URAGIRIMONO

Руки бережно уложил Аоя на все тот же многострадальный диван. Постоял над ним немного, устало вздохнул и, прихватив еще одну бутылку из запасов «антидепрессантов», медленно осел на пол. Клавишник стоял неподвижно с удивленно-перепуганным выражением лица. Впрочем, это выражение его так и не покидало весь вечер. - Лу… - синоби пощелкал пальцами, - Луи, у тебя аптечка имеется? - А? Да… Что? – Лу наконец-то вышел из ступора и увидел бледного парня, что сидел на полу и изо всех сил пытался оставаться в сознании. - Аптечка… Принеси, пожалуйста… - выговорил Руки заплетающимся языком. И горячка, и раненное плечо – все навалилось сразу и норовило свести с ума. Единственной четкой и осознанной мыслью в его голове было куда-то лечь. Да вот хотя бы просто на пол… Когда Лу вернулся с аптечкой, синоби уже мирно посапывал, свернувшись клубочком на холодном полу. - Руки!.. – клавишнику ужасно не хотелось его будить, но все-таки пришлось растолкать, чтобы кое-как дотащить до спальни. Почувствовав шелковую прохладу простыни, Руки заставил себя разлепить глаза. - Ну до чего же ты себя довел! – воскликнул Лу с упреком и отчаяньем. Было страшно, очень страшно. Он знал, что от таких ран не умирают, но… Не до конца вылеченная болезнь, жуткое моральное истощение и потеря крови. Черт его знает, до чего это все могло довести… - Лу, только не паникуй, пожалуйста. Сейчас это меньше всего мне поможет… - синоби снова пришлось собраться с силами. – Возьми там бинт, вату и все, что нужно… Пока Лу дрожащими пальцами копошился в аптечке, Руки медленно, но уверенно расстегивал пуговицы на рубашке здоровой рукой. От этого, казалось бы, простого и монотонного действия, он весь взмок, шевелиться больше не хотелось в принципе. Так, чтобы эту рубашку снять, пришлось прибегнуть к помощи клавишника. Осторожно стягивая тонкую, пропитанную кровью ткань, Лу невольно прикоснулся к белой и горячей коже. На секунду его самого кинуло в жар, сердце забилось часто-часто, но он быстро взял себя в руки. - Раны обрабатывать умеешь?.. – тихо спросил синоби. - Д-да, - нервно ответил Лу. - Тогда на, держи, - Руки отдал клавишнику бутылку, которую по-прежнему сжимал раненной рукой. – Только не смей пить. Мне тут пьяный врач не нужен… Он закрыл глаза. Даже смотреть на что либо стало тяжело, особенно когда все силы уходили на то, чтобы говорить. Тем временем клавишник смочил вату водкой и начал осторожно стирать кровь с краев раны, всецело сконцентрировавшись на ней, не позволяя себе смотреть на белую кожу… Чуть отвлекся – и все, спирт попал на рану. Руки тихо вскрикнул, сцепил зубы. - О, прости-прости-прости… - залепетал Лу. – Очень больно? Ответа не последовало. Только слабые тонкие пальцы пробежались от запястья к плечу, на миг запутались в черных волосах, и ухватились за шею, как самоубийца в последний момент хватается за бортик крыши… Невероятным рывком Руки поднялся к Луи и запечатал его губы поцелуем. Таким страстным, обжигающим, немного больным поцелуем, что казалось, будто он прожигает до самого естества. Это было словно одинокий путник, наконец, добрался до живительного источника после долгих дней под палящим солнцем… …Пламя свечи вспыхнуло, обожгло прикосновением и вновь опало… Синоби опять рухнул на кровать, тяжело дыша. Из алых губ вырвались слова: - Так легче… Лу сидел, словно громом пораженный – рука с окровавленной ватой застыла в воздухе, глаза безумно горят, легкие пропускают в себя лишь короткие отрывки воздуха. Ни живой, ни мертвый, он смотрел на Руки, как бы спрашивая… - Лу, продолжай… Чем раньше… - не успел синоби закончить предложение, как вся кровь была стерта, повязка наложена, а плечо плотно забинтовано. Такой скорости перевязки мог позавидовать даже профессиональный лекарь… Но циничные люди в белых халатах не ведали об истинной причине этой спешки. Желание. Почти убийственное, животное желание… …Которое правит всем и вся в этом насквозь прогнившем мире. Ведь в конце концов все сводиться именно к этому. Одному единственному, но убивающему наповал все разумные мысли и стремления. Оставляя место лишь