Only lovers left alive

Гефестион уходит до рассвета. Ему тяжело покидать своего спящего возлюбленного. Света ламп для смертного было бы недостаточно, но сын Аминтора видит каждый изгиб, каждую морщинку измученного тела, накрытого тонким, искусно сотканным покрывалом. Расслабленное только во сне лицо, от которого перехватывает дыхание до сих пор. Точёные чуть приоткрытые губы, прямой нос, чуть блестящие скулы, высокий лоб, на котором жидким золотом лежат пряди волос. Воин не готов рисковать любимым, не так, как Александр идёт на это, Тион не может пустить его в клубок дворцовых интриг, подставляющим себя под атаку этого змея Кассандра. Он слепо соглашается стать жертвой просто потому, что устал. Александр уверен, что проклятье сработает и на нём, так же как всегда был уверен во всех своих поступках. Но и проход через Гедросийскую пустыню был его решением. Тревога не отпускает сердце, которое уже не бьётся. Ему нужно удостоверится, проверить, найти этого перса, выяснить всё о его проклятье. Он не сказал Царю, что уходит из дворца. Конечно, должен был наступить такой момент, когда-нибудь его погребальный костер будет подожжен, так какая разница — рано или поздно он покинет Вавилон, мужчина считает, что продержался достаточно долго. И теперь отправляясь в путь, всё, чего он на самом деле желает, это безопасность своего возлюбленного. Потому, что он может жить без солнца, без его света и тепла, но не сможет так же без Ксандра. Никогда не мог. Гефестион уходит до рассвета, надеясь, что Александр не решит, что он оставил своего Царя навсегда. В голове мелькает мысль оставить любимому записку, хотя бы пару строчек, и он уже тянется за папирусом, когда понимает, что может случится, если записку увидит тот, кому она не предназначается. Они точно сочтут Александра обезумевшим, тем, кто не может управлять государством. Нет. Воин сделает своё путешествие наиболее краткосрочным, приложит все силы для этого и вернётся к своему владыке. Мужчина выскальзывает на улицу через окно, видением скользит по стене, без особого труда затерявшись в тенях ночного города. Возможно, это глупо уходить из дворца перед самым рассветом. Возможно, стоило бы остаться на день здесь. Но каждая секунда ожидания, как маленькая иголка, проникающая под кожу, мучает Гефестиона и он забывает о здравом смысле, думает о Персеполисе, о руинах его дворца и сила мысли уже несёт его туда с непостижимой обычному смертному скоростью, на поиски безумного перса, на поиски ответов и спокойствия. Солнечные лучи, появившиеся из-за горизонта, уже не пугают его, он знает, что делать. Сильные пальцы буквально вгрызаются в сухую землю, «копать её просто» — думает сын Аминтора, — «так же легко будет и раскопать себя». Времени остаётся не так много, когда он чувствует запах сырости и скребет ногтями влажную почву, первый луч добирается до его, словно мелованной, кожи. Гефестион дергается и кричит от злости и боли, солнце оставляет красную полосу ожога на лице от виска и ниже. Понять тяжесть ожога сейчас сложно, паника топит всё тело только в одном желании — укрыться землей как можно скорее. Мелкие камни и осколки посуды не могут причинить вреда, он не обращает на них внимание, только всё быстрее двигает руками. Страх отпускает, только когда он полностью укрыт от света. Крупицы почвы чувствуются на языке, скрипят на зубах и ничто так не успокаивает, как это. И запах снова напоминает Воину о доме, о полях, на которых пасутся овцы, об отце. Он не знает, картинки всего этого в его мыслях сон или мираж.

