URAGIRIMONO

Слабость. Бесконечная, всепоглощающая слабость окутала все мое тело, проникла в каждую его клеточку. Тягучими холодными щупальцами проникла в мысли, спутала их, заставила сознание расплавиться на отдельные фрагменты. Собрать их воедино никак не удавалось. И мне казалось, я куда-то улетаю… или падаю… или… перестаю чувствовать что либо кроме запредельной, жгуче-холодной боли, рвущей все мое существо на части. Казалось, что только лишь эта боль позволяет мне еще ощущать свое ослабевшее, онемевшее тело. Это было словно вся моя жизненная сила ушла на то, чтобы предать эту невыносимую боль, и слабость была лишь одним из ее порождений. А потом… Я падаю… В густую приглушенно салатовую дымку. Весна… « — Уруха!» — знакомый голос. Смех… звонкий смех… радостно разливается по моей груди… вырывается из нее хрустальным перезвоном… Деревья… одно… другое… прячусь за ними… играю… снова куда-то бегу… Останавливаюсь. поляна… и хризантема… осторожные шаги за спиной… « — Аой!..» Подходишь… любовь… нежность… эта хризантема… удивительна… совершенно как ты… Смущение… опускаю глаза… Не могу так больше… Голос сердца скоро меня оглушит!.. «Люблю тебя» — целую… Больно… почему так больно?.. я прижимаюсь к мягким губам… …или мягкие губы прижимаются ко мне… а мне так больно… С трудом открываю глаза. Твое лицо… как же оно прекрасно… на щеках мокрые дорожки… как от слез… Аой, почему ты плачешь? – хочу спросить, но губы меня не слушаются… — Аххх…— но под напором стона они распахиваются, тело выгибается в судороге и я вижу что-то… что-то ярко красное проникает в мое измученное сознание красное… это наверное… кровь… моя кровь?!.. Как же это?.. не может… чтоб ты… красная… алая… словно листья… мягкие осенние листья… плотным багряным покрывалом застилающие нагретую землю… и мы падаем… падаем вместе, тесно прижавшись друг к другу… твое сердце рядом с моим… над нами деревья… их рваный полог пропускает несмелые клочки небесной лазури… солнечные лучи покрывают твое лицо мозаичной сетью… …и мы вместе смотрим на солнце, не моргая… «Хочешь, я подарю тебе Солнце?!» Черные глаза… такие темные… словно провал пещеры… и такие чистые… как горная река… нежные… родные… любимые… «Зачем?! Мне не нужна эта яркая обжигающая звезда, когда рядом есть ты… Ты мое Солнце, Уру… мое теплое, родное солнышко… Тот свет, что излучают твои глаза – очень ярок… но он не слепит, а проникает прямо в душу…» Смотришь… тихо смотришь на меня, не говоря уже ни слова. Провожу рукой по черным волосам… запоминая это чудесное мгновенье… одним прикосновеньем запечатываю его в душе… Ты невольно жмуришься от ласки… О, нет!... Твои глаза закрываются, вместе с ними меркнет солнечный свет… Он превращается в неестественный… холодный… белый… Немеют кончики пальцев… Холодно… Становится невыносимо холодно… Бежать, бежать, бежать… Не смотреть куда, но бежать… Дальше, дальше… еще дальше… сквозь снег, сквозь метель… от этого затихающего голоса… от обиды, что отравленной иглой вонзилась в мое сердце… Снег застилает глаза… ничего не вижу… Дальше, как можно дальше… Пока передо мной не разверзается пропасть. Смотрю вниз. Но мне не туда… Сажусь на краю, свешиваю ноги вниз… Там пустота, как в моей душе… А слезы все льются… льются, льются… …то хрустальными стразами застывают на ресницах… …то большими льдинками скатываются по щекам… Холод… душа замерзает… в пустоте гуляет ветер… Ледяной ветер забивает дыханье… Я задыхаюсь… «Как холодно…» — шепчу вслух. Вдруг на мои плечи опускается куртка. с таким знакомым мехом, с таким знакомым теплом… Обнимаешь сзади за плечи… «Прости» — слышу я даже через метель и неистовый вой ветра. Такое тихое и нежное… что не требует ответа… «Аой… ты ведь замерзнешь…» «Но ты замерзнешь раньше… Не спорь.» и я покорно соглашаюсь, хотя сердце твердит совсем другое… Сколько же мы так просидели, обнявшись?.. не помню… помню только… белое лицо на фоне белоснежной подушки… почти сливающиеся… только черные глаза лихорадочно блестят… твои черные глаза… словно черные угли на белом снегу… пышущая жаром кожа… Ты согрел меня… и тебя сжигает пламя… Я боюсь за тебя… мое сердце болит… невыносимо… ну что же ты, Аой?... ну зачем ты так?.. ведь я того не стою… не стою, чтобы ты так страдал… Но ты упрямо и гордо сжимаешь губы… совершенно белые и высохшие… пустыня… Ты не теряешь своего облика… и даже в такие минуты… весь мир готов пасть к твоим ногам… И лишь когда ты забываешься горячечным сном… ты шепчешь мое имя … и тонкие, исхудавшие пальцы судорожно сжимают одеяло… я кладу узкую холодную ладонь тебе на лоб, чтобы хоть как-то помочь тебе… принять, забрать на себя хоть малую долю болезни… я провожу ночи без сна, ухаживаю за тобой… я всегда рядом… с тобой… даже когда ты спишь… я не отхожу ни на секунду… и наконец… после долгих переживаний… ты наконец можешь сам подняться с подушки… мое сердце переполняется радостью… грустной радостью после стольких страданий… у тебя появился румянец… и я целую этот румянец… целую эти живые, снова мягкие, словно кашемир губы… так хорошо… но почему губы соленые?.. Боль?.. где же ты, моя родная?.. Останься… побудь со мной еще немного… соленый привкус на губах… я больше ничего не чувствую… не могу ничего… я только вижу твое лицо… неимоверно белое… и слезы… слезы текут не замерзая… слезы текут сквозь неумолимо бегущее время… что же со мной?.. почему так больно?.. почему ты плачешь, Аой?.. скажи мне, милый!.. я больше не вынесу твоего страданья… страданья… и все же… что со мной?.. и лишь тогда серую бесконечность боли начинает поглощать тьма… она закрывает мне глаза… я ничего не вижу!.. звуки заглушает включенная на полную громкость тишина… Аой боже мой… милый мой, любимый… что же это? Я умираю?!.. Нет, я не хочу уходить!.. Нет! не хочу… не надо умоляю, дайте мне еще один вздох!.. не закрывайте мне глаза, я хочу видеть!.. не закрывайте мне уши, я хочу слышать!.. я хочу… любить… я умоляю, еще немного… еще чуть-чуть… Аой, не отпускай… прошу тебя… люблю тебя… не дай мне закрыть глаза!.. и лишь сердце неумолимо считает секунды… и лишь мягкие пальцы – — по лицу – — тонкую линию… Линию смерти. И лишь когда все мо сознание заполняет тьма… В последнюю секунду я понимаю все… .от начала — до конца. что жить – это значит любить что любовь – это и есть смысл жизни… …и умирать совсем не больно… больно умереть… понимая… что больше никогда… никогда не увидишь этих черных глаз… никогда не почувствуешь прикосновение этих мягких, теплых, бархатных губ… Лишь умирая, понимаешь, зачем ты родился… …и что жизнь наша так коротка… По сравнению с бесконечным мгновением смерти… что может сравнится только с мгновеньем любви… Без смерти нет жизни. Без жизни нет смерти. И жизни нет без Любви. Жизнь коротка. То был лишь сон цветка. Он умер. Точка. Кончилась строка.

