Новый Свет

Было ясно и не по-весеннему студёно. Солнце багровым шаром висело над горизонтом. Темнеющее небо, изморось на деревьях и кустах, снег - всё пылало, прямо в глаза, алым закатом. Иван, по брови надвинув меховую шапку и глубоко зарывшись в длинную соболью шубу, одетую поверх офицерского кафтана, ехал верхом возле дымившего выносной трубой от походной печки и обитого войлоком возка, в котором спал Пётр. Пустив коня рысью, он оглядывал места, знакомые ему ещё со времён стародавних и недавних - всего около сорока лет минуло с последней здешней войны. Вспоминалось, как брал он тогда эти самые Нейхаузен и Мариенбург, и Тизен, и Дерпт - по-русски Юрьев... Осаждал он в ту войну и Ригу*, куда сейчас лежал их путь. И, если бы не подлость Дании - то и взял бы... А сейчас здесь продолжали хозяйничать шведы. И Брагинскому было горько видеть знакомые места находящимися в чужих руках надменного соседа. Земли, за которые он так упрямо бился ещё и ранее - почти полтора столетия назад, придя сюда с опричниками и стрелецкими войсками царя Ивана Васильевича*. Эти края отчего-то всё никак не давались ему в руки, ускользали, словно песок из пальцев - Тевтонский обломок Европы, чужой по своим обычаям, нравам и вере. Может, оттого, что уже имелись здесь свои собственные живые воплощения. Три "брата Балтийского моря"- очень разные, но совершенно одинаково холодные и злые к Московии... Эстляндский утончённый, вечно погружённый в раздумья и тупо упрямый рыцарь Эдуард фон Бок. И латгал Райвис Галантис, по чьим землям и в чью столицу сейчас ехало Великое посольство царя Петра. Упрямая Ливония. А до этого Ливонский орден немецких псов-рыцарей и Меченосцев. Иван хорошо помнил чёрные кресты на белых стягах, идущую "свиньёй" стальную конницу рыцарей и лязг тяжёлых гранёных мечей. "Ну да ладно",— добродушно подумал Брагинский: "Кто старое помянет - тому глаз вон..." И колыхнулось следом в душе давней обидой: "А кто забудет - тому оба." И был тут ещё один, стоявший немного в стороне от двух первых, враг тевтонов и извечный "заклятый друг" Ивана - литвин Торис. Хитрый и воинственный. В своё время сумевший жадно, под шумок Ордынской невзгоды, прибрать к своим рукам не только двух сестёр Московии - Беларусь и Украину, но и множество исконно русских городов и волостей, создав своё Великое княжество. И придвинув свои пределы чуть ли не к самим стенам Москвы... Долго этот Торис прикидывался "братом", даже по вере. Вроде как вместе бился с тевтонскими рыцарями и ордынцами, настойчиво набиваясь в друзья. А по сути то добром, то силой - "мытьём и катаньем", старался сделать Ивана своим холопом. Томил сестёр насильной "любовью". А потом ещё и объединился в унии с Польшей в Речь Посполитую*. Только походы московских царей Ивана III и его сына Василия в трёх войнах с Литвой* смогли вернуть Московии, ставшей тогда единой державой и Царством, древние города Старой Руси - Смоленск, Дебрянск и Чернигов. А уже в Ливонской войне Торис показал зубы, двинув на Ивана стальные полки Стефана Батория. Да и потом, в Смуту - сколько раз ходил литовец вместе с поляком на Москву? Предстал в истинном свете "дружок"... Да и сам поляк тоже... - заносчивый грубиян и задира Феликс Лукашевич. Тот ещё гусь! Древний, как пень. И даже, кажется, ровесник самой матери Ивана, а оттого крайне спесив и глуп, иногда впадая в яростный маразм от своей родовитости чуть ли не от Адама. Недаром его так невзлюбили ивановы сёстры - красавица Белая Русь Наталья и воинственная киевлянка Ольга. Последняя, несмотря на древнее родство крови и общую христову веру, испытывала к Ляху такую же лютую ненависть, как к Крымской татарве и турецкой Османии, на пару насиловавшими её опустошительными набегами, заменив в этом Ордынских ханов. Надо дать должное - поляк пытался защитить Ольгу, а больше её добро и земли, считая их уже своими. Но схлопотал от Османии по-полной. И начал открыто грабить киевлянку ратями Казимира и Радзивилла, не надеясь удержать, а решив по принципу - "не доставайся же ты никому" и "с драной овцы хоть шерсти клок". И попала сестрёнка Ивана промеж молота и наковальни. И восстала в отчаянной ярости Запорожской Сечи, походах Хмельницкого и Переяславской Рады!