***
Голова горит, словно в лихорадке пылает, гудит. По всему телу невероятная слабость и усталость: да, Ульяна устала. Постоянные боли в ногах, которые порой не снимает даже местная анестезия. Ноги — от стоп до середины бедра — превратились в куски розового мяса с местами слоящейся кожей и легко различимыми волдырями: жуткое зрелище, которое видит девушка, только когда меняют повязки. Первый раз она успела рассмотреть это при поступлении в ожоговый центр. Поначалу ей не хотелось ничего, кроме как встать, пойти куда-нибудь — хоть в магазин, хоть в парк, хоть в колледж, — но подняться на ноги, почувствовать под ними твердую почву и бежать. Бежать в любое место, потому что теперь Ульяна влюблена в возможность ходить. Глядя в окно прикрытыми от усталости глазами, девушка вспоминала, как говорила с Дарией по телефону, как тряслись ее руки, как стучали зубы и приятно тянуло внизу живота. Помнится, тогда Киселева сказала очень важную фразу: «Я нуждаюсь в Вас. Вы мне нужны». Даша почувствовала, что Уля просит приехать ее не ради собственного желания, а потому что действительно нужно. Потом Ставрович переговорила с психологом ожогового центра и окончательно убедилась, что она обязана приехать, несмотря ни на что. Сейчас Ульяна уже не думает о том, как ей плохо. Ей гораздо интереснее и приятнее вспомнить взгляды, губы, голос Даши, потому что сердце сладко пропускало удар, вызывая на лице Ули искреннюю аккуратную улыбку, чем думать о позавчерашней ночи, лишившей ее матери (какой-никакой, но все же — матери), дома, всего, прежде существовавшего рядом в спокойствии и здравии. Киселева не чувствовала какого-то горя, сожаления: она была лишь взволнована предстоящей встречей с Дашей и больше ни о чем не думала. «Как-то даже смешно, что она увидит меня в таком состоянии. Стыдно мне.» — подумала Ульяна и заметно приободрилась. Само сочетание слов «она», «увидит» и «меня» приводило ее в жуткий восторг. Усмехнувшись собственным мыслям, девушка взяла в руки книгу. Однако, сколько бы она не пыталась понять прочитанное, у нее не выходило: будто она в миг потеряла способность читать, поэтому она и бросила это гиблое дело минут через пять. Заниматься ей просто нечем: рисовать не может, ходить пока не разрешают, даже книги не являются спасением. Какая напасть! Аккуратный стук в дверь. Так же аккуратно замолчало ее сердце и забилось с новой силой. Дверь открылась и на пороге Ульяна увидела своего психолога, Виктора Степановича. Это был мужчина с широкими скулами и носом, но тонкими красивыми губами и руками. Весь его вид сам по себе был неправильным, ассиметричным, однако это не делало мужчину менее привлекательным. На нем белый халат, первые три пуговицы расстегнуты, черные волосы вежливо зачесаны к затылку, открывая лицо. Однако это была не Даша. Как тут не расстроиться? — Доброе утро, Ульяна, — добродушно поприветствовал Виктор и подошел к койке.- Как твое самочувствие? — Доброе, Виктор Степанович, — кивнула Уля и странно опустила глаза. — Неплохо: вот, свою хорошую знакомую жду. Все-таки перспектива оказаться в детском доме меня не прельщает, мне бы куда-нибудь спрятаться и переждать пять месяцев. По крайней мере, я надеюсь на лучшее. — Это правильный подход: больше, чем надежда и вера во все самое чудесное, ничто не делает нашу жизнь интереснее. — Его улыбка растворилась теплом в чутких глазах, которые знали, в какую сторону лабиринта свернуть, чтобы попасть в пункт назначения. Психолог умело парировал любыми словами, для него это как раз плюнуть. Впрочем в понимании сути и есть его привлекательность. — Я решил сделать тебе приятный сюрприз, — улыбнулся в предвкушении Виктор Степанович, сжимая в своих пальцах, на одном из которых (на безымянном) было надето кольцо, но явно не обручальное. Он приложил усилия, чтобы помочь человеку добраться до этого места, потому что за какие-то пару дней Уля стала ему кем-то вроде сестры. Виктор вложил и свои деньги в билет, хотя тот человек и не нуждался в этом: он и сам очень хорошо зарабатывает. Ульяна явно оживилась и испытующе глядела на психолога.