Новый Свет

Гилберта, с большим интересом созерцавшего процесс действия зелья на воплощений, неожиданно отвлёк вновь откуда-то выскочивший еврей со своей, ещё полной, чашей в руке. До этого он как-то, совершенно незаметно, исчез из внимания Пруссии. Ростом по плечо Байльшмидту, этот назойливый жид, заискивающим взглядом выкатив большие чёрные глаза и глядя снизу вверх, придвинулся к нему вплотную и, взяв под локоть, пропел вкрадчивым масляным голосом: — Ах, герр Байльшмидт, обидеть еврея может всякий. Но ведь еврей не всякий, и он таки тоже может обидеться. Хотя я всё же решительно не понимаю, за что вы до сих пор на меня так злитесь? Иудей сказал это на идише, так что Пруссия вполне хорошо понял его слова. Как и всё остальное. — Многоуважаемый мар Байльшмидт, дай вам Бог здоровья! — продолжил ворковать Агасфер, кивнув в сторону трёх неподвижно застывших воплощений, — Не хочу мешать наблюдать это зрелище, но мне очень кажется, что с ними не всё в порядке. Как вы думаете? — и, растянув пухлые губы в усмешке, иудей продолжил, всем видом показывая, что знает ответ, — Вероятно, виновато это шипучее французское вино... А может шоколад? Хотя мне он весьма понравился. Ой вей! Если бы вы только знали, что мне приходилось кушать, когда я был ещё очень молод - у себя в старом доме, в Вавилоне, а затем везде... Вы, вероятно, знаете, что я намного старше Рима, хотя его все называют Древним. Может оттого, что он давно умер, а я ещё жив? Мой хитрый мальчик, давай за это выпьем! — резко переходя на ты, предложил еврей, — А то ты бледнее обычного... Гилберт действительно всё это время стоял молча, с весьма растерянным выражением лица и находясь в состоянии полного недоумения от подобной неожиданности. Жгучий жар охватил всё его тело, так, что закрутило в животе. Мелькнула даже мысль, что он перепутал кубки и тоже выпил это чёртово зелье. А Агасфер, подняв свой наполненный кубок, словно случайно задел руку Байльшмидта, отчего всё отравленное вино выплеснулось прямо на чёрный камзол и белый шейный платок Пруссии. — Ой! Я дико извиняюсь за свою неловкость... — картинно усмехнулся иудей, но, на всякий случай, отодвинулся на пару шагов. Видимо, хорошо зная, что Гилберт в таких случаях часто действовал сообразно своей нервной природе и без лишних рассуждений. Но сейчас всё это наоборот произвело на Байльшмидта отрезвляющее действие и даже успокоило. Избить еврея не составило бы труда, но что это изменит? Скорее, наоборот осложнит всё дело - иудей был мелочен, коварен и злопамятен. Здесь требовалась более тонкая игра. — Итак, ты догадался. Хотя не понимаю, как? — небрежно отряхиваясь, спросил Гилберт. — А что ещё я мог ожидать от гоя! — с наглой улыбочкой констатировал Агасфер. — А, по-моему, ты просто нарываешься на неприятности, — Пруссия тоже усмехнулся, — Ты всегда всех называешь гоями или это относится только ко мне? Из-за данного конкретного случая? — О, мой мальчик, — с доверительной издёвкой проворковал иудей, казалось, не обратив на угрозу ни малейшего внимания, — Хочу сказать тебе по секрету - большинство людей и воплощений не просто гои, а ещё и идиоты. Но ты ведь это и сам прекрасно знаешь. Гилберт приподнял брови от такой откровенности. Он действительно так считал - за исключением того, что включал в круг идиотов абсолютно всех, кроме себя. И, более того - был уверен, что сука Агасфер о себе сейчас думал точно так же. Поэтому Байльшмидт решил пока просто выждать. — И что теперь? — холодно поинтересовался он, сдержав приступ гнева и смерив Агасфера презрительным взглядом. — Мне бы это тоже хотелось узнать! — в тон ему ответил иудей, удовлетворённо поняв, что сразу здесь его бить не будут, и продолжил, указав на другие воплощения, — Относительно вон той троицы – вероятно, это зависит от того, что мой мальчик хотел сделать. Агасфер аккуратно поставил свой пустой кубок на стол: — Давай лучше присядем и поговорим. Ты в состоянии оказать мне эту услугу? Гилберт только вновь хмыкнул и залпом осушил свой кубок, который всё ещё судорожно сжимал в