* "И если бы не его, Ивана, помощь* - шагавшего в полках Шереметева, Трубецкого и Бутурлина до Вильны, Менска, Киева и Львова - неизвестно, где бы она сейчас была..." — подумал Брагинский, поскакивая рядом с возком царя Петра на своей лошадке, бредущей по, начинавшей уже хлюпать от грязи, Лифляндской дороге. "Ох, Ольга, Ольга. Оглашенная, суматошная баба. Чует моё сердце, все руки оттянет и мозг вынесет, а бросить жалко - всё же родня. Да и собой не хилая - есть, за что подержаться..." — улыбнулся, вспоминая сестру. Потом дёрнул поводья, пришпорив замедлившуюся лошадь. И вновь окинув взглядом эти пустынные просторы, упрямо подумал: "Ничего, ещё не вечер, поживём - увидим. Государю нужна Европа, флот и торговля по морю. Но для этого не Чёрное море нужно - Балтика. А без этих земель и морских гаваней туда не пробиться. Ещё не вечер, а, пожалуй, только утро! Ничего - подождём пока, да поглядим..." * * * * Растянувшийся на много вёрст обоз Великого посольства, через шесть дней после выхода из Пскова миновав Мариенбург, ранним вечером 19 марта (1 апреля - по новому стилю) благополучно достиг Риги. Весь путь от ворот Московского Кремля занял ровно 23 дня. С местным магистратом и шведскими властями всё уже заранее было оговорено и оплачено. Поэтому посольство встречали в городе с великой честью и пальбой из всех пушек со стен замка. Пётр радовался, как ребёнок! Пока совсем не стемнело, прибывших разместили на Посольском подворье за Восточным бастионом. После недавних морозов третий день стояла оттепель, укрывая землю густыми туманами. Отчего снег быстро таял, образуя лужи, обнажая мокрую грязь и разбитые колеи. Вымотанные такой скверной дорогой, все были рады наконец-то выбраться из скрипучих саней, шатких возков и жёстких, как камень, сёдел. Помыться в лоханях с нагретой водой и лечь в свежую кровать. А рано поутру наряженные великие послы в открытой золочёной карете, запряжённой шестёркой гнедых, и следовавшим за ними верхом урядником Петром Михайловым с сопровождающими его лицами, бодро направились в город, к Ратуше. Для предъявления своих полномочий, знакомства и изъяснений дальнейших пожеланий. Встречный народ с немалым изумлением взирал на эту красочную процессию, приветственно снимая шляпы и кланяясь. Прибыв на место, к своему удивлению, узнали, что городские власти и чиновники обычно приступают к своей работе только ближе к полудню. И тогда, коротая время, Пётр, взяв Лефорта в качестве переговорщика, решил получше ознакомиться с местными достопримечательностями. А таковых было немного - мощёная булыжником площадь возле Ратуши, малолюдный городской торг, Домский собор и церковь Святого Петра - резиденция епископа. Здесь же стоял дом Ганзейского союза с Торговой палатой и особняк бургомистра. Зашли в кондитерскую на Замковой улице и купили крохотные свежеиспечённые сдобные булочки. Цена на них была раза в три выше московской. Булочник сказал, что прошлым летом снова случился неурожай и хлеб сильно подорожал. Это не было новостью - русские хорошо знали, что в Лифляндии уже второй год свирепствовали голод и болезни. Выйдя на улицу, решили немного размяться, ведя коней в поводу. За ними при этом ходила небольшая толпа местных зевак, разглядывая эту странную группу русских в обшитых мехом островерхих шапках и малиновых коротких кафтанах с золочёными планками на груди. И Лефорта, в расшитом серебром лазоревом камзоле с тростью и высоком напудренном алонжевом парике, бойко им что-то объяснявшего, жестикулируя руками. В городе знали, что прибыло большое посольство московитов и многим это было весьма любопытно. А русские вновь сели на лошадей и неторопливо катались по городу. В том им никто не препятствовал. И было среди местных обывателей много, переодетых под лифляндцев, русских из обоза - агентов Тайной службы охраны государя, введённой ещё при царе Алексее Михайловиче. Стольники, ехавшие с Петром, также