Кингсли, помогая ему подняться, кивнул. Неподалеку раздалось громкое «берегитесь деревьев!», и сразу после — «она отражает заклинания!», и Кингсли обернулся и потянул его за какой-то камень. — Найди Малфоя и убирайтесь отсюда. Тут начинается мясорубка, — Альбус кивнул, — вам тут не место. Ты меня понял? — Мой отец?.. — раздался взрыв, и дерево по их правую сторону раскололось надвое, обдав их фейерверком из комочков земли и мелкой живности. Кингсли пихнул его в чащу, подальше от взрывов и криков, и выглянул из-за камня, будто бы что-то оценивая. — Он тоже здесь. Беги, Поттер, беги! И Альбус побежал. Сердце колотилось так, будто собиралось выскочить вон — Альбус чувствовал его у себя в горле и не понимал, как такое может быть. Лес был будто живой — ветки пытались схватить его за шиворот, корни подставляли подножки, но Альбус бежал, крепко сжимая галлеон в потеющей руке. Авроры в темных мантиях появлялись будто бы из ниоткуда, но не обращали на него никакого внимания, и Альбус маневрировал, как мог, озираясь в поисках Скорпиуса, пока не налетел на невидимую стену и не упал, больно ударяясь локтем о чье-то колено. Послышалась ругань. Под мерцающей мантией-невидимкой обнаружился не кто иной, как Драко Малфой собственной персоной. Альбус никогда не видел отца Скорпиуса растрепанным и помятым. — Мистер Малфой, — тупо поздоровался Альбус, но мужчина, тяжело дыша, не стал размениваться на приветствия. — Альбус, ты знаешь, где Скорпиус? — спросил он, рывком поднимаясь на ноги и вскидывая палочку отточенным жестом, озираясь по сторонам, как ищейка. Альбус помотал головой. — Он был со мной, но потом кто-то метнул в Вивиан заклинание, и я потерял его из виду. Губы Малфоя превратились в одну прямую линию. — Понятно. Треск древесной породы прокатился по всему лесу, заставив их оглянуться — казалось, что на той злополучной полянке открывались ворота в ад. Насколько знал Альбус, Скорпиус был прямо там. Туда Альбус и кинулся бы, если бы его не удержала чужая рука. Драко Малфой быстро отдернул ладонь, пихнув ему в руки свою знаменитую трость, и окинул его странным взглядом. — Не суйся туда, — сказал он, — я найду Скорпиуса и приведу его. Жди. И исчез среди деревьев, как какая-то тень. Галлеон в его руке был холодным, а трость — горячей. Альбус подумал даже залезть на дерево, чтобы понять, что вообще происходит — до него доносились лишь отдельные крики и вспышки, а затем плюнул на все и побежал прямо в эпицентр битвы, все так же уворачиваясь от обезумевших веток и перепрыгивая через корни. Там были его лучший друг и его отец, который в жизни не убегал от сражения. Альбус не собирался прятаться в тени, как какой-то трус. Скорпиус заметил аврора за секунду до того, как Вивиан подняла руки, отражая заклинание и провоцируя такую мощь, что папоротник лег лучами в обратном от нее направлении, а ее последователи оказались раскиданы в стороны, как пешки. Сам Скорпиус успел кинуться в прикрытие — прямо на труп, что скрывала корневая система, и заткнул уши. Он не видел всего, на что способна эта чокнутая, но осознавал, что на многое. От трупа страшно воняло кровью и развороченными внутренностями, корни начали двигаться у него над головой, будто желая поглотить и Скорпиуса тоже, но Скорпиус не собирался помирать вот так — в корнях какого-то отравленного дерева, с шипом в животе. Перебарывая отвращение, он вслепую зашарил руками по телу аврора, и нашел то, что искал, в кобуре под мантией. Палочка в руках ощущалась, как чужая и неправильная. Скорпиус воздал похвалу Аврорату, придумавшему систему двойных палочек для авроров на задании, и пульнул в корни Релашио. Ни одно заклинание он не создавал с такой отменной яростью. Корни съежились и отступили, как дьявольские силки при виде солнца, и Скорпиус вылез наружу. У него была палочка, и он был в чужой крови. Кругом уже бегали люди — Падальщики в черных масках и авроры в графитных мантиях обменивались приветственными заклинаниями, будто боясь спугнуть зарождающуюся на поляне силу. Хаос стоял невообразимый. И