Плащ на разобранной постели в середине августа

Он занят делом. Нет, даже не так. Он занят Делом, очень ответственным и важным Делом. В его руках кисть, перед ним — полотно, а на пальцах, ладонях и запястьях отметки истинного творца — капли краски. Он красит беседку и немного ненавидит себя за то, что вообще об этом заикнулся вчера. Бабушка вцепилась в идею с силой среднестатистической бульдожьей челюсти, когда одно движение — и всё, и ты смотришь в спокойные глаза и понимаешь, что от тебя уже ничего не зависит, тебя либо отпустят, либо нет. И скорее всего нет, так что не вздумай там даже трепыхаться, а то спровоцируешь ещё большие проблемы на то самое своё нежное место. Антон заикнулся об этом вчера утром, пока бабушка собиралась на работу, и это были вообще-то риторические мысли вслух, но бабушка их быстро перевела в практическое русло, выделив средства на приобретение реквизита, в смысле, краски и подробно описав путь до ближайшего магазина стройматериалов. Антон с Арсом, не будь дураками, сначала дотянули до полудня, а потом ещё несколько часов пережидали жару, лениво валяясь на полу в гостиной Арсения и периодически выполняя «крутые актёрские упражнения, Антон, ты после них вообще будешь как сверхчеловек». В итоге за краской они вытянулись уже под вечер и в магазин пришли примерно за час до закрытия, словив за это красноречиво презрительный взгляд девушки за кассой. Предполагаемый консультант жевала жвачку настолько активно, усиливая своё сходство с парнокопытным, что Антон мысленно пририсовал ей коровий хвост, который выглядывал из-за стойки, похлопывая её то по левому, то по правому боку, разгоняя жару и отгоняя мух. Ну что? Антон просто подключил воображение. Воображение — важная часть актёрской деятельности, между прочим. Вслух, конечно, он этого там не сказал, потому что подозревал, что в маленьком помещении всё будет очень даже слышно и их погонят оттуда без краски поганой метлой, так что своими художественными выкладками он поделился уже по дороге домой, сопроводив их пояснением «это не из-за того, что она толстая, это из-за выражения лица, ну ведь правда было похоже, Арс!» Похоже действительно было — особенно, когда она начала недовольно причмокивать, таким образом ненавязчиво намекая, что они слишком долго выбирают товар, а ведь до закрытия всё меньше и меньше времени. В этом, признаться, была вина Арсения: он внезапно углубился в вопрос выбора цвета и вцепился в эту тему, как бабушка в сам факт покраски беседки. Что его безжалостно стебут, Антон понял далеко не сразу — настолько Арсений рассуждал на серьёзных щах — и сначала сорвался «да блядь, Арс, все мужчины — дальтоники, что ты мне загоняешь!», а уже потом, увидев победные смешинки в глазах Арса, сообразил в чём прикол. Оттенок они выбрали тот, что стоял поближе, и краску притарабанили уже под вечер. А что же уже вечером беседку красить — не дело это, надо с утра работу работать, чтобы потом день свободный был. Поэтому сейчас Антон занят Делом — единолично. Хитрый Арсений затаился в своей половине дома, прикидываясь не то спящим, не то ветошью, и бабушка не стала его будить. Пусть мальчик поспит, Антоша, ему наверняка с тобой нелегко — аргументный аргумент, ба, и тоже выданный на серьёзных щах. Антон хочет научиться так делать. Дело, впрочем, вполне себе медитативное и вписывается в концепцию их упражнений. Пару дней назад, когда Арс только-только приоткрыл ему дверь актёрской кухни, Антон из долгих пояснений уловил для себя парочку центральных моментов: концентрировать внимание и подключать воображение. Они тогда мялись целое утро по разным половинам дома и сошлись, волна и пламень, как раз к началу жары. Антон колупался с олдскульным шпингалетом кухонного окна, оно оставалось последним — открыть, и все окна в доме будут настежь, и может быть, организуется хоть немного сквозняка. Арс как раз проходил мимо, направив стопы в сторону калитки, и на логичный вопрос «куда?» сначала неловко взъерошил волосы, потом не менее неловко потёр шею и всё-таки признал, что за пивком себе на вечер, потому что должна же у этого адски жаркого дня быть хоть какая-то отдушина — дрожжевая его вполне устраивает. Антон, не мешкая, вытащил из заднего кармана своих модных потёртых старостью и долгой ноской джинсовых шорт имевшуюся там наличность, отобрал