Varius

Арсений любит рисовать, а Антон готов отдать всю свою жизнь за единственную улыбку на его лице. Арсений может часами выводить причудливые линии на бумаге, а Антон — смотреть в любимые голубые глаза. Еще в момент знакомства Шастун понял, что прекрасный во всех смыслах этого слова брюнет был предназначен ему и только ему. Все последующие встречи, звонки, переписки лишь укрепляли его уверенность, наполняя бывшую серой и невзрачной реальность красками жизни. Он еще ни разу не слышал слов любви от Арсения, но был готов ждать всю вечность, лишь бы не терять возможность наблюдать, как тот рисует. Художник занимал все свободное от университета время в жизни парня, радовал его небольшими, но аккуратно выполненными зарисовками, смешными и интересными историями об искусстве и просто своим существованием. Антон не навязывался, не упоминал о своей связи с ним — он просто любил находиться рядом и любил самого Арсения. Когда Попов по памяти рисовал зеленые глаза и искреннюю улыбку, ему пришло понимание, что его действительно безумно, бесповоротно любят. А он любит в ответ. И от этого стало так легко, что хотелось кричать и смеяться, как маленький беззаботный мальчик, бегать по комнате и прыгать на кровати. Какие могли быть сомнения, что это чувство — настоящая любовь к своему соулмейту? Было так приятно видеть блеск в ярких, живых глазах, целовать покорно открытые губы и чувствовать себя заново родившимся. Даже мир, казалось, приобрел больше цвета, чем раньше. Но цвета в жизни художника начинали тускнеть: красная краска на палитре уже не казалась такой красной, голубое весеннее небо больше походило на серое зимнее, а цветы мать-и-мачехи выглядели почти безжизненными. Глаза Арсения тоже потихоньку теряли цвет, на радужке появлялось все больше серых фрагментов. Но он надеялся, что сможет скрывать происходящее от любимого человека. Долгих взглядов глаза-в-глаза становилось все меньше, но чувства не смели утихать. Даже если все цвета в мире покинут Попова, он ни за что не осмелится оставить мальчишку, полюбив его всем своим существом. И черт бы побрал жестокую судьбу, сделавшую Арсения родственной душой Антона, но предназначившую мужчине кого-то иного. Как можно было отвернутся от искренности и любви, окружавших их обоих? Ничего страшного, что рисование в цвете никогда больше не поддастся умелым рукам, оставляя в распоряжении только серые и черные оттенки, а единственным настоящим цветом, украшающим черно-белую жизнь, будет цвет влюбленных зеленых глаз. Главное — Антон верил, что все будет замечательно, раз они нашли друг друга, и правда тщательно от него скрывалась. Вот только прятать угасающие глаза становилось все сложнее, и переломный момент их отношений неминуемо приближался.

***

— Арс, передай мне, пожалуйста, синюю ручку. — Антон сидел за столом, уткнувшись в книгу и указывая рукой на стоявший в метре от него органайзер, забитый ручками и карандашами. Арсений судорожно вздохнул, бегая глазами по одинаково серым ручкам, и наугад вытащил одну, протянув ее парню. Тот снял колпачок, собравшись писать, но нахмурился, заметив другой цвет чернил: — Она же красная. — Да, а какую ты просил? — Художник попытался придать голосу непринужденность, но обмануть человека, которому ты определен высшими силами, не под силу ни одному живому существу. Шастун развернулся, чтобы посмотреть в глаза мужчине, а тот не успел отвести взгляд. — Подожди, что с глазами? — Поднявшись из-за стола, парень медленно и аккуратно приблизился к затихшему и сжавшемуся в кресле соулмейту. Тот не отвечал — не хотел рушить чужую жизнь, а вместе с ней свою, боялся потерять все, к чему они так долго шли. Арсений склонил голову, зажмурившись, пока Антон опустился перед ним на колени, ласково проводя большим пальцем по скуле, даже не собираясь выпытывать ответ. — С тобой все хорошо? — Единственное, что он спросил. И мужчина не разжимая век мотал головой и желал провалиться под землю, лишь бы избежать разговора. Тишина звенела в ушах, и голос Шастуна еле-еле пробивался сквозь этот звон, звуча надломлено и непривычно тихо: — Это из-за меня? Кивая, мужчина ожидал истерики, криков, осуждения, но не протяжного шумного выдоха, после которого комнату на время вновь затопила тишина. Не выдержав пытки неведением, Арсений распахнул ставшие совершенно серыми глаза и увидел сидящего у его ног парня, бездумно смотрящего на свои руки. Он все-таки причинил боль любимому мальчику. Слова плохо ему давались, но Попов отказывался молчать хоть на секунду дольше: — Я вовсе не против, слышишь? От этой фразы Антон вздрогнул, как от хлесткого удара, и прикусил губу. Снова играли в молчанку. — Я не позволю, чтобы ты потерял возможность творить. Арсений поджал губы, подавив желание сорваться на крик, пока по ушам били слова его пары. Пусть их связь оказалась сбоем системы, но Шастун стал художнику парой, а значит и речи идти не могло о расставании, но парень ничего не хотел слышать. — Ты понимаешь, что гробишь свою жизнь из-за меня? — Антон поднялся на ноги, смотря на Арсения сверху вниз и горько улыбаясь. — Я оказался не твоим соулмейтом, почему ты не сказал об этом? Дрожащими руками брюнет сжал худую ладонь, заглядывая в зеленые глаза. — Потому что полюбил тебя сильнее, чем любил рисовать. Шастун с болью в сердце освободился от рук мужчины, отходя на несколько шагов назад, словно боясь убить прикосновением, и уничтожил обоих фразой: — У тебя все еще есть шанс. Когда Антон забирал свои вещи из их квартиры, художник впервые за долгое время плакал, пытаясь остановить, удержать, но натыкался лишь на слова «я не могу причинять тебе вред». Он не желал понять, что своим уходом причиняет лишь больше вреда. Упрямец. Дверь закрылась перед лицом Попова, и его не истинная пара навсегда исчезла из его жизни, не оставляя ничего, кроме как возможности рисовать.

***

Выкуривая очередную сигарету на кухне, Антон увидит по телевизору новостной репортаж о художественной выставке картин Арсения П. и, не найдя в себе сил переключить канал, будет завороженно наблюдать за восстановившим зрение соулмейтом. Главной картиной выставки объявят черно-белый портрет молодого парня с яркими зелеными глазами.