посреди этого хаоса была Она. Вивиан стояла в самом центре круга, сформированного из ее полу-инферналов, которые все еще бормотали одни им известные молитвы. Она стояла, распахнув руки и запрокинув голову, и ее, казалось, слушало само небо. Жадно вглядываясь в развернувшийся перед ним театр боевых действий, Скорпиус не сразу обратил на нее внимание, но тут Вивиан шевельнула пальцами, и все будто отошло на задний план. Даже битва стала несущественной, кукольным представлением. Тучи, низкие и грозные, буро-синие, словно вспухшие раны, замерли прямо над ней, не шумела листва на деревьях, не ухали совы, не шевелилась мерцающая трава. Потоки тьмы, выползая из земли, выдираясь из-под корней и нор, отделяясь от теней, тянулись в ее сторону ручьями прямо по воздуху, и Вивиан улыбалась, приветствуя их, как давних друзей. «Созывает войска», — подумал Скорпиус, заставляя себя дышать и стискивая в руке чужую палочку. Он уже видел подтверждение тому раньше, слушал ее историю, но теперь осознавал — сила Вивиан была повсюду. Она могла, не напрягаясь, подпитаться от теней, украсть, забрать себе чужую силу. Нападать на нее с палочкой было бесполезно — все равно, что швырять заклинания в черную дыру. А он был рядом, слившийся во тьме с деревом, которое не обращало на него ни малейшего внимания — наверное потому, что от него несло мертвой кровью, и мог действительно что-то предпринять. Падали, как подкошенные, авроры, становясь перед ней на колени, выхаркивая собственные легкие и горячую кровь, и тьма в Скорпиуса возликовала, облизывая окровавленную морду. Его внутренний слизеринец требовал найти укрытие и действовать исключительно после анализа ситуации. Он хорошо помнил, что говорил его отец о тактике проигравшей стороны на войне: развернуться и бежать ко всем чертям. Год назад Скорпиус бы так и сделал. Но Вивиан придет за ними — за всеми слизеринцами. За Флокс. За Доменико. За Скалой. За Негрой. Она попытается «переубедить» Лили, и Джеймса, и Розу, и неизвестно, какая участь будет им уготована. Он был закрытым человеком, давно уже переставшим впускать посторонних в свою душу, но весь этот год вывернул его наизнанку, заставив задуматься о вещах, что прежде не были важны, пересмотреть всю свою систему ценностей, отправить ее в топку и сплясать на горящих углях. У него были новые ориентиры. Была она. И Скорпиус не был даже вполовину хорош для нее, принося одни лишь обиды, мрачные вести и боль, но он мог попытаться стать лучше — тем, кого она заслуживала. Попытаться стать чертовым гриффиндорцем с распахнутым сердцем. «Тебе никогда не стать им», — прошипела тьма в его голове. Скорпиус приказал тьме заткнуться. И прыгнул. Гарри знал, на что способна магия. И все равно не мог поверить своим глазам. — Что она делает? — прокричал Кингсли, и Гарри мог разве что мотнуть головой, отражая чары одного из Падальщиков. Это был танец смерти, и погибель была у него прямо за спиной. Он пригнулся, пропуская свист Петрификуса над головой, и откатился по земле в высокие заросли папоротника. Девушка в белом платье вскинула пронзительно-черные глаза к небу, шевеля пальцами, в которые втягивалась потоками тьма, высасываемая из леса, из той самой стены, что видели они с Малфоем. Гарри приник к папоротнику, наблюдая за тем, как авроры и Падальщики прижимают к груди руки, заходясь в кашле, как некоторые поднимаются, а другие остаются лежать в лужах тьмы и крови. Надо было срочно что-то делать — иначе никто из них не дожил бы и до рассвета. Гарри уже понял, что Вивиан втягивала магию, как губка, и идти на нее с палочкой наперевес было бесполезно. Он не один пришел к такому выводу. Мелькнули в лунном свете серебристые волосы, и на Вивиан откуда ни возьмись прыгнул Скорпиус Малфой. Гарри не увидел, что произошло дальше — по икре резануло со всей силой Сектумсемпра, и он оказался вовлечен в бой с двумя появившимися из зарослей Падальщиками. На них были черные маски и плащи, и им нравились противные темные заклинания. Раздался хлопок, и на поляне стало светлее, словно лес впитал