Операция "Спасение"

Шагая к «банде» Крис Харгенсен, Оливия спрятала руки за спину и стянула левую перчатку — на всякий случай. Она прекрасно помнила наставления мисс Перегрин по поводу того, что проявлять свою странность нельзя — но помнила она и слова Еноха: «Олив, будь осторожна». Едва она вышла из-за угла, несколько девушек преградили ей дорогу. Парни остались позади, стоя в одинаковых позах со скрещенными на груди руками. «Наверное, они считают себя очень крутыми», — вспомнила Оливия словечко, подхваченное ей от Джейка. — Эй, рыжая! Как тебя, Олив? — вперёд вышла Крис Харгенсен. «Наверное, они слышали, как Кэрри называет меня по имени». — Да. А ты — Крис? Приятно познакомиться, — она протянула руку — правую, но Харгенсен лишь нахмурилась, глядя на перчатку. — Носишь перчатки в такую жару? — Может, она порезанные вены прячет? — хмыкнул один из парней. — Генри! — одёрнула его подошедшая Сью Снелл. — Нет, что ты! Она просто боится, как бы всё, до чего она дотрагивается, не превратилось в золото! — хмыкнула Крис. — Она же святая, как и наша Сью, верно? Только святые могут защищать Кэрри Уайт... святые или юродивые, что, впрочем, одно и то же. — Крис, прекрати, — тихо произнесла Сью. — Ты прекрасно знаешь легенду о Мидасе, — Оливия почувствовала, что её голос вновь наполняется арктическим холодом. — У вас тут хорошо преподают литературу? — Паршиво, — Крис посмотрела на неё с интересом. — А ты дерзкая. И зачем тебе далась Кэрри Уайт? Ты вроде выглядишь нормальной... ну, кроме перчаток. — Перчатки — это прикольно, — подал голос другой парень. — Бросай эту чокнутую и переходи к нам — мы покажем тебе, как надо веселиться, — Крис хотела положить руку на плечо Оливии, но та отстранилась. — А что будет, если не перейду? — также холодно спросила она. — Закидаете меня тампонами? — И ты туда же! — Крис скорчила гримасу. — Мы тебя предупреждали по-хорошему. Не послушаешься — встретишься с мамашей Кэрри, а она ещё более чокнутая, чем дочка. Оливия невольно поморщилась — Харгенсен наступила на больное место. Маргарет Уайт она боялась, ещё не встретив её, — достаточно было почитать книги, чтобы пожелать себе никогда не встречаться с этой дьяволицей. — Не слушай их, — к ней подошла Сью Снелл. — Дружи с кем хочешь — ничего они тебе не сделают. Они только дразниться могут, как малые дети. — Дразниться, говоришь? — хмыкнул широкоплечий парень с длинными чёрными волосами. — Ну посмотрим. — Пошли отсюда, Билли, пока эти святоши не превратили нас в статуи, — Крис уцепилась за его руку и потащила прочь. Вся компания последовала за ней, к облегчению Оливии. Только Сью осталась, в нерешительности переминаясь. — Не обращай внимания. Крис просто... её не пустили на выпускной бал, вот она и бесится. Но в чём-то она права. Тебе нужно быть осторожнее. Её мать... я хотела сказать, мать Кэрри... — Спасибо, я сама разберусь с этим, — ответила Оливия холоднее, чем намеревалась. Сью задумчиво покачала головой и направилась прочь. Обернувшись, Оливия увидела выглядывавшую из-за угла Кэрри, поспешно натянула перчатку и помахала рукой на прощание. «Я не дам им меня сбить. Пусть говорят, что хотят — я выберусь отсюда и заберу Кэрри. Спасу». *** В четверг, семнадцатого мая, Кэрри Уайт в четвёртый раз встретилась с Оливией. В пятницу, восемнадцатого мая, она снова пошла в школу. И с этого времени всё изменилось. Изменения произошли не снаружи — нет, снаружи Кэрри Уайт оставалась всё той же «серой мышкой» в длинной юбке и тёплой, не по погоде кофте, — разве что волосы были причёсаны чуть аккуратнее, да и от одежды теперь не пахло потом. Понять суть изменений смог бы лишь тот, кто заглянул в тёмные глаза Кэрри — глаза, излучавшие не страх, а надежду. Кэрри больше не боялась. Или