страсти… Нежности… Глубине чувств… Так и этот бледнолицый юноша с вороной гривой, нависающий над жарким телом другого, не менее бледного. Они смотрели друг на друга и молчали. А меж их взоров пролетали яркие искры желания… Чего-то нежного, ласкового, тонкого… И в то же время – порочного, безжалостного, извращенного и такого прекрасного… В голубых глазах – вопрос. В черных – ответ. - Сооо… - непроизвольно срывается с губ одного. Другой не понимает… Но его сердце хватается за утвердительную интонацию и уже больше не отпускает. И зачем теперь что-либо понимать?.. Пропали мысли. Испарились. Остались лишь осколки. Тени. Отголоски. Белая кожа. Словно снег. Легким прикосновением. Тонкую линию. От плеча до запястья. От шеи, по груди (а там слабо колышется воздух, внутри), по впалому животу… Пальцы натыкаются на нежданную преграду – кожаный пояс, и срывают его. За ним брюки и оставшуюся одежду. Глаза с покорным безумием охватывают открывшиеся участки кожи. Какая снежная. Как порошок. Как белый наркотический порошок. - Мой кокаин… - шепчут губы на ухо. Проводят по щеке. Целуют везде, где чувствуют жаркую влагу. Чуть дольше там, где суше. Пальцы. Запястья. Вены. Нежно. Виски. Ресницы. Веки. Чутко. Иссушенные губы. Страстно. О, эти легко подрагивающие веки… О, эти шероховатые карминовые губы, из которых слышаться глухие стоны… Они холодят душу. Заставляют бежать по артериям густую, непокорную жидкость, именуемую кровью. Все быстрее… Заставляют тело выгибаться яркой цветной радугой желания. А может не надо? – спрашивает так некстати проснувшийся Рассудок. Ему ведь еще рано… - просыпаются какие-то нелепые Мысли. Зачем они? Кто они?.. Зачем пришли? Зачем вернулись?!.. …И вот он уже замирает, потом осторожно прикасается к горячей щеке губами и шепчет: - Руки… А может это… Не надо, а? Ты ведь еще болен… - Заткнись, - хриплый выдох. – Заткнись, слышишь?! Мне плевать на все раны, на все болезни в мире. Как бы мне не было плохо, ты всегда можешь это исправить. Как бы мне не было жарко, лишь одно твое прикосновение заставляет меня гореть ярче пламени. Я люблю тебя, слышишь?!.. Кроме тебя, мне ничего уже не нужно… Никакие лекарства в мире не заменят твоих губ. Они и есть мое лекарство… Лекарство от всего – от боли, отчаянья, забот… От жизни в целом. Люби меня… Ничего больше… - исступленно шептал он, сходя с ума. В полубреду целуя эти губы… Выгибаясь дугой и сутуля плечи. Неистово любя… Жаром сжигая все сомненья. Любовью стирая все возраженья. Нежностью прикрывая глаза. Синоби выгнулся, предоставляя свое тело в полное владение эти рукам. Теплым… Мягким… Аккуратным… Каждое движение – отзвуком в голове, бьющим об уши подобно невольной птице. Стягивая джинсы со стройных ног, дрожащими от бесконечного жара кончиками пальцев – по узким губам, безмолвно прося остановиться. В ответ на недоумение – робкими поцелуями покрывая кожу лица… Плавно переходя на шею, покусывая пульсирующую жилку. Пробуя на вкус, дегустируя кожу над изящными ключицами. Тонкими пальцами перебирая слегка выступающие ребра, проводя дорожку поцелуев вниз, к животу…Теплыми слезами нежности орошая бархатную кожу. - Красив… невероятно… Ты… невероятен… - выдохнул Руки и вновь впился в губы любимого. Нереально… - Ты кажешься мне миражам… видением… я так не хочу, чтобы это обернулось болью, но… позволь мне почувствовать тебя… - шепчет Луи. И вновь… …Мягко скользя взглядом по лицу… Пальцами – в мягкие, светлые волосы. Мираж? Видение? Все возможно… Синоби чувствовал, что сгорит в этой безжалостной пустыне страсти, застилающей ему глаза. И станет видением, миражом в пустыне… Так больше нельзя… Сводит с ума… Прикосновениями, робкими поцелуями, тонкими пальцами путаясь в волосах. - Лу… - срывающимся хриплым голосом, - Лу… Люблю тебя, Лу… Настежь открыты глаза. Напрочь подавлена воля. Осталась лишь страсть Между мной и тобою. Тонкая нить. Любовью зовется. Стоит глаза лишь закрыть - И она оборвется. Иль станет прочней – Тела переплетутся. В безумной игре теней Мысли оборвутся. Останемся лишь Мы с тобой. И я в тебе. Мы – вместе. Вместе навсегда. Останется лишь боль Безумная