в себя лунный свет. — Протего! — воскликнул Гарри, заметив летящий к Кингсли луч, послав в Падальщика невербальную Импидименту, как раз вовремя — за спиной раздался крик, и он оглянулся. И застыл. Скорпиус завис в воздухе, поддерживаемый одними только путами из плотной тьмы, стискивающими его в этом чудовищном захвате, становясь все туже и туже, норовя раздавить его грудную клетку. Вивиан стояла в круге из своих фанатиков, все так и не двигающихся с места, вскинув обе руки — одной рукой пригвоздив Малфоя к участку неба. Скорпиус чертов Малфой был слизеринцем, и, насколько Гарри был осведомлен, они не кидались на чернокнижников, как очумелые. Но вот он висел там, в кулаке смерти, как самый настоящий гриффиндорец. — Всех убийц надо раздавить! — во всеуслышание объявила Вивиан, позволяя фанатикам упасть лбами в землю. — Вот так! Ее пальцы вновь шевельнулись, и тьма подкралась к горлу Скорпиуса, надавив на пробу и обняв плоть ошейником. Другое щупальце выбило палочку у него из рук, и она покатилась по траве. Вивиан отшвырнула Малфоя к дереву, позволив тому обнять его тело ветками, соорудив для Скорпиуса эту идеальную клетку. Теперь обе ее руки были свободны, и Вивиан обрушила на Скорпиуса поток тьмы, вырвавшийся из ее ладоней. На долю мига его тело пропало из виду, и Вивиан радостно махнула рукой, подзывая одного из Падальщиков. — Иди сюда, милый. Вот — твоя новая игрушка. Позабавься с ней. «Экспеллиармус!» — громко подумал Гарри, швыряясь заклинанием в ублюдка, но то просвистело мимо, врезавшись в дерево и пустив по коре глубокую трещину, из которой полилась отвратительная, зеленая смола, похожая на гной бубонтюбера. Запах обдал всю поляну. Люди невольно шарахнулись от смрада, прикрывая носы руками. Инферналы же даже не шелохнулись. Казалось, им вообще не было дела до сражения — только до Вивиан и ее силы. Они выглядели, как наркоманы в ожидании дозы. Завеса тьмы разделила полянку на две части, скрыв Малфоя от глаз Гарри, и он ринулся вперед, прямо в стену мглы, но из нее высунулось щупальце и откинуло его назад, мигом втянувшись обратно. По ту завесу раздался крик. «Она позволяет пытать его», — в ужасе подумал Гарри, чувствуя, как по виску стекает кровь, и поднялся на ноги — как раз вовремя, потому что из тьмы, как по заказу, показались новые эфемерные щупальца, начавшие хватать оказавшихся в опасной от них близости авроров за шкирку и кидать в воздух, как конфетти. Еще один вопль. — Поттер, это безумие! — Магнус Скалл, один из матерых авроров, обезоружил Падальщика у него на глазах и вмазал тому для профилактики кулаком между глаз. Падальщик упал в залитый чьей-то кровью папоротник. — Если ее не победить магией, то ее не победить! Каков приказ? Гарри открыл рот, но тут его ловко схватила тьма, потащив к себе прямо по воздушному потоку. Он забарахтался в силках, пытаясь сбросить их с себя, но его руки проходили сквозь них, как через дым, и он не мог сделать ровным счетом ничего. Кислород в легких будто сжег сам себя, и Гарри захрипел, не зная, как бороться с этим. Воздух нельзя заколдовать. Тени невозможно догнать. «Это конец», — мелькнула мысль на грани сознания, силки сжались у него подмышками, и, когда разум стал ускользать от него, мгла вдруг ослабела. Гарри грохнулся на землю и закашлялся. Дракл, он становился слишком стар. По стене тьмы прошла рябь. Гарри вскинул голову — и увидел Вивиан, стоящую на коленях. Тьма ворочалась вокруг нее, не нападая и не делая ничего, поднимаясь все выше и выше, к тучам, закручиваясь в чудовищную воронку. Меж ее лопаток что-то торчало, и в блеснувшем в лунном свете предмете Гарри с удивлением распознал сириусовский нож. Кровь, скатывающаяся по белому платью, была красной. Это было хорошо. Создание, способное кровить, могло умереть. — Альбус! — будто бы обиженно молвила Вивиан в наступившей, как казалось Гарри, оглушающей тишине — хотя на деле битва все еще продолжалась, и кругом умирали люди. Все его внимание оказалось приковано к черноволосому мальчишке, столь похожему на него. — Альбус, что