15 квадратных метров на самоубийство

      Вы когда-нибудь слышали, как рассыпаются идеалы и убеждения? Сперва потрескивают, словно дрова в печи, потом — бьются вон из подсознания. В первый день совсем слабо, а на второй уже сносят голову.       В случае с Куникидой, сносило только очки.       Дазай сидел напротив, невидимый из-за кадки с густо-зелёной цветочной стеной. Пальцы упорно стучали по клавиатуре, время от времени сбавляя темп, когда Осаму делал записи вручную или пил кофе. Доппо прислушивался к ударам по кнопкам и думал, что мерещится: местный самоубийца никогда не работал столь энергично. Всячески отлынивал, ждал знака свыше и находил его на лезвиях, шнурках, рельсах, руках молодых красавиц, но точно не в отчётах агентства. Куникида до конца дня не мог поверить, что Атсуши — тот ещё полумесяц — изменит до неузнаваемости того, кто влиянию по определению не поддаётся. Но это было реальностью. После ухода Накаджимы и его наставника Доппо ещё оставался в офисе, несмотря на график: он включил компьютер Осаму, проверил все созданные и отправленные за сегодня файлы и не мог поверить…       Всё было идеально.       Конечно, кроме Дазая.       И пока детектив гадал, что и под каким углом вдарило в голову самоубийце, последний шёл в парк со взглядом: «Вижу цель — не вижу препятствий». Атсуши удивлённо поглядывал на него, молча шёл чуть позади, стараясь при этом не отставать. Дазай ничего не говорил с тех пор, как они покинули агентство, даже не обернулся. «Интересно, если бы я потерялся или попросту ушёл, он бы не заметил? — парень вновь задавал этот вопрос, глядя в спину детективу, и каждый раз отвечал: — Да нет, бред какой-то. Дазай-сан всегда всё знает».       Накаджима пропускает момент, когда Осаму останавливается, и врезается в него. В ответ на извинения ему подают стаканчик с тёплым кофе. — Что? — с недоумением спрашивает Атсуши, а тёрпкий запах щекочет нос, словно шерсть тигра: мягко, приятно… То, что надо после тяжёлого дня. — Неплохо поработали сегодня — теперь можем отдохнуть. Держи, — Дазай протиснул стаканчик в ладони Накаджимы и пошёл в сторону дома, зная, что его подопечный вскоре последует за ним.       Парень смотрел в спину наставника и вспоминал, как недавно нашёл под бинтами злосчастное лезвие — через пару часов после того, как детектива сшивали по кусочкам. А теперь от той глупости, любого суицидального обострения будто ничего не осталось. Вернее, осталось, иначе это был бы не Осаму, но он так тщательно спрятал это в своей душе, что казался обычным сотрудником обычного детективного агентства. Обычным человеком. Атсуши отметил, что Дазая больше не окружает аура смерти — такая, что всегда ощущается в воздухе, ведь детектив упорно тянет перебинтованные ручонки к загробному миру, — но вместо неё образовалась пустота.       Наверное, поэтому Куникида в таком шоке и не может поверить в образцовую работу детектива. Ведь без этого постоянного, но обычно едва уловимого стремления к самоубийству Осаму был не похож на самого себя. Воодушевлённый Накаджима пытался представить себе Дазая, отказавшегося от объятий смерти…       И тут же спустился с небес на землю. Бесполезно.       По возвращении домой Атсуши пошёл на кухню, дабы сделать чай, а его наставник улёгся на футон. Ставя рядом с плитой чашки и засыпая сразу в них заварку, парень ощущал на себе чужой взгляд. Пальцы немного дрожали, из-за чего чайные листья просыпались мимо чашки Накаджимы. В этом маленьком, больше похожем на тюремную камеру помещении застаивалась тишина, но сейчас — впервые за последние несколько часов — её нарушало кипение воды. И всё же наличие хоть какого-то шума не избавляло от чувства, что некто сзади терпеливо следит за твоими движениями, вылавливает каждое, анализирует, запоминает каждое… Со дня переезда Атсуши впервые было так некомфортно. — Ты слишком напряжён, — парень чуть не подпрыгнул, когда разливал кипяток по чашкам: голос Осаму оглушал на фоне почти полной тишины. Дазай заметил это замолк, ожидая, пока его подопечный приготовит чай: ещё не хватало несчастных случаев на кухне. Когда чашки были оставлены возле подушки, детектив взглядом указал на свободную половину футона; Накаджима устало опустился на его край. — Хватит скромничать: ты не в гостях у японского императора, чтобы в угол забиваться.       