сладкая боль. И пересохшие губы мои, Что тихо на ухо шепчут: «Не бойся ничего, Доверься мне. Ведь теперь мы вместе». …За окном – полночная тьма, и лишь мягкий свет ночника тепло освещал два силуэта, слившихся в один. Один – лежащий, с откинутой головой и разлитыми по шелку волосами. Другой – сидящий сверху, прогнувшийся назад, длинной темной гривой едва касающийся пола. Пальцы сидящего цепко держат запястье другого молодого человека, тело то и дело вздрагивает, а из груди вырывается неровное дыхание. Губы что-то невнятно шепчут, по губам змеится полуулыбка, то и дело переходящая в болезненную гримасу. Наконец, с тонких губ слетает тихий, чуть слышный стон, он отражается от стен и вскоре стихает в полумраке комнаты. За ним еще один… И еще… Сведенные напряжением плечи. Томно прикрытые глаза. Полувздох, повисший в воздухе. Стерлись контуры… Искривлялись линии… Изгибы тела углублялись… …Жизнь – это сон. Страшный сон. Лишь умирая, мы пробуждаемся. Горько, но правда. И когда мы ночью засыпаем, мы видим отголоски из того, другого мира. И предположения, что Рай и Ад существуют – верны. Потому что, когда мы видим кошмары – мы видим Ад. А когда добрые, красивые сны – Рай. Вся наша жизнь – это иллюзия. Но какой же порой она бывает сладкой… Все наши хорошие поступки – влияние ангелов. Плохие – демонов. И сны нам снятся настолько же разные. Но порой они пересекаются. И приходит любовь. Сны двух людей становятся единым целым. И приходит страсть. Сливаются вместе тела. И тогда наш разум выходит за пределы сна. Мы живем и умираем одновременно. Мы находимся между небом и землей. Наша кожа, наша плоть становятся проводниками наших душ. Наших снов. Наших реальностей. Твои тихие стоны. Мое хриплое дыхание. Учащаются. Становятся глубже и сильнее. И нет пределов… Нет рамок и границ… Все стерлось. Сознание и подсознание. Все вместе. Под ровный перестук стрелок. Под рваный перестук сердец. И им кажется, что они умирают… Но как же приятна такая смерть. Hello, my dear. Kill me gently… Последний стон. Последний вздох. …И мир рассыпается на тысячу осколков, заставляя хвататься за руки, чтобы не упасть. Потом собирается вновь, погружая глаза в темноту. …Внезапно воцарившаяся тишина и обмякшее, взволнованное тело на руках у Руки. Тишина. Сквозь открытое настежь окно разбитым хрусталем мерцал звездный свет, что отражаясь от их кожи, терялся в безмолвии. В доме застыла нерушимая тишина, слегка подернутая тихим шуршанием их мыслей. Они смотрели друг на друга, держась за руки, и не могли отвести взгляда. Их сомкнутые губы, словно лепестки нераспустившихся бутонов, хранили молчание, но в то же время рассказывали о многом. Неизведанном, прекрасном… Они молчали о… …Любви и смерти. …Дружбе и предательстве. …Цветах и стали. …Слезах и крови. …Боли и наслаждении. …Рай и Ад сплелись в их мыслях в единое целое, подобно сомкнутым истомой пальцам. Они молчали о том, о чем нельзя говорить. Слова бессмысленны, когда мысли читаются в глазах. Многое теряет свою значимость, стоит только произнести вслух. И так… …Let's leave unsaid, what's left unspoken. …Длилось бы вечно, если бы ясный ум синоби не вывел вопрос, ответа на который не было в молчании. И впервые за весь «диалог», тишину нарушил голос: - Лу, а ты еще не жалеешь, что впустил меня? - Ну… Если не считать крови на моем ковре, сожженного в соседнем лесу трупа и полуживого тела у меня на диване в гостиной… То нет, не жалею, - наигранно призадумавшись, изрек клавишник. Это утверждение заставило Руки улыбнуться, а потом и рассмеяться во весь голос. Он вдруг остановился, заметив на себе зачарованный взгляд Лу. - Что такое? - Твой смех… - тихо, словно боясь спугнуть бабочку, произнес немец. – Я никогда раньше не слышал, как ты смеешься… - Понятное дело! Ты ведь знаешь меня всего один день(!)