руке. Отшвырнув его прочь, он сел за стол, стиснув зубы и нервно поглядывая на иудея. Выяснить, что тому известно и что хочет этот странный тип было всё-таки надо. А еврей продолжил, вновь посмотрев на застывшие напротив воплощения: — Скорее всего, ничего страшного и неизбежного с ними не случится. По крайней мере, не сейчас... Так что пока просто понаблюдаем, потом ты поступишь, как хотел. Ты ведь за этим приехал? Отравить воплощение до смерти невозможно. Очень давно, некоторые уже пытались. Даже я сам, например... — Агасфер вдруг рассмеялся мелким ехидным смехом, — Ох, сколько их было! Ассирия, потом Персия... С последним, правда вышла накладка - этот хитрый перс как-то изловчился поменять чаши. И предназначенный ему яд случайно выпил молодой македонский завоеватель Александр на одном празднике. Ха! Да я травил даже Рим... Так что меня этим не удивишь - я много чего перепробовал. А вот зелье для подчинения воли - это уже интересно, — еврей с прищуром посмотрел на Байльшмидта, — Даже мой великий пророк Моисей, благословенна его память, не имел такого. А уж он-то владел многими чарами от самого Бога. Хотя это и было ещё до моего рождения, но я бы с удовольствием посмотрел на то, какой погром устроил он в египетской столице и прочих местах... Ну, ты, мой мальчик, наверное, читал об этом в моей Торе - вы, христиане, называете её Ветхим Заветом. — Прекрати называть меня своим мальчиком! — зло выдохнул Гилберт, отчаянно пытаясь понять, где он допустил ошибку и откуда этот вечный жид так много знает про зелье. — Гилберт, я старше тебя на пару тысяч лет, — спокойно парировал Агасфер, — И я уже был стар годами, когда ты только родился. Орден Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме... Госпиталь в Ханаане... На моей обетованной земле... Ты пришёл туда чужаком-завоевателем, освобождать гроб своего Бога от сарацинов, но воплощением стал возле моей древней столицы. Так что, согласись, я вполне имею право тебя так называть. Лучше подвинь мне вон ту миску с шоколадом, — кивнул иудей, протирая о скатерть золотую чайную ложку, — Насколько мне помнится, при тех встречах ты не обижался, когда я к тебе так обращался. И потом тоже. Так что же случилось? Гордыня - это грех! Тебе что, постоянно надо об этом повторять? Ну что же, у меня язык не отсохнет - придётся видимо напоминать и впредь. А что касается меня - ведь я совершенно не возражаю, что ты зовёшь меня Агасфером. Как и вон те тоже, — указал он в сторону троих по-прежнему неподвижных воплощений. Вздохнув, еврей зачерпнул и смачно заглотил очередную порцию горького коричневого напитка: — А ведь когда-то, так давно, что я и сам его забыл, у меня было человеческое имя. Лишь позже, когда я стал воплощением, мне дали имя, которым называется теперь мой народ - Исраэль. Но кому до этого есть дело? — еврея, уже порядком захмелевшего от всего до этого выпитого, явно потянуло на воспоминания и философские рассуждения. Зачерпнув следующую ложку, Агасфер продолжил, — Через столетия, уже во времена плена, Ассириец дал мне новое, созвучное его языку, имя - Малхиседек. Так же звали меня затем и в Вавилоне, и в Персии. А когда пришли эллины, они сократили его до Малха. Так называл меня и Рим, в то время, когда я жил в своей столице и служил в Величественном храме Соломона у первосвященника Каиафы. Если не считать петли Римлянина на моей шее, тогда я был ещё и на своей земле. Агасфер окинул Байльшмидта обжигающим взглядом: — На своей, понимаешь?! Да, унижался! Но, лишь ради её сохранения. А эти галилейские бродяги, из злобы, в своих писаниях назвали меня рабом. А один из них даже порезал мне ножом ухо, защищая своего нищего проповедника и предводителя всей шайки, когда мы поймали их в Гефсиманском саду... Смог пробить мою защиту, представляешь? Ради веры, он был готов пролить кровь, начать бунт и даже убить меня - вот, что по-настоящему было ужасным. И главное, что я ведь сам тоже страстно хотел этого. Ведь я - богоизбранный! А вместо этого, был так жестоко унижен... Рим был безумно силён, и я