***

Александр просыпается отдохнувшим впервые за долгое время. Утренняя прохлада проникает в опочивальню через приоткрытые резные ставни, и Царь улыбается этой свежести впервые со смерти филе. Багоас появляется в дверях будто чувствуя, что нужен своему владыке, ещё во время поклона раб замечает перемены в божественном лице и не может сдержать вздох облегчения, смешанного с восторгом. Он подходит ближе к постели и опускается на колени перед Царем царей: — Что с тобой, Багой? — теплая, шершавая от многих лет тренировок, ладонь накрывает темноволосую макушку, пальцы зарываются в кучерявые упругие пряди, перебирая. — Искандер… — в глазах цвета сурьмы, таких же черных, как восточная ночь, Сын Бога видит слёзы облегчения за себя. Эти чистейшие капли радости падают на бархатную кожу евнуха, разливаясь теплом где-то в груди Александра, и он притягивает Багоаса к себе, пытаясь успокоить, сжимает по-юношески тонкое тело в своих крепких объятьях. Стараясь не думать о том, сколько боли бедному мальчику принесёт его решение не бороться с заговором Кассандра. Раб замирает, уткнувшись носом в загорелое плечо, пахнущее благовониями. Он словно в первый раз удивляется тому, как пахнет кожа владыки ещё до утренних процедур умывания. Чуть подняв глаза, он замечает кровоподтек на мощной шее Царя царей, хмурится, чуть отстранившись, сдвигая золотистые пряди и пальцами проводя по синеющему следу. Сын бога ведёт головой, уходя от этого прикосновения, его непостижимые глаза темнеют от секрета, который он должен сохранить. Багой всю свою жизнь находился при дворе, он знает правила, знает, когда нужно сделать вид, что ничего не видел. — Искандер, я принесу твой завтрак, да? — Александр нежно улыбается догадливости евнуха и кивает:  — Мне хочется граната и сыра со свежим хлебом. И сегодня мы закончим погребальные игры Гефестиона. — Да, мой Царь, — Багоас почтительно кланяется и уходит, закрывая дверь царской опочивальни. Как только раздается щелчок, он со всех ног бежит по лестнице. Вниз. В кухонные помещения. Сны о демоне, россказни других рабов, кровавый след зубов на коже владыки — всё это звеньями сплетается в цепь тяжелее, которой он ещё никогда не держал в своих руках. Ему плевать на заинтересованные взгляды слуг, когда он прибегает к старой кухарке, попавшей ко двору при Артаксерксе Четвертом уже умудренной опытом женщиной. Никто лучше неё не готовил хлеб во всей Персии. Это знали все. О её умении делать обереги знали не все, рассказы об этом передавались шёпотом и только тем, кому доверяешь. Багоасу Парфия рассказала об этом сама в тот смутный период, когда все в городе с ужасом ждали прибытия молодого завоевателя, имя которого было так тяжело произносить. — Здравствуй, уважаемая, — дыхание раба чуть сбилось, и он выдохнул это тихо. — Куда это ты так торопишься? Если ко мне, то глядишь не убегу, чего торопится, — усмехнулась бабушка, заглядывая в печь, видимо проверяя лепешки на готовность. — Царь просит хлеба, — поглядывая через плечо. — За этим мог и не бежать, послал бы кого, я бы не обиделась, — криво улыбнувшись беззубым ртом кивнула женщина, но всё-таки заметила озабоченность на красивом лице перса и нахмурилась, — ведь ещё что-то нужно? Кому? — Мне, бабушка, — Багоас бессильно опустился на колени, — демон преследует Искандера, он приходил ко мне, сказал, что заберёт нашего владыку, — сбивчивый шепот тяжело расслышать сквозь потрескивание печи и Парфия подходит ближе. — Демон говоришь? С чего взял? — евнух знает, что хоть голос и звучит грубо, но это только потому что кухарка серьёзна. — Я видел его, и он совсем другой, не такой, как был человек, которым он прикидывается. Но Искандер так любил его, что пойдёт даже за этим демоном. — Ай-яй-яй, ох уж эти неразумные. Лезут сами не знают куда, а потом за голову хватаются. — Сейчас я увидел след на шее у владыки. Вот здесь, — тонкий палец показывает туда, где ускоренным бегом бьется жизнь под тонкой кожей, и старушка бьёт его по руке, не больно, но хлестко:  — На себе не показывай, глупый. — задумавшись, она хмуро потерла побородок и хлопнула ладонями об колени, будто что-то решив:  — Забирай хлеб, — она показала на только что вытащенные из печи лепешки, — остальное знаешь, где взять. Неси Царю, он, наверное, заждался, — как отрезав заявляет кухарка и Багой растеряно слушается её, поднимается, забирает ещё горячий поднос, даже делает несколько шагов к кладовой с сырами, но всё-таки оборачивается, собираясь настоять на своём. — Нужно время, тут одним оберегом не отделаешься. Четыре развесишь в комнате, один ему на шею нужно будет повесить. Уж не знаю, как убеждать будешь. Но это уже и не важно. Евнух улыбается бабушке, благодарно, с навернувшимися на глазах слезами, пытаясь найти слова благодарности, но та всё так же грубовато машет на него руками:  — Иди давай, что встал. Голодным Царя держать, ух, что удумал. Вечером, перед закатом приходи, когда я тесто обычно замешиваю. Багой снова кивает и, заглянув в кладовую, торопится в царскую опочивальню. «Все получится», — радостно думает он, — «я спасу Искандера».