парочку самых презентабельно выглядящих купюр и, проявив чудеса акробатики, просунулся в форточку с горячей просьбой взять немного отдушины и ему и обещанием сделать однажды что-нибудь хорошее в ответ. Так, через пару шуток о том, что Арсений в курьеры не нанимался и Антон за это будет должен ему как земля колхозу, между ними установилось хрупкое пока ещё взаимопонимание. Шпингалет, к слову, как раз поддался и громким «бряк» шибанул по пальцам, пока Антон провожал отправившегося в славное предприятие отличного понимающего парня Арсения взглядом. Позже оказалось, что понимающего парня Арсения не заткнуть, если он в разговоре затрагивает профессиональную тематику: за полчаса Арс погрузил Антона в свои рассуждения по самую макушку и даже торчком стоящие вихры оказались под потоком ценной информации. Не сказать, чтобы Антон был сильно против, но они тогда разлеглись на полу, ловя отголоски прохлады — самый горячий воздух всегда уходит наверх, Арс, вы там в своих универах деградируете, что ли — и пыли из давно не выбитого ковра. Рядом стояла не дожившая до вечера, уже открытая и опробованная алкогольная отдушина, и общее настроение было настолько ленивым, что Антон периодически полупроваливался в уютную дрёму под приятный голос Арсения и доносящиеся снаружи звуки лета. Голова постепенно тяжелела, веки тоже, затылок будто прикипел к полу, а жёсткий ворс ковролина определённо пропечатался на коже сквозь тонкую ткань летней футболки — и вся эта радость жизни шла под аккомпанемент приватной лекции об основах актёрского мастерства. Арсений рассказывал что-то о значимости внимания и воображения, о том, что эти два процесса крайне важны и взаимосвязаны, и в идеале — после значительного количества тренировок — должны слиться в одно целое и вознести актёра на девяностый левел богичности. Арсений рассказывал ещё, кажется, что каждый образ — а это может быть и живое существо, и нет, и фантастическое, и нет — обладает внутренней жизнью и внешними её проявлениями. Антон тогда подумал, что в принципе Арс Америку не открыл: внутренняя жизнь есть у каждого, потому что всё-таки вряд ли, что Антон один такой неадекватный, у которого в голове есть голос, озвучивающий все мысли, действия, проговаривающий все прочитанные тексты и услышанные фразы. Удивило только, в какой это всё возвели абсолют: внутренняя жизнь образа не ограничивается одним или парочкой голосов, которые актёры называют внутренним монологом, напротив, монолог в этой системе координат только самое поверхностное её проявление, наиболее конкретный и понятный результат жизненных опытов, эмоций, порывов и прочей фрейдовщины; при этом внутренней жизнью наделён — и Антону было бы в разы труднее это уложить в голове, если бы он не покачивался мысленно на рубеже сознательного восприятия мира и бессознательной дрёмы в тот момент — каждый, офигеть просто, любой образ. В смысле, про человека или какого-нибудь ёжика всё понятно, но вот скажут играть дверную ручку, или пуговицу, или табуретку — и актёр должен вообразить для этого внутреннюю жизнь, основанную на внешних проявлениях вроде характерных отметин или, например, повреждений, выстроить внутренний монолог и каждое мгновение роли не только показывать зрителям продуманную картинку, но и знать, что там у его образа происходит внутри, и отыгрывать это. Кажется, актёры слегка того. Арсений рассказывал мегаинтересно о важности воображения для построения образа и его внутренней жизни, о том, что необходимо уметь концентрировать внимание на образе и на этапе репетиций, и во время непосредственно игры, и Антону правда хотелось узнать больше, но сознание плыло где-то в жарком мареве нагретого воздуха и сопротивляться у него не было никаких сил. Пока Арс не решил продемонстрировать механизм работы внимания наглядно. Щёлкнув пальцами Антону прямо перед носом, он заявил, что в процессе внимания одновременно совершаются четыре действия, и скользнул рукой по шее, обхватив загривок, — потому что, во-первых, актёр держит объект своего внимания. Антон распахнул глаза и сглотнул, кадык ощутимо прокатился под кожей. Ага, держит, ещё как. Антон машинально вцепился в его руку где-то у локтя и почувствовал, как его тянет вверх — потому что, во-вторых, актёр притягивает объект к себе. Притягивает, да. Антон неуклюже и неустойчиво опёрся рукой