Атсуши кивнул, но лишь опустил голову на колени, что не устраивало его наставника. Осаму закатил глаза и дёрнул мальчишку за локоть, из-за чего тот рухнул на футон, столкнувшись спиной с плечом Дазая. Когда чужая рука обхватила его за талию, тем самым не позволяя встать, Накаджима занервничал: он вспомнил, как несколько дней назад его приняли за «Луну всей жизни» и чем это закончилось. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Здесь и правда делать нечего.       В последнее время вечера проходили однообразно: Атсуши разбирался со взятой на дом работой и присматривал за наставником, а тот или спал, или надоедал своим зелёным болезненным видом. Ну, ещё готовил иногда. Теперь же все здоровы и свободны и становится ясно, что эта комната — своеобразный бункер, рассадник депрессии и тоски. Понятно отчасти, почему Дазай и дня не может без выпивки или какой-то отравы: благодаря им хотя бы отвлекаешься от гнетущего давления четырёх стен. — Приём, Атсуши. Ты ещё здесь? — Осаму встряхнул парня, который неподвижно лежал рядом, сосредоточив взгляд перед собой. Накаджима подскочил от неожиданности, сбросив с себя руку наставника, и заметил, как странно выглядела сложившаяся ситуация. — Это не то, о чём вы подумали… — Да ни о чём я не думал. А вот ты, похоже, себе целый курятник набил.       «Курятник?! Я тигр вообще-то!» — хотелось, подобно коту, дать лапой по ушам, предварительно выпустив коготки, но Атсуши сдержался. Да и не настолько хорошо он ладил со способностью: тигр попытался бы вместе с ухом снести полголовы, правда, потом всё равно растворился бы. — Во всяком случае, ты даже не гость, а сожитель, так что перестань забиваться в угол и делать вид, что ты — лишь пыль в воздухе, — чай немного остыл, и Осаму передал одну чашку подопечному. — Спокойных вечеров будет мало: такова уж наша работа. Но, пользуясь случаем, можно поговорить без лишних подстрекателей, — тонкий намёк на детективное агентство. — Можешь спрашивать, о чём захочешь.       Накаджима удивился, что Дазай отозвался об остальных детективах в таком духе. Впрочем, кроме него, никто не стал бы выслушивать рассказы о самоубийствах, поисках прекрасной дамы и многоразовых лезвий: нажаловались бы Куникиде и наслаждались тишиной и спокойствием, а если услышал сам Доппо, сценарий вообще короткий… сокращённый до ударной терапии. Акико могла прокапывать Осаму чем-угодно и сколько-угодно, но тумаки восстанавливали ясность разума куда эффективнее.       А потом в памяти отозвались последние слова Дазая. Спрашивать, о чём захочет? Прям обо всём? Атсуши растерялся: было, конечно, несколько моментов, которые он хотел бы прояснить, но все они казались страсти детектива к самоубийству. Парень же решил не говорить на эту тему, дабы не напоминать лишний раз о злосчастных лезвиях, мостах, грибах — всём, что могло бы забрать у него Осаму. Он взял ладонь детектива в свою, осторожно провёл по краю бинта, соприкасающегося с холодными пальцами. Хотелось снять его хоть на пару минут, дабы Дазай почувствовал, как воздух касается его настоящей, а не искусственной кожи.       Как прошёл бы день Осаму, если бы он не заматывал себя бинтами все двадцать четыре часа? Детектив бы проснулся в семь утра из-за назойливого будильника, чувствуя свежий воздух, проникающий в комнату через открытое окно, тонкую ткань своей одежды и прохладу от свободного края подушки. Мог бы заварить чай и наблюдать, как дымка белого пара рассеивается в воздухе, оставляя маленькие тёплые капли воды на ладонях. На работе случайно коснуться неровной стопки папок, клавиатуры и тонких пальчиков официантки на первом этаже. Отражать удары преступников в рукопашном бою, чувствуя, как чужие способности исчезают, прячутся от таинственного «Неполноценного человека», забиваются в дальние уголки сознания их хозяев. После выполненного задание пройтись к реке, сесть на закованном в камень берегу и опустить руки в освежающе холодную воду, мягко омывающую редкие синяки и уставшие от работы за клавиатурой пальцы. Он мог бы почувствовать лёгкие, но торопливые касания дождя и тёплые солнечные лучи, согревающие кожу; прикосновение пушистого хвоста бездомной кошки, которую хочется забрать домой, и колющий мороз, если за шиворот закинуть кусочек льда…       Вместо этого каждый день одно и то же: ноющая боль, когда трескаются застывшие кровавые дорожки и появляются новые, смертоносная острота лезвий, не всегда достигающих цели и никогда не приносящие смерти, из-за чего они напоминают детские пластиковые игрушки; потребность скрывать обширные тёмно-синие, иногда фиолетовые синяки на шее, дабы не обращать на себя лишнее внимание.       