боялся. Поэтому я долго следил за этим Иисусом. Вначале даже едва не подумал, что вот пришёл обещанный в пророчествах предводитель - Божественная помощь от самого Господа. Тот, кто огнём сметёт всех моих врагов и восстановит справедливость. А потом послушал его бредни про Царствие Небесное, про власть от Бога и воздаяние на Небесах. Это же была обычная проповедь рабского смирения перед сильным. А мне нужна была свобода и власть, сейчас и здесь - на этой обетованной, грешной земле... О, как же я был разочарован и зол на всех этих горлопанов и проповедников... Иудей усмехнулся, вновь зачерпнув шоколада: — Глупцы! Из-за подобных смутьянов, как я и боялся, безумные фанатики, вскоре начали своё отчаянное и бессмысленное восстание, а я перестал быть страной. И был увезён Римом в его Вечный город, а мой народ рассеян на беспредельных просторах его Империи. Вот что сделал для меня твой Иисус и ему подобные! — Замолчи, еврей! Ты так говорить не смеешь! Не забывайся! Он - Сын Божий!— злобно выкрикнул Гилберт, от таких слов даже отвлёкшийся от наблюдений за неподвижными Польшей и Литвой и ожидания хотя бы какого-то иного зримого проявления действия зелья. — Это для тебя и остальных христиан - он Сын Божий, — так же зло ответил Агасфер, — Вернее, не Он сам, а тот образ, который вы себе придумали. А я его знал и видел. И не тебе, и не прочим гоям рассказывать мне всякие небылицы. В жизни, он был обычным смертным человеком, прожившим тридцать с небольшим лет. Имел мать, отца, сестёр и братьев. Был женат и очень любил свою маленькую дочку, — облизав ложку и успокаиваясь, еврей посмотрел на своё отражение в серебряном кубке и добавил, тряхнув вьющимися пейсами и погладив кудри короткой бородки, — Внешне был немного похож на меня, только глаза посветлее и волосы почти рыжие. Ещё при первых царях мой народ был светлоглазым, а рыжеватость считалась признаком древнего рода. А у этого ещё и язык хорошо был подвешен - вот за ним простаки и тянулись. А для меня же - это всего лишь очередной из множества бродяг и смутьянов, — Агасфер вновь зачерпнул шоколада, — Допускаю даже, что великий пророк и проповедник. Не возражаю... Это я бы ещё стерпел - проповедников у меня всегда хватало. Но так ведь ещё и богохульник - назвавший себя Божьим Сыном и новым Богом, равным Творцу! И угрожавшим разрушить главную святыню и источник моей силы - Храм моего Бога! Слушая всё это, Байльшмидт скрипнул зубами и до боли сжал кулаки, чувствуя жжение на лбу, словно от терновых шипов, и саднение в запястьях от следов стигматов. Но всё же сдержался от пламенного желания впечатать свой кулак в еврейскую харю и решил, не прерывая, дослушать эти болтливые и богомерзкие откровения. А иудей, не обращая на него никакого внимания, продолжал пьяно изливать душу: — Более того - со своей проповедью, этот бродяга посмел прийти в мою столицу! И это накануне большого праздника. А в городе и так было неспокойно - нищие, подстрекатели, разбойники и толпы моего народа, и так уже до крайности недовольные властью Рима и моей политикой вынужденного подчинения. А я ведь просто пытался выжить! На моём месте ты наверняка действовал бы точно так же. Ты же никогда не видел Рим в пору его расцвета! И, поверь мне, это было просто страшно. Многие сражались до конца. И где они теперь - он перемолол их всех! — Агасфер задумчиво помахал ложкой, — Вот и пришлось принимать меры. Да, я был зол на этого Назорея и, возможно, излишне резок с ним, но всё же он был моим человеком. И видит Бог, я не хотел его смерти! Даже предупреждал по-хорошему и очень просил не приходить в город на Пасху. Но он меня не слушал и мне просто пришлось. И я всегда очень жалел, что так вышло... Ведь это мои люди помогали нести его крест и отирали пот с его лица. И вместе с тем были очень злы, что он заставил меня в очередной раз так унижаться перед Римом. Тем более, в мой самый Священный праздник - в день памяти освобождения от рабства. А потом, во множестве, как саранча в засуху, стали появляться эти одержимые последователи твоего