***

…И в мертвой тишине раздался слабый стон. Сколько в нем было отчаяния, сколько протяжной боли таилось в нем. Словно волчий вой, он пронзил липкую, судорожную тишину и смолк, захлебнувшись в слезах. Лу испуганно испугано повернулся к стоящему рядом японцу. Руки лишь удрученно опустил голову, еще сильней прижал рукой рану на плече. Из-под бледных пальцев сочилась кровь, а темное пятно расползалось по белой ткани рубашки. — Овари да. Кончено, — еле слышно произнес синоби. Клавишник так и не успел ничего сказать, как к ним обратился безжизненный лик Аоя. И только глаза выдавали его мысли, а волны чувств поднимались в соленом океане слез. Синоби встретились глазами всего на секунду, но им этого хватило, чтобы понять друг друга. Молчание порой может выразить все, чего не скажешь и тысячей слов. Руки посмотрел на дрожащего, как осиновый лист Лу и успокаивающе улыбнулся. Вот только улыбка эта вышла какая-то больная и измученная. — Лу, у тебя есть машина? – клавишник аж замер, таким неожиданным и неуместным показался сейчас этот вопрос. — Д-да… А-а что? – заикаясь, ответил он. — Дай мне, пожалуйста, ключи от гаража. И, ради всех Богов, не спрашивай зачем мне это… — произнес синоби, опережая следующий вопрос Лу. — Да, и захвати чистое полотенце! – добавил он вслед ушедшему на кухню немцу.