Параллельные прямые

Когда она выходит наружу, кажется, что сердце сейчас остановится. Собьется, оборвется, как старая пластинка. Эвер Холмс не видела неба на протяжении многих лет. Эвер Холмс не чувствовала ветра на своей коже, пожалуй, четырехзначное, а то и пятизначное количество дней. Она хотела оставаться сильной всю свою жизнь. Быть умной. Подгибать под свою власть любого, кто только был рядом. Она опережала на многие столетия ум любого гения. Холмс. Фамилия человека-компьютера. Маленькой девочки, которую убили и задушили, заставив быть сильной. Ночами, когда искусственный свет затемнялся, она могла позволить себе немного слез. Так, чтобы не видели камеры, так, чтобы не поняли надзиратели. Нельзя, чтобы плечи дрожали. Нельзя, чтобы твои всхлипы были слышны. Нельзя ничего, что может выдать твое состояние. На людях она должна быть сильной. Для людей она должна быть монстром. Лишь наедине с собой – маленькой девочкой. Только так. А утром – забыть о минутной слабости. Теперь что-то изменилось. Неуловимо, странно, но изменилось. Детскую мордашку с двумя игривыми хвостиками теперь чувствовала не только Эвер. Прошел целый год, прежде чем Джим сумел найти путь в ее душу и увидеть сейф, закрытый на семь замков. Прошло несколько месяцев, прежде чем он подобрал ключи к нему. Он не знал, что именно в ней так привлекает. Все Холмсы были до одурения умными и правильно-тошнотворными. Эвер же манила тем, что была другой, отличной от всех, кого он знал. Мориарти видел очень много людей, знавал безмерное количество масок. Она не была частью этого стада даже тогда, когда скрывала себя. Всегда, каждую минуту она была по-разному, но настоящей. Властная женщина, своим необъяснимым магнетизмом заставляющая тебя убить твою семью просто потому, что она считает, что это нужно. Властная, ведущая свою игру. С ней нельзя чувствовать себя в безопасности, нельзя быть уверенным, что она предана только тебе. Не такая, как все женщины и мужчины, которых он встречал. Она… Ее нельзя приручить. Всегда, каждую секунду она будет диким зверем, которого ты всего лишь кормишь с руки. Он видел, что в сейфе ее души сокрыто что-то кардинально иное. Что-то, что может совершенно выбиться из колеи того, что он о ней знает. Эвер никогда не давала повода сомневаться в том, что сильна, но и не показывала своей слабости. А слабости существуют у всех. Мориарти потратил слишком много, чтобы узнать ее. Часто бросал интересные дела просто потому, что она привлекала сильнее. Позволял своему эгоистичному желанию заполучить и понять ее напрочь срывать себе крышу. Сначала Шеринфорд потонул в его скрытой игре, наполненной разрозненными и редкими визитами, а позже - вдвоем, - они смогли заполучить его полностью, и не ограничивать себя уже ни в чем. Она никогда не ждала его визита. Сидела где-то у себя, играла роль сильной и независимой, не заинтересованной… И никогда не подавала вида, что рада. Впрочем, этот раз обещал быть особенным. Подобрав все ключи, Джим хотел добраться до ее сердцевины, понять, что же находится внутри у этой женщины, ломающей все рамки и устои, и был близок к этому, как никогда. - У меня есть кое-что для тебя, дорогуша. Короткая пауза. - Опять нашел себе проблем. Нехорошо. И чем собираешься покупать меня? Она даже не оборачивается. Копна темных волос падает на спину шелковым водопадом волнистых локонов. Вновь в себе, вновь рождает какие-то гениальные планы. Знает, что он ее не любит, а лишь интересуется редким разумом и не менее редкой душой. Просто прилетел, как пчелка на яркий цветок. Эвер Холмс слишком умна, чтобы позволить себе какие-то человеческие слабости. Между ними не любовь, - упаси бог, - всего лишь химия двух безумных гениев, порождающая хаос и разрушение. Их