Калейдоскоп миров

      Ты так любишь эту жизнь, Розовые сны, Веришь отражению.        Конан молчаливо смотрит на Ран, никак не комментируя. В чём-то он ею восхищается. Не более.       Кайто знает этот взгляд: у него такой же. Он также смотрит на Аоко: восхищён некой детскостью, умилён, как взрослые ребёнку в песочнице, неловко строящему первые кулички.       Ей нет нужды думать об осторожности. Она может просто жить, лишь смутно-смутно подозревая, что что-то не так с её другом.       Я ищу глоток весны, Мне страшнее жить, Чем смерти приближение.        Прыжок — почти что веры — с небоскрёба. Дельтаплан может подвести в любую секунду, но Кида волнует не это. Он смотрит в другую сторону, на другого героя драмы, что сейчас недовольно кривится вслед и прячет ухмылку.       Как давно ограбления стали похожи на редкий глоток воздуха? Когда он подсел на чувство адреналина, на страх, что его поймает мелкий?       Как давно Конан старается попасть на каждое? Ссорится с Ран, мчится, что есть силы на них? И смотрит-смотрит на то единственное преступление, где умирает только гордость?       Необходимый им глоток необычности, спасающий от обычной жизни.       Да, я черствый, не живой, Мёртв и погребён, Верен только страху.         — Кайто! Неужели тебе не было весело? — спрашивает Аоко, пока сам Кайто слышит совсем другие слова голосом Ран:" Конан-кун... что-то случилось? Ты даже от Холмса отказался...".        — Нет. Всё в порядке, — но мысли совсем-совсем о другом.       О Снейке. Тот что-то начал подозревать.       О Джине. Тот копает под Мори Когоро.       Почему мне не смешно? Чувство радости ушло, Вечная готовность к краху.        Нельзя сделать ни единого неверного движения. Иначе погибнут люди.       Нельзя неосторожно выйти в костюме Кида. Нельзя показывать, что Куроба Тоичи точно мёртв — так и Снейк может понять, что нынешний Кид совсем иной человек.       Нельзя показывать возможности бабочки. Нельзя показывать свои часы, необходимо тщательно следить за каждым шагом.       Странно, что противник не заметил более ранних промахов.       Это страхи, это жизнь вниз головой. Это бесы всё кружатся надо мной. Моё сердце бьётся чаще и сильней, Всё пытаясь достучаться до людей.        Страшно.       Кид сцепляет зубы, готовя очередное ограбление — он не может просто перестать. Он ждёт встречи с детективом как с единственным, с кем он на доли секунды в безопасности. Пусть и относительной.       Конан молча поправляет часы, не опасаясь только сейчас Джина. Тому не интересны воры, а потому только на ограблениях ему позволено дышать полной грудью.       Пусть это не кончается как можно дольше.       Жизнь, красавица моя, Изуродованна злом, Боится отражения.        Аоко лениво прихорашивается перед очередным ограблением — занести обед инспектору. Лишь по мелочи, самое важное — не хотелось бы опозориться перед командой полицейских.       И так же, как и они, не подозревает о том, что скрывается за занавесом, когда нет Эдогавы. Кто заходит, не вытирая ноги, лишь лениво смазывая следы после себя.       Ран улыбается отцу, не видя ни пушинки отнюдь не призрачной угрозы: они на мушке снайперов. Может, не профессиональных, но какая разница, от кого получить пулю — от Кир или Джина? Итог всё равно один.       Но это и к лучшему, что не знают.       Я пытаюсь втихаря Не думать перед сном, Не совершать движения.        Взгляд буравит. Не стоит показывать, что ощущается каждый миг.       Кайто молча лежит, смотря в стену. Дома — никого. Снаружи же кто-то есть с камерой. Кто-то из этой шайки караулит появление Кида и от скуки смотрит в окно спальни.       Снаружи агентства же никого не видно, но Конан в этом не уверен. Паранойя не даёт сделать ни движения: а вдруг сделает что-то не то?       Тех, кто страх переборол, Кто слишком много знал, Я жду их возвращения.        Конан складывает руки вместе, не зная, боится ли Акай. Скоро-скоро должна начаться финальная операция, а пока он сидит в музее, ожидая звонка от того и начала представления.       И, хоть Кид об этом не знает, о нём Конан тоже просил. Насколько же легко бросаться в чужое дело, настолько же тяжело справиться со своим!       Жаль, но думаю о том, Что больше за бортом Добрых без везения.       Кид улыбается, глядя на детектива в лобби. Добрый паренёк, даже слишком — отпускает вора из своих понятий чести. А ведь такое может и аукнуться, если отпустит не того.       Впрочем, Конан схожего мнения о нём. Упрашивает помочь, а ведь однажды Кид мог бы погибнуть... Если бы не его везение.       Как же хорошо, что тот везучей. Таких почти нет.       Это страхи, это жизнь вниз головой. Это бесы всё кружатся надо мной. Моё сердце бьётся чаще и сильней, Всё пытаясь достучаться до людей.       Началось.       Кид хохочет, подстегиваемый адреналином, что дарит ему мелкий. Конан смеётся тоже, увлекаемый загадкой.       Он боится выдать слишком много о себе, но не может не желать этого. Сердце гонит кровь всё сильней, пока они живут. Живут почти что одной жизнью на двоих, разделяют страхи и мотивы, пытаются достучаться друг до друга и опасаясь этого же. Только они вдвоём — кто ж ещё понимает его жизнью, как не другой? Это хождение по канату над пропастью.       Кид едва не соскальзывает с границ закона, чудом вися на своих пальцах. И смотрит на такого же "висельника" с другой стороны, что улыбается.        — Позволь пригласить тебя на ещё один танец под луной, Мейтантей, — смеётся Кид, почти слыша чужой пульс. Или это его собственный в ушах? Непонятно. Только страшно немного.        — Не боишься, что я их прекращу? — фыркает Конан. Боится. Он, Конан, боится потерять свой глоток воздуха. — Но приглашение я принимаю, Кид-сан. Потанцуем, пока можем.