нет, не так. Она боялась, но значительно меньше. С ней была её Сила, невидимая, но великая, и, кроме того, за её спиной, как ангел-хранитель, незримо стояла Оливия. «Я не боюсь их. Не боюсь. Не боюсь!» — каждый день, как молитву, повторяла Кэрри и добавляла: «Строй мосты, а не стены». Правда, строить мосты было особенно не с кем, — ни преподаватели, ни студенты не обращали на Кэрри внимания. Только на литературе её вызвали прочитать стихотворение, и она едва не опозорилась, но её выручил Томми Росс. Рассказывая об этом Оливии, Кэрри улыбалась. Томми назвал её стихотворение «клёвым» и смотрел на неё так... Словом, если бы она не знала его так хорошо, то заподозрила бы влюблённость в себя, но только сумасшедший или, как говорит Крис Харгенсен, «юродивый», может влюбиться в Кэрри. «Скорее всего, это Сью пытается через него извиниться передо мной», — думала Кэрри. Это не удивляло её, но немного пугало, — возможно потому, что в её голове то и дело всплывала фраза «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Но в эти суматошные, лихорадочные дни перед выпускным балом Кэрри куда меньше думала о школе и о доме, чем обычно. Вся её жизнь была после школы, на улицах города или даже на дороге, ведущей к фермерским владениям. Они с Оливией подолгу гуляли там, разговаривая обо всём на свете. Никогда Кэрри ещё не чувствовала себя такой свободной, но свобода пугала её. «Ты должна идти прямой дорогой», — звучал в голове голос матери. «Господь покарает тебя за грех, который ты совершила». «Но я не совершила никакого греха!» — хотелось закричать Кэрри в ответ. «Скажи, мама, в чём я виновна? В том, что родилась женщиной? В том, что вообще родилась?» Последнее время она чувствовала себя очень странно и страшно, моментами ей казалось, что у неё начинается раздвоение личности, о котором пишут психологи и снимают фильмы режиссёры. Две стороны у Кэрри, две её части, две души, и одна из них хочет строить мосты и дружить с Оливией, а другая — вернуться домой, к матери, в тесную, но такую привычную клетку и забыть всё, как дурной сон. Мама говорит, что душ — это грех, а Оливия возражает: не грех — быть чистой. Мама запрещает слушать рок-н-ролл, а Оливия смеётся: рок-н-ролл ничем не хуже любой другой музыки, и плясать под него здорово. Мама утверждает, что любопытство — порок, а Оливия улыбается: не порок, а черта женского характера. Мама называет мужчин греховными, грязными существами, а Оливия с жаром рассказывает о своём Енохе, и глаза у неё горят, а щёки пламенеют. И как можно поверить, что любовь — это грех, если Оливия так счастлива? «Разве быть счастливой — грех, мама? Разве жить так, как хочу я, а не ты, — грех? Разве я безвольная кукла и не могу ничего решить сама?» Поначалу такие мысли казались бунтарскими, греховными, неправильными, и Кэрри в страхе съёживалась, ожидая, что Господь вот-вот поразит её. Но не гремел гром небесный, не сверкала молния, и постепенно Кэрри осмеливалась задавать вопросы не только себе, но и Оливии. «Когда-нибудь я задам их маме», — думала она, холодея от страха и желания. «И она не посмеет меня ударить, потому что у меня есть Сила». Неизвестно, подозревала ли Оливия о мятежных думах своей новой подруги, но внешне она оставалась такой же спокойной и дружелюбной, как в начале их знакомства. Они болтали обо всём на свете, начиная от школы и друзей Оливии и заканчивая космическими кораблями. Кэрри знала о них очень мало и была поражена тем, что Оливия знает ещё меньше. — Мы в Кэрнхолме жили очень обособленно от остального мира, — словно оправдываясь, сказала она. — У нас было о чём поговорить, но о космических кораблях речь как-то не заходила. На следующий день Кэрри взяла в библиотеке энциклопедию — огромный