позади себя и непроизвольно отклонился, когда на лице, так неожиданно близко, отпечаталось дыхание Арса — потому что, в-третьих, он сам устремляется к объекту. Очень сильно устремляется, не придраться прям. У Антона слегка пересохло в горле, когда он поймал себя на том, что смотрит в глаза Арсению и этот пронзительный синий взгляд не отпускает его, забираясь в самое нутро, — потому что, в-четвёртых, он проникает в него. Антон, признаться, капитально охуел — вслух. Арс на это хохотнул, пояснил, что процесс внимания протекает исключительно в душевной сфере и все эти действия являются умозрительными, психологическими и внешне никак не проявляются, а он так сделал, чтобы было понятнее и лучше запомнилось, и посоветовал больше не хуеть. Ну да. Актёры точно все того. Но запомнилось действительно хорошо. Антон чувствует на пальцах новые крапинки краски и возвращается из чертогов памяти к своему Делу. Солнце уже припекает, футболка от этого неприятно горячая и скоро наверняка начнёт липнуть к телу, но снимать её Антон пока не собирается — он не то чтобы очень готов рискнуть всегда быстро сгорающей кожей. Он ведёт широкой малярной кистью вверх — он художник, творец, творческая натура; и вниз — он держит беседку, притягивает её к себе, чувствует её досконально; и вверх, прокрашивая оставшиеся зазоры, — он устремляется к беседке и проникает в неё, знает все её трещины, в которых копошатся жучки, и все крепкие, сильные места, на которых она держится; и вниз — он отходит на пару шагов, наклоняя голову, и прищуривается, оценивая результат. Это провал. Он не актёр. Он Том Сойер.  — Том! — эхом его мыслей зовёт приближающийся Арс. — У меня нет алебастровых шариков или дохлой крысы, но есть груша, — он тоже щурится, но исключительно от солнца, и улыбается: — Дашь покрасить?  — Вон там есть вторая, — Антон от широты души взмахивает рукой в сторону вытащенного на свет божий из сарая ящика с инструментами и уже постфактум соображает, как всё-таки хорошо, что он сначала отошёл присмотреться к прокрашенному месту и вот только теперь собирается заново обмакнуть кисть в краску. А то мало ли что Арс мог бы сделать, если бы он его извазюкал, пусть даже и ненамеренно.  — Ага, — кивает Арсений, — ну я тогда поем, — и плюхается на траву неподалеку.  — Вот ты ушлёпок, — недовольно и восхищённо одновременно тянет Антон. — Нет бы помочь товарищу, все дела.  — Это твоя инициатива, — Арс принимается за сочную грушу, которую, как показывает практика, невозможно есть не причмокивая, — и она наказуема. А пока получаешь этот важный жизненный урок, расскажи мне про беседку. Что там у неё за внутренний монолог?  — Она злится, — начинает, почти не задумываясь, Антон, — потому что пришёл тут с утра непонятно кто, делает что-то, трогает. И ещё потому что думает, что краска может не успеть высохнуть за день. И трындят тут всякие рядом. Арс согласно мычит и кивает, торопливо проглатывая мякоть и прикусывая губу, чтобы втянуть капли сока, пока они не соскользнули на подбородок. Антон честно не знает, как так получилось, что он обратил на это внимание. В противовес невербальной реакции Арс вдруг выдаёт:  — Или ей наоборот нравится. Новая краска, как новое платье для девушки, погода хорошая, значит, быстрее просохнет, скорее всего. Симпатичные молодые люди рядом с самого утра, — он длинным движением языка слизывает ещё и потёкший по запястью сок. — Всегда ищи альтернативные интерпретации, и как можно больше, — нарочито назидательно резюмирует Арс. Брови Антона непроизвольно и очень красноречиво ползут вверх:  — Я, конечно, больше не хуею, но симпатичный молодой человек с самого утра здесь только один, второй явно примазался к доброму имени первого. Как-то так вышло, что Арс расправился со всей грушей и несъеденным остался только короткий хвостик, который он сейчас зажал между зубами на манер не то травинки, не то сигареты. Преувеличенно тяжело вздыхая, он поднимается на ноги — помогать. Проходя мимо Антона к ящику с инструментами, Арсений ощутимо проводит ладонями ему по ляжкам — вытирая о шорты грушевый сок и сверкая довольнейшей улыбкой.  — Да ну блин, Арс! Антон уже понял: актёры творят любую фигню, которая приходит им в голову, и абсолютно не парятся по поводу уместности или беспалевности того, что вытворяют. Антон это понял. Осталось привыкнуть.