***
Когда тремор изводит мозг полностью, терять вроде бы уже и нечего… Майкрофт вернулся запоздно, но в отличном расположении духа. Влетев в гостиную, он клюнул устроившуюся в кресле Фейт в щёку и одарил её небывалым по градусу нежности взглядом. — Могу я как-нибудь загладить свою вину? — спросил он, вальяжно устроившись на подлокотнике. — Брось, я привыкла, что с твоей работой приходится считаться, — добродушно отозвалась Фейт. — Да, но не в такой же день. — Ты прощён, — улыбнулась она и чуть отстранилась, вжавшись в самый угол кресла. Притворившись слепым, Холмс небрежно ослабил галстук. — Так что ты собиралась сказать, когда нас прервали? — Какой ты у меня внимательный, — ласково пропела Фейт, но её лицо вдруг сделалось жестким. — Дело в том, Майкрофт, что я собираюсь прикрыть всю эту благотворительность и инвестировать капитал в нечто более полезное. Не знаю… Может, открою своё печатное издание. Кто-нибудь в Лондоне ещё читает газеты? — Погоди, а как же содержание приютов, незавершенное строительство больниц… Дети, в конце концов, чьё лечение полностью спонсируется фондами? — Да пусть хоть передохнут все. — Фейт, не шути так, — пристыдил её Холмс. Но девушка, жестом перебив мужа, вскочила с места и попятились. — Или же, — она будто боялась говорить громче, чем шепотом. — Оставь все деньги, включая страховку за дом, себе. Мне плевать, как это будет выглядеть юридически. Просто дай мне уйти… — Я не держу тебя. Споря со словами, Майкрофт инстинктивно подался вперед, но нарвался на задушенное шипение. — Не подходи. — Допустим, — он остановился в недоумении и присел обратно, — и куда ты пойдёшь: без близких, без денег, без памяти? У тебя ничего нет, кроме сомнительной репутации. Ещё не разобравшись в ситуации, Холмс ожидал чего угодно, только не услышать название площади и номер дома, которые озвучила Фейт. Он думал, что ослышался. Он думал, что такого просто не может быть. Он вдруг почувствовал острый укол в районе сердца, где, по слухам, у него было пусто. В одно мгновение политика поразила сильнейшая мигрень, но его лицо оставалось нечитаемо-отстранённым. — Теперь ясно, о чём вы тогда разговаривали, — хрипло протянул Майкрофт, будто бы невзначай потирая грудную клетку, — мамуля превзошла саму себя. — Она и Холмс-младший, — контрольным выстрелом Фейт разжала кулак и уронила ключ от кабинета. Сознанием Майкрофт цеплялся за её плывущие от слёз глаза. Меж тем девушка не кричала, не злилась, а словно бы извинялась за его — Майкрофта — ошибки: — Ты запер меня здесь, — снова превратившись в жертву, мямлила она. — Травил какими-то препаратами и ждал момента, когда мне станет достаточно больно, чтобы вспомнить. Да и как иначе? Ведь разгадать дело самому тебе было не по зубам. — Дозу рассчитывали специалисты, — как мантру, проговорил Холмс. — Знаешь, Калвертон на суде заявил то же самое, когда его спросили, зачем он вливал ТД12 своей дочери. Гением быть трудно. Но хуже всего оказаться в положении гения, которого окружающие держат за непроходимого идиота — заслуженно, чёрт возьми. Едва примирившись с предыдущими её словами, Холмс сложил два и два, вычел из уравнения слова «Калвертон на суде» и вновь почувствовал, как его сердечную мышцу роняют на иголки. — Мне жаль, что ты всё же вспомнила, — сглотнув колючий комок нервов, произнёс Холмс. — Надо же, — Фейт всхлипнула. — Впервые что-то правдивое. Так, я или деньги, Майкрофт? — Деньги. Но я все равно прошу тебя остаться — всего на одну ночь. Выспишься, и завтра утром тебя отвезут куда захочешь. Заторможенно потерев глаза, Фейт покачала головой. Она стояла, приложив ладони к горящим щекам, и нелепо хватала ртом воздух, своим жалким видом причиняя Майкрофту бонусную порцию страданий. — Может ли это быть ещё более унизительным? — Правда редко бывает чистой, — остужающе, с презрением, ответил Холмс. Он не собирался оправдываться. — Никогда не бывает простой, — добавила Фейт, — и не нуждается в эпитафии из цитат Оскара Уайльда. Знаешь, почему я согласилась быть с тобой, даже когда всё вспомнила? — Сейчас уже не важно. — Нет, — усмехнувшись на грани истерики, она закусила губу, — но ты оценишь иронию: отчасти я сделала это на зло отцу. Подумала, что папочка-негодяй никогда бы не одобрил такого рыцарствующего идеалиста, как ты. Но оказалось… Все эти записи в твоём столе говорят о том, что вы с ним очень даже сходитесь во взглядах. «Нет... — Майкрофт умолял её