скрепляет та невидимая клейкая нить тьмы, нить, ведущая к преступлениям и крови, не больше и не меньше. Ей нравится чувствовать его рядом. Ощущать руки, скользящие по телу, чувствовать чужое дыхание так близко. Жаль только, что это быстро надоедает. Она не привязана к нему, как и он к ней. Не верит в то, что нужна, да и не хочет верить. Никогда. Она одна. Одной проще. Только в одиночку можно реализовать то, чего всегда хотел. Люди отвлекают, люди пусты и не нужны. Он - исключение. Но каждый исключительный случай имеет свои ограничения. Джим подходит ближе, наблюдает, как она опять захватила чей-то кабинет, кидая пустой взгляд в ночь через окно. Сидит раскованно. Другие может даже сказали бы, разнузданно, но это… Она всегда забирала столько пространства, сколько хотела. Это ее суть. Ее жизнь. - Ну же. Будешь обижать меня, я уеду. Никаких маленьких радостей, никаких сюрпризов… - с притворным разочарованием хмыкает он, закатывая глаза. – Я ведь тебе нужен, признай. Скучно, наверное, здесь без дяди Джима? Он знает, что ее раздражает это напускное веселье. Растягивание гласных, психоз, вырывающийся наружу… Но все равно продолжает. Хотя бы потому, что его безумно раздражает ее серьезность. Рационализм, текущий в каждой жилке. - Интересно, а что бы ты делал без меня?.. Я способна предсказать то, что тебе кажется невозможным. Способна сделать то, что ты даже не поймешь. Тебе ведь скучно без меня, дядя Джим? – парирует она. Голос звучит холодно, ровно. Холмс всегда так холодна. Вся утонула в своих тайнах, заперлась в сейфе, закрытом на семь замков. Она интересна, своеобразна. Особенна. Тянет к себе, словно магнит… И отталкивает порой так же, только в этом случае противоположным полюсом. Мориарти уже слишком давно заподозрил, в чем ее беда. Потребовалось убить всего лишь десяток лишних звеньев цепи, чтобы узнать, что именно привело сюда малышку Холмс. Любознательность. Наука. И одиночество. Она хочет быть не одна, но боится. Надломана. Может даже сломана. Просто не показывает свои выщербинки, играет во всемогущество. И он злится. Впервые за долгое время позволяет себе превратиться в бешеного пса, который готов порвать на клочки все ее проклятое семейство и доломать ее саму. Проходит секунда, прежде чем Мориарти подлетает к ее креслу, хватает за руки, так, что возможно останутся синяки, и волочет к выходу, под сумасшедшие смешки, вылетающие из ее приоткрытых губ. Его раздражает этот смех. Раздражает то, что ей безразлична та боль, что он ей причинил, раздражает, раздражает… Хочется сломать, выкорчевать с корнем эту дрянь, которая позволяет себе быть слишком умной рядом с ним. Уничтожить весь ее шарм, убить все то, что так притягивает и манит. Возможно, навсегда забыть сюда дорогу. Оставить ее гнить в гордом одиночестве. Когда они вылетают наружу, она вдруг оседает у него на руках безвольной грудой. Повисает, как кукла, распахивает глаза, и кажется мертвой. Темные волосы змеями вьются по бледной коже, обрамляя лицо. Смеха больше нет. Ничего больше нет. На секунду кажется, что Эвер Холмс мертва. Она не видела неба на протяжении многих лет. Не чувствовала ветра на своей коже, пожалуй, четырехзначное, а то и пятизначное количество дней. Звезды мигают так ласково, что кажется, сорвутся с черного шелка небес, осыпавшись прямо на них двоих. Эвер не чувствует холода. Она просто замирает как статуя, осознавая, что не может понять, что произошло. Столько раз видела этот пейзаж через окна, но никогда не думала, что в реальности все намного иначе. Воздух можно пить. Неважно, что он обжигающе холодный, неважно, что бьет по лицу влажной тряпкой. Он прекрасен, как и ветер на чертовом утесе. Соленые капельки, летящие в лицо, прекрасны. Она хочет вымокнуть под