том, такой большой, что он не влез в сумку, и пришлось нести его в руках. Следующие несколько часов девушки провели в кафе, жадно читая статьи о космосе и поедая салат с бутербродами. На них поглядывали остальные посетители, кое-кто даже показывал пальцем, но Кэрри в кои-то веки было всё равно. — Ого, книги о магии? — когда она начала собирать сумку, Оливия заметила выглядывающие из неё корешки. — Интересно? — Да, — Кэрри почувствовала, что краснеет. — Я понимаю, глупо в семнадцать лет интересоваться магией... — Ничего страшного, — махнула рукой Оливия. — Помню, Джейк постоянно рассказывал истории про Гарри Поттера — мальчика со шрамом в виде молнии на лбу. Он умел колдовать с помощью волшебной палочки и летать на метле. На миг в Кэрри всколыхнулся привычный, взращенный матерью страх перед колдовством, колдунами и ведьмами, но она тут же напомнила себе: «Я теперь тоже ведьма». — А кто написал эту историю? — Мы подозревали, что Джейк сам всё это сочинил, но он утверждал, что это написала одна английская писательница. Он говорил, что она станет известной в будущем. — Интересно было бы её почитать, — Кэрри отпила остатки апельсинового сока из бокала и поморщилась. — Кисловато, губы щиплет. Я больше вишнёвый люблю. Раньше у нас во дворе росла вишня, но потом некому стало её выхаживать, и она зачахла. — А у нас в Кэрнхолме много чего росло. Фиона любила ухаживать за растениями, — задумчиво ответила Оливия. *** На этот раз в сорок третьем году Оливию ждал один Енох. Заметив, что девушка дрожит, он накинул ей на плечи шерстяную накидку — она благодарно кивнула. — Енох, а где все? — Любуются трудами Фионы. Она сумела-таки вырастить цветы в середине октября и теперь охраняет их от Джейка. Он всё пытается сорвать розу для Эммы, — Енох пренебрежительно фыркнул. — А ты? — А я такими глупостями не занимаюсь. — А что это торчит у тебя из кармана? — лукаво поинтересовалась Оливия. Енох покраснел и нахмурился. — Ничего от тебя не скроешь. Я хотел подложить её как-нибудь незаметно… впрочем, бери, — он протянул ей хрупкую белую лилию. При взгляде на неё Оливия почему-то вспомнила Кэрри. — Спасибо. Знаешь, мне нужна кое-какая помощь от Фионы. Как ты думаешь, она сможет вырастить вишнёвое дерево? — Думаю, сможет... только не говори ей, что это я сорвал лилию, ладно? — Считаешь, она не догадывается? — Может, это Джейк сделал, — пожал плечами Енох. — Может, — согласилась Оливия. — Только вот Эмма не очень жалует лилии, а я пару дней назад обмолвилась, что люблю белые цветы. Ты это слышал, но и Фиона слышала. Думаю, ей легко будет сделать выводы. — Зря я притащил из своей библиотеки рассказы о Шерлоке Холмсе, — вздохнул Енох, и Оливия от души рассмеялась. К Фионе она подошла после ужина и начала издалека. — Спасибо за лилию. Ты вырастила прекрасные цветы. — Они были бы ещё прекраснее, если бы кое-кто не топтался по моим клумбам и не рвал их, — она бросила взгляд в сторону Джейка, воркующего с Эммой. — Цветы созданы для того, чтобы делиться ими, — протянула Оливия. — Иногда ты рассуждаешь совсем как взрослая, — буркнула Фиона. — А я и есть взрослая. Мне ведь на самом деле почти девяносто лет. — А мне восемьдесят пять, но я не философствую. — Ладно, тогда просто помоги мне безо всякой философии, хорошо? Мне нужно несколько вишен. У тебя есть вишнёвые косточки? Вишнёвые косточки у Фионы нашлись. Она закопала несколько во дворе и вытянула руки с растопыренными пальцами. Даже Оливии, привыкшей к подобному зрелищу, становилось не по себе, когда Фиона начинала проявлять свою странность. Лицо у неё раскраснелось, волосы выбились из-под косичек, руки тряслись так, как будто девочку лихорадило. Но её старания не пропали даром — из-под земли вытянулся росток, потемнел, отвердел