были настороже, окружая его живой стеной. Согласно Соборному уложению об охране жизни и чести, а также здоровья государя: "А буде надобность, так и живота своего не щадя". Тем временем узкие кривые улочки с двухэтажными островерхими домами, треть из которых были каменными, вывели их к берегу Западной Двины. По местному - Даугавы. На реке, ещё скованной льдом, уже местами начинался ледоход. Лёд трескался с пушечным грохотом, шёл трещинами, двигался и топорщился застругами в промоинах и тёмных полыньях. Никакого моста через реку не наблюдалось. Как объяснил Лефорт - местные, летом перебирались на западный берег на лодках, а зимой исключительно по льду. В ледоход сделать это было решительно невозможно и русские поняли, что им придётся здесь задержаться. Далее Пётр осмотрел Шведские ворота и, весьма его заинтересовавшие, оборонительные земляные валы вдоль речушки Риги, а так же несколько поясов, весьма ветхих на вид, каменных крепостных стен и башни окружавшие город. Таковых насчитали ровно двадцать семь. А Иван припоминал времена, когда на этих топких берегах стояли лишь свайные постройки селений ливов и начинался от устья Двины "путь из варяг в греки". Вскоре подъехали к запертым воротам Орденского замка, где стояла стража и располагался Арсенал. Лефорт сказал, что это ещё и дом шведского губернатора и местная тюрьма. И рассказал, что именно здесь, столетие назад томилась в заточении княжна Мария Старицкая, королева ливонская - дочь двоюродного брата Ивана Грозного - жена Магнуса, в своё время короля Ливонии и принца датского. Позднее она бежала отсюда в Московию. Царю Петру вся эта история была по барабану - он с интересом изучал укрепления и подсчитывал число солдат в блестящих кирасирах, наклонявшихся со стен, чтобы посмотреть на пришедших. А Брагинский, смутно припоминал эту злобную бабу и её истерики в Новодевичьем монастыре, когда царь Иоанн Васильевич приказал казнить её родителей и нескольких братьев. Но тут из ворот к русским вышел сам шведский губернатор, генерал Дальберг. Пётр через Лефорта просил его разрешения осмотреть форты и Арсенал. Но швед его не пустил, даже одного и с караулом. Не сказать, чтобы появление царя московитов в его владениях вызвало у барона Дальберга какие-либо радужные чувства. Скорее наоборот - с солдатской прямотой он сказал Лефорту чтобы эти русские побыстрее шли своей дорогой. Пётр, у себя дома, ни в чём не зная отказа, на это весьма гневался. И обложил шведа крепкими словами, кои Лефорт Дальбергу переводить не стал, да наверное, и не смог бы. Затем государь высказал ещё и своё мнение о городе вообще, самым лестным из которых было "тухлый город", хотя в подорожном отчёте позже было записано - "проклятый". После чего царь Московии вскочил на лошадь и направился в Посольский квартал, где остановился весь прибывший обоз и устроил, со товарищи, первую баталию Бахусу в честь, божьей милостью, благополучного прихода в сие место и скорейший из него уход в более приветливую и цивилизованную Европу. После чего отписал письма Виниусу в Почтовую палату и отправил курьера к русской границе - отдать бумаги и получить пришедшие письма из Москвы, если такие будут. Намеревались долго здесь не быть, а, дождавшись освобождения реки ото льда, переправиться на другой берег. А если это затянется, то дойти до устья и, наняв корабль переправить всё посольство морем. Для этого решили, сторговав кое-что из привезённого с собой и пополнив запасы, выдвигаться, по возможности скоро в Курляндию - в столицу этого герцогства город Митаву - что была на другом берегу Двины, в сорока верстах от Риги и находившуюся под властью Речи Посполитой. Близилась распутица и сани там планировалось обменять на телеги, а возки и кареты поставить на колёса. Из Митавы далее путь лежал в Либаву. И оттуда Пётр хотел плыть морем в Кёнигсберг, отделившись от Великого посольства, которому, ввиду большого числа людей и грузов, надлежало идти через Курляндию посуху. Далее послам предстояло идти сушей через Пруссию до Бранденбурга и Амстердама. А, позднее, в Австрийские