ними насквозь, так, чтобы не осталось даже клочка сухой кожи. Это не теплый душ, это магия, воплощенная в воде. И Эвер безудержно хочет стать частью этой магии. Стать частью реального мира. Сейф разлетается на куски. Замки рассыпаются в железную пыль. Она даже не замечает, как окончательно оседает на его руки, на мокрый пиджак и чёрное дорогое пальто. Последний раз Эвер Холмс видела небо и звезды в ту ночь, когда сожгла дом. Последний раз она была на улице, на свежем воздухе тогда, когда впервые вошла в эти стены. Маленькая девочка, проснувшаяся от застарелого напоминания, вдруг поднимает голову. Встряхивает двумя хвостиками. Ей больно. Ей одиноко так, что это невозможно передать. Она совсем одна на всем белом свете. Она плачет в самолете, который летит на город, чтобы разбиться. И она одна. Одна. Хочется кричать. Неужели, чтобы сломаться, потребовалось так мало? Неужели, чтобы уничтожить в один миг все годы работы над собой, потребовалось просто выйти на улицу?.. Во всем виноват он. Уже через секунду она не висит безвольной куклой, не дрожит под дождем от страха. Руки находят какую-то часть то ли пальто, то ли чего-то еще, и дергают так, чтобы оторвать. Она хочет задушить его. Исцарапать лицо. Вырвать зализанные волосы, разбросанные дождем в разные стороны. Уничтожить, стереть в прах. Нет больше холода, нет больше боли… Есть только этот человек, это существо, проклятое, и горячо ненавидимое. Наверное, со стороны кажется, что она одержима. Слезы смешиваются с дождем, соленым ветром, не оставляя следов. Крики - с невольным хрипом, когда руки так легко перехватываются. Как соломинки. Бессильные. Не подготовленные к драке. Досиделась в своих казематах, дорогая? Укротить ее бунт слишком легко, равно как и прижать поближе, вопреки здравому смыслу. Слушать, как она сквозь слезы просит остаться, побыть рядом, хоть чуть-чуть. Чувствовать, как сдавленно дышит, пытаясь приглушить уже не тайную боль. Сейф разбит, и он знает ее самую страшную тайну, ее боль. Казалось бы, больше ничего не должно тянуть, манить к ней. Она оказалась такой же, как и все. Слабой. Нуждающейся в помощи и поддержке. Мысли обрываются одна за одной. А интерес, который, казалось бы, так просто было уничтожить буквально секунду назад, разгорается только сильнее. Она хрупкая и маленькая. Настоящая. Живая. Он может разрушить ее, а может спасти. Дать увидеть мир, одна крохотная ущербная часть которого уже заставила ее сломаться. Остров на воде, на острых скалах. Тюрьма, покрытая жухлой травой и большей своей частью находящаяся то ли под дождем, то ли под соленым мокрым ветром. Сложно определить, что это. Влага есть, но нет туч, из которых может появиться дождь. Ветер. Кажется, восточный. Ветер перемен. Она плачет, и не может остановиться. А он не может признаться сам себе в том, что она нужна ему не только как помощник и карманный гений. Она просит остаться. Побыть рядом. А где-то в кармане пищит телефон. Как всегда. Джим плохо понимает, что происходит, даже не может найти причину, по которой делает это. Первый раз, когда прижимает к себе эту соломинку так, что кажется, может сломать. По-настоящему. И полностью игнорирует звонки, от которых может целиком и полностью зависеть паутина дел и заговоров. Все уходит к черту. Остается только здесь и сейчас. Холодный соленый ветер. Пальто, которое перекочевывает на костлявые плечи, виднеющиеся под промокшей рубашкой. Шорох утоптанной травы. Вибрация телефона, который стоит уже на беззвучном режиме где-то в кармане брюк. И звезды. Много-много звезд в ее глазах, когда она уже сидит рядом, в тихом уголке, где их не достает ветер и улыбается. Не хитро, не наигранно. Искренне. Впервые за все их время. Впрочем, кто знает. Может и за всю жизнь.