- К тебе приехала некая Даша Ставрович. Знаешь такую? — Конечно! — Киселева чуть не подпрыгнула от радости и неожиданности. Она уже здесь! Прошел лишь день, а Дария уже приехала! Уже бросила все свои дела, от этого на сердце Ули было очень тепло. Все-таки к ней Дария не равнодушна. В этот момент дверь неспешно и тихо открылась, и в комнату вошла Ставрович. В её лице была невероятная усталость и сонливость, казалось, дай ей возможность прилечь, и она уснет мертвым сном. Однако где-то на дне глаз, в глубине черноты зрачка и зелени радужки, затаилось настоящее счастье и чувство полезности. Такое бывает у старых, пожилых людей, побитых судьбой, но все равно жизнелюбивых. Этот огонек Ульяна никогда не видела в Даше — он стал чем-то новым, особенным. — Здравствуй, Ульяна, — с губ чуть не сорвалось «Ульяночка», но Дария осекла себя. Она помнила, что Уля обращалась к ней до сих пор на «Вы»: еще рано переходить границы дозволенного. А собственно зачем Даша хочет их перейти? Зачем ей называть Киселеву — Ульяночкой и другими уменьшительно-ласкательными именами? Хочется? А почему тогда хочется? Взгляд Дарии слегка потух, она снова задумалась над тем, что чувствует. Последние пару месяцев она грузит себя этим, иногда уходит от всего мира и снова думает, думает, думает. Ее, вроде, никогда и не привлекали девушки, однако к этому нежному невинному цветочку по имени Ульяна Ставрович ощущала нечто особенное: для нее отношения были всегда чем-то посредственным, обычным, а заурядной она себя не считала вовсе. Да и созданной для семьи тоже. Детей женщина не хотела и мечтала всю жизнь прожить в кругу лучших друзей, бренча иногда по вечерам на гитаре у костра, жаря шашлыки и вспоминая юность, и завести большую собаку, чтобы заботиться о ней и радоваться, что не совершила такую ошибку в молодости, как замужество и деторождение. А зачем нужны дети, когда у тебя вся карьера впереди, и жизнь только начинается? — Дария! Здравствуйте, — восхищение плескалось в каждой клеточке тела Киселевой. Тут она подумала: как же трудятся активно ее гормоны, если она ощущает подобное, такое сильное чувство? Преисполненная трогательных чувств, Уля уже и думать забыла о боли и смерти матери. Дашино присутствие сработало как антидот против смертельных мук. Виктор Степанович же стоял где-то в стороне и отстраненно улыбался: он понимал, что порхает в глазах Киселевой. Он видел, словно просвечивая ее взглядом, как быстро и глубоко бьется ее сердце, и как дрожат Ульянины руки. Это не казалось ему чем-то очаровательным, но умилительным точно, потому что чувства Ульяны, написанные на её лице, были восхитительны, и Виктор ни разу за свои годы не видел таких сильных чувств в лице женщины даже в отношениях с мужчинами. Однако в скулах, губах, глазах Дарии не было той сильной привязанности, какая была у Киселевой, их только покрывала какая-то невидимая сероватая пыль растерянности, непонимания и сомнения. Что-то еще было в лице Ставрович. Какой-то непонятный икс, который он, сколько не пытался, вычислить не мог. Этот иррациональный икс и злил его: он вводил мужчину в состояние задумчивости, заставляя ломать голову над тем своеобразным уравнением. Хотя они обе достаточно легко читались, и психолог сделал свои выводы, попросив Дарию зайти потом к нему в триста пятнадцатый кабинет для разговора. И вышел. Больше он их не побеспокоит: Даше и Ульяне явно нужно переговорить. — Во-первых, обращайся ко мне на «ты», — загнула мизинчик