ты тут ДЕЛАЕШЬ? — прокричал Гарри, мигом оказываясь на ногах. Альбус по-дурацки пожал плечами, отбрасывая в сторону трость, и кидаясь к Скорпиусу. Вивиан внимательно посмотрела на землю. Папоротник вспенился, иссохнув вмиг и явив скрывающуюся под ним корневую систему. Особо толстый корень молниеносно метнулся к Альбусу, на полной скорости оплел его колено и дернул. Одновременно с этим луч тьмы ударил его прямо в грудь. Раздался мерзкий хруст — и сразу за ним леденящий душу крик. Альбус свалился на землю. Нож вытянулся из спины Вивиан и с громким «чпок!» упал на землю. Окровавленный, потный аврор Скалл, в разорванной корнями мантии, проорал через всю поляну: — Генерал Поттер, каков приказ? Гарри замер. Это была битва. Это были его люди и судьба, возможно, всей магической Британии. Это был его сын. — А генерал Поттер, как обычно, спасает мир. — Кто-то же должен это делать. Краем глаза Гарри заметил движение и закричал: — Не нападать! Но было поздно. Заклинание вырвалось из палочки одного из авроров, полетев прямо Вивиан в солнечное сплетение, и на секунду показалось, что оно найдет свою цель — но Вивиан лишь отмахнулась от луча, как от комара. Гарри показалось, что он увидел на ее губах улыбку. Луч отразился от ее ладони, как от магнита с неправильным полюсом, и полетел наверх. Прямо в Скорпиуса. Два Протего полетело ему наперерез, но Гарри прекрасно понимал, что они не успеют, и, обвалив ветку на подкравшегося к нему Падальщика, наколдовал еще одно — и оно тоже не успело. Луч врезался Скорпиусу в лицо, раздался истошный вопль, его голова откинулась назад, будто была кукольной, и Малфой обвис в черных путах сломанной марионеткой. Кровь была повсюду, заливая правую сторону его лица, что превратилась в кровавое месиво, лилась на его слизеринский свитер и грязные джинсы, и на долю мига Гарри показалось, что это у него из легких выбило весь воздух. Скорпиус Малфой не двигался. Вивиан махнула рукой, ветки расплелись, и его тело шлепнулось на землю. Чужие чары просвистели у уха Гарри, и он был вынужден отвлечься — число Падальщиков все еще заметно превышало количество авроров. Воздух звенел от магической энергии, сконцентрированной на клочке земли. Пахло копотью, землей и кровью. А еще смертью. Гарри ненавидел это запах. Смерть нашла Скалла — ветки проткнули его грудь, раскрылись, как челюсти, прямо в его ребрах, и его внутренности выпали из живота прямо на землю. Ветки будто бы причмокнули, но оставили лакомство потянувшимся к внутренностям корням. — У нас есть стратегия? — рявкнул Кингсли, наверняка выдернутый Гермионой прямо из своего пенсионерского кресла. Гарри вскинул голову — все еще стояла ночь. — Нам нельзя отпускать ее, Гарри! — Знаю! — прокричал в ответ Гарри, помогая молодой аврорше по имени Генриетта, которую все звали Генри, отшвырнуть к зловещим корням одного из трех противников. Второго он обездвижил простым Оглушающим, попав ему в ребра. Альбус, оказавшийся теперь в двадцати футах от него, так и не двигался — и Гарри мог только верить, что он отключился от боли, а не… Нет. Он не должен был думать так. Все. Материально. Когда-то он бы наплевал на все и кинулся прямо туда — к своему сыну. А теперь Гарри был вынужден думать, как генерал, как глава Аврората, и ему не полагались сантименты. От его действий зависело все. «К черту эту работу». — Генерал Поттер, есть идея! — смаргивая катящийся по лицу градом пот, воскликнула Генри, отпихивая отбившегося от стада инфернала, пытающегося добраться до Вивиан, ногой. Гарри, все еще глядя на Альбуса, полоснул лезвием Релашио по корням, попытавшимся покуситься на ногу аврора. — Да? Послышался хохот. — Вам не победить, Гарри! Не переживай, ты останешься жив — ты, в конце концов, символ нового времени! Тебе лишь нужен толчок! — Это ей нужен толчок — желательно в гроб, — пробормотал Кингсли, — Редукто! Инсендио! По особо кровожадному дереву будто спичкой чиркнули. Корни загорелись, как сухой хворост, скукоживаясь и пытаясь спрятаться под землю. — Генри, если у тебя есть идея, то