… - И правда… А мне сейчас кажется, будто я знаю тебя всю жизнь. И все равно… Поразительно. Так чисто и искренне… Не помню, чтобы кто-то так искренне смеялся. - А я и сам не помню, когда вообще в последний раз смеялся… - улыбнулся синоби. - Ты позволишь мне продолжить эту игру в вопрос-ответ? - Да, конечно. Спрашивай что угодно, мне скрывать нечего. - Тогда ответь мне – почему?.. - Что?.. – начал было Руки, но Луи накрыл ему губы ладонью. Он обвел многозначительным взглядом черные простыни, нежно обвивающую его плечи руку… - А… Это… - Руки понимающе кивнул, - Я бы мог ответить просто и банально, что я люблю тебя… - Но?.. - …Но это было бы только частью правды. Понимаешь… - синоби сделал глубокий вдох, - Понимаешь, это, скорее всего, моя последняя ночь… - О чем ты говоришь? У нас будет еще тысяча таких ночей… - Да я не о том, - Руки отвел глаза от лица Луи, его взгляд при этом потускнел, затуманился, - Помнишь, во время схватки все внезапно остановились? Тогда меня еще Уруха схватил за запястья, а Аой… - Аой как бы невзначай прикоснулся к твоей шее. Да, помню… Я еще тогда испугался, думал, он тебе горло собрался перерезать. И ты спросил тогда… «Перестраховался?» - Да вот именно, что перестраховался… - удрученно произнес синоби. – Не задавай лишних вопросов, я сейчас сам все расскажу. Рассказ может показаться тебе длинным и странным, но не удивляйся. Так нужно. Нужно, чтобы ты все это знал. Итак, по порядку. Первое – этот прием считается одним из самых изощренных, коварных и смертоносных в арсенале «крадущихся». Называется он «Замедленная (или Отсроченная) Смерть». Да, точнее не переведешь… Второе – техника. На шее любого человека есть три точки, две слева и одна справа, на которые нужно нажимать в данном фокусе. Причем важна не только точность, но и сила нажатия, а также определенная доля энергии ки. Да, эта энергия действительно существует, это не просто выдумка американских кинорежиссеров, снимающих фильмы о ниндзя и восточных единоборствах. Но объяснять тебе эту, энергетическую часть я не буду, на это и ночи не хватит. Так, едем дальше… Именно от выбора этих трех характеристик – одной из трех точек, силы нажатия и доли энергии, зависит время на которое синоби отсрочивает смерть своей жертвы. Черт, я говорю так, будто читаю с конспекта. Ох и вдолбили же в нас эти знания… Ну ладно.. Значит так, когда приходит «запрограммированное» синоби время, человек умирает словно от сердечного приступа. По крайней мере, так должно казаться окружающим и такое заключение обычно дают патологоанатомы. На самом деле все намного сложнее. Итак, третье – механизм действия, или что жертва чувствует перед смертью. Сначала наступает полная потеря ориентации в пространстве, вовсю шалит вестибулярный аппарат, человек не может устоять на ногах, начинается сильное головокружение… В общем, рано или поздно он оказывается на горизонтальной поверхности. Потом все мышцы начинает сводить судорогой, наступает что-то вроде столбняка. Дальше, как при астматическом приступе, сжимаются бронхи, кислород перестает поступать в кровь. Тут мозг обычного человека не выдерживает, и он теряет сознание. Я говорю обычный человек, потому что синоби может продержаться еще минуты полторы-две. Нас очень хорошо тренируют, мда… А все остальное происходит уже чисто автоматически – останавливается сердечная мышца и атрофируются клетки головного мозга. Все, тут и наступает конец. Четвертое… - Стоп, стоп… Это, конечно, все хорошо, я все понял, только… Зачем ты мне все это рассказываешь? Ты что, хочешь сказать, что это все случится с тобой? – недоумевал Лу. - Верно, именно это я и хочу тебе сказать. А рассказываю так подробно, потому что не хочу, чтобы ты пугался, когда это все начнет происходить со мной. Кстати говоря, это еще можно остановить, но только до того момента, как я потеряю сознание… - Как остановить? То есть… - То есть, если бы ты, красота моя, меня не остановил, я бы рассказал именно об этом. - Ах, извини, извини… Продолжай, пожалуйста. - Так вот, четвертое – это возможность все это остановить. Ну все же допускают ошибки, даже синоби… Хотя это считается непростительной оплошностью, но все-таки… Есть шанс все исправить. Нужно просто проделать то же самое. - Как?.. Вот так вот просто? - Да, вот так просто. Поэтому убийца обязательно запоминает свои действия на случай ошибки. - Так почему же ты не нажмешь? - Ха, вот тут и вся