владения для переговоров и поиска союзов. Вплоть до Венеции и Ватикана, буде таковое понадобится. И тут Иван, Пётр и иные русские, впервые столкнулись с неуёмной жадностью и спесивостью прибалтов. Товарами московитов они брезгливо гнушались, предлагая за хорошее жалкие копейки, а за своё, будь-то хоть хворостина для очага, ломили втридорога. Но выручили свои же, купцы торговой сотни, на русских, построенных самим Петром ещё лет пять назад, кораблях возвращавшиеся с торга в портах Голландии, Дании и Швеции. Были и такие, как Иван Демьянович Жигулин, отправленный в чужедальнее далёко первый государев коммерциенрат, дошедший аж до Аглицких берегов и далее. Царь его узнал, целовал крепко, обнимал и радостно стучал кулаком по спине. И, как водится, за встречу дали знатную баталию богу Бахусу и сыну его Ивашке Хмельницкому. И случилось тут Брагинскому заступиться за сопровождающих посольство караульных офицеров наших, ужинавших в одном местном шинке. Больно уж обидно и заносчиво говорили с ними местные толстомордые курвы лифляндские. Тем более, что хмель, в раненой ещё монгольской стрелой, башке Ивана разбудил память о давней Ливонской войне и недавней - со шведами*. Палить огнём дома, стрелять из мушкетов и пистолей или резать народ, конечно не стали. В гости вроде пришли, а не с набегом. Так, по-деревенски, вывернули колья из плетней и из любовно сложенных поленниц, разломали столы и стулья - добродушно помахались, да побили посуду. Прошлись, слегка, и по соседним шинкам и портовым лобазам, вышибая окна и двери - уже без особой злобы пинками вколачивая в наглые балтийские головы правила приличия и уважения к себе. Иван, забыв про болтающуюся на боку саблю, которую даже и доставать не стал (а ну, как наколется кто, ненароком?) и махаясь вывернутым комлем подвернувшейся осинки, охаживал всех охочих подступиться к нему, и кричал при этом непонятное: "Ребята, гони их на лёд - искупаем, как псов крестовых!..." Ругался даже на, подоспевших разнимать драку, шведских солдат, громко угрожая: "Вы мне ещё за Псков и Орешек ответите!*" Насилу его уняли... Потом утёрся снегом, запахнул кафтан, подвязал плотнее трёхцветный кушак и белый офицерский шарф на шее. И, нахлобучив войлочную треуголку, пошёл с солдатами в шинок - догуливать. Был он нравом хоть и бешеный, но отходчив, незлобив и незлопамятен. Царя Петра в посольстве тоже в этот вечер едва смогли удержать - засучив рукава и сжимая пудовые кулачищи, он первым готов был встрять в мордобойную свару. Для замирения Лефортом отправлены были переговорщики. А местные, быстро поняв, что тут им могут прилично засветить, и узрев богато одетых дворян при оружии - запросили пардону. И языки свои спрятали за зубами - авось целее будут. Тем более, что, поднятый по тревоге шведский гарнизон, умело оттеснил и разделил дерущихся. По утру московитам пришлось, конечно, дать местным властям немалого откупного для примирения. Но зато люд лифляндский, с тех пор, как видел русского на торге, стал более вежлив и уступчив. Вспомнили старую науку - с русскими всегда надо держаться опасаясь и поаккуратнее. А тут и похолодание подоспело - в солнечном морозном безветрии лёд на Даугаве встал и начал вновь крепнуть для безопасной переправы. * * * *- Осаждал и Ригу: с 21 августа по 5 октября 1656 - осада Риги войсками царя Алексея Михайловича во время Русско-Шведской войны 1656-1658 *- придя сюда с войсками царя Ивана Васильевича: Ливонская война 1558-1583 *- в унии с Польшей в Речь Посполитую: объединение Польши и Литвы в федеративную республику в 1569 *- в трёх войнах с Литвой: 1492-1494, 1500-1503 и Десятилетняя война 1512-1522 *- походах Хмельницкого и Переяславской Рады: 1648-1654 *- Ивана, помощь: Русско-Польская война 1654-1667 *- Русско-Шведская война 1656-1658. 21 июня 1661 - подписан Кардисский договор: отказ России от всех, взятых ранее, волостей Лифляндии. *- "Вы мне ещё ответите": шведская интервенция в Карелу, Ладогу и Новгород в 1610-1617. И осада Пскова в 1615. Русские уступили шведам Орешек-Нотебург, Копорье и Иван-город.