Христа! — зачерпнув шоколада, еврей ткнул ею в сторону Гилберта, — И снова начали осложнять жизнь. Но теперь уже не только мне... Сначала Рим развлекался с ними. О, мой мальчик, если бы ты только видел это... Но всё кончилось тем, что вскоре уже они начали развлекаться с Римом. И что с ним стало? Во что они его превратили? Нет, если бы христиане не имели таких претензий ко мне, я бы даже посмеялся. А немного позже, когда пришли орды варваров, — продолжил иудей, уже пьяно поникнув головой, — Риму стало не до меня и мне удалось бежать. После многих скитаний и попыток вернуться на свою землю, я оказался в восточной части Империи и попал к Византии. Эта ромейка впервые и назвала меня Агасфером. Что же - имя как имя, не хуже остальных... Под этим именем я и странствовал затем по всей Европе. И, сказать честно, даже привык... Еврей вздохнул и, тряхнув головой, осоловелыми глазами посмотрел в опустевшую миску со следами шоколада, а потом на Байльшмидта: — Я рассказал тебе всё это, чтобы между нами не возникло недомыслия и в знак доверия. Ты мне нравишься, мой мальчик! У тебя есть хватка... И я хочу иметь свой скромный гешефт в том, что ты задумал. Старый Агасфер всего лишь хочет немного выгоды... И не надо на меня так смотреть... — иудей сыто икнул и, пьяно качнувшись, навалился на стол, — Что-то я, кажется, объелся этой заморской гадости - не кошерно, но вкусно... — вновь посмотрев на Гилберта, Агасфер придвинулся к нему, снова подхватив за локоть, и пропел почти в его ухо, — Тем более, мои люди в Кенигсберге внимательно наблюдали твою жизнь и докладывали мне, отчего я заметил много любопытного. Поэтому я приехал в Варшаву и с большим нетерпением ожидал твоего появления здесь, а затем следил за тем, что ты делаешь. Знаешь - пить с теми, кому нечего скрывать, ужасно неинтересно. К тому же, все женщины жадные и весьма падки на деньги, — Агасфер сплюнул и покачал головой, — И, совершенно независимо от того, ведьмы они или нет - чертовски болтливы. Ох, что-то я тоже разговорился сегодня. И, кажется, мне надо отлучиться... — вздохнул еврей, обхватив свой выпирающий живот, — Ой вей - и за что мне всё это... — За то, что ты не дал Ему отдохнуть на пороге своего дома, когда Его вели на распятие! — всё же не удержался Гилберт, зло встретив глазами его взгляд и удержав Агасфера за широкий рукав кафтана, когда тот попытался встать. — Полная чушь! — воскликнул иудей, ударив ладонью по столу, — Всего лишь красивая легенда - вернее злая сказка, придуманная твоим епископом Эйценом*. Я, помнится, как-то одолжил ему денег и имел неосторожность, немного рассказать о себе за совместным обедом. А он написал свою книжонку, выдумав этот гнусный пасквиль, когда я потребовал с него возврата долга с процентами. Что ещё можно ожидать от гоя... А я, как всегда, безвинно страдаю за свою доброту. И прошу - не надо при мне больше повторять эту глупость! С этими словами Агасфер быстро засеменил за палатку к кустам цветущих акаций. А Гилберт остался сидеть в размышлениях о сложившейся ситуации. "Чёртов жид! Der ewige Jude",— билось у него в голове, — "Всё знает, сволочь... Всё знает! Умный, а значит опасный. Думает, что поймал меня на крючок?! Эх, жаль, что воплощение нельзя просто взять и придушить. Закопать бы его сейчас прямо в той куче, которую он оставит в кустах. И обидно, что зелье на время лишает только воли, а не стирает всю память". Однако эта мысль внезапно дала решение - пусть пока и не окончательное, но всё же... Вторая попытка... "Когда стану Рейхом, обязательно надо будет подумать об окончательном решении еврейского вопроса", — решил Гилберт. А пока он нашёл на столе чистый пустой кубок и, метнувшись в палатку, налил в него шампанского из так и недопитой ещё бутылки. Затем быстро открыл перстень и всыпал зелье. С этим бокалом и бутылкой, он вернулся к столу, как раз к появлению Агасфера из кустов. Но иудей не пошёл к нему, а остановился возле застывшей троицы. — Ого, посмотри! — указал вдруг Агасфер на Польшу и Литву, — Кажется наши друзья начинают подавать признаки жизни... Только боюсь, эти признаки сейчас тоже заставят их посетить ближайшие кущи или, что хуже - заставят запачкать такой прекрасный стол. Феликс и Толис действительно уже немного шевелили руками. Лукашевич, одной рукой схватив себя за горло, другой словно пытался поймать что-то в воздухе. А Лауринайтис, наклонясь вперёд, растерянно тёр виски. На лицах у обоих застыло выражение мучительного непонимания, а вытаращенные глаза бессмысленно смотрели куда-то в одну точку. "Ух ты, пробирает... Крепкое, однако, зелье и всё-таки действует!"