Калейдоскоп миров

      Долото стучит, выбивая смерть из камня, даря вечную жизнь скрытой внутри скульптуре.       Небольшой кусок мрамора вначале чуть больше самого Шиничи, манит последнего просто до невозможности. Он знает, что хочет получить, видит это в камне и досадует, что не может освободить парня оттуда как можно скорее.       Ещё немного, шаг за шагом. Скульптура — это всегда медленно. Набросок в глине, а после долгая и мучительная обработка. Это стёртые пальцы и сжатые зубы, попытка не глотать пыль, не слишком давить на хрупкий камень.       Это вечная любовь к своему творению, попытка превзойти мастеров прошлого и себя тоже.       Обычно мастера получают обработанную глыбу после того, как приготовят набросок, глиняное подобие будущей скульптуры. Но этот кусок — подарок с ироничным добавлением "высеки из него любимого человека". Какая глупость.       Но Шиничи не может остановиться, он делает всё сам, даже срезает осторожно лишние куски с чьей-то одежды. Откуда-то он знает, как зовут человека внутри, его судьбу и привычки. Кто-то заточён там долгое время, не одно тысячелетие, а теперь вверяет свою судьбу мастеру-самоучке, впервые работающему с камнем такого размера. Но всё будет в порядке, пока в почти что умелых руках долото и напильник, пока ничего не дрожит, а сам Шиничи не валится от усталости прямо на пол.       Всё в порядке. Кайто долго ждал, подождёт ещё немного, пока не будет закончен.       Руки давно перестали следовать наброску, отчего парень перед Шиничи лишь хорошеет с каждым днём. Складки на чужом плаще естественно укладываются на пол, а выглядывающие из карманов брюк большие пальцы рук сами заигрывают с мастером, прося подпилить перчатки на них совсем ещё немного, добавляя едва заметную складку. Губы же сами кривятся в странно-привлекательной ухмылке, будто их хозяин — большой самоуверенный наглец. Возможно, это так, Шиничи ещё не до конца с этим разобрался. Он сейчас подпиливает осторожно волосы, кажущиеся до безобразия мягкими, но слишком хрупкие для того, чтобы зарыть в них руки и пройтись, перебирая пряди в руке.       С каждой деталью дурная шутка кажется более правдивой, Шиничи и в самом деле влюбляется в своё холодное творение, что никогда не сможет ответить на чужие чувства в силу своей природы. Но остановиться невозможно, слишком поздно.       Впору быть Пигмалионом* и просить Афродиту оживить камень, упрашивать подарить холоду тепло тела и чувств. Только богов нет, даже греческих, а статуя перед ним не оживёт ни от каких молитв.       Всё бесполезно перед Кайто, что насмешливо улыбается ему каждый раз, когда Шиничи вбегает к скульптуре в мастерскую, не в силах не придти и не попытаться вновь закончить. Постепенно всё меньше и меньше работы остаётся, всё более и более живо выглядит паренёк перед мастером, всё ближе тот момент, когда Шиничи сдастся перед своим глупым фетишом и попытается хотя бы обнять свою скульптуру.       Но вот и конец. Остаётся лишь последний штрих — щавелевая кислота — перед тем, как всё закончить. Ещё немного, и камень будет готов и будет блестеть.       Как же так случилось, что у Кайто такая вызывающая и приглашающая в объятия поза? Слишком мягкие для камня волосы? И слишком красивые тонкие губы, приглашающие провести по ним языком, пока руки сами зароются в лацканы пиджака?       Глупые чувства и страсть толкают на совершенно дурной поступок: поцеловать мрамор прямо в губы, на секунду прикрыв глаза и представив, что перед ним реальный человек, немного переевший мороженого.       Секунда превращается в две, а те сами как-то становятся целой минутой наедине с собой и воображением, в которое Шиничи погружается так глубоко, что не сразу замечает, как что-то притягивает его к скульптуре, а губы резко теплеют.       Лишь отстранившись, Шиничи понимает, что у мрамора не может быть таких пронзительно синих глаз, словно небо в солнечную погоду и в мороз, такое ледяное, что тянет рассмотреть получше. Не может быть немного алых губ, как будто кто-то их смог испачкать цветом свежераспустившихся роз. И, конечно, у скульптуры не может быть по-детски счастливой улыбки, когда руки сами делали насмешливую и упрямую.        — Я долго ждал, когда ты освободишь меня, — раздаётся тихий шёпот чуть ли не в самые губы, после чего впору сдаваться в психушку или благодарить Афродиту.       Пожалуй, Шиничи начнёт со второго.