Ставрович, словно давая понять, что у нее еще есть претензии. Уля с интересом смотрела, что же собирается делать ее королева сердца. — Во-вторых, рассказывай, что с тобой случилось? Каким образом ты попала в больницу? Мне психолог ничего не сказал, а связаться с твоим лечащим врачом я попросту не успела. Киселева на все ее утверждения и вопросы кивала головой, таким образом сообщая, что согласна со всем и принимает, а после, находясь в легком и невесомом замешательстве, начала: — У нас в доме пожар был. Что-то с проводкой. Пламя было знатное: весь округ, наверное, видел его. Моя мама погибла, а я сильно обожгла ноги: ожоги второй степени. Такая мерзость, — вздохнула Уля и стала сминать в руках белое одеяло, слегка нервничая и иногда тревожно улыбаясь уголками губ. «Ей нужна поддержка», — вспомнила Дария слова психолога и тяжело вздохнула. Как же ее поддержать, если она и не нуждается, кажется, в этом? Да и делать этого Даша не умеет — женщина за свои годы уже имела, конечно, опыт, но никогда не думала, что чье-то горе приведет ее в растерянность: Уля не была в уныние. Это поражало Ставрович: либо девушка такая сильная, либо бездушная, потому что вовсе не печалится из-за потери матери и дома, по ее мнению, невозможно. Как же так? Или ей это кажется? — А ты, я смотрю, не сильно переживаешь, — слишком серьёзно, не то спросила, не то изрекла факт Даша. Ее поражало спокойствие девушки. — Так, значит, я выгляжу именно так? — Уля опустила глаза.- Я думала, лучше не говорить тебе о том, как все плохо. Ты все-таки бросила из-за меня, дурочки, все свои дела. Мне очень стыдно. Я вообще не хотела тебя беспокоить, но Виктор Степанович настоял и сказал, что мне нужен рядом дорогой человек. Мне не пришло на ум никого, кроме тебя. Других родственников или друзей у меня попросту нет. Дария вдумчиво слушала Ульяну и все не могла понять, что же чувствует еще. Рядом с этой девушкой ей хотелось глупо улыбаться, не задумываясь почему. Такое бывает с людьми только в детстве, когда они по умолчанию еще счастливы. Значит, Уля настолько умиляет ее, что Дария впадает чуть ли не в детство? Глупо как-то. — Я рада, что ты-таки позвонила. Узнай я это от других людей, я бы приехала сама, но уже в другое время и с пизdюлями за задержку информации, поверь. Киселева засмеялась. Дария безумно харизматична и привлекательна: любой ее образ связан с многогранной личностью, схожей с калейдоскопом. Оттенок ее настроения так быстро менялся, что ребята ее не узнавали порой — бабе скоро тридцатник, а она все как подросток: гормоны хлещут, тянет на приключения и все в таком юношеском духе. Все-таки не быть ей старой каргой ещё лет двадцать-тридцать точно. Вдруг Уля почувствовала дискомфорт в области шеи и, поняв в чем дело, перевернула крестик, вернув на грудь. Бог. А вообще можно Бога променять на любовь? Идола на идола? Поклоняясь первому как отцу, люди благодарят его за душевные силы, а второй вообще считают мифом, корыстью, и кто бы еще объяснил почему. Киселеву внезапно осенило: значит, Даша для Ули такой же идол, как для миллионов сам Бог? Уле странно было думать, что такое может быть, но иначе ее любовь к Дарие, как бредом, не назовешь. Бог учит нас: не сотвори себе кумира. Но как же не делать, если он сам и есть этот кумир? У Ульяны заболела голова. Тяжело было и признавать саму мысль, появившуюся у девушки внутри, и отвергать то, что было вбито ей с ранних лет. Сам Бог ей ничего не дал. Не факт, что он вообще существует. Его миссия — помогать людям, делать их счастливее, однако Ульянин Бог не сделал для нее ничего хорошего: забрал мать, дом, ноги, — зато Дария совершила безумство, но приехала, готова помочь. Так значит, что Бог у каждого свой? Значит, для каждого — свое спасение?И Бог Киселевой — это сама Даша?