загвоздка – я не помню, куда именно нажимал Аой, а уж тем более не знаю силу нажатия и долю энергии. - Так ведь можно попробовать разные варианты… - удивился Луи недогадливости своего любимого. - В том-то все и дело, что нельзя, - печально ответил ему Руки. – Тут вся тонкость в том, что даже если человек знает, что на него применили данный прием, и даже каким-то чудом прознает все его подробности и премудрости, он не сможет отвратить от себя смерть. «Замедленную Смерть» часто сравнивают с принципом действия бомбы с часовым механизмом. Таким образом, у тебя есть три варианта: либо ты не трогаешь бомбу совсем, либо ты перерезаешь верный проводок, либо перерезаешь неверный. В первом случае бомба взрывается в установленное на таймере время. Во втором часовой механизм отключается, и угроза, считай, тебя миновала. А вот в третьем бомба взрывается в тот же миг, независимо от установленного времени. Так и со мной – если я ничего не буду делать, я умру чуть после, а если я нажму неверно (вероятность чего очень велика) – то умру тут же, на месте. Мне лично больше нравится первое… А тебе? - Ру, ты рассуждаешь так, будто речь идет о том, что съесть на десерт… - ошеломленно произнес немец, - Речь ведь идет о твоей жизни!.. - А что, мне истерить, биться головой об стену, и кричать «За что мне все это?! Я ведь еще так молод!..» Брось, ни к чему это… За свою жизнь я не боюсь – все равно ничего уже не исправишь. Я имею в виду, что Аоя мы вряд ли добудимся, а если и добудимся, то вряд ли он согласится мне помочь. Я больше о тебе беспокоюсь. И угораздило же тебя влюбиться в такого непутевого. Ты ведь меня просто так забыть не сможешь… А я хотел бы, чтобы ты жил дальше, жил нормальной жизнью, нашел себе приличную девушку… У тебя же еще вся жизнь впереди, - синоби ласково провел по черным волосам Лу, улыбаясь своей неповторимой грустной улыбкой. - Руки, - Лу неожиданно заключил его в объятия, от чего по лицу синоби прошла болезненная гримаса. – Руки, я люблю тебя. Я люблю тебя всем сердцем и для меня ты и есть вся жизнь. Прошу тебя, не покидай меня… Я пойду за тобой, куда ты только попросишь, хоть на тот свет. Только умоляю, не оставляй меня одного… - его голос четко звучал в тишине. В нем не было ни слез, ни печали. Лишь мрачная решимость и полное доверие… Может быть еще чуть-чуть надежды. И эти слова проникли в самую глубину души, задели самые чувствительные струны его сердца, и алебастровые скулы прочертили две короткие строки из слез… - Нет… - сдавленно прошептал он. – Хватит… Хватит… Хоть кто-то должен остаться в живых… Слишком много смертей… Я хочу, чтобы ты жил, слышишь? Для меня, за меня… Я хочу, чтобы ты любил и страдал, взлетал ввысь и камнем падал вниз, задыхался от радости, и дышал полной грудью горестей. Жил так, как я не смог… и не смогу уже. Я никогда тебя не покину… Я останусь навечно. В твоей душе. - Хорошо. Я буду жить. Я буду жить как можно дольше, кляну… - не успел Лу договорить, как его остановил мягкий баритон: - Не нужно клясться. Клятвы – это все пустое. Они нарушаются так же легко, как даются. Пусть и с обещаниями так же… Но просто пообещай мне… - Я буду помнить тебя… Вечно. Обещаю. - Я верю тебе. Верю… - Руки нежно провел пальцами по щеке Луи, коснулся губ, очертил их контур, - А теперь спи. Слишком многое произошло, тебе необходимо отдохнуть… - Но Руки! Мне ведь еще столько нужно тебе сказать! А у нас так мало времени!.. – возмутился клавишник. - Утро вечера мудренее. Тем более, что оно скоро наступит… - Отчего ты так решил? – спросил Лу. Он выглянул в окно, казалось, снаружи все было по-прежнему. - Небо темнее перед рассветом, - ответил Руки перед тем, как мягко поцеловать его в лоб и на секунду прижать пальцами его виски. - Спокойной ночи… - успел прошептать Луи, мгновенно засыпая. - Ясного рассвета, - служило ему отповедью. Синоби несколько минут любовался спящим любимым, и, мысленно попрощавшись со звездами, погрузился в объятья Морфея. Сон, прекраснейшее из наслаждений жизни, в отличие от других, не утомляет и не приедается. Он наполнил его и он поплыл. Далеко и надолго ли – не знаю…