— удовлетворённо подумал Гилберт, наблюдая эту столь приятную его сердцу картину. Только Латвия по-прежнему лежал неподвижно и, судя по ровному дыханию с лёгким храпом, просто безмятежно спал. — Итак, что касается нашего дела... — Агасфер посмотрел на Байльшмидта, — Вероятно, ты хочешь приказать им избрать Августа, а затем управлять их волей? Если позволишь, я тоже у них кое-что попрошу, после тебя... Гилберт поднял на еврея тяжёлый пламенеющий взгляд, но тот поспешил добавить: — Я не собираюсь возражать на твой выбор - Август должен мне немножечко больше, чем весь Версаль. Просто мне не нравится, когда мною пытаются управлять... И я только хочу обезопасить себя. "Ага, как же... Самому управлять гоями - вот чего ты хочешь!" — Байльшмидт ухмыльнулся, мельком взглянув на стоявший рядом наполненный кубок. Агасфер же на этот раз ничего не заметил - он по-прежнему был совершенно пьян и, к тому же, от количества съеденного шоколада едва держался на ногах. Байльшмидт окинул всех победным взглядом и произнёс, обращаясь к Литве и Польше: — Эй, ребята! Вы меня слышите? Если да - кивните головой. Толис и Феликс послушно кивнули. Они повернулись на его голос и, молча, уставились на Пруссию. Его даже передёрнуло от повеявшей холодной пустоты... — Ладно,— продолжил Гилберт свою речь, — Давайте решим, наконец, то, зачем мы здесь сегодня собрались. Даже если это так сложно, думаю, вместе мы сможем. "Хорошо получается",— подумал Пруссия, — "Надо будет запомнить и начинать так все мои выступления". — Слушайте меня внимательно,— вновь заговорил он, — Мы должны решить простой вопрос - простым голосованием. Предлагаю избрать новым королём Речи Посполитой курфюрста саксонского Фридриха Августа - мы сделаем из него героя, и он защитит нас всех. Кто за - поднимите руку. Из всех с готовностью руку поднял только Агасфер. "Шайсе, как же это, оказывается, трудно - управлять чужими действиями", — досадливо поморщился Байльшмидт, а вслух сказал: — Смотрите сюда и делайте, как я. Он поднял руку - на этот раз Польша и Литва сделали так же. Только Райвис остался совершенно безучастен к происходящему и продолжал спать. Хотя это и не имело никакого значения, но Гилберт обратился к еврею: — Агасфер, подними ему руку, - Когда это было сделано, Пруссия торжественно провозгласил, — Принято единогласно! Все запомните это как следует. И да здравствует король! - И тут же добавил, — Предлагаю выпить за это стоя! И до дна! Оркестр, туш! Подвинув четыре чаши, он быстро наполнил их шампанским и сам подал каждому, особо проследив за тем, чтобы наполненный ядом кубок попал в руки Агасфера. Услышав серебряный звон бокалов проснулся даже Райвис и, не дожидаясь остальных, жадно припал к напитку. — Виват король Август! — громко провозгласил Байльшмидт. Нестройный хор двух деревянных голосов и баритон Агасфера поддержали его тост. — Гилберт, мой мальчик, ты... — послышался хрип иудея. Пруссия, с расплывающейся улыбкой, повернулся в его сторону. И увидел выпученные, стекленеющие глаза на вытянутом, перекошенном от гримасы удивления и злобы, лице. После чего Агасфер, выронив пустой кубок, навзничь - как бревно, рухнул под стол. — Евреям больше не наливать! — радостно констатировал Байльшмидт. Затем, посмотрев на Феликса и Толиса, он понял, что действие зелья уже начинает подходить к концу. Или это был эффект от выпитого шампанского? Но, тем не менее, их лица заметно порозовели, взгляд глаз стал более осмысленным, а движения - свободнее. Оба