мысленно, — нет, нет, нет!» Прикрыв глаза, он представил себя камнем — плоским кусочком гальки размером с половину пухлой детской ладони. Майкрофт лежал в русле беснующегося потока. Речной мусор и сухие ветки, проплывая мимо, не могли ранить, а только лишь, задевая откатанные водой бока, делали его ещё более сильным и холодным, и твёрдым. На Холмса снизошло философское безразличие. — Он не учил тебя, что рыться в чужих вещах плохо? — Мы женаты! — в отчаянии выкрикнула Фейт, но, испугавшись, зажала рот ладонью и продолжила уже сдавленным, грубым от слёз голосом: — Это были и мои вещи тоже. Хлопать дверью она побоялась — тихо исчезла, как привидение. Перед тем как вновь отвлечься на совсем уже не театральную боль в сердце, Майкрофт подумал, что девушка замёрзнет в своём тонком осеннем пальто. Он позвонил охране и приказал не задерживать её. Он принял на кухне лекарство и запил стаканом воды. Что делать дальше, Холмс не знал. Даже в самых скверных прогнозах «судного дня» он не мог предугадать одновременно два ножа в спине: от матери и от брата. А кто мог предугадать, что Фейт будет искать убежища от него у дяди Руди? Собравшись с последними силами, Майкрофт вновь взял телефон и набрал самого непричастного во всём этом городе человека. — По работе или соскучился? — после двух гудков, будто весь вечер ждал этого звонка, бодро хмыкнул Лестрейд. — Приезжай, — произнёс Холмс омертвелыми губами. — Фейт ушла.Глава 21. Недолго, несчастливо
17 апреля 2018 г. в 21:32
Когда тремор устает терзать руки, он обосновывается в мозге, и каждая мысль — лишняя до дрожи.
Голова Фейт, и без того больная, гудела от быстрого похмелья. Только перешагнув порог квартиры, она немедленно направилась в ванну и с наслаждением приклонила кипящую макушку под струёй воды. Кажется, ей даже послышалось шипение. Распрямившись, девушка протёрла очки и взглянула на себя в зеркало.
— Ни единой искры разума во взгляде, — с презрением прокомментировала, повторив чужие слова, Фейт. — Тупая покорность дойной коровы.
Холодные капли падали с волос на пол. Не обращая внимания на оставляемые лужицы, она вышла в коридор и враждебно уставилась на дверь кабинета Майкрофта. Странная штука — восприятие… В тот день, когда Шерлок заявился, чтобы пораскидывать бумажки, Фейт «без прошлого» посчитала его эксцентричным психом. Однако незадолго до того Фейт Смит — дочь знаменитого Калвертона Смита — думала о Шерлоке, как о величайшем детективе с неординарным подходом к решению головоломок. Она зачитывалась его блогом. Она следила за слухами о Холмсе в соцсетях. Она даже имела возможность оценить его извращённую гениальность лично, когда сыщик довёл себя до смерти, лишь бы разоблачить её отца; когда он, пусть и косвенно, довёл её до передозировки ТД12.
Шерлок всегда шел до конца и в своих расследованиях ничего не делал без двойного умысла. Не был случайным и тот его визит.
Фейт попробовала подёргать дверь за ручку — заперто. Отставила трость и нажала на створку плечом — та удивленно застыла на месте, но не поддалась. Тогда Фейт со всей злости пнула дверь ногой и тут же пожалела, потому что колено сковало невыносимым спазмом.
«Он многого тебе не говорит, — вспоминала она слова Шерлока, шипя и оседая на пол. — А то, что говорит, либо выгодно ему по личным соображениям, либо выгодно сэрам из правительства».
Одновременно борясь с болью и пытаясь припомнить, что же ещё такого важного мог сказать детектив, Фейт ползла обратно в ванну. Она торопилась расслабить мышцу под горячей водой, да так и замерла, не преодолев и метра. В коридоре — в нише рядом со входом в ванну — стоял один из невысоких торшеров, привезённых Майкрофтом в тот памятный день, когда в Смит, разбиваясь, летели стекло и необоснованные обвинения в убийстве. Второй такой же осветительный прибор стоял у неё в спальне. Но девушка не помнила, чтобы Шерлок поднимался на второй этаж.
Торшер по-родственному смотрел на Фейт. А Фейт смотрела на него в ответ и думала, что такого просто не может быть. Боль вытеснило на второй план, будто после укола наркотика. Всё внимание занял торшер. Поднявшись, девушка пошарила ладонью под абажуром и в гробовой тишине отодрала от внутренностей купола прилепленный пластырем ключ.
На ленте пластыря значилась фраза: «Счастливого Рождества!»
Примечания:
«Правда редко бывает чистой и никогда простой» — это действительно Уайльд, которого цитировали в контексте 4-го сезона.