Only lovers left alive

Тион позволяет любимому затянуть себя на царское ложе, накрыв тяжелым покрывалом, возможно пытаясь согреть, но Воин знает, что это бесполезно.  — Твой саркофаг, он нужен тебе? Птолемей настаивает, что от него пора избавится.  — Я прячусь в нём от солнечного света. — Александр хмурится, — Не думай об этом. Сжигай. Я найду, где спрятаться.  — Зачем тебе это нужно?  — Когда я искал тебя, уже после того, как очнулся. Не зная, насколько ты далеко, я однажды замешкался и попал под лучи восходящего солнца. На руки, как будто плеснули горящей смолы. Кожа плавилась. Я как можно скорее нашел пещеру, в которой спрятался. Раны были серьёзные, но сошли за четыре дня. Только жажда мучила сильнее обычного. Видимо потому, что надо было восстановить силы.  — Жажда? Это ощущается именно так? — Царь внимателен, как всегда, цепко следя за каждым словом. Гефестион сглатывает, как только они заговаривают об этом, необходимость насытится бьёт прямо в висок, не оставляя возможности думать о чём-либо ещё.  — Мне нужна кровь. Прямо сейчас. — Незаметным для человеческого взгляда движением он поднимается с постели. — Я сегодня не успел поохотиться, нужно было сразу идти к тебе, когда я… проснулся.  — Я не хочу, чтобы ты уходил, — задумчиво.  — Филе, я не хочу терять контроль, — одна мысль об этом будто причиняет физическую боль.  — Если ты не выпьешь крови, ты умрёшь?  — Кровь поддерживает жизнь и во мне, и в тебе, — кивнув.  — Возьми мою, — серьезный взгляд карих глаз пугает Воина.  — Ты не понимаешь, о чём просишь! Они все, все у кого я брал кровь, они умирали! — Но тебе не обязательно убивать? — Я просто не могу остановится вовремя, — обессилено. — Значит сейчас тебе придётся это сделать. — Я не буду рисковать тобой, даже не думай. — Тион! До рассвета остается не так много времени. Что если ты опять не успеешь вернуться во дворец? — Ты задерживаешь меня этим спором. — Хочу, чтобы сегодня ты утолил эту жажду со мной. — Знаешь, ведь я уже не обязан слушать твоих приказы. — Кратер — тот, кто всегда слушает мои приказы. Ты всегда был тем, кто слушал меня. Не потому что я Царь, потому что я Александр. Тебе нужно научится контролировать эту жажду. Множество смертей уже привлекло внимание. А я тот, кому ты никогда не причинишь вреда. Слова, слова, слова. Аргументы, с которыми не поспоришь. Признания, от которых хочется улыбнуться. Они льются с губ Александра, как мёд, смешанный с ядом. С ними так тяжело бороться. — Я чувствую, как ты хочешь этого. — это Царь говорит уже шёпотом. Он не боится любимого, но та опасность, что излучает сын Аминтора, она завораживает. Как движение копья, летящего в грудь. Сын Бога завороженно смотрит, но снова не замечает, как филе оказывается рядом с ним. — Не прощу себе, если с тобой что-то случится, — голос Гефестиона, даже не шёпотом, дорогой, привезенной из дальних концов державы, тканью скользит по коже, тут же покрывающейся мурашками, не смотря на тепло вавилонской ночи. И Александр прикрывает глаза, красота Тиона щемит сердце и заставляет слезится глаза. Они сглатывают одновременно. Один в ожидании, другой потому, что тянет время, пытаясь бороться с искушением и жаждой, которые составляют его суть. Возможно поэтому сопротивление не может продолжаться слишком долго. С прикрытыми веками всё чувствуется острее. Каждое прикосновение, каждый вздох. Хотя в какой-то момент Александр понимает, что это только его шумное дыхание раздается на всю опочивальню. И это пугает. Гефестион чувствует запах этого страха, хмурится, пытаясь понять его причину. Он наклоняется ближе скользя носом по коже, к месту где можно почувствовать пульс и как он ускоряется, но уже не от страха. И это кружит голову, заставляя крепче прижать к себе хрупкое смертное тело, от того более драгоценное. Ксандр чувствует сильные длинные пальцы на своей спине, холод от которых проникает сквозь ткань халата. Чувствует тяжесть тела, навалившегося сверху. Чувствует требовательные губы на своей шее. Из его груди вырывается судорожный вздох, когда он чувствует укус, и волна удовольствия, какого никогда не чувствовал, окутывает его теплом, согревает изнутри, так что становится жарко. Так, что хочется скинуть с себя одежду и одеяло. И не хочется двигаться вообще. Не хочется думать. И мужчина не пытается. Возбуждение кружит его в безумном водовороте, ощущения выбрасывают на грань сознания. А может дальше. Если бы такое произошло, Царь бы и не заметил. Александр чувствует только, как жизнь уходит из него, сквозь этот поцелуй. И понимает, что никогда не чувствовал ничего прекраснее. Тион слышит вздох удовольствия и улыбается, но улыбка сползает с губ, когда кровь попадает на язык и наполняет рот. Чистое золото. Жидкий солнечный свет. Вот какой Александр на вкус. Он чувствует привкус отравы на губах, не страшной ему, но убивающей филе, привкус гниения. Воин обескуражен тем, что он чувствует. Тем, что он видит. Миеза. Воспоминания о том, как впервые увидел сына Аминтора. Это так странно. Помнить всё самому, и видеть сейчас чужими глазами. Александр седлает Буцефала и несётся навстречу солнцу и ветер гуляет в его волосах, обещая свершения, которые не подвластны никому, кроме юноши. Ссора Олимпиады и Филиппа. Александру тогда должно быть около четырех. Они как одержимые бросаются друг на друга. Царевич боится и прячется под одеяло. Он уходит за пульсирующими воспоминаниями всё глубже, такая открытость Александра проникает в самое сердце, понимание, что такое доступно только ему, смешивается с топящим удовольствием от растекающейся по всему телу крови сына Бога, но седьмое чувство бьет молнией насквозь. Отстранившись, мужчина замечает судорожно поднимающуюся грудь, покрытую капельками пота, румянец на загорелых скулах, почти болезненный блеск в глазах, прилипшие ко лбу золотистые пряди. Ксандр жив и от него пахнет удовлетворением. Царь засыпает ещё до того, как Тион успевает спросить что-либо.