лучше поделиться сейчас! — Гарри положил трех Падальщиков одним Инкарцеро, отбросив их в копошащиеся у тела Скалла корни. Вивиан так и стояла в своем круге, как дирижер, наблюдая за своей симфонией, и позволяя тьме бесноваться по поляне без присмотра, душа неугодных и отталкивая Падальщиков от заклинаний авроров. Тело Скорпиуса лежало у нее в ногах. Гарри стиснул зубы — этого не должно было произойти. Альбуса и Скорпиуса тут вообще не должно было быть. Генри перехватила его за плечо. В обычной обстановке она бы никогда себе этого не позволила. — Генерал, вы помните принцип Similia similibus curantur? — По-английски, Генри! — в сердцах рявкнул Гарри. Огонь с одного дерева перекинулся на обезвоженную траву, и та вспыхнула, будто облитая керосином. Когтевранка-Генри посмотрела на него, как на идиота, но сподобилась объяснить, перекрикивая треск веток и крики: — Подобное излечивается подобным! Гарри переглянулся с Кингсли. Тот выгнул бровь. Послышался чавкающий звук — это корень, вырвавшись из земли, взвился в воздух, поймав Генри за запястье, толкнув девушку прямо на систему древесных недо-чудищ. — Тьма, — успела только булькнуть Генри — за секунду до того, как корни поглотили и ее. Драко сбила с толку тьма. Она опутала лес в одно мгновение, будто пытаясь рассечь его пополам, и он оказался в самом эпицентре — шаг вправо, шаг влево, — все одно. Он все еще различал звуки, но на глаза будто бы наложили плотную повязку, и он слепо шел на гомон сражения, сжимая в руке портал, ловко выменянный у Альбуса на самый простой галлеон. Этот поступок был мерзким — отнять путь к отступлению у одного ребенка, чтобы увеличить шансы спасти своего, — но Драко не был сентиментален. Он был ублюдком-Малфоем, тенью преступного мира, убийцей, Пожирателем Смерти, вором. Еще один грех даже не покачнул бы чашу весов. Наверное, его душа была объята дьявольским огнем еще с рождения. Драко Малфой продирался сквозь тьму всю свою жизнь — что могли значить эти жалкие несколько минут? Ему непривычно было идти, не опираясь на отцовскую трость — будто не хватало ноги, или чего-то в этом духе. Драко не расставался с ней четверть века. Столько же он был лишен магии и чести. «Посмотрим», — он скользнул пальцами по теплому древку палочки. Скорпиус мог презирать его столько, сколько угодно. Драко должен был вытащить его из этой воронки. Люциус никогда не пытался вытащить его, Драко, а он, черт возьми, не был своим отцом. Тьма пыталась заглотить его душу — Драко чувствовал эти липкие щупальца у себя в горле, и мог только хрипло рассмеяться. Тьме нечего было у него красть. У него давно не было души. Драко лишился души в возрасте Скорпиуса, слишком трусливый, глупый, гордый, чтобы разглядеть то, что было у него прямо перед глазами. Всю жизнь ему внушали принципы, от которых он не смог отказаться, повзрослев, а теперь злился на Скорпиуса — за то, что тому хватило храбрости и наглости сделать это, будто бы по-детски показав напоследок Драко язык. Драко же был всего лишь сломленным человеком со сломанной памятью, отрастивший броню под черной мантией. Продуктом манипуляций собственного отца. Возможно, Поттер все-таки даст ему эту поганую работу. Возможно, они со Скорпиусом смогут поговорить, по-настоящему, без полутонов. Он оказался на поляне слишком поздно — Драко понял это, едва ступив в жухлый папоротник. Трава и деревья полыхали огнем, авроры, похожие на больших черных ворон, окружали безумную ведьму в белом платье, что смотрела на них с усмешкой в глазах, будто предвкушая расправу. На земле лежало двое мальчишек. Белые волосы, черные волосы. Драко почувствовал, как сердце, которого, как он думал, он лишился очень давно, сжимает ледяной терновник. В лучшей жизни Скорпиус был бы сыном Гермионы Грейнджер — грязнокровки, к ногам которой Драко однажды был готов бросить весь мир. Но он не был, и Драко неосознанно винил его за это всю его жизнь. А теперь он был мертв. Один из Падальщиков стоял над телом его сына, направляя на него палочку. Драко не знал, что ему надо — он не