воплощения, уже вполне самостоятельно опустились на стулья и теперь сидели, казалось, в глубокой задумчивости. А Райвис снова спал. Поэтому Байльшмидт, крикнул слугам отдыхавшим под каштанами, что пикник окончен и, как было принято, разрешил им всем и музыкантам идти к столу и доедать хозяйские объедки. Но сначала приказал поднять и отнести к тарантасу неподвижно лежащего еврея. Феликс Лукашевич пошёл сам. Он приехал в карете Гилберта, но тот теперь не собирался вести его обратно. А Лауринайтис был на лошади, но ехать верхом также был не в состоянии, и сел рядом с Польшей. Его коня привязали к телеге сзади. — Феликс, — ласково сказал Гилберт, заглянув Лукашевичу в глаза и держа его за руки, — Слушай внимательно и запомни: Спасибо за приятный день и незабываемую встречу. Твой пикник был просто великолепен! А лошадей, запряжённых в мою карету, ты мне подарил - в знак добрососедских отношений и особого личного расположения. А флейту - за особые заслуги в деле избрания вашего короля. Ты это понял? — Да, — деревянным голосом без интонаций ответил Польша, всё ещё находясь под действием зелья. — Вот и договорились. И ещё одно, — обратился Гилберт к воплощениям, — Райвиса я забираю с собой, хватит ему здесь ошиваться. Через Кенигсберг, как раз по пути до дома будет, да и мне в дороге веселее. — Лошадь мою только не забудь, — бодро встрепенулся Латвия и махнул рукой, — Вон та пегая кобылка, в яблоках. — Может, литовского скакуна возьмёшь? Он подарит - он сегодня добрый! — удивлённо посмотрел на него Байльшмидт. — Мне чужого не надо, — ответил Райвис, вихляющей походкой направляясь к карете, и крикнул Пруссии в дверях, — И саквояж мой из телеги тоже захвати... С этими словами он рухнул в карету, выставив длинные ноги в своих лыковых тапках и белых чулках. Затем ноги втянулись внутрь - видимо, лифляндец сумел взобраться на сиденье. Гилберт, захватив понравившуюся ему флейту, заглянул в телегу и нашёл саквояж Галантиса - он оказался доверху набит пустыми бутылками. — Гил, — снова раздался голос, высунувшегося из окна кареты, Райвиса, — Захвати ещё бутылку шампанского, у меня в горле пересохло... Нет, лучше две... Ящик! Байльшмидт приказал кучеру, доставившему их сюда, загрузить ещё не начатый ящик в багаж, а самому залезать на козлы. — За человечка не переживай, я тебе его оставлю - мне тоже чужого не надо, — сказал Пруссия Феликсу, — До Варшавы довезёт, а там я своего в трактире найду. Ну, живее пошевеливайся, а то Солнце уже садится, — прикрикнул Гилберт на усатого кучера, уже успевшего осушить пару кубков и жующего утиную шейку. Усатый грустно окинул взглядом ещё полный стол и своих, во всю пирующих, товарищей, но резво кинулся исполнять приказание. А Пруссия наклонился к пришедшему в себя Агасферу: — Теперь послушай меня, Малх-Иуда, или как там тебя... И крепко запомни - ты будешь давать мне денег всегда, когда я скажу. Давать и не думать - почему. И можешь поселить свой народ у Людвига в Священной Империи или даже у меня. Но если ты хоть раз заикнёшься о каких-либо процентах или денежных правах - лично засуну тебя в топку печи и устрою вавилонскую казнь, уж поверь. Будешь делать всё как надо - я тебе даже, может быть, помогу вернуть родину. Ты мне всё же менее неприятен, чем сарацины и прочие турки. Гилберт широко улыбнулся, глядя на застывшую физиономию еврея и его окосевшие глаза, а Агасфер, повторяя за ним бездумно и механически, растянул губы в бессмысленном оскале... Вскоре, развалившись на сидении в карете, Гилберт смотрел на дремавшего Райвиса и слушал перезвон брякающих в багажнике бутылок. "Ох, кажется, весёлая у нас получится дорога",— скидывая плащ, подумал он, глядя в окно, на мелькавшие среди резной листвы цветущих каштанов ослепительно золотые лучи клонящегося к горизонту Солнца. * * * * *- злая сказка, придуманная епископом Эйценом: немецкая книга об Агасфере, напечатанная в 1602 г., где описывается встреча епископа с Агасфером в 1564 г. От Линды: глава посвящается моей бете и соавтору Ламповая тян – в честь её днюхи! :)