Эта заметка — твой последний шрам

      Искреннее желание напиться подобно подготовке к долгому круизу — зовущая в путь тоска, смущение, страх, в один момент сменяющийся приятной уверенностью в том, что корабль отчалит с плеском открученного у «билета» горлышка. Любовь к суше возвращается с первой качкой и оборачивается умопомешательством, когда о борт ударяет шторм. В самый тёмный час все те, кто по воле случая оказались в одной захлёбывающейся лодке, становятся будто бы семьёй. И как и в самой настоящей семье, здесь тоже не всё так просто: кого-то выворачивает в трюме, кто-то выпрыгнул за борт, а какого-то бедолагу и вовсе мотает по палубе от борта к борту верхом на сорвавшейся с канатов пушке. Для моряков и пиратов такие испытания — обычное дело. Их бережет зачарованная стрелка компаса. Но рыцарю, доведись такому хоть раз пуститься в плавание, единственный способ пережить бурю — сбросить тянущий ко дну доспех и отдаться на милость более опытного члена экипажа.       Самый тёмный час, возможно, и нужен лишь для того, чтобы расстаться с грузом прошлого.       А в белой гостиной Холмса уже вовсю занимался рассвет.       — Нет, это ты — перевёрнутый! Смотри сюда… — гневно воскликнул Майкрофт. Алкоголь не имел власти над его поставленным тембром. Руки политика и бывшего агента разведки не дрожали от количества выпитого, однако плавающий по волнам джина взгляд выдавал его состояние с головой.       Начали с двух бокалов коньяка, разлитых на кухонном подоконнике, пили молча. Затем в кабинете отыскался подарочный джин, разбавивший напряженность извинениями, заверениями в вечной дружбе и стандартными для случая фразами: «Да я, считай, только после развода жить и начал, — прижав ладонь к груди, говорил Лестрейд. — Она вернётся… Точно тебе говорю, если измены не было, то и прощать тут нечего». И вот, уже под утро, хмельные перипетии переместили беседу на колючий ворс ковра. К этому часу Майкрофт лишился пиджака, его галстук был расслаблен, рукава рубашки криво закатаны. Лестрейд напротив оставался в куртке и поминутно оправлял её, будто готовясь произвести на кого-то впечатление. Зарывшись в хрусткие рулоны чертежей, мужчины расселись посреди гостиной. Предмет их спора — чёрно-белый план, испещрённый геометрией — лежал распятый по углам четырьмя пустыми бутылками. Водя пальцем вдоль стыков пунктира, Холмс рассказывал:       — Смотри: гостиная остаётся, кабинет мы переносим на второй этаж, меняем паркет, лестницу. Спальня будет внизу. Да, квадратов в той комнате меньше, но ещё одно такое падение, и я сам попрошусь в какой-нибудь тихий санаторий.       — А детская? — наивно уточнил Лестрейд. Он заупрямился, вновь попытался перевернуть чертёж, но только уронил бутылку и нарвался на брезгливый взгляд друга. Махнув на него рукой, Грег сдался: — Ладно, начните хотя бы со спальни.       Майкрофт потянул лист за угол, и тот боязливо свернулся в трубочку. Бутылки раскатились по ковру, как не поделившие пруд утки, да и сам ковёр, если приглядеться, был какой-то пыльный — в крошках. Искренне поразившись окружающему хаосу, мужчина пьяно покачал головой.       — Нет, всё кончено. Теперь этими планами только камин растапливать.       — Зачем ты выбрал деньги? Ну зачем они тебе? — в сотый раз, кажется, протянул Грег. — Нет, я понял, что с её стороны это была провокация. Что другой ответ ничего не изменил бы, а деньги нужны этим чертовым фондам вот прямо в эту минуту. Но почему? Почему нельзя было как-то по-другому договориться? Ты ведь женился на ней.       — Думаешь, я слишком далеко зашел?       — Ну, сам знаешь, брак ведь подразумевает, что и в богатстве, и в бедности, и вообще.       — Мы не венчались, — тоном прокурора возразил Майкрофт. И тут же пояснил: — Не нужно было. Прошлое настолько всё запутало… Я просто пытался показать, что смотрю и в будущее тоже.       — Хочешь, врежь мне по морде, но я всё равно спрошу, — пытаясь скопировать манеры политика, Лестрейд тяжело насупился. — Ты хотя бы любишь её?       Инспектор вцепился в свой вопрос то ли с упорством опытного дознавателя, то ли сурового отца, выдающего единственную дочурку за какого-то проходимца. Однако Майкрофта это ничуть не смутило. Его ответ слетел с губ легко:       — Нет. Я не люблю Фейт. Любить — это словно понимать и чувствовать чужую боль. Как мать чувствует первые прорезающиеся молочные зубы младенца. Как брат принимает за брата все обиды, будто свои собственные. Или как всякие Джульетты травятся после гибели Ромео. Признаю, я не был равнодушен к Фейт и считал фиктивный брак оптимальным выходом из сложившегося кризиса. Брак, который устроил бы всех… Но я никогда не понимал, что она чувствует.       — Майк-а-кравт, — с пораженно замершим у рта стаканом выдохнул инспектор. — Так чего мы сидим? Надо срочно разводиться! Ты ведь ещё можешь встретить ту самую. Допивай, и поехали.       — Нельзя, иначе, я не смогу распоряжаться деньгами Смита. Нет… — осекшись, Холмс поднял свой джин и осушил залпом. — Никаких больше женщин.       Эхом его «клятвы» раздался стук в дверь.       «Ну слава Богу!» — про себя воскликнул Майкрофт, на заплетающихся ногах бросившись в коридор.       Теперь, когда Фейт выгуляла спесь и вернулась, он всё ей выскажет! Наорёт, отчитает, как провинившуюся школьницу. Потом простит, конечно же, но всё равно запрет дома и никуда; и никогда больше…       Порывисто распахнув дверь, Майкрофт встретился с разочарованием. На пороге Фейт не было. Но стоял щуплого вида мужчина, с комично-маленькими руками, которые оттягивали два пластиковых пакета. Лицо незваного гостя выражало все возможные оттенки наглости.       — Кто вы? — отшатнувшись, грубо спросил Холмс.       — Принцесса Китая, — в тон ему отозвался мужичонка.       При других обстоятельствах Майкрофт применил бы зачаточную дедукцию — надпись на фирменных пакетах гласила: «Ресторан "Принцесса Китая". Пикантный вкус Поднебесной» — но он был пьян. Поэтому смотрел расфокусированно и, раскачиваясь в дверном проёме, бесцеремонно тыкал крючковатым пальцем.       — Пришли доложить о свержении социализма в республике в обход кабинета министров, Ваше новопровозглашенное Высочество?       — Самый умный, дядя?       — Сейчас я схожу за подаренной вашим министром боевым веером, и посмотрим, — ответил Холмс по-китайски.       Гость подался вперед, заставив политика трусливо вжать голову в плечи, и выпустил из рук пакеты. К счастью, те были влет перехвачены подоспевшим Лестрейдом.       — О, а вот и лапша. Дополнительный соус положили? — повесив заказ на вешалку поверх пальто, инспектор растерянно похлопал по карманам своей куртки. Тень досады мелькнула в его взгляде. — Опять выронил где-то. Ну твою ж… Есть наличка?       — За кого ты меня принимаешь? — всерьёз оскорбился Майкрофт.       — Спокойно! Деньги есть!       Издав некое подобие боевого клича, Лестрейд протопал на кухню. Теперь, когда «полиция» не защищала его от кулачков «опасного доставщика», Холмс занервничал и отступил в глубь квартиры — боевой веер, конечно же, хранился не здесь, а в загородной резиденции. В этот момент с кухни послышался гром. Обернувшись на звук, Майкрофт увидел только филейную половину Грегори — странно согнувшись, инспектор пыхтел над открытой духовкой.       Над большой кастрюлей без крышки.       Над кастрюлей, доверху заполненной обрывками рукописных заметок.       Холмс откашлялся, потряс головой, пытаясь протрезветь, однако видение никуда не исчезло.       — Почерк Фейт, — хрипло произнёс он, подкравшись и потянувшись через плечо Лестрейда. — Откуда это здесь? Что это?       — Так, руки! Тебе читать нельзя.       Вода из лондонского водоканала была волшебной.       В два глотка приведя пошатнувшееся сознание в равновесие, Майкрофт утёр со лба холодную испарину и набрал Антею. Ассистентка не отвечала — редкостное невезение — но случалось и такое. Вспомнив, что распустил охрану по домам, политик отправил сообщение водителю и, получив немедленное подтверждение, облегчённо выдохнул. Теперь он сражался не один против всех этих мельниц. Ещё точно не понимая, что случилось, Майкрофт готов был действовать.       — Поезжай домой, проспись, — он хлопнул Лестрейда по плечу.       — Майкрофт, — аккуратно сложив все буквы имени воедино, протянул инспектор. Он выглядел виноватым. Виноватым в той беззащитной манере, которая может быть присуща лишь человеку, принявшему на грудь лишнего. — Я не знаю точно, что там, но Фейт очень хотела сохранить эти записи от тебя. Поэтому не надо. Пожалуйста.       Холмс мстительно улыбнулся. Она рылась в его кабинете, в его голове. Теперь пришла очередь ответного «визита».       — Что же, тогда Фейт может прямо сейчас появиться здесь и помешать, — он грозно повысил голос: — Нет? Тогда я поступлю с этим так, как посчитаю нужным. Извините, — это уже присутствующему при сцене курьеру, — наличных средств действительно ни у меня, ни у моего друга нет. Но через десять минут к подъезду прибудет чёрный «ягуар». Если сумеете усадить этого любителя лапши в салон, получите щедрые чаевые.       Оставшись наедине с кастрюлей, Майкрофт сел. Затем встал. Он хотел закурить, но передумал. Открыл окно. Поставил табуретку прямо так — напротив духовки — и, словно участвуя в лотерее, вытянул наугад.       «Коснулся моей руки за столом — довольно мило. Странно. Делаем вид, что никакого поцелуя не было. Флиртуем на латыни, а потом он исчезает, скинув на меня своего пьяного приятеля, будто я одна из его но теперь у меня хотя бы есть выбор».       — Выбор, — раздраженно повторил Холмс. Отложив расправленный клочок мыслей на стол, он жадно потянулся за следующим.       «Сильнее всего влюбляются самые отъявленные циники и пессимисты — но он не влюбится в меня. Как на зло, чувствую себя замечательно. Сейчас бы сюда прежнюю мигрень или больную бессонницу, чтобы почувствовать что-то, кроме замечательной неуверенности и стыда Я убила человека. Перечитала и поняла, что мысли снова в кучу. С каждой заметкой всё хуже. Довольно правды обо мне! Он теперь иногда рассказывает о себе, но в этих завтраках нет нас. Спасибо за йогурты, Холодный мистер, я сыта Вашим холодом по горло!»       Третья:       «Тревожные мысли создают маленьким вещам большие тени».       С минуту Майкрофт задумчиво изучал оборот заметки, где был перечеркнут вполне узнаваемый портрет Калвертона. Налил себе ещё воды, однако пить не стал. Отставил. Следующий листок он бережно вытянул с самого дна — здесь чернила расплывались кляксами.       «Зачем переодеваться врачом в больнице? Это банально. А он не похож на... допишу, как сформулирую. Не могу перестать думать об этом — могла же выбрать лифт. Так глупо. Надеюсь, эти записи они не отберут. Я пытаюсь разгадать мотивы человека, который и не человек вовсе, а идеальная машина без чувств и эмоций. Он совершенство, но в худшем из смыслов. Любое движение в его присутствии выглядит попыткой немощно-хромого пойти на руках. Любая фраза — обречена встретить снисходительную усмешку. Человеку в белом халате стереотипно проще довериться. Может, поэтому? Или эта маскировка больше говорит о моём положении, чем о его желании казаться? Он назначит лечение. А я подчинюсь. Но всё принудительно. Страшно Я доверилась монстру Его ассистентка — монстр Жаль Лестрейда. Скорей бы домой».