хотел знать. Ему показалось, что веки Скорпиуса затрепетали, и это было все, в чем Драко нуждался. Чары на его мантии-невидимке почти выдохлись, и, когда на кончике вражеской палочки зажегся слишком хорошо знакомый Драко синий огонек, он отбросил ее в сторону. — Сектумсемпра! — с мрачным злорадством бросил Пожиратель, взмахивая палочкой. Драко не стал думать, какое заклинание наколдовать и как защитить единственного человека, который еще мог его полюбить. У него не было на это времени. Он жил без магии большую часть своей жизни, и даже палочка не ощущалась в его руке правильно — Драко не был уверен, что вообще все еще был волшебником. Это, в конечном итоге, была никакая не привилегия. Волшебство принесло ему в жизни только потери, предательство и страх. Драко отбросил палочку в сторону. И прыгнул. — По команде! — крикнул Гарри, и оставшаяся горстка Авроров наколдовала мощный луч Орбиса, надежно раскидав в стороны Падальщиков, кого-куда. Инферналы, будто почуяв горячее, вскинули подбородки. Вспышка, заклинание, хрип — опять белые волосы на черной земле. У Гарри не было времени разбираться. Он еще был живым, и он должен был бороться за других живых, потому что иначе от них всех остались бы только дырки в земле. Он должен был верить, что все получится. Он слишком давно был на этой войне и знал, как это работает. Если вступать в игру, боясь проиграть, то никогда не выиграешь. А Гарри было, черт возьми, за что сражаться. Клин клином выбиваешь. Similia similibus curantur. Подобное излечивается подобным. Вивиан заозиралась, словно ощутив, что упустила что-то из виду. Гарри с удовольствием сделал бы из нее ту самую дырку в земле — или дырку в небе, он не был привередлив. — СЕЙЧАС! Авроры вскинули палочки. «Энгоргио!» — Гарри сосредоточился на тьме, на ее ощущении под кожей, на свете и его блеске, со всем упрямством веря, что сработает. И это сработало. Потоки тьмы, рвущиеся к Вивиан, попали под многочисленные невербальные заклинания, самые простые, из школьной программы, все — нацеленные на то, чтобы лишить мир света. Тьма заполонила мир — не осталось и проблеска луны, ничего. И тогда Гарри включил фонарик. Вивиан стояла в водовороте тьмы, хватаясь за нее, но не дотягиваясь — ибо не осталось истока, от которого она могла подпитаться, потому что тьма была миром, а мир был тьмой — единственной силой, что не дарила энергию. При виде Гарри ее детское лицо исказилось. — Ты должен был изменить мир! — воскликнула она, и слезы зажглись в ее глазах. Гарри покачал головой. — Том Реддл хотел изменить мир, и доказал простую истину — мир не хочет, чтобы его меняли, — он взмахнул палочкой, — тем более, обыкновенные волшебники. Оглушающее заклинание толкнуло Вивиан в грудь, и в этот раз тени не смогли защитить ее — спеша объединиться с созданной аврорами чудовищной воронкой, вся тьма, что жила в ней, покинула ее тело. Вивиан упала, потеряв остатки контроля над водоворотом, и тот схлопнулся, как ловушка, рассеявшись, будто и не было его никогда. — Это ошибка, — прошептала она, пока Кингсли заматывал ее ладони наскоро заколдованной блокировать магию тканью, что когда-то была его мантией. Гарри едва ли обратил на нее внимание — он уже делал шаг по направлению к распростертому на траве телу Альбуса и думал только о нем, — а потому не заметил, что под левой рукой Вивиан оказался нож, подаренный ему Сириусом долгие годы назад. Вивиан замахнулась. Лезвие разрезало его кожу, как масло, протыкая какой-то невероятно-важный внутренний орган, и боль пронзила его бок — подло и размаху. Гарри не успел даже проверить, дышит ли его младший сын — в голове резко почернело, он пошатнулся и завалился на пепелище битвы, как сбитый в полете ворон. И больше ничего не увидел.

***

Драко снился сон. Снилась она. Снился Скорпиус в уилтширском поместье, беседка в летних цветах. Снился Хогвартс, сигаретный дым и подоконники. Но Хогвартс — это же не навсегда, правильно, Гермиона? Драко улыбнулся. Как же он ошибался. Хогвартс — это все-таки навсегда. Над поляной вставало солнце.