Плащ на разобранной постели в середине августа

Босые ступни обнимает странным душным теплом, оно взбирается по щиколоткам вверх, а Антон всё стоит, как дурак, на улице и смотрит на окна Арсения. Там темно, только отблески — компьютера или телевизора — намекают на то, что внутри не спят. Антон пытается решиться войти. И блядь, это как будто он снова совсем мелкий, и стоит под дверью, и всё никак не может открыть её, толкнуть — да хотя бы дотронуться. Да ну нахуй. Антон упрямо сжимает зубы и нервно — руки в карманах; горбится неприятно и быстрым широким шагом идёт к двери. Три ступени крыльца скрипят под ногами, половица пыльная донельзя, а он на ней всё равно топчется, хотя пыль забивается между пальцами ног. В загривке непонятное оцепенение и дрожь, как будто на улице не парит весь день. Вот с чего бы его так триггернуло, он же не нежная девица, в конце-то концов. Антон хочет постучать, громко и уверенно, как человек, которому нечего бояться, но почему-то выходит только робко поскрести облупливающуюся краску. Арсений, естественно, этого поскрёбывания не слышит. Антон заходит, почему-то максимально тихо стараясь ступать по полу, замирает на расстоянии вытянутой руки от комнаты — в полумраке абрис силуэта и голос: — Слушай, я не хочу это вообще обсуждать. Нет, и приезжать не надо, — Арс ходит туда-сюда, теребит в руке свой кулон, сжимая и накручивая цепочку вокруг пальцев. Антон подглядывает, и это мерзко и стыдно, но он не может уйти, боится выдать себя шевелением, лишним шорохом и жадно глотает недозволенный, закрытый от посторонних кусок чужой жизни. Комнату подсвечивает экран монитора ноутбука Арса с открытой вкладкой контакта, отпечатывается инфернальными бликами на его коже. — Да блядь! — Арсений устало отбрасывает телефон на диван и на долгие несколько мгновений закрывает лицо руками. — Антон? Не стой там. Антон вздрагивает, прикрывает глаза, судорожно думая над сколько-нибудь удобоваримым оправданием всей ситуации. — Я… да, я… прости, услышал немного, — он хрипло давит из себя слова. — Не надо было… то есть, нужно было, ну… я просто… — Всё нормально, — перебивает Арс, и тон у него такой, что Антона ни разу не отпускает. Он вдыхает глубоко и пробует ещё раз: — Я просто хотел сказать, что ты прав, — Арс вскидывает на него взгляд, глаза в глаза, и Антон даёт задний ход: — В смысле, ты прав, что я недоработал. Но я не забил! Я просто… — А я не знаю, Антон, могу ли я тебе верить, — Арсений смотрит внимательно, пробирается до самого нутра. — Не знаю, забил ты или нет, потому что раньше на мои упражнения ты вполне себе забивал. Да блядь. Антон чувствует, как кровь приливает к лицу, как пульсирует в щеках, прокатывается неприятной жаркой волной. Вообще, блядь, не хорошо. Он сжимает зубы — только бы не сломаться, не продавиться под слова Арса, только бы Арс не заметил этих соплей. Он, кажется, замечает. — Прости, Тох, — будто падает завеса вскипевшего раздражения, и остаётся то, с чего всё начиналось: усталость и немного разочарование. — Вызверился на тебя ни за что, — он отвлекается, отворачивается к ноутбуку и водит пальцем по тачпаду. — Если не нравится, если не хочешь заниматься, то не надо себя заставлять. Антон порывается — и подойти, и сказать, но Арс не даёт себя перебить: — Нет, в самом деле. Если не заходит тебе, то всё нормально, так и скажи. Никто не будет ругать или что ты там подумал, мы просто сэкономим друг другу кучу нервов: ты не будешь что-то делать через силу, а я не буду пытаться из-под палки тебя чему-то научить. — Да нет же, Арс! — Антона аж подрывает, и он мгновенно оказывается рядом с Арсением, тянет за локоть, разворачивая к себе. Кто ещё из них делает драму. — Я хочу! Просто не понимаю, ну! Полумрак комнаты почему-то срабатывает как грим у мима — Антон читает черты лица Арсения; впервые, наверное, так чётко и так чутко видит кривоватый изгиб губ и намёк на складки в углах рта, морщину на лбу, которой не должно бы быть, если бы он не хмурился. Выходит, они ради этого пережидали день. Разве не должна ночь сглаживать острые углы, скрадывать громкие звуки, создавать и хранить секреты, разве не ночью неспящие настраиваются на общую волну — меланхолическую, созидательную не без изюминки безумия. Разве не предполагается, что Арсений первый поймает эту волну и утянет Антона за собой, неужели им предстоит сейчас всё-таки так по-глупому продолбать то, что уже получилось собрать и выстроить? Весь день парило и мучило — очевидно, не зря. — Арс? Предательское освещение работает в обе стороны, да и Арсений давно наловчился распознавать эмоции и подтексты, это у него профессиональное и доведено до автоматизма. Вот у Антона брови изломаны и широко раскрыты глаза — всё просто. Вот у него закушена губа — тоже просто. А вот рассеянный свет монитора дрожит на длинных пальцах, соскользнувших на предплечье, — нехорошо. Не нужно это. Или, может быть… Сомнение решает всё и придаёт смелости — неоправданной, неверной, обманчивой смелости. Арс щурится в шкодливой улыбке: — Что, Тоха, отложил кирпичей? Антон теряется, часто моргая и отклоняясь назад: — Это что, реверсивная психология сейчас была? — Чуть-чуть совсем, — Арс наглядно