Бинты создали своеобразный экзоскелет, оградивший Дазая от внешнего мира и лишивший его возможности чувствовать всё. — Можно снять их? — Нет, — на тихий, но уверенный вопрос Атсуши обрушился категорический отказ: он отражался, ничем не скрытый, даже во взгляде Осаму. — Ваши раны уже зашиты и обработаны; на свежем воздухе они быстрее зажили бы… А под бинтами они могут раскрыться и спровоцировать заражение, — парень помнил, как нашёл сохнущие на пыльном карнизе бинты. Удивительно, что детектив ещё жив с таким-то подходом к своему здоровью; видимо, Смерть его действительно не любит и знать не желает. — Не волнуйся, ничего не случится, — голос Дазая стал мягче, а на лице появилась привычная полуулыбка. — Бинты — как вторая кожа: дополнительная защита не помешает. — Но вы же не змея…

«Эта «не змея» задушила сотни жизней, Атсуши».

---       Разговор всё сводился к теме самоубийства. Накаджима пытался свернуть его в другое русло, но безуспешно: жажда смерти стала частью Осаму, и говорить с детективом, избегая этого подводного камня в его душе, было попросту невозможно. Лучше бы не было этого свободного времени — редкого вечернего гостя для защитников правопорядка: Атсуши было совсем некомфортно. Парень то и дело отодвигался на край футона, увеличивая расстояние между собой и Дазаем, но тот каждый раз дёргал его за локоть, возвращая на место, а однажды и вовсе сгрёб в охапку и повалил на футон.       Просто временное сожительство? Как наивно. Атсуши должен был понять, что занимается самообманом, ещё в первый день, ещё на пороге, над котрым прикрепили потрёпанную временем почерневшую петлю. Один из своеобразных даров смерти, которыми Осаму дожен был проложить себе путь в вечность, но никак не мог достичь цели. Находясь в окружении четырёх бездушных стен и человека, лишённого воли к жизни, парень чувствовал, что задыхается тишиной — беззвучно, неподвижно, теряя веру в лучшее. Хотелось забиться в угол и спрятаться от пытливого взгляда карих глаз и пропитанных кровью бинтов.       Почему он, цепляющийся за малейшие нити жизни, находится там, где от них остались лишь утопленные в пыли угли?       После десяти минут молчания Дазай убедился, что его подопечный окончательно застрял в омуте мыслей, из которых в одиночку не выберется. Парень выглядел уставшим и не только из-за работы: ожившие страхи и сомнения отражались не только в душе, но и на бледном лице парня. Осаму снова сгрёб его в охапку, потянул назад и уложил на свободное место рядом с собой. Холодная ладонь легла на волосы Накаджимы, немного взъерошивая их. — Не понимаю, почему ты не смирился, как остальные, — Атсуши вздгогнул от чужого голоса за спиной: он слишком привык к тишине. — Куникида желает мне смерти, да и Йосано, наверное, тоже: я слишком отличился в списке её пациентов. Остальным всё равно. А ты пытаешься что-то изменить…       Парень понимал, к чему клонит Осаму, но не собирался сдаваться, пусть подобные мысли и закрадывались в подсознание. Он мотнул головой, отвечая на немой вопрос наставника, чем вызвал у него улыбку. Голос Дазая также изменился и стал чуточку мягче. — Успокойся: я не стану себя убивать.       Детектив приглаживал неровно подрезанные пряди, укладывал их в разные стороны. Накаджима всё ещё молчал, никак не реагируя, и через пару минут Дазай услышал тихое сопение: сон всё же забрал его подопечного. Парень услышал то, в чём сомневался, но на что так надеялся, — нескольких слов оказалось достаточно, чтобы развеять тревогу и заставить её отпустить измученное сознание. — Просто верь мне, Атсуши. И помни: самоубийцы всегда верны своему слову.