и, змеясь, потянулся вверх. Вскоре во все стороны поползли ветви, на них заблагоухали белые цветы, быстро сменившиеся вишнями — не очень крупными, но гладкими и вкусными даже на вид. — Всё, — Фиона устало опустилась на землю и стёрла пот со лба. На разливающийся в воздухе запах прилетели пчёлы — видимо, их выпустил Хью. — Ты умница, Фиона, спасибо! — Оливия расцеловала бы девочку, не будь та недотрогой. Впрочем, имелись исключения — она охотно приняла помощь подбежавшего Хью. Оливия же направилась к дереву, разгоняя пчёл взмахами руки. На следующий день она прихватила с собой в будущее большую корзинку, аккуратно завязанную белым платком. Оливия ничего не поела утром, поскольку вышла раньше обычного, и с трудом дождалась Кэрри из школы. Та, как назло, пришла позже обычного, но у Оливии не хватило духу винить её за опоздание — уж слишком счастливой выглядела её подруга. — Тебя задержали в школе? — как бы между прочим спросила она. — Да нет, просто зашла в магазин, купила кое-что. А что у тебя в корзинке? — Ты вчера говорила, что любишь вишни, вот я и принесла чуть-чуть. Дедушка выращивает их. — Ты очень добра, Олив, но не стоило, — Кэрри, как и следовало ожидать, смутилась. — Ничего, я их тоже люблю. Если ты откажешься, я съем всё сама, — и Оливия, в доказательство своих слов, развязала платок. Конечно же, вишни выглядели так соблазнительно, что Кэрри не удержалась и попробовала. Конечно же, ей понравилось. Конечно, дальше девушки пошли вместе, жуя ягоды и складывая косточки обратно в корзинку. — Я чувствую себя Евой, — сказала Кэрри, когда они уже направлялись к фермам. — Какой Евой? — спросила Оливия и тут же смутилась от укоризненного взгляда. — Первой женщиной, сотворённой из ребра Адама. Той, на которую пало проклятье деторождения, потому что она была слаба и отведала запретный плод. — По-твоему, я — Змей? — возмутилась Оливия. — Кэрри, ты говоришь не своими словами, а словами твоей матери. Как рождение детей может быть проклятием? Или грехом? Ведь и ты, и я, и твоя мать появились на свет благодаря этому! — Я знаю, — грустно ответила Кэрри. — Просто мать так часто говорит об этом, что эти слова въелись мне в память. Ты знаешь, когда я была маленькой, она читала мне на ночь Библию. — Лучше бы пела колыбельную, — вырвалось у Оливии. — Мне никогда не пели колыбельных. Или пели, но я не помню, — плечи Кэрри совсем поникли. — Хочешь, я спою? Оливия предложила это, не думая, и была поражена реакцией. Кэрри отчаянно закивала, глядя на подругу так, как умирающий от жажды смотрит на озеро в оазисе. И Оливия запела — негромко, вспоминая, как когда-то убаюкивала этой колыбельной Бронвин, Клэр и близнецов. Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are!* Как хорошо идти вот так вот по вечерней улице, где никто не оборачивается на тебя и не крутит пальцем у виска! Как хорошо вдыхать свежий вечерний воздух и смотреть в сине-сиреневое небо, на котором уже видны первые звёзды. Хорошо ощущать во рту чуть кисловатый вкус вишни, а на пальцах видеть тёмно-красный сок. Хорошо идти бок о бок с подругой и не думать о том, что случится завтра. Then the traveller in the dark, Thanks you for your tiny spark... «Ах, Кэрри, если бы эта песня могла спасти тебя!» As your bright and tiny spark, Lights the traveller in the dark, — Though I know not what you are, Twinkle, twinkle, little star. Прозвучало в воздухе последнее слово песни и оборвалось неровным, дрожащим эхом. Кэрри, словно очнувшись от чудесного сна, вскинула голову, подняла потяжелевшие веки, тряхнула волосами. — Ох, как странно! Я чуть не уснула на ходу... Спасибо, Олив, но мне надо бежать. Мама, наверное, уже давно ждёт. И она скрылась в темноте так же быстро, как и в первый раз.