показывает чуть-чуть, вытягивая руку перед носом Антона и отмеряя расстояние от кончика мизинца до середины фаланги. — Вот ты придурок, — улыбаясь, выдыхает Антон. Весь день парило, мучило, а теперь прошло мимо. Они зависают на жёстком продавленном диване у Арса, и это снова они, контрастно умиротворённые и расслабленные по сравнению с теми Антоном и Арсом, что были в этой комнате ещё четверть часа назад. Антон возвращается к наболевшей теме: — Ну я правда не понимаю. Он читает — я с ним согласен, что тут ещё делать? — Ты слишком зациклился на общем. Словил там атмосферу в видео и сидишь довольный, — Арсу лениво отвечать, он так и говорит с ленцой, потягивая слова, провисая в паузах фраз: — Попробуй отвлечься от неё. Сосредоточься на себе, что ты чувствуешь? Как ты чувствуешь это? Обычные всё вопросы, но у Антона нет сформулированных ответов, он съезжает от них вниз по спинке дивана, изгибая спину непонятной закорючкой и затылком находя шаткую точку опоры. — Смотри, — говорит Арс. Антон смотрит — смотрит на профиль и на взмах руки. Ещё бы ему перестать воспринимать некоторые вещи буквально. — Есть такая фишка — индивидуальная окраска. Ключевое слово — индивидуальная. Ты окрашиваешь свои действия определённым образом. — Как фильтр в инстаграме? — Ну, может быть. Вот например, пожать руки, — Арс поворачивается к нему всем корпусом, подпирая голову рукой, а вторую протягивая вперёд, — просто действие, верно? Давай сделаем. Антон пока не понимает, к чему это всё, но окей, пожимает руку. Кожа у Арса сухая и горячая, пожатие лёгкое и быстрое — ничего, что помогло бы ему разобраться со стихотворением. — А теперь давай пожмём руки с окраской осторожности, — на непонимающе приподнятую бровь Арсений поясняет: — Просто пожми руку, но чтобы как бы осторожно. Антон всё ещё не вполне понимает, но — ладно? вроде как? Закрадывается подозрение, что Арс его просто троллит. Они пожимают руки, в этот раз задерживая жест на несколько секунд. — Что ещё почувствовал, кроме осторожности? — Настороженность? — Антон полуспрашивает, пытаясь угадать правильный ответ. — Так, хорошо, — Арс одобрительно кивает и подбадривает сказать ещё. — Подозрительность. — Ещё? — Неуверенность, — кажется, начинает потихоньку доходить. — Вот видишь, — Арсений берётся пояснить, — под одной окраской у тебя получилось целых три чувства. А ведь могли бы и другие появиться: забота, например, и любовь. Могли быть? Могли. А ведь точно. Антон совсем забыл об этом его моменте: Арс говорит, что не бывает неправильных ответов, нужно только уметь их объяснить. По сути, и исполнение Антона не было неправильным ответом — это просто было не его ответом, а Арс хотел увидеть его самого, а не слепок чьего-то мнения или чьей-то интерпретации. — Давай теперь ты назови окраску. Антон выгадывает себе время на подумать, пока подтягивается, усаживаясь нормально, выпрямляясь и оказываясь с Арсом на одном уровне: — Фамильярность? Что получится? Они ещё раз жмут друг другу руки, и сейчас это как-то расхлябанно выходит, их руки даже как будто мотает из стороны в сторону немного. — Веселье и развязность, — озвучивает Антон. Арс улыбается: — Наглость и развязность. — То есть, — у Антона щёлкает в голове возможным выводом, — получаются разные вещи, даже если меняется один элемент. Это как, э-э-э, изотопы в химии, я понял. Теперь что мне с этим делать? — В стихотворении? Попробуй выбрать для него окраску. Сейчас? Можем ещё потренироваться. Конечно, они могут ещё потренироваться. Антона охватывает азарт изощриться выбрать что-нибудь необычное, чтобы посмотреть, как вообще это работает и как Арс будет из этого выкручиваться. Арс только подливает масла в огонь: — Теперь давай разные окраски у меня и у тебя. — У тебя пусть будет, э-э-э… — он не вполне уверен, что именно хочет сказать, но хочет что-нибудь… что-нибудь. — Нежность, — Арсений определяет сам. — А у тебя отрешённость. И вот это рукопожатие отличается. В смысле, Антон и до этого держался за руки, но обычно его девчонки всегда хватаются в порыве показать, мол, этот парень мой, завидуйте, сучки. А вот так — так нежно его руку ещё никто не держал. У Антона вылетает из головы его установка; он не знает, как играть в отрешённость, когда Арсений смотрит на их руки и поглаживает большим пальцем костяшки — подушечка шершавая, не по-девичьи нарочито мягкая, как он привык, но это отходит на второй план. Так можно было? Хотеть дотрагиваться до кого-то так? Можно так дотрагиваться? Никогда раньше держать чужую руку не было так осознанно и — положительно; и всё, что он может сделать внутри своего задания, — это сдержать порыв ответить Арсу, его движению, его эмоции. — Видишь, какая история получается, — задумчиво произносит Арсений. Его взгляд на их соприкасающихся ладонях и одновременно где-то далеко, где-то глубоко внутри. — Грустная. Арс возвращается к нему и отпускает руку — та неказисто падает вниз, перечёркивая узоры обивки. — Как у тебя так получается? — Антон смотрит на него, ищет и ждёт ответ. — Так по-настоящему. Арсений моргает сонно и тянется взъерошить ему волосы: — Давай-ка лучше расходиться спать. Комнату подкрашивает румянцем ранний летний рассвет.